Новости
ЗАМРИ. УМРИ. ЖИВИ ДАЛЬШЕ
Юрий Соломин поставил в Малом театре «Трех сестер»
Артисты часто идут в режиссуру и крайне редко чего-то в ней добиваются. Юрий Соломин неожиданно добился.
ЗАМРИ. УМРИ. ЖИВИ ДАЛЬШЕ Юрий Соломин поставил в Малом театре «Трех сестер» Артисты часто идут в режиссуру и крайне редко чего-то в ней добиваются. Юрий Соломин неожиданно добился.
ЗАМРИ. УМРИ. ЖИВИ ДАЛЬШЕ
Юрий Соломин поставил в Малом театре «Трех сестер»
Артисты часто идут в режиссуру и крайне редко чего-то в ней добиваются. Юрий Соломин неожиданно добился. Выпущенные им в Малом «Три сестры» сделаны и сыграны с той добротной простотой, о которой видавшие виды критики не смели уже и мечтать.
Так уж случилось, что в Москве существовали с некоторых пор два оплота традиции — МХАТ и Малый. И возглавляют их с недавних пор два выдающихся артиста — Табаков и Соломин. Первый обнаружил в себе задатки выдающегося менеджера и в соответствии с духом времени превратил вверенный ему театр в открытую всем направлениям и ветрам площадку. Второй, напротив, духу времени всячески сопротивлялся, модных веяний чурался и прослыл в театральных кругах неисправимым консерватором. «Три сестры» — плод этого самого консерватизма. Неожиданный, прямо скажем, плод.
Традиция вообще слово расплывчатое. Применительно к театру, и уж тем более к русскому театру, оно подлежит дефиниции с особенным трудом. Ведь Малый и МХАТ воплощают в себе разные традиции. И «Три сестры» — это не из репертуара Малого. Это как раз совсем из другого репертуара. Если быть исторически и театроведчески точным, сыграть Чехова в Малом в соответствии с традицией — это значит сыграть размашисто, задорно, с некоторым уклоном в комедию, скорее всего в комедию Островского. Сергей Женовач — вот истинный наследник этих традиций. «Трех сестер» между тем сыграли в Малом по-мхатовски, не оглядываясь на какую-то конкретную постановку, но в очевидном соответствии с гипотетическим мхатовским спектаклем, каким он, по словам одного из чеховских героев, «представляется в мечтах». То, что Малый, да еще силами его художественного руководителя, взялся решить подобную задачу, заслуживает интереса и уважения. То, что эта задача оказалась ему в конечном итоге по плечу, заслуживает пристального анализа.
Соломина никто никогда не числил в настоящих режиссерах. Он, думаю, и сам себя в них не числил. Никаких поражающих глубиной и новаторством мыслей по поводу чеховской пьесы у него явно не было. Никаких новых слов в искусстве он говорить не собирался. Он вообще оказался в данном случае не режиссером, а скорее медиумом, проводником той театральной идеи, в соответствии с которой надо максимально довериться автору, честно попытаться проникнуть в суть каждого характера и не деформировать пьесу концепцией. Эти предписания кажутся сейчас простыми, как рецепт блинов. Но на моей памяти подавляющее число таких блинов выходило комом.
Вот, скажем, звонит тебе какой-нибудь неискушенный в театральных вопросах родственник и говорит: «Хочется посмотреть Чехова, но чтобы без авангардизма и излишеств всяких нехороших. В классическом исполнении». Буквально не знаешь, что человеку посоветовать, потому что «классические исполнения» вроде бы встречаются, но отдают они такой фальшью, такой беспросветной театральной рутиной, что совестно их кому-либо рекомендовать. Когда забубенную банальщину с развевающимися на сценическом ветру шарфиками и картинно отыгранным на авансцене надрывом выдают за верность традиции русского психологического театра, хочется бежать от этой традиции и ее словоохотливых адептов, как Мопассан от Эйфелевой башни. Ведь на самом деле подобные адепты губят ее куда с большим успехом, чем все радикалы и ниспровергатели вместе взятые. Так неумный охранитель может нанести христианскому вероучению вред посерьезнее, чем самый яростный атеист.
Со спектакля Малого выходишь в хорошем настроении и с радостью в сердце. Оказывается, можно вот так — без открытий и прорывов, но и без неверно взятых нот. Без пошлости и лажи. Эти «Три сестры» ни единой минуты не выглядят анахронизмом, хотя весь джентльменский набор спектакля по Чехову вроде на месте — подробно проработанные интерьеры, задник с березовой рощей, соответствующие эпохе костюмы. Здесь сестры (Алена Охлупина, Ольга Пашкова, Варвара Андреева) будут страдать, Наташа (Инна Иванова) превратится из робкой мещаночки в истеричную домоправительницу, Кулыгин (Валерий Бабятинский) будет возвышенно беззащитен в своей любви к Маше, Соленый (Виктор Низовой) смешон в своих романтических претензиях. Но каждому из них я верю.
Труппа Малого — убеждаешься в этом лишний раз — одна из самых крепких и, главное, слаженных трупп Москвы. Ее артисты редко мелькают в сериалах и телевизионных посиделках за чашкой чая, зато дело свое делают справно. Конечно, Эдуард Марцевич в роли Чебутыкина, давно уже, в отличие от всех прочих, не питающего никаких иллюзий и надежд, показывает класс актерской игры куда более высокий, чем, скажем, Александр Ермаков (Вершинин) или обаятельный, но не очень-то отличающийся этим обаянием от Федотика или Родэ Глеб Подгородинский (Тузенбах), но ни одного из них невозможно упрекнуть в самолюбовании, бессовестном перетаскивании одеяла на себя.
Сидя в Малом, отдаешься мерному течению пьесы и спектакля и обнаруживаешь в его негромкой кантилене неожиданные и точные пассажи. Вот Андрей Прозоров (отличная работа Александра Клюквина) произносит в последнем акте свой очередной монолог на тему «пропала жизнь», адресуя его лежащей в коляске Софочке. И это абсурдное резонерство вдруг обнажает чеховский трагизм посильнее любого надрыва. Или в финале не звучит громкая музыка, которая вроде бы должна сопровождать монолог Ольги согласно ремарке, а просто слышен стук мерно падающих капель. И это, надо сказать, одна из лучших «настроенческих» сцен, которые мне доводилось видеть.
Сравнивая спектакль Малого с другими «классическими» постановками, начинаешь вдруг ясно понимать, чем правильный ответ на сложный вопрос отличается от банального. Банальный — он всегда заимствованный. Для правильного потребна работа собственного мозга и собственной души. Есть теоремы, которые никогда не превратятся в аксиомы. Их надо всякий раз доказывать заново. В спектакле Малого работа души и ума видна, и она способна заменить собой все то, что принято ценить в современном театре, — и стильную декорацию, и неожиданность трактовки, и смелость постановочных ходов.
Где-то традиция, неразрывно связанная когда-то с Художественным театром, но ставшая давно уже всеобщим достоянием, умерла и превратилась в высохшую мумию. Где-то она замерла в ожидании новых свершений. Где-то, как в Малом, продолжает скромно, но достойно жить. Дай Бог ей здоровья.
Марина ДАВЫДОВА
21:03 03.02.04
http://izvestia.ru/culture/article43847
Юрий Соломин поставил в Малом театре «Трех сестер»
Артисты часто идут в режиссуру и крайне редко чего-то в ней добиваются. Юрий Соломин неожиданно добился. Выпущенные им в Малом «Три сестры» сделаны и сыграны с той добротной простотой, о которой видавшие виды критики не смели уже и мечтать.
Так уж случилось, что в Москве существовали с некоторых пор два оплота традиции — МХАТ и Малый. И возглавляют их с недавних пор два выдающихся артиста — Табаков и Соломин. Первый обнаружил в себе задатки выдающегося менеджера и в соответствии с духом времени превратил вверенный ему театр в открытую всем направлениям и ветрам площадку. Второй, напротив, духу времени всячески сопротивлялся, модных веяний чурался и прослыл в театральных кругах неисправимым консерватором. «Три сестры» — плод этого самого консерватизма. Неожиданный, прямо скажем, плод.
Традиция вообще слово расплывчатое. Применительно к театру, и уж тем более к русскому театру, оно подлежит дефиниции с особенным трудом. Ведь Малый и МХАТ воплощают в себе разные традиции. И «Три сестры» — это не из репертуара Малого. Это как раз совсем из другого репертуара. Если быть исторически и театроведчески точным, сыграть Чехова в Малом в соответствии с традицией — это значит сыграть размашисто, задорно, с некоторым уклоном в комедию, скорее всего в комедию Островского. Сергей Женовач — вот истинный наследник этих традиций. «Трех сестер» между тем сыграли в Малом по-мхатовски, не оглядываясь на какую-то конкретную постановку, но в очевидном соответствии с гипотетическим мхатовским спектаклем, каким он, по словам одного из чеховских героев, «представляется в мечтах». То, что Малый, да еще силами его художественного руководителя, взялся решить подобную задачу, заслуживает интереса и уважения. То, что эта задача оказалась ему в конечном итоге по плечу, заслуживает пристального анализа.
Соломина никто никогда не числил в настоящих режиссерах. Он, думаю, и сам себя в них не числил. Никаких поражающих глубиной и новаторством мыслей по поводу чеховской пьесы у него явно не было. Никаких новых слов в искусстве он говорить не собирался. Он вообще оказался в данном случае не режиссером, а скорее медиумом, проводником той театральной идеи, в соответствии с которой надо максимально довериться автору, честно попытаться проникнуть в суть каждого характера и не деформировать пьесу концепцией. Эти предписания кажутся сейчас простыми, как рецепт блинов. Но на моей памяти подавляющее число таких блинов выходило комом.
Вот, скажем, звонит тебе какой-нибудь неискушенный в театральных вопросах родственник и говорит: «Хочется посмотреть Чехова, но чтобы без авангардизма и излишеств всяких нехороших. В классическом исполнении». Буквально не знаешь, что человеку посоветовать, потому что «классические исполнения» вроде бы встречаются, но отдают они такой фальшью, такой беспросветной театральной рутиной, что совестно их кому-либо рекомендовать. Когда забубенную банальщину с развевающимися на сценическом ветру шарфиками и картинно отыгранным на авансцене надрывом выдают за верность традиции русского психологического театра, хочется бежать от этой традиции и ее словоохотливых адептов, как Мопассан от Эйфелевой башни. Ведь на самом деле подобные адепты губят ее куда с большим успехом, чем все радикалы и ниспровергатели вместе взятые. Так неумный охранитель может нанести христианскому вероучению вред посерьезнее, чем самый яростный атеист.
Со спектакля Малого выходишь в хорошем настроении и с радостью в сердце. Оказывается, можно вот так — без открытий и прорывов, но и без неверно взятых нот. Без пошлости и лажи. Эти «Три сестры» ни единой минуты не выглядят анахронизмом, хотя весь джентльменский набор спектакля по Чехову вроде на месте — подробно проработанные интерьеры, задник с березовой рощей, соответствующие эпохе костюмы. Здесь сестры (Алена Охлупина, Ольга Пашкова, Варвара Андреева) будут страдать, Наташа (Инна Иванова) превратится из робкой мещаночки в истеричную домоправительницу, Кулыгин (Валерий Бабятинский) будет возвышенно беззащитен в своей любви к Маше, Соленый (Виктор Низовой) смешон в своих романтических претензиях. Но каждому из них я верю.
Труппа Малого — убеждаешься в этом лишний раз — одна из самых крепких и, главное, слаженных трупп Москвы. Ее артисты редко мелькают в сериалах и телевизионных посиделках за чашкой чая, зато дело свое делают справно. Конечно, Эдуард Марцевич в роли Чебутыкина, давно уже, в отличие от всех прочих, не питающего никаких иллюзий и надежд, показывает класс актерской игры куда более высокий, чем, скажем, Александр Ермаков (Вершинин) или обаятельный, но не очень-то отличающийся этим обаянием от Федотика или Родэ Глеб Подгородинский (Тузенбах), но ни одного из них невозможно упрекнуть в самолюбовании, бессовестном перетаскивании одеяла на себя.
Сидя в Малом, отдаешься мерному течению пьесы и спектакля и обнаруживаешь в его негромкой кантилене неожиданные и точные пассажи. Вот Андрей Прозоров (отличная работа Александра Клюквина) произносит в последнем акте свой очередной монолог на тему «пропала жизнь», адресуя его лежащей в коляске Софочке. И это абсурдное резонерство вдруг обнажает чеховский трагизм посильнее любого надрыва. Или в финале не звучит громкая музыка, которая вроде бы должна сопровождать монолог Ольги согласно ремарке, а просто слышен стук мерно падающих капель. И это, надо сказать, одна из лучших «настроенческих» сцен, которые мне доводилось видеть.
Сравнивая спектакль Малого с другими «классическими» постановками, начинаешь вдруг ясно понимать, чем правильный ответ на сложный вопрос отличается от банального. Банальный — он всегда заимствованный. Для правильного потребна работа собственного мозга и собственной души. Есть теоремы, которые никогда не превратятся в аксиомы. Их надо всякий раз доказывать заново. В спектакле Малого работа души и ума видна, и она способна заменить собой все то, что принято ценить в современном театре, — и стильную декорацию, и неожиданность трактовки, и смелость постановочных ходов.
Где-то традиция, неразрывно связанная когда-то с Художественным театром, но ставшая давно уже всеобщим достоянием, умерла и превратилась в высохшую мумию. Где-то она замерла в ожидании новых свершений. Где-то, как в Малом, продолжает скромно, но достойно жить. Дай Бог ей здоровья.
Марина ДАВЫДОВА
21:03 03.02.04
http://izvestia.ru/culture/article43847
Дата публикации: 08.02.2004
ЗАМРИ. УМРИ. ЖИВИ ДАЛЬШЕ
Юрий Соломин поставил в Малом театре «Трех сестер»
Артисты часто идут в режиссуру и крайне редко чего-то в ней добиваются. Юрий Соломин неожиданно добился. Выпущенные им в Малом «Три сестры» сделаны и сыграны с той добротной простотой, о которой видавшие виды критики не смели уже и мечтать.
Так уж случилось, что в Москве существовали с некоторых пор два оплота традиции — МХАТ и Малый. И возглавляют их с недавних пор два выдающихся артиста — Табаков и Соломин. Первый обнаружил в себе задатки выдающегося менеджера и в соответствии с духом времени превратил вверенный ему театр в открытую всем направлениям и ветрам площадку. Второй, напротив, духу времени всячески сопротивлялся, модных веяний чурался и прослыл в театральных кругах неисправимым консерватором. «Три сестры» — плод этого самого консерватизма. Неожиданный, прямо скажем, плод.
Традиция вообще слово расплывчатое. Применительно к театру, и уж тем более к русскому театру, оно подлежит дефиниции с особенным трудом. Ведь Малый и МХАТ воплощают в себе разные традиции. И «Три сестры» — это не из репертуара Малого. Это как раз совсем из другого репертуара. Если быть исторически и театроведчески точным, сыграть Чехова в Малом в соответствии с традицией — это значит сыграть размашисто, задорно, с некоторым уклоном в комедию, скорее всего в комедию Островского. Сергей Женовач — вот истинный наследник этих традиций. «Трех сестер» между тем сыграли в Малом по-мхатовски, не оглядываясь на какую-то конкретную постановку, но в очевидном соответствии с гипотетическим мхатовским спектаклем, каким он, по словам одного из чеховских героев, «представляется в мечтах». То, что Малый, да еще силами его художественного руководителя, взялся решить подобную задачу, заслуживает интереса и уважения. То, что эта задача оказалась ему в конечном итоге по плечу, заслуживает пристального анализа.
Соломина никто никогда не числил в настоящих режиссерах. Он, думаю, и сам себя в них не числил. Никаких поражающих глубиной и новаторством мыслей по поводу чеховской пьесы у него явно не было. Никаких новых слов в искусстве он говорить не собирался. Он вообще оказался в данном случае не режиссером, а скорее медиумом, проводником той театральной идеи, в соответствии с которой надо максимально довериться автору, честно попытаться проникнуть в суть каждого характера и не деформировать пьесу концепцией. Эти предписания кажутся сейчас простыми, как рецепт блинов. Но на моей памяти подавляющее число таких блинов выходило комом.
Вот, скажем, звонит тебе какой-нибудь неискушенный в театральных вопросах родственник и говорит: «Хочется посмотреть Чехова, но чтобы без авангардизма и излишеств всяких нехороших. В классическом исполнении». Буквально не знаешь, что человеку посоветовать, потому что «классические исполнения» вроде бы встречаются, но отдают они такой фальшью, такой беспросветной театральной рутиной, что совестно их кому-либо рекомендовать. Когда забубенную банальщину с развевающимися на сценическом ветру шарфиками и картинно отыгранным на авансцене надрывом выдают за верность традиции русского психологического театра, хочется бежать от этой традиции и ее словоохотливых адептов, как Мопассан от Эйфелевой башни. Ведь на самом деле подобные адепты губят ее куда с большим успехом, чем все радикалы и ниспровергатели вместе взятые. Так неумный охранитель может нанести христианскому вероучению вред посерьезнее, чем самый яростный атеист.
Со спектакля Малого выходишь в хорошем настроении и с радостью в сердце. Оказывается, можно вот так — без открытий и прорывов, но и без неверно взятых нот. Без пошлости и лажи. Эти «Три сестры» ни единой минуты не выглядят анахронизмом, хотя весь джентльменский набор спектакля по Чехову вроде на месте — подробно проработанные интерьеры, задник с березовой рощей, соответствующие эпохе костюмы. Здесь сестры (Алена Охлупина, Ольга Пашкова, Варвара Андреева) будут страдать, Наташа (Инна Иванова) превратится из робкой мещаночки в истеричную домоправительницу, Кулыгин (Валерий Бабятинский) будет возвышенно беззащитен в своей любви к Маше, Соленый (Виктор Низовой) смешон в своих романтических претензиях. Но каждому из них я верю.
Труппа Малого — убеждаешься в этом лишний раз — одна из самых крепких и, главное, слаженных трупп Москвы. Ее артисты редко мелькают в сериалах и телевизионных посиделках за чашкой чая, зато дело свое делают справно. Конечно, Эдуард Марцевич в роли Чебутыкина, давно уже, в отличие от всех прочих, не питающего никаких иллюзий и надежд, показывает класс актерской игры куда более высокий, чем, скажем, Александр Ермаков (Вершинин) или обаятельный, но не очень-то отличающийся этим обаянием от Федотика или Родэ Глеб Подгородинский (Тузенбах), но ни одного из них невозможно упрекнуть в самолюбовании, бессовестном перетаскивании одеяла на себя.
Сидя в Малом, отдаешься мерному течению пьесы и спектакля и обнаруживаешь в его негромкой кантилене неожиданные и точные пассажи. Вот Андрей Прозоров (отличная работа Александра Клюквина) произносит в последнем акте свой очередной монолог на тему «пропала жизнь», адресуя его лежащей в коляске Софочке. И это абсурдное резонерство вдруг обнажает чеховский трагизм посильнее любого надрыва. Или в финале не звучит громкая музыка, которая вроде бы должна сопровождать монолог Ольги согласно ремарке, а просто слышен стук мерно падающих капель. И это, надо сказать, одна из лучших «настроенческих» сцен, которые мне доводилось видеть.
Сравнивая спектакль Малого с другими «классическими» постановками, начинаешь вдруг ясно понимать, чем правильный ответ на сложный вопрос отличается от банального. Банальный — он всегда заимствованный. Для правильного потребна работа собственного мозга и собственной души. Есть теоремы, которые никогда не превратятся в аксиомы. Их надо всякий раз доказывать заново. В спектакле Малого работа души и ума видна, и она способна заменить собой все то, что принято ценить в современном театре, — и стильную декорацию, и неожиданность трактовки, и смелость постановочных ходов.
Где-то традиция, неразрывно связанная когда-то с Художественным театром, но ставшая давно уже всеобщим достоянием, умерла и превратилась в высохшую мумию. Где-то она замерла в ожидании новых свершений. Где-то, как в Малом, продолжает скромно, но достойно жить. Дай Бог ей здоровья.
Марина ДАВЫДОВА
21:03 03.02.04
http://izvestia.ru/culture/article43847
Юрий Соломин поставил в Малом театре «Трех сестер»
Артисты часто идут в режиссуру и крайне редко чего-то в ней добиваются. Юрий Соломин неожиданно добился. Выпущенные им в Малом «Три сестры» сделаны и сыграны с той добротной простотой, о которой видавшие виды критики не смели уже и мечтать.
Так уж случилось, что в Москве существовали с некоторых пор два оплота традиции — МХАТ и Малый. И возглавляют их с недавних пор два выдающихся артиста — Табаков и Соломин. Первый обнаружил в себе задатки выдающегося менеджера и в соответствии с духом времени превратил вверенный ему театр в открытую всем направлениям и ветрам площадку. Второй, напротив, духу времени всячески сопротивлялся, модных веяний чурался и прослыл в театральных кругах неисправимым консерватором. «Три сестры» — плод этого самого консерватизма. Неожиданный, прямо скажем, плод.
Традиция вообще слово расплывчатое. Применительно к театру, и уж тем более к русскому театру, оно подлежит дефиниции с особенным трудом. Ведь Малый и МХАТ воплощают в себе разные традиции. И «Три сестры» — это не из репертуара Малого. Это как раз совсем из другого репертуара. Если быть исторически и театроведчески точным, сыграть Чехова в Малом в соответствии с традицией — это значит сыграть размашисто, задорно, с некоторым уклоном в комедию, скорее всего в комедию Островского. Сергей Женовач — вот истинный наследник этих традиций. «Трех сестер» между тем сыграли в Малом по-мхатовски, не оглядываясь на какую-то конкретную постановку, но в очевидном соответствии с гипотетическим мхатовским спектаклем, каким он, по словам одного из чеховских героев, «представляется в мечтах». То, что Малый, да еще силами его художественного руководителя, взялся решить подобную задачу, заслуживает интереса и уважения. То, что эта задача оказалась ему в конечном итоге по плечу, заслуживает пристального анализа.
Соломина никто никогда не числил в настоящих режиссерах. Он, думаю, и сам себя в них не числил. Никаких поражающих глубиной и новаторством мыслей по поводу чеховской пьесы у него явно не было. Никаких новых слов в искусстве он говорить не собирался. Он вообще оказался в данном случае не режиссером, а скорее медиумом, проводником той театральной идеи, в соответствии с которой надо максимально довериться автору, честно попытаться проникнуть в суть каждого характера и не деформировать пьесу концепцией. Эти предписания кажутся сейчас простыми, как рецепт блинов. Но на моей памяти подавляющее число таких блинов выходило комом.
Вот, скажем, звонит тебе какой-нибудь неискушенный в театральных вопросах родственник и говорит: «Хочется посмотреть Чехова, но чтобы без авангардизма и излишеств всяких нехороших. В классическом исполнении». Буквально не знаешь, что человеку посоветовать, потому что «классические исполнения» вроде бы встречаются, но отдают они такой фальшью, такой беспросветной театральной рутиной, что совестно их кому-либо рекомендовать. Когда забубенную банальщину с развевающимися на сценическом ветру шарфиками и картинно отыгранным на авансцене надрывом выдают за верность традиции русского психологического театра, хочется бежать от этой традиции и ее словоохотливых адептов, как Мопассан от Эйфелевой башни. Ведь на самом деле подобные адепты губят ее куда с большим успехом, чем все радикалы и ниспровергатели вместе взятые. Так неумный охранитель может нанести христианскому вероучению вред посерьезнее, чем самый яростный атеист.
Со спектакля Малого выходишь в хорошем настроении и с радостью в сердце. Оказывается, можно вот так — без открытий и прорывов, но и без неверно взятых нот. Без пошлости и лажи. Эти «Три сестры» ни единой минуты не выглядят анахронизмом, хотя весь джентльменский набор спектакля по Чехову вроде на месте — подробно проработанные интерьеры, задник с березовой рощей, соответствующие эпохе костюмы. Здесь сестры (Алена Охлупина, Ольга Пашкова, Варвара Андреева) будут страдать, Наташа (Инна Иванова) превратится из робкой мещаночки в истеричную домоправительницу, Кулыгин (Валерий Бабятинский) будет возвышенно беззащитен в своей любви к Маше, Соленый (Виктор Низовой) смешон в своих романтических претензиях. Но каждому из них я верю.
Труппа Малого — убеждаешься в этом лишний раз — одна из самых крепких и, главное, слаженных трупп Москвы. Ее артисты редко мелькают в сериалах и телевизионных посиделках за чашкой чая, зато дело свое делают справно. Конечно, Эдуард Марцевич в роли Чебутыкина, давно уже, в отличие от всех прочих, не питающего никаких иллюзий и надежд, показывает класс актерской игры куда более высокий, чем, скажем, Александр Ермаков (Вершинин) или обаятельный, но не очень-то отличающийся этим обаянием от Федотика или Родэ Глеб Подгородинский (Тузенбах), но ни одного из них невозможно упрекнуть в самолюбовании, бессовестном перетаскивании одеяла на себя.
Сидя в Малом, отдаешься мерному течению пьесы и спектакля и обнаруживаешь в его негромкой кантилене неожиданные и точные пассажи. Вот Андрей Прозоров (отличная работа Александра Клюквина) произносит в последнем акте свой очередной монолог на тему «пропала жизнь», адресуя его лежащей в коляске Софочке. И это абсурдное резонерство вдруг обнажает чеховский трагизм посильнее любого надрыва. Или в финале не звучит громкая музыка, которая вроде бы должна сопровождать монолог Ольги согласно ремарке, а просто слышен стук мерно падающих капель. И это, надо сказать, одна из лучших «настроенческих» сцен, которые мне доводилось видеть.
Сравнивая спектакль Малого с другими «классическими» постановками, начинаешь вдруг ясно понимать, чем правильный ответ на сложный вопрос отличается от банального. Банальный — он всегда заимствованный. Для правильного потребна работа собственного мозга и собственной души. Есть теоремы, которые никогда не превратятся в аксиомы. Их надо всякий раз доказывать заново. В спектакле Малого работа души и ума видна, и она способна заменить собой все то, что принято ценить в современном театре, — и стильную декорацию, и неожиданность трактовки, и смелость постановочных ходов.
Где-то традиция, неразрывно связанная когда-то с Художественным театром, но ставшая давно уже всеобщим достоянием, умерла и превратилась в высохшую мумию. Где-то она замерла в ожидании новых свершений. Где-то, как в Малом, продолжает скромно, но достойно жить. Дай Бог ей здоровья.
Марина ДАВЫДОВА
21:03 03.02.04
http://izvestia.ru/culture/article43847
Дата публикации: 08.02.2004
Художественный руководитель Малого театра — народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Партнеры
Информационная поддержка
Оценка качества услуг учреждений культуры
