Новости

«Листая старые подшивки»

ВИКТОР КОРШУНОВ: МЫ В ПОГОНЕ ЗА МОДОЙ НЕ УЧАСТВУЕМ

Слово «мода» не было в чести в этих стенах никогда. Даже в недавние 80-е, когда театр переживал тяжелые времена и уже раздавались голоса о его грядущем развале — и тогда коллектив не ударился в погоню за модными вывертами, чтобы любой ценой привлечь к себе зрителей и понравиться критикам. И еще — в тот болезненный период Малый удивил «немодным» спокойствием: труппа не раскололась на соперничающие группировки и не огласила театральный мир скандалами и воплями недовольства. В репертуаре, отбросив сиюминутное, обратился к темам вечным. И сразу сработал безошибочный камертон: зритель всей душой потянулся в театр. Но в театральных кругах до сих пор принято при упоминании Малого театра слегка морщить нос, мол, «нафталином попахивает». Что это — профессиональный снобизм или послевкусие недобрых времен, пережитых театром?

Поиски ответов на вопросы привели к директору и актеру Малого театра, народному артисту СССР, профессору Театрального училища имени Щепкина Виктору Ивановичу Коршунову. Обстановка его кабинета такова, что в первый момент приходит мысль, а может, действительно правы те, кто считает этот театр больше похожим на музей традиций: здесь нет места стеклобетонной и компьютерной современности. Старинные часы неспешно и добросовестно отсчитывают время. Однако нет здесь и излишней официозности, от былых «основательных» времен он сохранил теплоту и уют.

- Виктор Иванович, с чем же связано такое устойчивое отношение к Малому как к театру архаичному? Особенно ярко оно проявляется в рецензиях на ваши спектакли.

- Я с таким отношением полностью не согласен, но повелось это еще с дореволюционных времен, когда еще в ходу были котурны, ставшие теперь символом ложного величия и архаизма. Рецензии я читаю, но отношусь к ним спокойно. Во-первых, потому, что критик — живой человек со своими вкусами и пристрастиями. А кроме того, независимые суждения, которые касались бы только спектакля как предмета искусства, он не всегда может опубликовать, потому что все средства массовой информации имеют свою ориентацию, своих хозяев, наконец. Жаль только, что, давая оценки спектаклям, они небрежно, походя зачеркивают труд целого коллектива, труд непростой вообще, а тем более в сегодняшних сложных обстоятельствах. Этим грешат не только критики, но и мы, актеры и режиссеры, — все, кто имеет отношение к театру, Хотя время требует от всех нас большего взаимопонимания, уважения — цехового братства, но, к сожалению, в реальности его нет, одни только разговоры о нем.

- Но, кажется, сколько существует театр, столько и ведутся эти разговоры о братстве, и ровно столько же оно отсутствует в реальной жизни. Вы не согласны?

- Э, нет! Я видел старый МХАТ (я выпускник школы-студии), потом — Малый. С годами круг знакомств расширялся: работа сводила с актерами и режиссерами различных театров Москвы и других городов страны. Я насмотрелся очень сложных взаимоотношений таких глыб и корифеев! Тщеславие, борьба амбиций, интриги всегда были присущи закулисью. Они естественны, как мозоли у землекопа. Но смысл всего того, чему я становился свидетелем в былые годы, был в борьбе за высокое искусство. А сейчас сердце щемит от боли, когда видишь, что эта святая борьба уступила место губительным скандалам, в которых теряется само понятие «Театр».

- Видимо, можно все-таки сглаживать пресловутую борьбу амбиций, уходить от интриг. Есть и такой опыт. А как быть с предвзятым отношением к творческому коллективу извне?

- Приведу один пример, который связан с прекрасным человеком и выдающимся актером Ростиславом Яновичем Пляттом. Это было в 60-е годы, мы только что выпустили спектакль «Коллеги» по повести Василия Аксенова. Ставили его Борис Андреевич Бабочкин и я. Я выступал в нем и как актер. Никита Подгорный, Анатолий Торопов, Евгений Велихов и многие другие тоже были заняты. Спектакль имел успех и был выдвинут на молодежный смотр. В связи с этим Плятт пришел к нам. А кроме того, в это же время начались съемки фильма по этому же произведению, и Ростислав Янович был приглашен участвовать в них. Еще по этой причине ему хотелось посмотреть, как мы решили тему. И вот он заходит к нам перед началом спектакля. Мы очень удивились этому, а он говорит: «Вот, ребята, я пришел посмотреть. Только вы меня, ради Бога, извините, я не смогу посмотреть весь спектакль, а только пять-шесть картин. Вы, пожалуйста, не обижайтесь, у меня сейчас дела. Я материал знаю, о вас и театре имею представление... Посмотрю немного, и все станет ясно». — «Да что вы, Ростислав Янович, мы благодарны, что зашли хоть немного посмотреть, что предупредили об уходе». Кто ж это делает?!

Начался спектакль, мы увлеклись и забыли, что он в зале. И вот последняя картина, занавес, аплодисменты и поклоны. Мы — Никита Подгорный, Анатолий Торопов и я — приходим в арт-уборную, начинаем разгримировываться. Вдруг открывается дверь, входит Ростислав Янович. Мы растерялись. Он говорит какие-то неопределенные слова, и нам неловко было спросить, хорошо это или плохо — что он остался. Он замолчал и сел. Повисла тишина. И вдруг через какое-то время он говорит: «Да-а, вот ведь как удивительно иногда бывает. Я знаю всех стариков и вас знаю. А главное, мне казалось, что я хорошо знаю и ваш театр, хотя я не был здесь несколько лет. И вот я пришел и увидел совершенно другое». Нескромно с моей стороны сейчас воспроизводить его слова, но он хвалил спектакль, нас и театр. И что его долгое глубокое молчание было вызвано осмыслением того, почему он остался, не смог уйти, несмотря на ожидавшие его дела.

Понимаю, что каждый из нас может находиться под прессом некоего общепринятого представления, но признать ошибочность такого подхода и, мало того, найти в себе силы сказать об этом другим — на такой поступок способна только Личность с большой буквы! К сожалению, часто предвзятое суждение складывается из просмотров «времен очаковских и покорения Крыма». Или из мнений, высказанных другими. А для знания предмета нужно просмотреть спектакль, и не один раз, а потом только давать оценки, необязательно хвалебные.

- Сохранять традиции так, чтобы театр остался живым организмом, очень непросто. С этого пути довольно легко соскользнуть.

- Игорь Владимирович Ильинский ставил «Вишневый сад». Поиски решения давались мучительно и рождали долгие, многочасовые споры. И вот в какой-то момент Игорь Владимирович говорит: «Я слушаю всех и вот что хочу сказать. Наверное, немногим довелось, как мне, пройти через столько школ и направлений в искусстве. После такого разнообразия поисков и пришел к выводу, что самое простое, но и самое сложное и ценное — это правда! Правда жизни и правда обстоятельств. Теперь это моя вера, и она не изменится до конца моих дней». Такой вывод был сделан им не просто с высоты прожитых лет: Ильинский оставался вершиной в искусстве до конца. Поэтому мы воспринимаем его слова как завет, призванный уберечь от бесплодных метаний.
Я согласен с тем, что нам не всегда удается держать одинаково высокий уровень в работе. Но и отдельные промахи, по-моему, как раз доказывают, что театр — живой организм. Так или иначе мы остаемся верны традиции реалистического романтизма.

- Малый театр называют Домом Островского, а это значит, что здесь сохранение определенных традиций русского театра — незыблемый закон. Но ведь, как известно, догма может убить идею, так же как устаревшие традиции — театр, который в таком случае превращается в некое хранилище, музей этих самых традиций. Возможно, поэтому в последнее время все чаще можно услышать о ненужности такого типа театра, как театр-дом, что студийность — вот будущее сценического искусства.

- Это ерунда! Россия без такого театра существовать не может. Театр в нашем понимании — это прежде всего кафедра мысли, определенных переживаний, кафедра жизни человеческого духа. Сейчас размахивают высказываниями Станиславского, но при этом забывают о самом сокровенном в его системе — жизни человеческого духа! Его загоняют иногда в такие формы, что человеческий дух пищит, ему трудно дышать, либо он замолкает вовсе. А забывать о нем — это все равно, как пытаться переделать природу человека, его анатомию и физиологию. Малый театр всегда старается идти от естества, но это не значит, что мы отказываемся от поиска. Одним из примеров этому может служить привлечение режиссеров со стороны. В разные периоды истории Малого сюда приглашались для постановки спектаклей или для постоянной работы в руководстве Волконский, Судаков, Хохлов, Петров. И уже на моей памяти на нашей сцене репетировали Эфрос, Гончаров, Фоменко, Львов-Анохин и другие. Мы приглашали и Георгия Александровича Товстоногова, но, к сожалению, встреча Малого театра с ним так и не состоялась.
Видимо, сила Малого театра в том и состоит, что он вбирает в себя все, он многогранен, как сама жизнь! Поэтому его нельзя назвать чьим-то именем: ни Пушкина, ни Грибоедова, ни Лермонтова, ни Чехова, ни Островского — или каким-то другим именем. Он — Малый.

- Но разве такому театру противопоказаны современные пьесы? Понимаю, что этот упрек не оригинален, но в вашем репертуаре нет ни одного спектакля о сегодняшнем дне. Достойная пьеса еще не написана или это не ваша стезя?

- Повторяю, Малый вбирает в себя все, а тем более сегодняшний день, поэтому современная драматургия ни в коем случае не противопоказана. Вся сложность в другом. Важно, чтобы пьеса была необходимой, весомой, качественной. Пока такой нет, хотя мы ее ищем, много читаем и...ждем, когда она появится. Судя по тому, что идет на сценах других театров, действительно ее нет. Хотя некоторые из таких произведений содержат неплохие мысли, но в целом эти пьесы нас не вполне устраивают. Вероятно, драматурги пребывают в некоторой растерянности от происходящего в нашей жизни, и все явления и проявления сегодняшнего дня требуют от них более глубокого осмысления, которое — впереди...

- В репертуаре театра большое место занимают исторические пьесы. Однако в последние годы острота интереса к вопросам истории Отечества стала несколько сглаживаться, но спектакли со сцены Малого не сходят. Почему? Они имеют особое значение для императорского театра?

- Название «императорский» аналогично сегодняшнему «национальный». Это звание уважительное. И Малый был, есть и, надеемся, будет театром гражданственным, демократическим и общедоступным. Такой театр, как Малый, должен вести репертуар по вечным темам, и это одна из основ, которая дала ему звание «императорского», что делает его и сегодня национальным достоянием страны. Одна из таких вечных тем — проблемы нашего Отечества.
Эти спектакли не были поставлены на волне интереса к истории России, поднявшейся в период перестройки. Премьера «Царя Федора Иоанновича» состоялась 25 лет назад. Позднее мы поставили и две другие пьесы исторической трилогии Толстого — «Царь Борис», «Царь Иоанн Грозный», а также — «Царь Петр и Алексей» Фридриха Горенштейна и другие.

- Во все времена — императорские, советские — Малый театр был лабораторией русского языка. А как у вас нынче ведется эта работа?

- Работа над словом считается очень важной, но, к сожалению, в самом театре специалисты сейчас не работают. Хотя еще несколько лет назад проводились уроки по речи. Из-за финансовых проблем пришлось от них отказаться. Но художественное руководство уделяет этому большое внимание и сейчас — во время репетиций мы тщательно выверяем точность произношения, ударений, построения фраз, акцентов и так далее. Основы языковых знаний, необходимых актеру, закладываются, причем очень тщательно и глубинно, в Театральном училище имени Щепкина.

- Поддержание традиционно высокого профессионализма русского актера — главная задача школы в условиях, когда из-за наступления масс-культуры, из-за технического усовершенствования кино происходит падение уровня мастерства. Если раньше считалось, что кинокамера высвечивает недостаток каких-то данных актера, то сейчас, по-моему, особенно явственно они видны на сцене. Насколько школа виновата в этом и как она этому процессу противостоит?

- У нас шутят: трудно быть актером, труднее — режиссером, но самое трудное — педагогом. Хотя другая шутка опровергает эту: не можешь быть актером — иди в педагоги. Шутить мы можем по-разному, но «виновата» — так вопрос я не ставил бы. Потому что твердо знаю, что педагоги — это подвижники, бессребреники, это фанаты своего дела, за которое получают гроши. Студенты меняются: каждые четыре года проходят не просто новые наборы — люди меняются внутренне. Нет, они не становятся хуже, им становится сложнее — их меняет жизнь, в которой одно из главенствующих положений стали занимать деньги. В этих условиях очень трудно воспитывать актеров в традициях русской школы, системы Станиславского. Но возможно. Выживают в нашей профессии в любые времена сильнейшие, беспредельно любящие свое дело.

- Как вам кажется, Виктор Иванович, не снижает ли уровень мастерства актера отсутствие цензуры? Хотя в недавние времена она считалась однозначным злом.

- В эти недавние времена цензура была связана с определенной идеологией и действовала с явным перебором в плане запретов. Сейчас перебор в другую сторону — во вседозволенность. Он случился как раз из-за отсутствия государственной идеологии. У любого государства должны быть высокие идеологические и нравственные позиции. Нужен какой-то орган... может быть, нравственно-цензурных советов. Можно найти и более удачное название, но его суть будет заключаться именно в этом. Такая государственная структура необходима, потому что мы, стараясь копировать западные свободы, понимаем их как возможность делать все, что хочешь. Взять, к примеру, увлечение последних лет — употребление неприличных, нецензурных слов со сцены. Это просто удивительно! Как можно неприлично говорить о матери?! Ну, попробуйте эти слова сказать ей: что будет? Это западная мода, которая говорит об определенном духовном надломе. Для нашего российского театра — это погоня за модой, а не за сутью. Задачи цензуры у нас сейчас выполняет каждый коллектив сам. И это по-разному влияет на мастерство актера. В Малом театре репертуарная политика является и политикой нравственной цензуры одновременно.

- Виктор Иванович, часто ли вам удается бывать в других театрах?

- К сожалению, не так часто, как хотелось бы.


- Наверное, чаще, чем другие, вы посещаете театр «Сфера»... Ваша жена Екатерина Ильинична Еланская, почувствовав тягу к режиссуре, ушла из Малого, и поиски неизведанных путей в искусстве привели к тому, что в начале 70-х она создала свою «Сферу». Почему она тогда отказалась от возможности работать здесь, в Малом?

- У нее есть свое видение театра, театра, не похожего на общепринятый. Ее судьба — пример того, как человек энергичный, творческий, талантливый, прошедший тяжелейшую школу МХАТа, а потом Малого театра, сумел раньше других создать студию, затем — театр, имеющий оригинальный репертуар. Почти все, что она ставила и ставит в «Сфере», является зрителю впервые. Это потом уже подхватывают другие театры, другие режиссеры.


- Под одной крышей почти полвека (!) живут два художника – приверженца разных направлений... У вас бывают творческие споры?

- Конечно, бывают. Она далеко не всегда соглашается со мной, но всегда свое мнение обосновывает, а не просто: «Мне не нравится и все!» Мы интересуемся работой друг друга, если надо, делимся, обсуждаем какие-то проблемы. Все так, как и должно быть у близких, любящих друг друга людей.


- Ваш сын Александр играет на двух сценах сразу — и в Малом, и в «Сфере». Неспешно, год за годом он убеждал зрителей, критиков в том, что он, актер в третьем поколении, действительно одарен талантом от природы, а не от должностей своих родителей. Как строятся ваши с ним взаимоотношения на сцене и в жизни? Мне почему-то кажется, что вы
очень строгий отец, это так?

- Нет, ну почему же... Он же — сын, он достоин любви и уважения, потому что он человек цельный и порядочный. Я ценю его и как актера. Хотя в юности, когда заканчивал школу, мы были уверены, что Саша станет художником: он прекрасно рисует, и Пименов рекомендовал ему идти по этой стезе. И вдруг он выбрал актерскую профессию, это было для нас неожиданным... Он много работал и работает над собой как актер, в последние годы занялся режиссурой.


- А у его детей, ваших внуков, судьба уже как-то определилась?

- Они учатся, а кем они будут — об этом пока рано говорить.

Беседу вела Маргарита МАРУТЯН

«Театральная жизнь» 1998, №7