Новости

«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» А.Н.ОСТРОВСКОГО НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА

Постановка 1867 года. Возобновление 1892 года.


В основе «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского» также лежит тема народного патриотизма, мысль об исторической роли народа к его отношении к власти. В пьесе дано изображение народного мятежа, в ней главным действующим лицом является народ, а главным конфликтом — его борьба с Самозванцем и Шуйским. Именно благодаря народу укрепляется Самозванец, от которого массы ждут облегчения своей участи, но народ и восстает против него, когда видит, что Самозванец не оправдал его ожиданий, что он надругался над русскими обычаями и верой. В народе достаточно самостоятельности и самосознания, чтобы вести борьбу с предателями интересов родины. Несомненным достоинством пьесы было то, что народ раскрывался в ней художественно-конкретнее, чем в «Минине». Образ народа складывался из живых реалистических характеров, в пьесе отсутствовал религиозно-патетический элемент, присущий «Минину». Это помогло и театру глубже и ярче раскрыть образ народа. Отдельные эпизодические роли — мятежного мужика (Владыкин), пьяного дворцового повара (Музиль), Иванушки-дурачка (Ермолов), дьяка Василия Щелкалова (Садовский) были довольно характерны и типичны. Некоторые массовые сцены в театре удались, и критика видела достоинство спектакля в уменье воспроизвести характер народной жизни, забавные и живые уличные сцены. Особым искусством и естественностью отличалась, например, сцена ссоры народа с немецкими алебардщиками в возобновленном спектакле сезона 1872/73 г.

Народу противопоставляется в пьесе боярство и богатое купечество, раскрытые в их беспринципной, эгоистической сущности. В противоположность патриотизму народа это— люди, готовые на любое преступление в своих личных корыстных интересах. Ненавидящие друг друга и народ, они ожесточенно борются за власть. Враждебность народным массам боярства и богатого купечества является основным конфликтом пьесы. Шуйский в пьесе Островского — это политический интриган, честолюбец и хитрец, заискивающий перед народом, чтобы привлечь его на свою сторону, и захватывающий власть, воспользовавшись, народным замешательством. Честолюбие, а не патриотическое стремление руководит им в политической борьбе. Создавая образ, Шумский воспользовался историческими данными. Раскрывая характер Шуйского, он равно хорошо передавал и «гордость, спокойствие, чувство достоинства и презрение его к окружающим его боярам» в сцене, когда народ должен высказать приговор Шуйскому, и «льстивость и затаенные замыслы» после снятия с него опалы (Московский театр. «Русские ведомости», 7 февраля 1867 г.). Критик «Москвы» (Н. Б. «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Драма г. Островского. «Москва», 10 марта 1867 г.), не согласный с образом Шуйского лишь как лукавого и коварного героя, видевший в историческом Шуйском блюстителя старины, царя, выбранного всенародно, писал тем не менее о бесподобной игре актера.

Роль Самозванца исполнял в спектакле Вильде. Этого героя не волнуют интересы страны, он не способен к правлению. Щедроты и милости, обещанные Самозванцем, имели целью лишь завоевать симпатии народа. Легкомыслие, страсть к развлечениям составляют важнейшие черты его характера. Вильде много потрудился над ролью, но его обычные недостатки мешали ему и здесь. При выражении страсти он прибегал к избитым приемам биения в грудь, беспрестанным вздохам, но лицо и глаза его были равнодушны в самых патетических местах, чувство заменялось декламацией и крикам. Лишь когда надо было подчеркнуть тщеславие, самоуверенность Самозванца, его легкомыслие, Вильде играл верно. И то обстоятельство, что эти свойства определяли характер Самозванца, позволило актеру создать в целом удачный образ. Марина Мнишек Федотовой была внешне эффектна, великолепно танцевала мазурку, но образ авантюристки, надменно и пренебрежительно относящейся к русским обычаям и русскому народу, хитрой, темпераментной польки, ей не удался.

При постановке пьесы идейные недочеты спектакля пытались компенсировать пышностью оформления. Даже недовольные спектаклем критики писали, что они любовались картинностью сцен, роскошными костюмами, декорациями, обстановкой пьесы. О превосходных декорациях П. А. Исакова «Золотая и Грановитая палаты в Кремле» критика писала: «...давно мы не видели ничего подобного» (Московский театр. «Русские ведомости», 7 февраля 1867 года). Костюмы царя и бояр отличались роскошью и достоверностью. Однако и здесь были отдельные дефекты — неверное изображение Ивановской колокольни и Красного крыльца, так хорошо известных каждому москвичу, немцы-алебардщики в желтых кафтанах испанских солдат из «Саламейского алькальда», бедные костюмы шляхтянок, не соответствующие пышности царского празднества.

Идейные и художественные достоинства этой хроники Островского, острота драматического конфликта, заключенного в ней, изображение народа как активной политической силы, картины боярских интриг и борьбы, которые во многом получили свое раскрытие в спектакле, объясняют ее успех на московской сцене — в течение месяца она была повторена 11 раз. Успешное исполнение главных ролей, жизненная достоверность второстепенных персонажей, особенно народных типов, массовые сцены, роскошное и исторически верное оформление определили важное значение спектакля и его высокую оценку, несмотря на то, что многие рецензенты не принимали идейного содержания пьесы и исторической концепции Островского. «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» — наиболее удачная постановка среди исторических хроник Островского.


В 1892 году пьеса была возобновлена. Роль Самозванца исполнил А.И.Южин.
Актер, пишет Н.Г.Зограф, «с большим искусством нашел характер Дмитрия, чуждого народу по привычкам, духу и образу мыслей, подчеркнув контраст его с русской средой. Быстрая и торопливая походка Южина – Дмитрия не напоминала царственную поступь; он был ловок, вертляв и проворен. Его торопливые действия и движения выдавали неуверенность, он спешил укрепить положение, привлечь к себе симпатии. Южин вылепил тщеславный легкомысленный характер, внимательно рисуя внешние черты поведения своего героя. Но в сценах лирических и патетических игра его становилась условной, искусственной, лишалась внутреннего огня».