Новости

ГОГОЛЬ – В ДЕТАЛЯХ

«Ревизор» в Малом театре…

Художника надо судить по законам, им самим над собою признанным. Забывая о пушкинской максиме, мы бываем похожи на гоголевскую «невесту дуру», которая рисует портрет воображаемого мужа, приставляя губы одного жениха к носу другого, да добавляя к этому развязности третьего и дородности четвертого. Смешно сравнивать Малый театр с современными поисками режиссуры и делать на этом основании вывод, что Малый театр старомоден. Малый — вне моды. Как памятник Островскому у его порога. Как квадрига Аполлона, венчающая творение Бове, Большой театр. Как «Принцесса Греза» Врубеля — напротив, на фасаде «Метрополя». Малый традиционен, и в этом его стиль. Здесь пьесу играют, «как написано», в эпохе, в историческом костюме, в соответствии с авторскими ремарками, иногда с двумя антрактами, как : встарь. Играют в безграничной любви к слову, так что русский язык действительно выглядит «велик и могуч». В этом, собственно, и прелесть. Малый представляет публике театральный канон. И сравнивать «национальное достояние» имеет смысл только с ним самим в его лучших образцах.

С ощущением этой органики и поставил Юрий Соломин «Ревизора», которым открылся 251 сезон Малого театра. Поставил пьесу, а не «всего Гоголя», текст, а не версию, и текст наравне со смехом, вышел главным героем спектакля. В нем нет инфернальности, пятнадцати дверей с хрустальными ручками, и в будуаре здешней городничихи не прячутся в шкафах красавцы офицеры в блестящих мундирах, как это было в легендарном мейерхольдовском спектакле, полном блистательных аттракционов. И в петлице здешнего Хлестакова не болтается на веревочке бублик. Он не фантом и не мираж, а кудрявый юный вертопрах. И, конечно, не дьявол, а мелкий бес попутал этого Городничего принять такого за ревизора. И действие тут происходит не в современном Нефтеюганске, как играют, скажем, в Театре им. Моссовета, а именно в уездном городе (ни больше, ни меньше), от которого хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь.

Россия, но типичная ее часть. Происшествие странное, но не загадочное. Случай очень русский и очень современный («к нам едет ревизор»), когда прощелыги, умники и взяточники оказываются обведены вокруг пальца нахальным мальчишкой. В тесный и даже уютный мирок давно притершихся и притерпевшихся друг к другу чиновников влетает новый персонаж, и мир идет прахом. Однако пока его нет, здесь все по-домашнему. Городничий (А. Потапов) выходит к чиновникам в тапочках, принимает в прихожей, где мужики наскоро перекрашивают стены (а может, снимают с них паутину), готовясь к приезду ревизора. Земляника (А. Клюквин) с шумом прихлебывает чай из кружки. «Капитальный» Хлопов (Э. Марцевич), с седой романической шевелюрой, меряет комнату войлочными ботами. Ляпкин-Тяпкин Б. Невзоров), ни дать — ни взять стареющий гусар, врывается в дом прямо с охоты, в сапогах, с рожком наперевес и слушает патрона вполуха: мысли его далеко, где-нибудь в поле, где он загнал давеча зайца. Свара из-за шубы между ним и Городничим также неожиданно грянет, как и погаснет: милые бранятся, только тешатся. Городничий, как ребенок, волнуется, потеет, отдавая распоряжения, отчитывая пьяных жандармов. Чиновники качают головами, цокают языком. Ясно, что плуты, но не из худших.

Жизнь на сцене полна звуков самых невинно-бытовых, но из этой «реальной музыки» (стук топора, крик петуха, тиканье ходиков, шум проезжающей коляски, звон колоколов) композитор Г. Гоберник создает целую партитуру. Она «звучит» постоянно, фоном актерской игры, что придает спектаклю дополнительный объем.

В этом медленном чтении Гоголя масса «говорящих» мелочей. Когда простак Городничий ошибается в ударении (инкогнито), Хлопов почтительно его поправляет (инкогнито). А кому как не ему поправлять, если он служит по «культурному ведомству». Ему же и в обмороки падать при каждом повороте сюжета. Когда Хлестаков спрашивает Хлопова «насчет женскому полу», Э. Марцевич так потупляет взор, что нет сомнения: этот Хлопов — тот еще сладострастник. Знаменитая сцена вранья вся проходит под смех подвыпившего Хлопова. И смех этот звучит явно «от автора». Земляника А. Клюквина наушничает Городничему с первой минуты, тогда логичным выглядит его «стук» на собратьев в сцене взяток. Однако возмездие приходит незамедлительно. Вообще мысль о том, что всем будет воздано, в спектакле Ю. Соломина прозрачна. Открыв Хлестакову тайну о том, что дети Добчинского — «вылитый судья», Земляника тут же спотыкается на невинном вопросе «ревизора» о его собственных детях и совершенно меняется в лице, вспомнив свою Перепетую, тоже, видимо, не похожую на отца. Не успевает Почтмейстер А. Ермакова вихрем влететь в дом Городничего, как и про него ясно: у этого Шпекина две пламенные страсти. Он любит танцевать, поэтому все время будто вальсирует. А его страсть читать чужие письма — сродни болезни, как... любовь современных барышень к любовным романам. К компании слаженно играющих актеров-мужчин надо бы присовокупить отдельно Л. Полякову в роли Анны Андреевны. Она под пару А. Потапову, как ее городничиха под стать своему Антоше. Их дуэт, прежде всего, семейный и любовный, что подчеркнуто режиссером и тоже закреплено в переливах игры — во взглядах, прикосновениях, репликах в проброс люди, прожившие бок о бок жизнь, уверены, что будут поняты с полуслова. Вздорность этой Анны Андреевны мила, ее игра в светскую даму очаровательна, а соперничество с дочерью так смешно и понятно. Бальзаковский возраст, в который давно вступила городничиха, волнует и томит ее несказанно. Воспитанная на французских романах, столичных сплетнях и уездных мечтах, она, похоже, все еще ждет принца. Сцена ее с объясняющимся в любви Хлестаковым, столь же комична, сколь и трогательна. Анна Андреевна смущена, но и обрадована, отчего знаменитая фраза «Я в некотором роде замужем» звучит, как «Я согласна». Но согласна не от того, что развратна, а потому что наивна.

И таких актерских блесток по спектаклю разбросано немало. Все лица так живы, что про каждого можно рассказать: кто и откуда, как живет, что любит и даже сколько берет взяток. Зритель отвык в современном театре от такой подробной «жизни», полной детализации, скрытого смысла, мгновенных, летучих оценок, но нельзя не оценить ее полнокровия. Дивертисментные сцены знакомого со школы «Ревизора» в плохих спектаклях часто длинны и монотонны, а тут «стреляют», как шампанское. Старшее поколение Малого театра играет со вкусом, с полным перевоплощением и неизъяснимым добросердечием. Как они это делают, почему умеют, отчего такие богатые тембры у их голосов? Может быть, оттого что «искусство нюансировки», как называл это Кугель, принимали из первых рук знаменитых «стариков», успели прикоснуться в молодости к их мастерству. Эти актеры органичны, простодушны и абсолютно свободны. Играют всем существом, живут всем телом — играют водевильно, сказала бы я, зная, что в Малом театре меня поймут правильно. Поскольку играть водевиль, равно как классическую комедию Гоголя или Островского, — большое искусство. Видимость простоты и легкости такой игры дается мастерством и умением.

Ответ на старый вопрос, нужна ли Малому театру режиссура, на примере этой работы находится легко. Нужна. Она незаметна, но она ощутима — в тех самых «мелочах», способе чтения и интонирования текста, в отборе актерских средств. А в последнем акте «Ревизора» режиссура просто видна. В том, как живописно построены массовые сцены на балу у Городничего. В торжественном выходе Анны Андреевны — в платье по моде и... в кокошнике. По темпо-ритму это самый удачный акт «Ревизора», который несется к финалу под игривую полечку. Разоблачение Хлестакова, которое приносит Почтмейстер, идет на вращающемся круге. Подтанцовывая, но не переставая перерассказывать хлестаковское письмо, Шпекин пятится, будто убегает от Городничего, а тот, набычившись, наступает, пока не вырвет письмо из его рук И точка в спектакле поставлена режиссером эффектно. Голос Ю. Соломина, который нельзя не узнать, произносит последнюю реплику пьесы о приезде настоящего ревизора, и столько лукавства в этом голосе, что нельзя ошибиться — это реплика не Жандарма, а самого Гоголя. Она поражает, как громом, не только чиновников; смешно оседает и рушится портик, а один из двуглавых орлов, венчающих колонны, как зарезанный куреюк, валится набок.

Однако именно потому, что речь идет о Малом театре, который знает тайны ремесла, хочется видеть его традицию идеальной во всем. Серенький по смыслу уездный городок, облапошенный Хлестаковым, не может быть нарисован серенькой краской (художник А Глазунов), а намек на плохой вкус Городничего тоже должен выглядеть стильно.
Главный же недостаток спектакля в том, что в нем нет Хлестакова. Когда вспоминаешь самого Ю. Соломина в этой роли, безумно обаятельного и невероятно изобретательного, понимаешь, почему так обманулся плут Городничий. Когда видишь игру Д. Солодовника, испытываешь досаду и утешаешься тем, как «короля играет свита». Нельзя сказать, что он играет плохо. Разве что слишком старательно и... обыкновенно. Для роли придуман рисунок, но душу в нее вложить забыли. В игре не хватает личностного присутствия, блеска, голосовых модуляций (то же самое можно сказать и об И. Ивановой в роли Марьи Антоновны). В актерском «цветнике» спектакля это невероятно бросается в глаза.

И дело тут не в молодости актера. Да, самому Ю. Соломину, когда он играл в «Ревизоре», был 31 год. А Э. Гарину у Мейерхольда — всего 24. А Андрею Ильину уже в наши времена — 21. Это вообще была одна из его первых театральных ролей в Рижском русском театре А. Каца. Когда спектакль играли в Москве (кстати, на сцене Малого театра), театральная публика всерьез сравнивала мальчишку Ильина с М. Чеховым. Ему в «Ревизоре» тоже, между прочим, еще не было 30. И пустоту тоже надо уметь сыграть. Видимо, это качество врожденное.

Художника надо судить по законам, им самим над собою признанным. Однако и художник этим законам обязан следовать неукоснительно. Таков канон Малого театра. И, если он идеален, он прекрасен.

Наталья Казьмина

«Дом Актера», №9, 2006