Новости

«МЫ С БРАТОМ – АКТЕРЫ ОДНОЙ ВЕРЫ»

О своих учителях, родителях и брате Виталии рассказывает любимец нескольких поколений, народный артист СССР, руководитель старейшего в стране Малого театра и просто «адъютант его превосходительства» Юрий Соломин.

- Не секрет, Юрий Мефодьевич, что зрители чаще всего называют вас «адъютантом его превосходительства». Как вы к этому относитесь? Не обидно - ведь много других ролей? И потом вы все-таки руководите театром, которому со дня на день исполнится 250 лет!

- Да нормально все. Когда моя внучка была маленькая и я выходил с ней погулять во двор, то ребятишки сразу начинали бегать, суетиться, шептаться между собой. Я подзывал их: «Что, смотрели «Аъютанта»?» В последнее время все-таки встречаются люди, которые называют меня по-другому. Например, Айзенштайном из «Летучей мыши». А после «Московской саги» я порой слышу вслед себе - «профессор».

- Говорят, что когда-то вы хотели сыграть Иосифа Сталина. Если это правда, то что вас привлекло в его личности?

- Есть мало кому известная документальная история о том, как ливанский священник во время войны России с Германией удалился в катакомбы молиться о победе наших войск. Сталин вроде очень надеялся на его «помощь». Но священник вдруг написал письмо Сталину с несколькими «советами». Среди прочего ливанец требовал, чтобы Иосиф Виссарионович облетел с иконой вокруг Москвы. И Сталин будто бы с руганью и скандалом, но это сделал. Обо всем этом была написана пьеса, и эпизод с «полетом» получился сильным. Я согласился на эту роль, но, увы, не сложилось.

- Когда вы, окончив школу в Чите, поехали поступать в Москву, в Щепкинское училище, это была судьба?

- Конечно. Ехали вместе с отцом восемь суток и двенадцать часов. У него был бесплатный железнодорожный билет, и он решил его использовать. Все эти дни я лежал на верхней полке, почти ни с кем не общаясь. Очень волновался, всю дорогу готовился, что-то доучивал.

- И как приемная комиссия оценила ваши знания?

- Я был худой и не слишком умытый. За время пути прокоптился паровозным дымом, а жили мы с отцом у его друзей на неблагоустроенной даче в Монино. Кроме того, на левой щеке у меня был шрам, потому что незадолго до того мне вырезали жировик. И когда я первый раз вышел с этим шрамом, Вера Николаевна Пашенная спросила, разглядывая мое лицо: «Откуда вы?» - «Из Читы». А когда начал читать стихи Маяковского о советском паспорте, Пашенная упала от хохота... Как я добрался до третьего тура - не помню. У отца моего к тому времени украли все документы и деньги, и он послал меня к Пашенной узнать, хочет ли она меня брать. Я ей рассказал все как на духу, а потом заявил: «Если вы меня не берете, я вернусь с отцом обратно в Читу». После паузы она сказала: «Ну, оставайся». Так моя судьба была решена.

- Вы артист в первом поколении? Кем были ваши родители?

- У них сибирские корни. Отец - Мефодий Викторович родом из Забайкалья. Мама - Зинаида Ананьевна из Томска. Оба прекрасные музыканты, отец свободно играл на всех струнных инструментах, у матери был хороший голос - меццо-сопрано. Родители преподавали музыку в городском Доме пионеров и в Доме народного творчества. Кстати, с Читой того времени связаны имена Олега Лундстрема, Николая Задорнова, Константина Седых. Культурный был город, сцена Дома пионеров стала первой в моей жизни, а в Доме офицеров я однажды выступал перед Рокоссовским.

- Как это было?

- Когда закончилась война с Германией и началась с Японией, все наши войска проходили через Читу. И мы, пионеры, приветствовали воинов. Я помню, что Рокоссовский после нашего выступления поднялся на сцену: кого по щеке похлопал, кого по голове погладил. Но только потом нам сказали, что это был Рокоссовский. А в Дом пионеров, где я занимался в драматическом кружке, однажды приехал Борис Андреев. Узнав, что я собираюсь поступать в театральный институт в Москве, Андреев произнес какие-то напутственные слова в мой адрес. Когда я уже стал артистом, получил звание заслуженного, Андреев пришел к нам в Малый. И я ему напомнил нашу встречу. Он, конечно, благородно сделал вид, что узнал меня.

- Скоро у Малого большой юбилей. Как вы к нему готовитесь?

- Здание будет обновляться, поэтому сезон свой мы уже закончили. В конце апреля в рамках юбилея театр побывал в Таллине и Риге. Поездка была коммерческой, и согласились мы на нее с одним условием. Один спектакль для русскоязычного населения в Риге нам разрешили сыграть бесплатно. Приглашения на него получили школьники и учителя русского языка и литературы, ветераны Великой Отечественной войны, бывшие узники концлагерей. Перед началом спектакля - это была пьеса «На всякого мудреца довольно простоты» - на сцену вышла Элина Быстрицкая. Накануне она сильно подвернула ногу, но не отменила выступление. Играла и утром, и вечером. В зале плакали: «Теперь мы знаем, что Россия нас не забыла». К сожалению, пресса никак не отреагировала на нашу акцию, но мы и шум не поднимали.

- А какая премьера ждет зрителей к торжественной дате?

- Главная - это «Ревизор». Только что мы показали спектакль под занавес. С него скорее всего осенью и откроемся. Ведь «Ревизор» в Малом - это целая театральная история. После неудачной постановки пьесы в Александринке реабилитировали «Ревизора» именно здесь, и сам Щепкин блистательно сыграл роль Городничего. Потом премьерой «Ревизора» открылся филиал Малого театра. В 1938 году в роли Хлестакова дебютировал Ильинский. Дальше уже сам Ильинский поставил эту пьесу, а я играл в ней Хлестакова. И, наконец, в 1982 году уже в моей с Весником постановке Хлестакова сыграл мой брат Виталий.

- Наверное, надо отрешиться от всей этой истории, чтобы получился новый спектакль.

- Когда мы с актерами начали репетировать, они меня спросили, как это сейчас модно: «Какая будет концепция?» А потом сели, стали читать и буквально через несколько минут свалились от хохота. Это настолько «сегодня», что ничего добавлять не надо. Ну вот, например: «Лекарств дорогих мы не употребляем. Простой человек, если выживет - то он и так выживет, а если умрет - то и так умрет...»

- Бурные режиссерские эксперименты Малый театр обходят стороной. Есть критики, которые говорят чуть ли не пренебрежительно: «Ну, это традиционный театр...»

- Это проблемы критиков. У каждого народа, который себя уважает, должны быть традиции. Например, во Франции о «Комеди Франсез» так не говорят. Я знаю, конечно, что там давно уже ставят все, кто угодно, включая Боба Вилсона. И все равно. Это «Комеди Франсез». Если бы мы не нравились зрителям, нас давно бы уже скушали, разобрали по кирпичикам. На худой конец, открыли бы здесь какое-то варьете. А мы живем.

- Как вы относитесь к весьма успешным МХТ, «Табакерке», «Ленкому»?

- Да пусть цветут сто цветов! Марка Анатольевича просто обожаю, работал с ним и в его команде. Он прекрасный режиссер, и я смотрю многие его спектакли. Они не такие, как у нас. Но это - Захаров. И Марк Анатольевич приходит на наши премьеры.

- Сейчас в театральной среде только и разговоров, что о реформе. Как вы к ней относитесь?

- В ней нет никакой необходимости! Кому вообще это в голову пришло? Назовите мне имя этого человека! Наша театральная культура - на хорошем уровне. Иначе не возникало бы так много новых театров. В том числе в провинции. Посмотрите, оттуда сейчас привозят спектакли на фестивали и даже премии получают. Только что у нас в Малом прошел фестиваль «Островский в Доме Островского». Были театры из 30 городов, начиная от Владивостока. Кто говорит, что нужна реформа? Для меня она заключается в пересмотре собственности. Не надо закрывать глаза и обманывать! И среди творческих работников тоже есть неглупые люди, которые кое-что понимают в экономике. Почему? Да, чтобы выжить, надо быть гением экономики... Мы говорим: не надо лучше, нам хорошо, вы только не трогайте. Нет, нас загоняют в угол. За это отчитайся и за то. Ах, тебе дали спонсоры? Значит, ты украсть хочешь! Положить в карман. Это лично меня оскорбляет. Думаю, что и многих моих коллег. Мы ничего в карман себе не кладем. Да в театре и украсть нечего, кроме лигнина и вазелина, понимаете? Ну что я роль буду красть? Ведь самое дорогостоящее - это роль.

- Вы были первым российским министром культуры и добились двух процентов отчислений на нее. А сегодня есть ли у вас возможность повлиять на ситуацию?

- Есть режиссеры, певцы, художники, артисты, полностью посвятившие себя искусству. Их всего осталось в стране не более 70 человек. И выделение им пожизненной финансовой поддержки было бы крайне важно.

Артист не должен проводить последние годы в нищете. Ведь если он надорвался, то уже никому не нужен. Например, Маргарита Назарова, известная дрессировщица тигров, сыгравшая в фильме «Полосатый рейс» растерзанная зверями, доживала свой век в Нижнем Новгороде, запершись в однокомнатной квартирке...
Когда мы встречались с Владимиром Владимировичем Путиным по поводу празднования 250-летия театра, я поднял и этот вопрос. И Владимир Владимирович обещал поддержать.

- Почему вы тогда ушли из министерства и что думаете о его работе сегодня?

- В этом самом кабинете я написал заявление об уходе на имя президента Ельцина. До сих пор не знаю, было ли оно подписано. Просто, отдав его, я больше в министерстве не появился. Думаю, что все было сделано, чтобы я ушел. Но снять-то меня никто не мог. Не за что было. А вот утверждали меня на должность единогласно. Хотя недоброжелатели потом удивлялись, что Соломин согласился. И не стыдно ему? А почему, собственно, и за что? Я в искусстве 50 лет, артист, режиссер, педагог, на тот момент с 30-летним стажем. Если бы меня назначили министром здравоохранения, то понятно. А тут... Это были личные отношения.
А нынешнее разделение министерства я не совсем понимаю. Просто спрашиваю: какое министерство? Соколовское или швыдковское? Для меня это два ведомства. Считаю, что так быть не должно.

- На протяжении многих лет в искусстве у вас были не только завистники, но и близкие люди, друзья. Вы хорошо знали японского гения Куросаву. Расскажите, каким он был?

- Он был гордый человек. Настоящий самурай из северной части Японии: высокого роста, худощавый, поджарый. Его всегда называли «императором японского кино». И это справедливо. Но «императору» частенько перекрывали кислород. Может, поэтому он и запил. Он всю жизнь любил пить «Столичную» водку. И во всех ресторанах, где мы бывали, ее заказывал. Правда, водочку Куросаве разбавляли, даже если приносили бутылку. А ему немного и надо было - вестибулярный аппарат не годился никуда... Тридцать с лишним лет мы переписывались. К Новому году он обычно присылал мне открытки, которые сам рисовал. Он был прекрасным профессинальным художником. Я безмерно его уважаю. «Сэнсэй» - по-японски учитель. Я называл его так даже при жизни. Он действительно много мне дал. А самое главное, за руку вывел на международный экран. Это дорогого стоит... Я никогда не мечтал стать больше, чем артистом. Первый раз поставил «Лес» Островского с легкой руки Куросавы. Он где-то в зарубежном интервью сказал, что Соломин-сан обладает режиссерскими данными. И меня сразу же пригласили в болгарский театр.

- Вы снимались в его фильме «Дерсу Узала». Правда, что тогда Куросава пытался покончить с собой?

- Это было раньше. У него намечался в то время первый зарубежный проект. Он собирался снять в Голливуде фильм про американо-японскую войну «Тора! Тора! Тора!». Но американцы стали диктовать свои условия. А Куросава делал либо так, как хотел, либо вообще не мог работать. Поэтому он порвал контракт, выплатил огромную неустойку и был почти разорен. Психологическая травма наложилась на болезнь - у него ноги отказывали. Куросава перерезал себе вены, но от гибели его спасла жена.

- Когда вы видели Куросаву в последний раз?

- За год до его смерти. В нашу последнюю встречу Куросава пригласил меня на ужин. Я предложил ему поставить спектакль в Малом. У него глаза загорелись. Все, кто тогда на ужине присутствовал, - его дочь, его помощница, второй режиссер - начали уговаривать. И он завелся: «Знаешь, у меня не получился фильм «Идиот». Так хотелось бы его переделать!» На этом и сошлись. Но он совсем плохо себя чувствовал... Так ничего и не вышло. А ведь он хотел после «Дерсу Узала» и вторую картину делать в России. Написал сценарий по рассказу Эдгара По «Красная маска Смерти», его перевели на русский. Меня пригласил на главную роль. Но на «Мосфильме» начались интриги, и Куросава обиделся.
Больше мы не встречались. Спустя время, я по его приглашению приехал в киношный клуб, который он организовал, но Куросаву уже не застал...

- В японском фильме «Сны о России» вы снимались с Мариной Влади. К ней ведь в России до сих пор неоднозначное отношение. Какие у вас остались воспоминания о знакомстве с Влади?

- Она играла Екатерину, я - вельможу... Это был 1991-й или 1992 год. Съемки шли в Царскосельском музее, во дворце. Марина очень разговорчивый человек. Простая в общении - не звезда. Мне показалось, что чисто по-человечески я понимаю, почему Высоцкий когда-то выбрал именно ее. Конечно, о Влади рассказывают всякое. Но это уже дела семейные... С этой стороны я Марину не знал, а вот работала она классно.

- Вам часто задают вопросы о вашем брате Виталии и непростых отношениях с ним. Он был так не похож на вас... А вы по-прежнему не хотите говорить на эту тему?

- Что бы я ни рассказал, все ударит рикошетом. Разговоры начнутся досужие. К чему? Это мой брат. У него осталась семья. Искусство - дело непростое, очень много интриг... Наши с Виталием разногласия с годами обрастают всякими несуразицами и небылицами. То, что у брата было свое видение театра, однозначно. Но мы с ним были воспитаны в одной театральной вере.

- Как вы считаете, почему Виталий так рано ушел из жизни?

- Переработал. Это многих актеров настигает. Надорвался. Человек надрывается. Другой ушел бы со сцены и остался бы жив. Виталий доиграл до конца, до антракта. Он был принципиальным. И это стало трагедией.

- Чем на протяжении жизни для вас была собственная семья? Кто у вас главный в доме?

- Не знаю, мы власть не делили никогда, у нас равноправие. Хотя я иногда шучу: кто денег больше принес, тот и главнее. А так - обычная актерская семья. Жена - Ольга Николаевна, как и я, преподает в театральном. Дочь Даша - музыкант. Она пианистка. Внучка Саша пошла по ее стопам, уже выступает и у нас, и за рубежом. Даже успела стать лауреатом двух международных конкурсов. Я ею горжусь и очень люблю.

- В молодости ведь у вас были материальные проблемы?

- Помню, как мы с женой ходили по Арбату и заглядывали в светящиеся окна. И мечтали: вот нам бы хорошо такой абажур. Только, правда, повесить негде.

- Говорят, что в конце 70-х вы принимали снимающих о вас фильм немецких журналистов не у себя дома, а в театре. И немецкий зритель решил, что шикарные интерьеры XIX века - и есть дом актера Соломина. Прошло 30 лет, сегодня вам есть, где встретить гостей?

- Теперь я не только немецкую делегацию, а и киргизскую, если она приедет, должен буду принять либо в театре, либо в ресторане... Как-то так все нескладно у меня получается. Нет возможности, потому что крыша в доме течет. Хочется, конечно, что-то сделать... Но то в одну глупость юридическую все упирается, то в другую... Бумажки какие-то все. Нельзя по ним жить. Я этим делом заниматься не умею, честно говоря. Вроде есть люди, которые готовы помочь. Но я их тоже понимаю: если всем помогать, когда же работать. Поэтому никого особо не терроризирую... У меня, к счастью, спокойная семья. Творческая. Поэтому терпим, лишь бы на голову не упало...

- Сегодня вы человек не бедный. А первый свой большой гонорар помните? За что вы его получили и как потратили?

- Я снялся у Павла Петровича Кадочникова в фильме «Музыканты одного полка». Денежек было не так уж и много, но мы с Олей купили мебель, которая у нас до сих пор стоит на даче.Мы ее возили всю жизнь по всей Москве - по комнатам, квартирам, углам... Она была очень добротная, составлялась из тумб и шкафов. Теперь просто рука не поднимается ее выбросить.

- Имидж публичного человека, артиста требует сегодня немалых затрат. Есть у вас в одежде свой стиль?

- Я знаю, какие часы нужно носить, какую обувь. Сколько вилок кладут в ресторанах. Знаю, как нужно есть. В Щепкинском училище нас учили этикету. Бывал и на приемах, и на банкетах, и на раутах. Много ездил по миру. Конечно, все это требует денег. Пока я не бедствую, но кто знает, что впереди?

- Вам доводилось бывать в заграничном казино?

- Честно говоря, только два раза. Один раз в Баден-Бадене, где Достоевский играл... Вот такая компания. А второй раз в Венеции. Там недалеко есть остров, где находится самое шикарное в мире казино. Я сделал ставку и сразу же все проиграл, сумма была небольшая. Но не это меня волновало. Хотелось походить и все посмотреть, а для этого нужно было и проиграть...

- В еде у вас есть какие-то предпочтения? Вы много раз бывали в Японии? Японская кухня нравится?

- Боюсь разочаровать своим ответом, но я больше люблю русскую. Коронное блюдо - жареная картошка. Пью с удовольствием чай. Увы, люблю сладкое! Хорошо, что я уже взрослый.

- На отдых время у вас остается? Как обычно вы проводите свой отпуск?

- Практически никак всю жизнь. Три года назад болезнь заставила отдохнуть как следует. С тех пор провожу отпуск под Москвой. Но для меня две недели уже достаточно. Дача старенькая, довоенной постройки, никаких вилл. Там у меня собаки. Четыре. Есть немецкая овчарка Маклай, есть терьер Ляля, дворняжка Лушка и дворняг Яшка. Они для меня - души. У них разные характеры и разное ко мне отношение. О каждой можно книгу написать. Я считаю, что животные обязательно должны быть в доме. Мы всегда подбирали и выхаживали больных. И никто от них в семье не заразился: ни дети, ни внуки. А в Москве у нас две кошки. После того как последняя умерла - она была очень старая, мы уже даже не хотели их больше заводить, но вот подобрали. А недавно внучка еще одного котеночка принесла. Когда мне трудно и тяжело, я с животными общаюсь.

- И о чем вы с ними разговариваете?

- Даже о политике. И они реагируют. Я ведь с утра до вечера кручусь среди людей. Нет, я не жалуюсь, дай Бог, чтобы до конца жизни так было, но порой от этого устаешь и хочется помолчать. Жена меня понимает. Я иногда целый вечер могу молчать.

- Дача, животные - это замечательно. А за границей отдыхаете?

- Да какой там отдых? Поработать - другое дело.
Вот в Италии был в прошлом году на съемках документального фильма о христианстве.

- У Малого театра ведь особые отношения с Московской Патриархией?

- У нас был большой друг, настоятель владыка Питирим. Он освящал новый театр на Ордынкке, когда построили, и наш после ремонта. Мы помогаем Патриархии, чем можем, а она нас благословляет на какие-то вещи. Должен сказать, что и Алексий II, наш патриарх, иногда приходит на премьеры. Обычно он бывает здесь и на новогодних патриарших елках - с детьми общается. К театру относится с уважением. Так мы во всяком случае смеем надеяться. Вот эту красивую икону видите? Пришли представители и спрашивают: «А почему у тебя стена голая? Мы пришлем икону». Это образ Георгия Победоносца. Я ведь тоже Георгий по святцам...

- Вы человек православный, и, наверное, родители ваши были верующими?

- Мать - нет, по ее линии многие занимались революцией... А отец был верующим, и ему приходилось это скрывать. Он ведь в партии состоял. Дома мы иногда над ним посмеивались, потому что мальчишкой Мефодий Викторович был служкой в церкви. Он пел в хоре. А его отец, мой дед, был церковным старостой. Он работал морзистом на телеграфе - солидная по тем временам должность. Однажды зимой дед из храма не возвратился. Сказали, что замерз, но теперь я думаю - его просто убрали.

- Ровно через неделю состоится 4-я церемония вручения международной премии «Филантроп» за выдающиеся достижения инвалидов в области культуры и искусства. Вы ведь возглавляете Совет попечителей премии?

- Я потому так много занимаюсь общественными делами, что мне самому люди всю жизнь помогали. Ну если животные протягивают лапы друг другу, спасают своих котят, щенят, волчат... Если волки воспитывают человека - есть не один раз проверенные факты, - то и нам ничего другого не остается. В этом году премия «Филантроп» стала государственной. И это хорошие новости.

Беседовала Евгения УЛЬЧЕНКО
«Трибуна», 19.05.2006