Новости

ТАТЬЯНА ПАНКОВА: «МАЛЫЙ И НАШИ «ВЕЛИКИЕ СТАРУХИ»

Малый академический — единственный театр в мире, где есть такое звание — «Великие Старухи». Не только талант, высочайшее мастерство несут они в себе, но главное — это высочайшие нравственные и духовные качества — критерии их отношения к жизни, к Родине, театру, зрителю. Такими были Турчанинова, Рыжова, Пашенная, такова и Татьяна Панкова — «легенда русского театра». Отпраздновав 90-летие, она много играет, выступает в новых ролях, любит гастроли, участвует в общественной жизни. Все рядом с нею на сцене оживает, все обретает глубокий смысл, все достигает сердца, потому что за каждым ее словом и жестом стоит великая любовь.

- Татьяна Петровна, как получилось, что семья петербургской технической интеллигенции, в которой вы родились, вдруг, в одном поколении, стала сплошь театральной? В актеры пошли и вы, и ваша сестра Нина, и братья Василий и Павел.

- Я считаю, что «театральную заразу», как говорил папа, в семью принес он сам. Он изумительно писал стихи и великолепно их читал. А воспитание и образование детей начинал с театра. Но поскольку первым ушел в театр мой старший брат Василий, то папа обвинил его в случившемся.

Вася погиб 28 августа 1941 года, в самом начале войны, которая застала его в театре Краснознаменного Балтийского флота. Корабль, где они давали спектакль, налетел на мину. Первыми спасали женщин и детей. А когда мужчины сели в лодку, их, с бреющего полета, гитлеровцы расстреляли.

Но еще раньше, в последних классах школы, я ходила по театрам — присматривала, где хочу работать. Когда в Ленинград приехал на гастроли Малый, пошла посмотреть спектакль «Дети Ванюшина». Подлинность переживания, актерская и человеческая отдача меня так потрясли, что я подумала: надо идти только в Малый театр.

Но когда сказала отцу, что хочу идти по стопам старшего брата, он ответил: сначала получи профессию, а потом будешь заниматься этой ерундой. Я закончила физико-математический факультет Ленинградского университета, положила папе диплом на стол и уехала в Москву поступать в Шепкинское училище. И с 1939 года (учеба в школе Малого театра зачитывается в трудовой стаж), 65 лет, я в Малом.

- Как вам жилось в студенческие годы одной в Москве?

- Нас выручал «Мосфильм»: массовки, озвучание. Тогда была очень сложная технология озвучания. У меня голос грубый — я, например, копировала ржание лошади Ворошилова в «Первой конной». Все надо мной смеются, но я с гордостью об этом рассказываю! Это моя запись!..

Каждое лето помогала заработать Елена Николаевна Гоголева: устраивала в военно-шефскую комиссию, где платили небольшие суточные. Что-то собирали к зиме. Но училище я окончила со сплошными долгами. Последние деньги — 300 рублей — отдала Игорю Ильинскому, который никому не давал в долг, но меня выручал, поскольку я всегда была очень точна: если обещала отдать во вторник днем, то это было во вторник днем, а не вечером.

- И все же вам не удалось после училища сразу попасть на сцену «Малого». Началась война...

- Мы с начала войны были связаны с фронтом : так решили наши корифеи: Пашенная, Рыжова, Ильинский, Остужев... Они одними из первых выехали с бригадами на фронт, а потом организовался фронтовой филиал, в котором я провела два года. Мы были на передовых. Солдаты мастерили нам в лесу сцену, а мы играли. Как только зажигался свет, летели «мессершмиты», артисты прятались под сцену, все гасилось. Спектакли шли часов по семь-восемь.

У меня здесь стоит самолетик «Малый театр — фронту». Мы отказались от отпусков, выходных, и на эти деньги была построена летная эскадрилья. Я помню, как на аэродроме наши артисты (от самых молодых до самых маститых) передавали летчикам паспорта на самолеты. А они нам писали с фронта: сбили вражеских самолетов столько-то, а такой-то наш самолет погиб...

Казалось бы, что два таких слова, как счастье и война, несовместимы, но я была счастлива. Счастлива своей востребованностью. Мы работали от 11 утра до 11 ночи. На палубах эсминцев ставили спектакли. А на подлодке выступали по одному. Работали в госпиталях. Входим однажды с одним нашим актером в палату, где было три человека. Казалось бы: больным людям надо читать что-то веселое. Мой коллега начал читать смешной чеховский рассказ. Но раненые отворачиваются, не слушают. Я поняла, что нужно что-то другое. И прочла одну из «Итальянских сказок» Максима Горького о матери, которая убила сына за измену родине. Слушали лучше, но тоже не очень. Когда я закончила читать, раненый подозвал меня и сказал: «Приоткрой одеяло». Смотрю: у него нет двух ног и одной руки. Он попросил: возьми у меня под подушкой адрес и напиши письмо моей жене. Напиши, что, я ее по-прежнему люблю, но все понимаю и никаких претензий, никаких огорчений не позволю себе, если она откажется от меня. Я ее пойму. Пусть воспитывает нашего сына. Я ревела белугой, когда писала это письмо, а на третий день она за ним приехала. Вот так мы были востребованы, и не обязательно своей актерской работой.

- Татьяна Петровна, а не обидно было в двадцать лет играть старух?

- Я никогда не играла молодых, как и Блюменталь-Тамарина, которая сызмальства исполняла роли старух. Но я никогда не делала ни специальной походки, ни голоса. Не играла возраст, а работала над ролью по существу. И, выходя на сцену, становилась старше. Сейчас мои героини немного моложе меня, а раньше были лет на сорок-пятьдесят старше. Не могу сказать, что мне не удалась моя первая роль в «Сотворении мира» — я ее очень люблю. Но первым огромным счастьем была следующая — роль Ефросиньи Старицкой, которую я играла по очереди с Верой Николаевной Пашенной. Мне был 21 год, а моей героине — 70. Пашенная сломала ногу в щиколотке, как электрическую лампочку разбила. Это было надолго. А спектакль очень любил Сталин — смотрел шесть или семь раз. В те времена не оставляли без внимания желания правительства. Вот я и играла Ефросинью. Роль принимали Яковлев, Садовский, Рыжова, Турчанинова — я горжусь, что они поставили меня в прямую очередь с Пашенной. Третья роль — Степанида в «Мещанах» Горького. Премьера... Столики других участниц спектакля завалены цветами, только мой пустует. Но вдруг к концу спектакля приносят в кадке огромный куст сирени. Разворачивают — Панковой от Михоэлса. Он был на спектакле. Эти три роли были моим становлением в театре.

- А провалы были?

- Да что вы! Без провалов актер не может! Когда я огорчалась провалам, мой педагог Константин Александрович Зубов говорил: Таня, запомни: растут не на успехе, растут на провалах. Только тогда начинают анализировать свою работу. Не бойся провалов. Я играла огромную роль в пьесе Гольдони «Бабьи сплетни». Как я плохо ее играла, сил нет! И когда была в Венеции, увидела памятник Гольдони, то встала перед ним на колени и воскликнула: «Прости меня, Карло!»

- Как вы готовитесь к спектаклю? У вас есть какие-то собственные приемы?

- Мне рассказывала одна наша старейшая одевальщица, что бывало, Дарья Васильевна Зеркалова, когда ей уже нужно было выходить на сцену, кружево у подола раз — и оторвет! А потом просит ее: ой, Машенька, давай скорее пришивать! Скорее, скорее! А у Маши руки трясутся, она уже бросает иголки, берет булавки, подкалывает. Та в последнюю минуту выскакивает на сцену и блистательно играет. У меня таких специальных приемов нет. Но, скажем, я никогда не повторяю роль в день спектакля. Только накануне. Чтобы в день спектакля она была свежей. И чтобы любое слово было бы в новинку. Дай Бог, чтобы я всегда с текстом была в ладу. До сих пор его очень быстро запоминаю. И это меня спасало не раз.

Я очень много играла в театре срочно. Ведь наши старухи были люди неверные — им было по восемьдесят, по восемьдесят девять лет. Однажды я играла за Турчанинову. Подхожу к Рыжовой: «Варвара Николаевна, давайте повторим текст, я что-то волнуюсь». Она отвечает: «Душка моя, зачем повторять? Здесь темно. Выйдем на сцену, там светло, увидим друг друга и сделаем все как надо». Потом я вспоминала эту фразу как великое учение. Когда я на сцене говорила с Варварой Николаевной, ее глаза были заняты только мной, партнером. Наши старики всегда заботились о партнере. Как только забываешь о нем и начинаешь заботиться о себе, зритель теряет к тебе интерес. Сейчас это не все артисты понимают и часто пытаются переиграть друг друга.

- Живо ли что-то сегодня на театре из великих старых традиций?

- Осталось партнерство. Осталось, правило: как бы ты ни был болен, в каком бы ни был настроении — полная отдача и дисциплина на сцене. Но у нас есть и много нового. Например, темп. Раньше в спектакле проживалось все, что было написано автором в пьесе. И ни один актер не отдавал найденные им для роли «штучки», на которые публика реагировала, смеялась. Теперь темп другой. Многие места из пьес вымарываются. Классика — великая вещь. Здесь дело только в акценте. Я всегда привожу в пример наш спектакль «Волки и овцы». Раньше Мурзавецкая была этаким секретарем обкома, делающим вид, что он честный партиец, а деньги, которые обманным путем получала, быстро прятала в книгу. Сейчас она хохочущая, наглая и совсем не боящаяся взять эти деньги. Но появляется мафиози более сильный — Беркутов, он делает Мурзавецкую «дочерней фирмой», и она становится его помощницей. Классика всегда современна и требует только расстановки акцентов. Для этого не надо ни выкидывать текст, ни вставлять другой. Мой учитель Константин Зубов говорил: можно штаны снять на сцене, но надо понимать, зачем ты это делаешь. Почему сегодня в «Современнике» в «Грозе» Островского монолог Катерины «Ну почему люди не летают...» читает Кабаниха? Ни мне, ни другим зрителям этого не понять. Меня очень удивила такая постановка, потому что Волчек отлично работает и держит театр. Или вот недавно смотрела «Мольера» во МХТе.

Ответьте мне, пожалуйста, почему Тартюф сидит в финской бане в полосатом купальном костюме, кругом пар и у него на каждом колене по девке? Что это дает? Ведь написанное Мольером гораздо сильнее. И выявить это гораздо интереснее. Но есть желание подмять автора под себя. Ты так, а я вот так хочу. Пожалуйста, сделай, как ты хочешь, и я с удовольствием посмотрю. Но я должна понять, что ты хотел сделать, и тогда отвечу на вопрос, получилось у тебя или нет.

- Искусство не терпит своеволия, самовыпячивания?

- Вот я вам расскажу о последнем спектакле Веры Николаевны Пашенной. Когда она болела и долго не приходила в театр, я встретила ее дочь и спросила: будет ли играть Вера Николаевна? Она ответила: «Таня, у нее очень мало сил, она боится, что недоиграет». И тогда я предложила, что буду сидеть за кулисами в гриме, в костюме. Пусть она играет, а если не сможет, то выйду и доиграю я. (Речь шла о спектакле «Гроза» в постановке Пашенной, где мы по очереди играли Кабаниху.) Вера Николаевна приехала и стала играть. Сначала она мне сказала, что гримироваться не надо. Через некоторое время попросила:

«Танечка, загримируйтесь, но костюма не надевайте», еще через некоторое время говорит: «Будьте в полной форме». Я в гриме и костюме стою за кулисами. Она отыграла два акта, а потом, тяжело дыша, попросила: «Таня, идите на сцену, больше не могу». Я ей говорю: «Вера Николаевна, я пойду, я готова, но ведь если вы сейчас не выйдете, то больше никогда не выйдете на сцену». И предложила, что буду стоять у занавеса: «Возьмите платок в руку. Если вы бросите его — дам занавес». Она вышла на сцену, начала играть — задыхается. Потом смотрю: одышка проходит. Она доиграла спектакль. Когда я снова попыталась уговорить ее играть, то в ответ услышала: «Нет, я же на своей, я на вашей воле доиграла. Но я вам благодарна за то, что сыграла и зритель ничего не заметил». И это еще одна традиция Малого театра: что бы с тобой ни было, зритель не должен отвлекаться от игры.

- Что вы больше всего в жизни любите?

- Очень люблю свою работу и счастлива тем, что всегда была востребована. Очень люблю гастроли. И вообще все новое.



Автор: Беседовала Татьяна СЕМАШКО.

Источник: Советская Россия

Дата: 20.03.2007