Новости

«РЕВИЗОР» Н.В. ГОГОЛЯ НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА

«Литературные прибавления к «Русскому инвалиду», 1838, 30 апреля

...Роль Фамусова есть, можно сказать, торжество таланта г. Щепкина. <...> Перед вами в продолжение всех четырех актов настоящий Фамусов — человек незлостный, но пустой, заклеймен¬ный всеми пороками и предрассудками, принадлежащими исклю¬чительно нашему обществу. Но и в этом человеке сквозь грубую кору невежества просвечивает иногда чувство, которое, разумеет¬ся, он выражает по-своему. Щепкин понял это и выразил превос¬ходно. Слова: «Кузьма Петрович, мир ему!» произнес он с такою глубокою горестью, с такою теплою слезою, что невольно заставил видеть в себе в эту минуту слабого, жалкого старика, который по¬терял внезапно одного из своих сверстников и чувствует, что, мо¬жет быть, и сам скоро за ним последует в могилу. <...>
В «Ревизоре» Щепкин опять является русским человеком, но уже совсем другого тона, чем Фамусов. Он играет городничего, Сквозника-Дмухановского. Мы привыкли видеть в этой роли , г. Сосницкого, и многие думали, что городничий Гоголя именно таков и должен быть. Правда, роль городничего есть одна из луч¬ших ролей г. Сосницкого: он покажется вам в ней очень живым и натуральным, если вы хотите видеть в Сквознике-Дмухановском русского городничего этого рода вообще, без особенных признаков грубой провинциальности. <...> Во всех приемах его (Щепкина) не видно никакой важности, хоть он и величает себя иногда «градо¬правителем»; напротив, все помышления его, казалось, обращены только на то, чтоб собрать поболее доходца от хлебного местечка, им занимаемого, а потом выпутаться как-нибудь из беды, неожи¬данно над ним разразившейся. Он хлопочет и суетится только в пер¬вом акте, при внезапном слухе о прибытии ревизора; отчаяние его и безнадежность обнаруживают всю обширность его мошенничества и всю бесхарактерность его мелкой души; он, кажется, весь расте¬рялся, не знает сам, что говорит, что делает, так что жалко смот¬реть на него. Во втором акте, при свидании с мнимым ревизором, он потерял уже и последнее присутствие духа и похож на человека, приговоренного к казни: боится слово вымолвить, боится сделать лишний шаг, не понимает даже, что это могло бы показаться по¬дозрительным ревизору; едва смеет предложить ему деньги и квартиру у себя в доме, когда тот уже подается на деньги, и под конец сам еще не доверяет своему счастью. В третьем и четвер¬том актах <...> он ходит как будто еще отуманенный от своего внезапного благополучия; у него заметно одно только чувство, которым обнаруживается в нем жизнь,— это чувство благоговения к Хлестакову; на Хлестакова он только и смотрит; его только и слышит; за ним только и ходит. Наконец, в пятом акте, по отъ¬езде ревизора, он торжествует, призывает к себе тех, которые осмелились жаловаться на него ревизору, и дает им чувствовать свою силу. Он немного горячится с ними,— да и для чего ему горячиться? Он теперь сделался тестем человека, который при¬сутствует в государственном совете, играет в карты с министром и чуть было не сделался вицеканцлером! Он уже уверен, что до¬печет купцов, дерзнувших подать жалобу на его притеснения: о других выгодах от знатного родства он и не помышляет, слегка только упоминает о «кавалерии через плечо»,— а главное-то ему добраться до купца Абдулина, чтобы тот не смел «отбояриться от него балычком или головою сахара...». Одним словом, всю роль свою Щепкин вел с таким совершенством, какого только можно ожидать от актера. Кажется, что Гоголь с него списывал своего городничего, а не он выполнял роль, написанную Гоголем. <...>