Новости

Петербургские тайны. Фантазии и явь Валерия Баринова

Творческий путь выпускника Щепкинского училища, народного артиста России Валерия БАРИНОВА начинался в легендарной Александринке. В Дом Островского, как принято называть Малый театр, его питомец вернулся уже зрелым мастером. Но свою заслуженную популярность актер приобрел, как, впрочем, большинство его коллег по театральному цеху, в значительной степени благодаря кинематографу. Достаточно сказать, что число телесериалов, в которых снялся Валерий Баринов, давно перевалило за двадцать. А до конца года к ним должно прибавиться ещё как минимум пять. Поводом к нашей встрече стали его петербургские тайны. Нет, речь пойдет не о нашумевшем российском сериале по роману Всеволода Крестовского, постоянно крутящемся на каком-нибудь телеканале, где актер создал зловещий образ управляющего в доме Шадурских со смачной фамилией Хлебонасущенский.
Захотелось узнать, что значит Санкт-Петербург для человека, чьи первые шаги в избранной им профессии начинались под сводами этого города-легенды. города, где создавали свои гениальные творения Пушкин и Достоевский, Гоголь и Блок. Города, где рождались магические аккорды Дмитрия Шостаковича.

- Если не ошибаюсь, вы родом из Орла - чудесной среднерусской провинции, подарившей миру Тургенева и Лескова, Фета и Бунина...
- Это действительно так. Но сколько себя помню, всегда мечтал жить в Москве. Парнишкой чуть ли не каждый день бегал на вокзал провожать идущие в Москву с юга поезда, Гасил всеми силами в себе желание вспрыгнуть на подножку проходящего мимо состава. Москва с детства манила мое воображение. Страстно желал подрасти и поскорее вырваться из губительных, как мне тогда казалось, оков душной патриархальной провинции на столичный простор.
- А когда цель была достигнута?
- Если честно, воспринял это как достойную меня данность.
- И город Петра не будил фантазию, не будоражил душу?
- Да нет, я относился к нему вполне спокойно. Лишь за год до окончания Щепки решил взглянуть на былую славу Российской империи. В ту пору я был влюблен, собирался жениться. А родственники моей невесты - мама, дедушка, сестра и тетя - жили в Ленинграде. Вот мы и отправились туда на зимние каникулы. После короткого знакомства с родней моя избранница предложила съездить на Петроградскую сторону, где пустовала комната в коммуналке, ждущая ее возвращения со столичным дипломом актрисы. Мы сели на трамвай номер три, который шел от Сенатской площади мимо Летнего сада. Зимнее солнце стояло в зените. На небе ни облачка. И когда выехали на Кировский - теперь Троицкий - мост, мне впервые открылась в медово-прозрачных солнечных струях стрелка Васильевского острова. Мы миновали Растральные колонны, Эрмитаж. Вдали посверкивали строгие контуры Петропавловской крепости. Суровая, чуть надменная красота этого города пленила меня буквально с первого взгляда. И я мысленно сказал самому себе: «Хочу здесь жить!» Так и случилось. Спустя год я показывался сразу в нескольких ленинградских театрах. В Александринке в то время блистали Толубеев, Симонов, Горбачев, Фрейндлих. И я остановил свой выбор на этом красивейшем храме российского драматического искусства.
- Хочу жить в Москве, потом хочу в Ленинграде... Вам всегда с такой поразительной легкостью доставались желанные подарки судьбы?
- Как бы не так! За все приходилось платить сполна. Вы и представить себе не можете, как часто искрометные желания и необузданная фантазия играли со мной злые шутки. И Петербург в этом плане не знает себе равных. Город ломал меня, смертельно ранил мою душу, и, когда уже не было сил бороться, я каким-то мистическим образом вдруг находил в нем же живительный источник своего духовного возрождения... Семейная идиллия моего первого брака длилась чуть больше дня. Мне было двадцать два года, и я едва ли не в одночасье остался в чужом мне городе без друзей, без любви.
Театр меня принял. Моей соседкой по коммуналке оказалась милейшая женщина Александра Силантьевна - коренная ленинградка, на себе испытавшая все житейские тяготы блокадной поры. Но в душе у меня с каждым прожитым днем росло непреодолимое чувство безысходности. Я не мог жить в этом царственно прекрасном городе. Меня до боли в скулах раздражала прямолинейная идеальность питерских улиц, холодный размах площадей, изощренное совершенство всевозможных архитектурных стилей. А знали бы вы, как бесили меня ленинградские белые ночи! Помню, однажды я вышел после спектакля под моросящий июльский дождь и, обнаружив, что они кончились, зарыдал от радости. Белые ночи подошли к концу, но моя жизнь и не думала возвращаться в нормальное русло. Я был узником в золотой клетке. Можно ли разорвать ее путы? Я не нашел ничего лучшего, как пойти в военкомат. Там искренне удивились, но в просьбе не отказали. И вскоре я уже проходил военную службу в Монголии.
- Вы рассказываете поразительные вещи. В это трудно поверить. Но, пожалуй, ваша история - еще одно наглядное подтверждение магических проявлений петербургских тайн.
- Вы правы. Неслучайно именно в этом городе творил Федор Михайлович Достоевский. Не будь на земле Петербурга, не было бы и его. А тому, кто вкусил драму страстей этого города, уже не повернуть вспять. Через год я вернулся в театр. Вернулся, осознав, что мне не убежать от этого рокового для моей жизни и творческой судьбы города. Я все ещё сопротивлялся магии Петербурга, пытаясь постичь его непостижимые тайны. Но я уже его любил. Я начал с одиночестве бродить по нему ночами. В осеннюю слякоть, февральскую вьюгу, под проливным дождем. Со стороны это может показаться примитивным помешательством рассудка. Зимой я облачался в привезенную из Монголии овчинную солдатскую бекешу, брал посох. Я пешком обходил легко и не очень узнаваемые места жизни реальных исторических персон и не менее легендарных персонажей Пушкина, Достоевского, Гоголя, Александра Блока... Я по каплям впитывал в себя город на Неве, дышал и не мог надышаться духовными флюидами имперской столицы, возникшей по воле гениального самодержца там, где изначально не должно было появиться ничего и близко напоминающего нормальную человеческую жизнь.
- И чем, если не секрет, закончились ваши ночные скитания?
- Сегодня, не стану лукавить, для меня нет города роднее и любимее, чем Петербург. Я прожил в нем семь лет.
- Не так уж много в масштабе человеческой жизни. Хотя семерка, как известно, цифра магическая. Многие считают, что к семи годам в каждом ребенке закладывается нравственный фундамент будущей личности, формируется его мировосприятие.
- Возможно, это и так. Но для меня таким, как теперь стало модным говорить, «судьбоносным» семилетием стали годы жизни в Ленинграде. Это был период узнавания не только города и его обитателей. Это было время обретения самого себя. Я, скажу без кокетства, стал другим человеком. И сейчас, если так складываются обстоятельства, что не удается побывать в Питере хотя бы раз в полгода, остро ощущаю, как меня буквально начинает ломать от тоски. Это мой город. Не представляю, как бы мне удалось создать без его участия сценические образы Рогожина в «Идиоте», Лужина в «Преступлении и наказании», Шатова в «Бесах», Белкина в «Болдинской осени». Счастливый случай позволил мне однажды переночевать в пушкинской квартире на Мойке, когда там шли реставрационные работы. Незабываемый вихрь чувств и непроходящая боль. Мог ли Пушкин убить Дантеса? Судьба не дала ему шанса стать убийцей. И он сам, как мне думается, предвосхитил драматичный финал собственной жизни, написав провидческие строки: «Гений и злодейство две вещи несовместные».
В начале этого мая я ездил в Петербург, где, к своему удивлению, получил фестивальный приз с обязывающей формулировкой: «Немеркнущей зрительской любви». Днем, прогуливаясь по Питеру, заглянул в церковь на Конюшенной площади, где отпевали Александра Сергеевича. Там теперь служит настоятелем отец Константин - мой давний друг, в миру Костя Смирнов, игравший со мной на подмостках Александринки. Сколько воды утекло... И как все переплелось: воспоминания, фантазии, сегодняшняя реальность. Уезжая из Ленинграда в середине 70-х, я не мог и предположить, что многие мои открытия этого города еще впереди.
- Какие же, например?
- Съемки в «Красных колоколах» Сергея Бондарчука, где я играл Подвойского. Помню, как меня ошеломил своей неожиданностью образ революционного Петрограда, рожденный воображением великого оператора Юсова. А спустя еще какое-то время я испытал душевное потрясение, которому удалось затмить первозданную яркость чувств от моей первой роковой встречи с Ленинградом во времена беззаботного студенчества. Это произошло на съемках фильма «Роман императора» о фатальных взаимоотношениях Александра II и Екатерины Долгорукой. Музеи тогда впервые за долгие годы начали обретать некую самостоятельность. Пытаясь выбраться из нищеты, они охотно соглашались сдавать в аренду свои уникальные территории заезжим киношникам с большим кошельком. У нас он был благодаря каким-то французским спонсорам. И эта жизнь перед камерой, в подлинных исторических интерьерах навсегда ушедшей эпохи, стала для меня, исполнявшего роль графа Шувалова, нечаянным подарком судьбы. Как передать глубину чувств, рожденных в атмосфере реальных архитектурных памятников и всевозможной, только на первый взгляд чисто бытовой утвари, окружавшей реальных героев нашей киноверсии? Все это рукотворное наваждение (и я не раз в этом убеждался) способно сегодня влиять не только на наш душевный настрой, мироощущение. Ему подвластны и наши судьбы... Теперь я твердо знаю, что каждое свидание с Петербургом сулит мне череду непредсказуемых открытий: ошеломляюще радостных встреч, приятных общений со старыми друзьями и новыми знакомыми. Я рискну сравнить свою любовь к этому породу с любовью к женщине. Пока в отношениях присутствует некая тайна, она не умрет и чувствам не грозит притупиться.

Беседу вела Мария ПАСХИНА
«Культура»