Новости

«БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК» А.Н.ОСТРОВСКОГО НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА

Е.К.Лешковская в роли Пелагеи Егоровны….

Из статьи В.Филиппова «Е.К.Лешковская»

Последний созданный Лешковской образ, завершивший ее славный творческий путь, — Пелагея Егоровна в «Бедности не порок» Островского.

Если Турусина и тем более Гурмыжская могли быть показаны на сцене без акцента на бытовых чертах, присущих им, то образ старухи Торцовой — образ чисто бытовой. Вне быта вряд ли он может быть даже понятен и, конечно, не будет трогать зрителей своими страданиями, являвшимися результатом домостроевского уклада жизни. Каждый, кто ценил Лешковскую, с нетерпением ожидал увидеть ее в роли, еще так недавно игранной Ольгой Осиповной, и невольно сомневался в успешном решении столь сложной задачи.

Премьера была дана в юбилейный бенефис Н. К. Яковлева, когда-то заразительно весело игравшего Разлюляева и создававшего образ, конечно, навсегда запомнившийся тем, кто его видел, а теперь выступавшего в роли Любима Торцова (его он играл до конца своей жизни, постепенно совершенствуя и доводя его до высокого драматизма, заражавшего зрительный зал).

Еще до премьеры много было разговоров и споров по поводу неожиданного распределения ролей. В самом деле: роль Любови Гордеевны была поручена Н. А. Белевцевой, — такой подлинно сказочной Снегурочке, изящной и стильной Софье в «Горе от ума» и столь же прелестной Софье в «Недоросле» Фонвизина. Роль Мити исполнял, — трудно было представить его в этом образе, — А. А. Остужев — наследный принц в «Железной стене» Рынды-Алексеева, Освальд в «Привидениях» Ибсена, Чацкий, Дмитрий Самозванец. Наконец, безвольную и безропотную купеческую жену должна была играть... Лешковская! Трудно было представить себе этих прекрасных и тонких мастеров, в игре которых не было быта, в столь бытовой пьесе Островского, как «Бедность не порок». Недаром московские театралы заранее зубоскалили по поводу предстоящей постановки, называя ее даже не маскарадом, а «маскерадом», говорили, что им придется смотреть «водевиль с переодеванием»....

После первого же акта стало ясно, насколько прав был постановщик Иван Степанович Платон, назначивший именно этим трем названные роли, — ведь нельзя же было дать роли молодой пары «бытовым» актерам при Лешковской — Торцовой, именно с ними двумя и ведущей основные сцены.

В этом трио совсем не убеждал Остужев; его мелодичный голос, в котором нет ни бытовых, ни народных звуков, манера его речеведения, всегда романтически приподнятая, да и вся его фигура и изящные манеры никак не подходили к образу скромного приказчика. Но именно благодаря ему, его горячности, искренности и силе переживаний, его сцена (сцена прощания в III д.) с Пелагеей Егоровной — Лешковской не могла не произвести необычайно сильного впечатления. Это, конечно, была не сцена «Бедности не порок», но она с огромным волнением воспринималась публикой.

Придираясь, быть может, следовало бы сказать, что Лешковская давала Пелагею Егоровну выше той среды, какую вывел в своей пьесе Островский, что в ее игре не ощущался тот купеческий быт, такой ядреный и кондовый, так всегда восхищавший в исполнении Ольгой Осиповной Садовской любой пьесы Островского и, в частности, в «Бедности не порок», тот быт, который на советской сцене так художественно и убедительно воссоздает Е. Д. Турчанинова.

Хорошо знакомые из зрительного зала с Лешковской и помнившие ее в прежних ролях, быть может, и могли заметить, что некая «интеллигентность» или «барственность» где-то словно просачивалась в ее Пелагее Егоровне. Видевшие же ее впервые, конечно, не могли ничего подобного заметить и были убеждены в полном соответствии созданного ею образа с бытовой жизненной правдой.

Для меня же этот образ Лешковской открыл нечто очень значительное в произведениях Островского. Даже его ранние, купеческие, чисто бытовые пьесы могут быть, оказывается (а может, и должны быть), воплощаемы на сцене — конечно, без малейшего нарушения бытовой правды, — как произведения, поднимающиеся над временным и местным до общечеловеческого и интернационального.

Когда я видел одну из замечательных советских актрис Фатьму Кадри, игравшую в Баку на азербайджанском языке Катерину в «Грозе» и Ларису в «Бесприданнице», я вспомнил Пелагею Егоровну Лешковской. И я понял, как она была права, что, выступая в этой роли, она не пыталась подделаться под «бытовой тон» и не стремилась насытить образ бытовыми деталями или жанровыми черточками, а сумела найти в образе и передать зрителям те слагающие образ типические черты, которые полностью доступны пониманию людей другой эпохи, другого быта и других нравов.

Из книги Н.Слоновой «Елена Константиновна Лешковская»

В начале 1924 года Н.К. Яковлев обратился к Елене Константиновне с просьбой сыграть Пелагею Егоровну Торцову в его юбилейном спектакле «Бедность не порок». Миронов приводит ответ Лешковской: «Сыграть-то я сыграю, но боюсь, быта не будет». Приписать ли фразу Лешковской ее обычной скромности? Или слова о «быте» носили горький иронический оттенок — она напоминала своему старому сослуживцу Яковлеву о временах, когда на нее нападали «бытовики»? В статье «Романтизм и Островский» Южин писал, что в свое время многочисленные и малоодаренные актеры, прикрываясь «школой» Островского, яростно отстаивали копировку старых образцов, ценные же опыты немногих, стремившихся идти путем действительного реализма, тонули в море «бытовой фотографии». Мертвенный бытовизм вызывал лишь вражду к Малому театру. Возможно, поэтому образ Торцовой, созданный Лешковской, которую некогда упрекали в отсутствии «быта», после Октября был принят советскими зрителями безоговорочно. Миронов приводит свое впечатление после спектакля: «Сыграла так, что все ахнули». Южин пишет: «Ее Гурмыжская, Турусина, Торцова фейерверком неожиданных огней осыпали зал».

Торцова Лешковской — гимн человеческой доброте. «Я веселая... да», — говорила Пелагея Егоровна Лешковской, хоть у самой то страх в глазах, то слеза. Она и вправду веселая, да у мужа нрав тяжел. По доброте своей жена его не осуждает, мирится — «характером вышел такой» — и все ниже . гнется перед ним, словно былинка. Несмела была у Лешковской Пелагея Егоровна: говорит неуверенно, прерывает речь, как бы проверяя себя, не ошиблась ли. Что строптивость Гордея другим на страдание — видит жена, многое видит, да молчит, оттого «в голове все не то...», «ухватиться не за что»,— говорит она Мите... Муж отдает Любу за старика вдовца, за лютого человека, а мать молчит, ей дочери помочь нечем: «Вот поплакать наше дело, а власти над дочерью никакой не имею!»

Сумбатова, несчетное количество раз видевшая «Бедность не порок» в Малом театре, вспоминая на вечере памяти Южина Лешковскую в роли Пелагеи Егоровны, говорила: «Для меня вся пьеса обновилась и сцена за сценой с интересом смотрелась до конца». Особенно Лешковская была хороша в последнем действии. Сцену, когда Пелагея Егоровна «оплакивает дочь, нельзя было смотреть равнодушно»,— записано в стенограмме выступления Сумбатовой. Пелагея Егоровна у Лешковской была хороша и когда бунтовала, когда, набравшись духу, вставала во весь свой невеликий рост: «Погубил бы дочь-то из-за своей из глупости»... Осмелев, она и за Любима вступалась, а как все добром кончилось, давала команду: «Ну-ка, девушки, веселенькую, да веселенькую...» Огонек радости человеческой пробивался у Лешковской сквозь слезы, сквозь горе на протяжении всей роли; от любви, от доброты не затухал он в забитой женщине, а в финале разгорался ярким светом.