Новости

КЛАССИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ

В Государственном академическом Малом театре ставят только классические пьесы. И только в классической форме — с занавесом, декорациями, костюмами и гримом актеров. Художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин считает, что театральные традиции — это наше национальное достояние.

— Юрий Мефодьевич, кем были ваши родители?
— Родители мои — Мефодий Викторович и Зинаида Ананьевна — были очень хорошими людьми. Прошло уже много лет, как их не стало, но я до сих пор в разных городах и даже иногда в других странах встречаю людей, которые говорят о них добрые слова. Они жили в Чите, всю жизнь работали с детьми в Доме пионеров. Отец был хормейстером, а мама преподавателем фортепиано, всю жизнь трудились вместе. Их ученики вырастали, сами становились родителями, потом бабушками и дедушками. Но когда я встречаю людей, которые до сих пор называют по имени-отчеству моих отца и мать, я понимаю, что их до сих пор помнят. Значит, они в своей жизни делали небольшое, но очень хорошее дело. Это, по-моему, самая главная награда для человека, которого давно нет.
—Чита — далекий город. И вроде бы не претендует на звание культурного центра...
— Если говорить о культурных корнях, то Чита в 20-30-х годах прошлого века, и даже раньше, была культурным центром. Там был очень хороший театр. Константин Александрович Зубов, прекрасный артист и режиссер Малого театра, в молодости работал в труппе, которая полгода давала спектакли в Чите, полгода в Маньчжурии. Знаменитый Олег Лундстрем, руководитель джазового оркестра, тоже воспитывался и учился в Чите. Он с родителями уехал в Маньчжурию, но потом вернулся. Родители мне рассказывали, что в Чите была даже консерватория, и там вместе с ними учились очень многие известные музыканты. Например, композитор Николай Будашкин. Отец писателя Михаила Задорнова — Николай Задорнов, тоже писатель, из Читы, из их компании.
— А вы чем занимались в детстве?
— Всем занимался. Поскольку родители были музыкантами, они меня и брата Виталия тоже пытались учить музыке, но ничего из этого не вышло. Я занимался во всех кружках: танцевальном, вокальном, кукольном, драматическом, живописном.
— А когда актерство захватило?
Не в Доме пионеров, а раньше, точно не могу вспомнить. Когда учился в школе, был спокойным ребенком, не сорвиголова—у меня просто не было времени (как и теперь), потому что после уроков я сразу шел в Дом пионеров. Когда окончил школу, и мыслей других не было, как поступить в Училище имени Щепкина. В 1949 году я увидел фильм, посвященный 125-летнему юбилею Малого театра, там показывали Театральное училище имени Щепкина, мастеров, и был назван адрес—Неглинная, 6. Через четыре года, получив аттестат зрелости и даже не зайдя домой, с почты отправил его по этому адресу. А потом мне прислали вызов, и я поехал в Москву.
— Вот так просто?
- Не просто. Я поступал на курс к Вере Николаевне Пашенной. Была такая знаменитая актриса, которая очень хорошо знала традиции Малого театра. Художественное слово нам преподавал Михаил Иванович Царев. Я поступил сразу, с первого захода. Вообще Щепкинское училище всегда было местом, куда очень много приезжало ребят из провинции: Луспекаев, Весник, Роман Филиппов, Марцевич, Любшин, Олег Даль, Виталий Кононов, мой брат Виталий Соломин, Инна Чурикова, Александр Домогаров, Олег Меньшиков, Дима Харатьян...
И сейчас там очень много ребят из провинции. Когда я набираю курс, то со своими педагогами очень тщательно «прощупываю» всех, кто приезжает. Хотя сейчас меньше едут к нам из Владивостока, Хабаровска, Читы, Иркутска: билеты дорогие. Но тех, кто добирается, мы смотрим очень внимательно, чтобы не ошибиться.
— Вы хотите сказать, что в провинции талантов больше рождается?
- Таланты есть везде, но их нужно воспитать. Алмаз сам по себе еще не бриллиант, ему требуется огранка, которая также имеет цену. Поэтому важно, у кого ты учишься. Талантов у нас много, но мы к ним невнимательно относимся. Это касается и спорта, и искусства, и техники. Вот все смотрели Олимпиаду, и болели, и радовались. Наши выигрывают в таких видах спорта, которые в России почти не развиты. Это каким же упорным человеком надо быть, чтобы, ничего не имея, без всякой помощи проявиться, завоевать медаль!
— Что в актерской профессии вас привлекло?
— Не знаю... Не материальная сторона — это точно. Мне нравилась сама профессия. Я никогда не думал: вот, заработаю кучу денег. Этого не должно быть в нашем деле. Это калечит душу. Нет, я не против денег и материальных благ. Но когда я начинал работать в театре, сниматься в кино, мы никогда не спрашивали о деньгах, а интересовались: кто снимает картину, кто партнеры, когда будут снимать? Теперь начинается с других вопросов: сколько заплатят? Это потребительское отношение к искусству. И люди не понимают, чем это чревато.
Я уже много лет везде говорю, может быть, в сотый раз вам сейчас это же скажу. Экономику нельзя поднять, говоря только об экономике, только считая цифры. Экономика — это идеология. Экономика — это культура. Экономика — это здоровье. Экономика — это образование. Значит, на первый план должны выйти образование, медицина и культура. Тогда будет здоровая, сильная, мощная экономика.
Раньше на всех международных музыкальных конкурсах советские музыканты получали первые или вторые премии. И никто не слышал ни о китайцах, ни о японцах, ни о корейцах. Кто сейчас получает первые премии? Китай, Япония, Корея. Почему? Потому что там работает русская профессура. Потому что здесь у этих людей нет условий. Точно так же можно сказать и о науке, о спорте.
Мы нерадиво используем богатства, которыми обладаем.
— Вы называли своих учителей — Пашенная, Царев. А кроме актерской техники, они вас чему-то учили?
— Конечно, учили. Эти люди всегда помогали другим, мне в том числе. Я мог бы назвать десяток людей, с которыми рядом учился, потом работал, — наши педагоги нам помогали. Когда не стало Михаила Ивановича Царева, оказалось, что у него в доме ничего нет — у него было только имя. Вот и все. То же самое — у Веры Николаевны Пашенной.
Я думаю, они в свое время не нуждались, поскольку работали — снимались в кино, играли в театре и имели хорошую, по тем временам, зарплату, у них были квартиры, они были прикреплены к каким-то поликлиникам. А вот Георгий Жженов, Евгений Самойлов—это наша история, наша жизнь! — точно нуждались. Не могу сказать, чтобы жировал Зельдин — это замечательный, удивительный, добрейший человек. Ему уже 91 год, один из немногих оставшихся. Есть режиссер Покровский, есть художники. Я посчитал — не так много людей. Но на них надо обратить внимание, потому что они — наше национальное достояние.
Пусть актера знает только один город — Воронеж, или Саратов, или Самара. Но он проработал 40-50 лет в этом городе, и для горожан — это имя, это их молодость. Нельзя допускать, чтобы такой человек в старости оказался отодвинутым и забытым. Ты стал ученым, врачом, бизнесменом, но в молодости ходил в театр и был поклонником артиста. И каким ты его видишь сейчас, когда ему за 80 или за 90? Все соглашаются со мной — а нельзя же не соглашаться, потому что я говорю правду! — но пока делостоит и мы теряем, теряем этих людей.
— Малый театр ставит только классику и не допускает в ней никаких новаций. Все идет так, как писали авторы. Почему?
- Объясняю. Весь мир уже сто лет с лишним знает, что такое система Станиславского. Станиславский был учеником выдающейся актрисы Малого театра Гликерьи Николаевны Федотовой. МХАТ возник в 1898 году. Малый театр — в 1756 году. Нам уже 250 лет. Почему мы не должны гордиться своими национальными корнями? Почему мы должны быть как все? Почему мы должны забывать нашу традицию?
Сейчас модно везде раздеваться. Но Островский и Гоголь такого не писали. Ни Чехов, ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Толстые — один, другой, третий — не писали. Почему нужно их «коцептуировать»? Я называю великих писателей, перед которыми весь мир снимает шляпу. Почему их нужно переделывать? Потому что кто-то говорит: «Нет-нет, я сделаю по-другому, такова моя концепция этого произведения».
Сейчас весь мир играет музыку Моцарта — ему исполнилось 250 лет. Пока я еще не слышал «балалаечного» исполнения Моцарта. Подгонять всех и стричь под одну гребенку не надо.
Мы много говорим о демократии, но самому ее принципу противоречим. Ну не трогайте нас, может же быть в Москве один такой театр, как Малый. Почему никогда такой мысли ни у кого не возникает по поводу Шекспировского королевского театра? Или Ко-меди Франсез? Да, там ставят и современ ные пьесы. Но никто же не говорит о том, что театр Кабуки устарел. Ему 400 лет, это гордость нации, и в Японии созданы условия, чтобы этот театр сохранить. В Эрмитаже, Третьяковке и Пушкинском музее есть и старые вещи, и современные. Но современные — произведения мастеров. А если покупать все подряд, надо идти на Кузнецкий мост или на ярмарку: там есть все — бери на свой вкус. Никто не уродует музыку Чайковского, Рахманинова. Не надо мордовать Чехова и великих русских классиков. Другое дело, что театр не стоит на месте, развивается, появляются новые течения. Но зачем ставить пьесу, где сплошной мат? Зачем тратить деньги? Если я захочу это послушать, выйду во двор и получу это бесплатно, а если поставлю бутылку, то услышу еще больше. Но это же — не искусство.
Поэтому мы несколько отодвинуты, как считают некоторые критики, от «современного» искусства и говорим: мы вас не трогаем и вы нас не трогайте. Мы сохраняем традиции. Наш зал был построен 200 лет назад, одновременно с Большим театром.
Ну, поставили в Большом несколько произведений, которые называют «современными». Хорошо еще, сделали это на малой сцене. Можете ли вы себе представить такие постановки на основной сцене? Сам зал, сама сцена принадлежат истории...
Ну давайте уничтожим вообще старые вещи например мебель. Вот кабинет, где мы с вами разговариваем, — здесь все XIX век. И чем это хуже новомодной мебели? Мы сидим за этим столом, пьем чай. Наш реставратор собрал этот гарнитур из разных предметов, разбросанных по театру. Я ему говорю: «Ну что, нам теперь ленточку повесить: сидеть нельзя?» А он отвечает: «Нет, мебель живет тогда, когда ею пользуются». С тех пор прошло 18 лет. Она живет.
— Но вы же делаете классику актуальной? Вот ставите сейчас «Ревизора».
- Актуальной? Классика не делается актуальной. Она понимается театром и должна пониматься зрителем. Я гарантирую, что будет реакция зрителей, когда Земляника скажет: «Хороших лекарств мы не употребляем. Простой человек, если выживет, то и так выживет». Это правильно поймут все. Потому что об этом сегодня только ленивый не говорит. И не надо тут кукиша в кармане держать и подмигивать: понимаете, на что мы намекаем? Да ни на что не намекаем.
Или вот Городничий говорит: «Тихо, тихо. Ну давайте все сделаем семейственно». Одно слово — и достаточно. Вы уже улыбнулись. Гоголь не знал, что будет в нашей сегодняшней жизни, он писал в XIX веке. Мы не будем передергивать: это было тогда и есть сегодня. Я так читаю классику и по-другому не умею, не могу. Потому что как человек, принадлежащий культуре и искусству, не имею права вмешиваться в текст.
Зритель приходит на спектакль, видит обстановку того времени. Конечно, мы не можем воссоздать ее досконально, пытаемся приблизиться к ней образно. Приходя щей к нам молодежи пытаемся помочь понять то, о чем говорит автор. И тогда происходит слияние авторского замысла и нашего современного театрального искусства. Если автор говорит одно, а на сцене стоит палка и два стула, то впечатление будет совершенно другим. А если костюм, парик... Ну, как без них играть Мольера?
Говорят: вот они строят декорации... А почему мы должны обходиться без них? В кино показывают мордобой очень натурально и говорят: это жизнь. А здесь что — не жизнь? Мы никогда не придем к общему знаменателю, потому что один думает так, другой воспитан по-другому.
— Ну хорошо. А в новом спектакле вашем будет какая-то концепция?
— Что значит «концепция»? Концепцию дал Гоголь. Он уже все написал и что-то переделывать, перетягивать не нужно. Мы берем текст Гоголя и добавляем то, что было из первых вариантов вычеркнуто цензурой. Когда начинали репетировать, артисты спрашивали: про что будем рассказывать? Я говорю: давайте почитаем пьесу. Начали читать — и через пять минут все стали смеяться.
Так же брали реплики из первого варианта чеховской «Чайки». Помните, Медведенко говорит Тригорину: «Вы напишите про нас, учителей, ведь нам очень тяжело, получаешь двадцать три рубля, и то не вовремя, и тебе уже все равно, круглая земля или квадратная». Вот эта реплика вызывает у зрителя реакцию. Но она была вымарана. Наверное, учителя в то время были в большем почете. И у Гоголя есть реплики, которые были вымараны, я не знаю, по каким обстоятельствам, то ли по литературным, то ли по редакторским. Но кое-что, нам показалось, можно оставить.
— У вас есть артистическая родословная? Вы учились у Пашенной, а она у кого?
Конечно, есть. Вера Николаевна Пашенная была ученицей первого русского педагога и режиссера Александра Павловича Ленского. Вот на стене висит его портрет. Ленский умер в 1906 году. У него не было прямого учителя. Воспитывался в провинции. Мать — итальянка, отец — вельможа. Александр Павлович был незаконный сын. Средств к существованию не имел, но учился в университете, потом стал актером. У нас есть и другие династии. Садовские, например. Сейчас, к сожалению, из них осталась только одна Татьяна Рыжова. Недавно ушел из жизни Пров Садовский. Этим династиям по 200 лет. А начинали они от Щепкина, от Островского.
— Когда у вас будет юбилей?
— 30 августа отметим 250 лет создания труппы. Она тогда называлась Императорской. Указом императрицы Елизаветы Петровны в 1756 году были созданы четыре императорских театра, которые получили государственные субсидии. Это Александрийский и Мариинский театры в Петербурге, Большой и Малый в Москве.
— У вас в театре здороваются с не знакомыми людьми. Почему?
— Да. Как в деревне. Это не случайно. У нас всякий, если видит незнакомого чело века, здоровается. Он же к нам в гости пришел. А может, кого-то ищет. А может, емунадо помочь. Это нормально.

Александр ТРУШИН
«Прямые инвестиции» №05 (49) 2006 г.