Новости

ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ: В КАЖДОМ ИЗ НАС СИДИТ ЧАЦКИЙ

Сегодня не очень-то принято говорить о молодом актерском поколении. В моде другое — культ индивидуальности. Отдельные персоны, пропиаренные глянцевыми журналами, бесчисленными сериалами и участием в скандальных постановках, известны всем. Глеб ПОДГОРОДИНСКИЙ в эту ситуацию не вписывается, но тем не менее признан одним из наиболее заметных актеров столичного театра. Причем исключительно за свои способности и профессионализм, что уже серьезно. Выпускник Щепкинского училища, он уже 12 лет артист Малого театра и изменять ему пока не собирается.

- Малый театр в среде продвинутой театральной молодежи считается консервативным, а потому не слишком «модным». Вас это никак не смущало в начале карьеры?

- Когда я в 1989 году поступил в училище, о какой-либо театральной моде вообще говорить не приходилось. Нам «повезло» мы пришли на сцену в такое время, когда театр, как мне казалось, был не очень-то и нужен. Вроде бы появлялись слухи о каких-то интересных работах, возникающих где-то в подвалах, но в целом создавалось ощущение, что театром никто не занимается. Нередко залы были пустыми, так что даже спектакли приходилось отменять, как я слышал. У нас в Малом, правда, не отменяли, но я помню, что как-то зашел в зал, а там — человек сто, наверное. Это было ненормально. Поэтому многие молодые ребята, которые здорово начинали, уходили из профессии. Да и финансово было трудно. Мы с женой снимали квартиру где-то за двести долларов, и нашей общей зарплаты актеров Малого театра на это не хватало. Родители помогали.

- Сейчас хватает, вы ведь не столь давно стали лауреатом Государственной премии?

-Тем, кто активно занят в репертуаре, хватает, хотя все относительно, конечно. Но с тем, что было тогда, не сравнить. Мало занятые по-прежнему получают немного, но у них появилась возможность в свободное время поработать в других местах.

- Вы пришли в театр в 1993 году, а первую главную роль — Чацкого -получили только в 2000-м. Семь лет ушло на массовки, эпизоды и роли «второго плана». Вас эта ситуация беспокоила?

- Я бы сказал, что она абсолютно нормальна. Правда, у меня, наверное, характер неамбициозный. Да, бывает, актеры не выдерживают ожидания и уходят. У меня такого желания не возникало, и занятость в массовке не угнетала совершенно. К тому же я все-таки играл и небольшие роли, которые помогали почувствовать профессию. Работал не только в Малом, но и, например, в театральной команде Валерия Саркисова, где получал роли Алеши Карамазова и Нелькина. Не могу сказать, что сидел без работы. А когда возник все же такой период, тянувшийся год или полтора, мы с режиссером Никой Косенковой сделали моноспектакль «Руслан и Людмила» много ездили с ним в год пушкинского юбилея. Да и вообще, наверное, мало кто из молодых артистов начинает сразу активно работать. Даже скажу, что, может быть, и Чацкого я рано сыграл.

- А по-моему, в самый раз. Ведь Чацкий, которому за сорок, — это совсем другая история.

- Нет, это совсем неслучайно, что Чацкого играют артисты в возрасте. Наши старики говорили, что молодой артист, возможно, сумеет что-то почувствовать в роли, но сыграть ее как следует не сможет, потому что он еще неопытен, у него не хватает мастерства, не получается распределить свои силы на такую огромную дистанцию.
Что касается меня, то этой пьесой я никогда не болел, а будучи назначен на эту роль, был изрядно удивлен. В том, что спектакль получился, конечно, заслуга режиссера Сергея Женовача. Я-то совершенно по-другому представлял себе Чацкого, потому приходилось очень многое в себе преодолевать. Не могу сказать, что я этого персонажа в то время до конца понимал и чувствовал. Те проблемы, которые у него возникали, меня тогда, признаться, не очень сильно трогали. Может быть, я еще чего-то не испытал, не пережил, чтобы иметь полное право выходить на сцену и говорить от имени Чацкого. Сейчас уже легче. Больше ста спектаклей сыграно, но я продолжаю над ролью работать. Все равно с ней борюсь, мучаюсь. Очень сложная она.

- А может, просто персонаж отчасти устарел или вообще пьеса оказалась не ко времени?

- Не думаю. Да и в тексте меня ничего не коробило. Но сложность, мне кажется, есть в самом Чацком. Такой человек в жизни долго не продержится. Если он и впрямь будет такое говорить, его тут же замнут. Он в своих монологах выплеснулся до такой степени, какую вряд ли себе мог позволить разумный человек, если он не провокатор, конечно. Да, в каждом человеке сидит Чацкий, но мало кто следует его примеру. Мы долго думали, искали этому оправдание. И решили, что все это от любви, страшной любовной обиды.

- Вы сказали, что Чацким не болели, о роли не мечтали. А есть ли что-то — роль, пьеса, проблема, — с чем вам ну очень хочется встретиться, чтобы себя раскрыть?

- Я вот думаю о профессии, о зависимости актерской. Многие еще ведь и потому бросают это дело, что не могут играть только то, что им предлагают. И это нормально. Человек приходит в профессию и хочет в ней что-то свое сказать. Если у него это не получается, он уходит. Но у меня таких порывов пока не возникало. Во всех ролях, которые я получал, всегда находил какие-то точки соприкосновения с собственным мироощущением, тему, которая мне близка. Поэтому не могу сказать конкретно: вот, я мечтаю сыграть Гамлета или еще какой-то образ интересный.

-То есть ловите, что вам бросает судьба, и обращаете себе на пользу?

- Да. Вот сейчас, например, поступило предложение от Алексея Казанцева и Центра драматургии и режиссуры сыграть Пер Гюнта. Поначалу я опять же удивился, а теперь потихоньку двигаюсь к этой роли и понимаю — там много того, что мне близко.

- В центре вы сейчас играете в двух спектаклях — «Смерти Тарелкина» и «Половом покрытии». Признаться, когда я увидела вашу фамилию в программке последнего спектакля, то тоже очень удивилась. Мне показалось, что драматургия братьев Пресняковых и режиссура Ольги Субботиной имеют мало отношения к вашему профессионализму и репутации.

- Вы об этом, кажется, писали и раскритиковали?

- Было такое.

- А вам в центре в принципе ничего не нравится?

- Ну почему же? Очень любопытные спектакли «Облом-оff» «Скользящая Люче», «Пленные духи», где есть сочетание нового языка и профессионализма. В отличие, на мой взгляд, от «Полового покрытия». Но что конкретно вас в этом заинтересовало более всего?

- В тот момент у меня тоже было мало работы. Я посмотрел спектакли «Пленные духи» «Облом-оff» и мне они понравились, прежде всего с точки зрения способа актерского существования. Мы с Казанцевым пересеклись, и я сказал о своем желании поработать в центре.
Конечно, поначалу у меня были сложности, потому что пьеса показалась слишком чернушной. Но поскольку я никогда в современной пьесе не работал, то мне было интересно. Не столько хотелось что-то свое высказать, сколько очутиться в ситуации другого театра, абсолютно не похожего на Малый. Понять, что там происходит, почему эти ребята именно так живут, что их волнует Вот, скорее, это меня привлекло. Плюс понравилась актерская компания, что очень важно.
Но проблемы возникали, потому что я не очень понимал методов работы. Я как-то привык вначале понять умом, что происходит, а уж потом выходить на сцену. Тут же все началось с каких-то придумок: ты идешь туда, ты — сюда, здесь подпрыгни, там упади. Я спрашивал: а почему? Мне отвечали: ничего, мы пробуем, ты тоже предлагай. В общем, интересный был опыт. Получилось, что я от представления шел к переживанию. И себе доказал, что я и это могу. К тому же поработать в другой эстетике любому артисту полезно.

- А как вы вообще относитесь к «новой драме», модной режиссуре? Считаете ли, что все это способно составить достойную конкуренцию классике, на которой вы в Малом театре выросли?

- К сожалению, я не очень хорошо знаю современные тексты. Не видел спектаклей Серебренникова и Чусовой, хотя очень хочу сходить. Я играю в классических пьесах и постоянно что-то для себя открываю. Почему так много ставят Чехова? Потому что там масса до сих пор не решенных вопросов и неожиданных ответов, в чем, на мой взгляд, и заключается гениальность драматургии. А вот некоторые современные постановки я смотрю и понимаю, что пройдет четыре-пять спектаклей и все, за текстом уже мало что стоит

-То есть концепцию, что классику нужно сдать в архив и говорить со сцены только сегодняшним языком, вы не разделяете?

- Нет, конечно. Я считаю, что это даже комментировать не стоит. Тем более что и конкуренции никакой нет. Столько свободы для новых пьес — публикации, постановки, фестивали, премии. Но пьес мало. Поэтому и обращаются к классике.

- Вы заблуждаетесь насчет того, что их мало.

- Значит, хороших недостаточно. Тот же Женовач говорит: если найдется хорошая современная пьеса, почему бы ее не поставить?

- А мне вот, например, совсем не близка какая-то абсолютизация беспросветности, упоение несовершенством мира и человека.
Вот вы — тоже молодой человек. Вам настолько тошно жить на белом свете?

- Нет. Мне кажется, наоборот, хорошо. Но, вероятно, эти авторы думают — чем страшнее проблемы, тем зрителям будет интересней. То же самое ведь происходит в кино и на телевидении. Реки крови, все друг друга убивают. Создается ощущение, что человек только так и существует — в бесконечной перестрелке.

- Сегодня многие отмечают спад режиссерского искусства. А Малый театр традиционно считается театром актера. Важен ли для вас режиссер?

- Думаю, любой артист скажет, что важен. Я, к счастью, не встречался с режиссерами, которые бы мне мешали, вызывали раздражение, думали бы только о какой-то концептуальности, эпатаже. Без режиссера артист не сможет прогрессировать. У него просто получится более или менее удачно сыграть одну-две-три роли, причем сделав это лишь на собственных, уже наработанных штампах. Так вряд ли что-то новое найдешь. А в таком случае артист скоро станет неинтересен.
В Малом театре, мне кажется, актерский уровень достаточно высок. Хотя, конечно, он везде упал очень сильно. Впрочем, упал уровень культуры вообще. Есть «среднее звено» а каких-то величин мало осталось.

- Как вам кажется, почему?

- Не задумывался над этим. Но если сейчас поразмышлять... Может быть, и экономические причины есть. Надо зарабатывать, а потому хватаешься за все. Потом, появилось много других интересов — Интернет, компьютер, телефоны. Наверное, такой период. Я же еще мальчишкой бывал в театрах и помню, какое впечатление оставляли, например, спектакли Товстоногова. Сейчас этого нет. То же самое можно сказать и о драматургии, поэзии. А вы как думаете?

- Я во многих театрах и у многих артистов вижу нацеленность на быстрый, легкий и массовый коммерческий успех любой ценой. Что, в общем, понятно. И себя надо кормить, и львиная доля публики сегодня совсем не нацелена на восприятие серьезного искусства. Мне рассказывали, что на одном из крупных региональных фестивалей даже со спектаклей Някрошюса народ толпами валил.

- А еще какая-то суета кругом, бешеные ритмы, все куда-то бегут. В том же Малом театре раньше актер мог готовиться к спектаклю за день или два. Сейчас артист прибегает на спектакль взмыленный, потому что днем у него были съемки, и тут же убегает на следующую встречу. Идет какое-то распыление. Не потому, что это плохо, просто по-другому не получается. Очень много соблазнов, а кому-то элементарно надо семью содержать.

- А как же актерское достоинство, ответственность за то, что ты делаешь? Или эти слова сегодня пустой звук?

- Нет, ни в коем случае. Это болячка будет очень большая, если ты выйдешь на сцену и схалтуришь. Я, например, не могу так, сразу же начинаю себя плохо чувствовать. Да, могут быть болезни или проблемы, но ты все равно должен бороться. Не получилась одна сцена, значит, надо в следующей добрать. Это же вопросы профессионализма. Если я чувствую, что сыграл не так, как надо, то буду этим мучиться до следующего спектакля, пока не сделаю все нормально. За всех актеров, конечно, говорить не буду, но коллеги из моего окружения это достоинство сохранили.

Беседу вела Ирина АЛПАТОВА
«Культура», 24.11.2005