Новости

«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА

Ю.А. Дмитриев Академический Малый театр 1917-1941. М., 1984.

В 30-е годы Малый театр обращается и к творчеству А. Сухово-Кобылина, останавливая свое внимание на «Смерти Тарелкина» (1936 г.) и «Деле», которое пошло уже в 1940 году. «Смерть Тарелкина» вызвала широкую дискуссию и далеко не всеми была принята. Незадолго до выпуска спектакля его постановщик А. Д. Дикий говорил: «Мне, например, кажется, что реалистическая химера не только интересная, но форма единственная, выявляющая Сухово-Кобылина»3. Как химеру режиссер и ставил спектакль. Говоря о своем понимании пьесы, шире, в связи со всем творчеством драматурга, Дикий писал: «Барствующий либерал, знал ли он, чего хотел, к чему стремился? Видел ли он проблемы иной жизни? Предлагал ли что-нибудь новое, иное? Звал ли в своих произведениях к тем целям, которые уже отчасти провидела окружающая его передовая общественность? Нет. Но тем злее он ненавидел этот заколдованный круг, из которого для него не было выхода».

По мнению режиссера, драматурга отличал социальный пессимизм, неверие в возможность социальных изменений, и это определило форму пьесы, а затем и спектакля.
Исследователь творчества А. Дикого точно выявил суть этой постановки: «Спектакль этот, на самом деле чем-то напоминал фантазии Гойи: на сцене мелькали мерзкие рожи, люди-призраки, словно театр собрал в эти три акта весь ужас и все уродство николаевской России. Дикий блеснул выдумкой, сомкнув воедино приемы трагедии и цирка, и тем удивительнее, что бессмертная «комедия-шутка» в его толковании не зазвучала во весь голос. Действие в «Тарелкине» развивалось тяжело, резкими толчками, и была в нем какая-то отпугивающая мертвенность; силы зла неотвратимо наступали, и казалось, что из этого паноптикума, из этой покойницкой нет выхода в просторы жизни. На этот раз Дикий изменил своему жизнелюбивому таланту и его замысел не встретил сочувствия у аудитории».

Действительно, крайний пессимизм постановки встретил решительное несогласие большинства критиков и зрительской аудитории. В конце концов спектакль оказался просто скучным. К тому же режиссер заставлял персонажей постоянно апеллировать к зрительному залу, благодаря чему тарелкины и варравины чувствовали себя, по выражению критика О. Литовского, «среди советских людей как дома».
Оценивая спектакль, Б. Алперс писал: «В трактовке А. Дикого, проведенной очень последовательно и цельно, глубокий пессимизм Сухово-Кобылина не только не ока» зался непреодоленным, но и выразился с новой силой. Он обострился и перешел в общефилософский план. Сатирическая комедия из быта царского чиновничества девятнадцатого века вылилась в целое действие, в котором фигурируют образы, обобщенные до безличной схемы. Жизнь, как нелепый и трагический маскарад, похожий на кошмарные видения, где происходят невероятные вещи,— такова постановка Дикого».
Вместе с тем в спектакле талантливо были решены отдельные сцены, интересно сыгранные роли. Вот одна из таких сцен: полицейский участок, куда вызван помещик Чванкин. Он вваливается в помещение с бранью, заносчивый и уверенный в собственной неприкосновенности. На сворке он держит шесть оглушительно лающих собак. Напуганные видом Чванкина просители: нищий, старик, баба с лукошком, цыган с медведем — постепенно расходятся. Какое-то время остается медведь, но и он, обнаружив свое одиночество, бежит от рассвирепевшего Чванкина. И тогда Расплюев, оглядев с головы до ног посетителя, почти нежно произносит: «В холодную». Проходило пять минут, и на сцену выползал приниженный, подобострастный блондин, уже без собак, и со всем усердием кидался подписывать протокол допроса, непрерывно при этом кланяясь и благодаря. Расплюев милостиво угощал его пирожным, но тот застенчиво отказывался и уходил, продолжая отвешивать поклоны.

Наиболее интересным, по общему мнению, был в спектакле С. Межинский — Тарелкин, на нем «держался весь спектакль». Он проводил свою роль с замечательным техническим мастерством. Его движения отличались точностью и выразительностью. Как отмечал в своей рецензии Б. Алперс, из мелких деталей в жестах и интонациях актер создавал таинственный персонаж: «оборотня» в чиновничьем мундире, «упыря» со скользкими руками и гнилым дыханием». Сам артист так говорил о Тарелкине: «Теперь уже все человеческое в нем вытравлено. Всякий намек на проявление малейшего чувства отсутствует. Самолюбие, гордость, честь, совесть — все это чепуха. Все идет только на службу выгоде. … Тарелкин теперь, по-моему, в жестокости, в цинизме не только не уступит самому Варравину, но и перекроет, переплюнет своего учителя. Дайте только чуть-чуть оправиться и устроиться на какое-нибудь местечко, а уж там будьте спокойны: «Живого и мертвого не пожалею, прошел огонь и воду». «Он был страшен до дрожи, до омерзения, придуманный Сухово-Кобылиным человек в вицмундире, олицетворяющий чиновничью Россию, которую ненавидел автор».

Выпадал из ансамбля Н. Светловидов, игравший Расплюева. Он был больше смешон, чем страшен, скорее придурковат, чем жесток. Полицейский палач из него явно не получался.