Новости

ЮРИЙ СОЛОМИН

Очерк Марины Гаевской из книги «Звёзды Малого театра». М. 2002.

...Павел Афанасьевич Фамусов в накинутой на ночную рубашку шубе буквально врывается на сцену, и с его появлением в неком полусонном царстве начинает кипеть жизнь. Среди какой-то заторможенной, скучающей молодежи он и впрямь один «бодр и свеж», темпераментен и деловито энергичен. И любовные порывы Фамусова, с жеребячьим азартом скачущего за служанкой Лизой, в юношеской пылкости ничуть не уступают робким признаниям Чацкого или вялым заигрываниям Молчалина. И наставления, обращенные к Александру Андреевичу, воспринимаются не как старческое ворчание, а как совет опытного друга, относящегося к несмышленому юнцу вполне дружелюбно и по-отечески ласково. Беспомощно-неуверенные возражения Чацкого Фамусов выслушивает с некоторым удивлением и досадой, не желая, однако, вступать в столь неравный спор. Ведь сам он просто излучает уверенность, энергию и жизнестойкость. А Юрий Соломин, играющий эту роль в недавней премьере Малого театра «Горе от ума» А.С. Грибоедова (режиссер Сергей Женовач), становится своеобразным мотором сценического действия, его объединяющим центром. «Можно понять отношение Фамусова: почему Чацкий должен всех учить? Приехал какой-то сопляк и начал поучать. Я, как отец, прекрасно понимаю волнения Фамусова... Другое дело, что он хочет иметь своим зятем Скалозуба, — но и это я могу понять. Все родители хотят, чтобы у сына или дочери был достойный, на их взгляд, избранник. Родителям этот жених нравится, а дочери нет... Это бывает нередко, — говорит актер. — Я никогда в жизни не думал, что буду репетировать — я уж не говорю играть — Фамусова. Никогда — все, что угодно, но не Фамусова. И когда мне режиссер предложил, для меня это было действительно неожиданно».

Для зрителей тоже — Юрия Соломина давно не видели в роли столь комедийно искрометной, лицедейски феерической. А ведь и первый серьезный сценический успех пришел к актеру в комедии и сопутствовал ему на протяжении пятнадцати лет, пока он играл гоголевского Хлестакова. (Потом был и не уступающий ему в лихой изворотливости телевизионный Генрих Айзенштейн в штраусовской оперетте «Летучая мышь».) «В Хлестакове Соломина все органично: безмятежность и слабоволие, любовь к шампанскому, лоску, шумихе и трусость, глупость недоросля и хитрость, способность распознавать дураков и утверждать над ними свое превосходство, — писала В. Поликарпова. — Здесь все сделано ярко, ударно, гротескно». «Хлестаков Соломина элегантен и развязен, стремительно грациозен, труслив и нахален, — отмечал другой рецензент Р. Островская. — Он врет вдохновенно, захлебываясь и буквально на глазах с неуловимой быстротой фокусника меняя обличья, в которых все сюрприз и неожиданность... Определение «без царя в голове» актер относит скорее к свойствам характера, к легкомыслию, нежели к умственным способностям своего героя. Соломин играет человека непосредственного, но достаточно логичного и неглупого». Актер в одной роли словно бы играл несколько ролей, стараясь каждый раз найти в своем герое новые неожиданные краски. Он соглашался с режиссером спектакля Игорем Ильинским в том, что «Хлестаков похож на суматошного, визгливого щенка, беспрерывно ищущего, чем бы позабавиться», и при этом всегда остающегося актером, вдохновенным лицедеем во всех своих действиях и поступках. (Позднее Юрий Соломин еще раз вернется к «Ревизору» уже в качестве режиссера, поставив спектакль вместе с Евгением Весником, а роль чиновника из Петербурга сыграет его брат Виталий Соломин.) Хлестаков стал для Юрия Соломина не только значительной, но и переломной работой, ведь до нее он, по его же словам, «появлялся на сцене только положительным героем, играя этаких славных, примерных юношей».

Дебютировал Соломин в Малом театре в 1958 году, сыграв комсомольца-дальневосточника Виктора Безайса в спектакле «Пока горит сердце» по повести В. Кина. Весьма схематичный драматургический материал не требовал от актера ничего, кроме «мальчишеской порывистости» и одновременно «собранной сдержанности». На рубеже 50—60-х молодого артиста, наделенного лирико-героическими данными, конечно, не обошли и пьесы Виктора Розова с их юными максималистами, вступающими в борьбу с равнодушием, лицемерием, мещанством. «В спектакле «Неравный бой» Слава Заварин в исполнении Соломина бывал «нежен, шутлив, вспыльчив, — по словам Р. Островской, — но главное — он был наделен непосредственностью и искренностью, которых не хватало его литературному прототипу». Еще один персонаж из «розовских мальчиков» — Гриша в спектакле «Перед ужином», — по сути, «продолжал линию очень справедливых, очень чутких к окружающим «чистых людей». Гриша — это как бы выросший Слава Заварин. Слава спустя десять лет». А затем появился озорной и легкомысленный итальянский сапожник Пепино в спектакле «Украли консула» Георгия Мдивани. Соломин чувствовал себя легко и свободно в новом для него амплуа героя лирической комедии. И в немалой степени это был первый шаг к Хлестакову...

Однако как это ни парадоксально, но после столь явной удачи в «Ревизоре» в театре у Юрия Соломина у течение семи лет не было новых ролей. В тяжелые минуты, когда «подступало отчаяние», он всегда вспоминал слова своего замечательного педагога Веры Николаевны Пашенной: «У артиста не может не быть новой работы. Если вам пока ничего не предлагают в театре, ищите себя в кино. Если и там ничего не найдете, ищите себя на эстраде, радио или самостоятельно работайте над новой концертной программой». И Соломин искал в разных видах искусства, прежде всего в кино и на телевидении. А впервые его привела на киностудию та же В.Н. Пашенная, и первой ролью стал Павел Кауров в фильме «Бессонная ночь». Затем актер стал достаточно часто появляться на экране в военной форме — как советской, так и белой армии. Илютинский в «Музыкантах одного полка», майор в «Погоне», Мещерский в «Весне на Одере», Геттель в «Сильных духом»... Фильмы и роли были разные, но особой популярности они не принесли.

Переломной конечно же стала работа в пятисерийной телевизионной ленте «Адъютант его превосходительства».

«Роль Кольцова — не самая главная в моей жизни, но она как бы вывела меня на новую творческую орбиту», — считает сам актер. «Соломина я запомнил по картине «Сильные духом», где он играл гестаповца, и играл, на мой взгляд, очень хорошо, — рассказывал режиссер фильма Евгений Ташков. — Поэтому, может быть, по каким-то поверхностным представлениям я его пригласил на роль белогвардейского офицера, роль отрицательную». Но не было исполнителя на главную роль. Постоянно перебирая фотографии артистов, претендующих на нее, режиссер не находил того, что ему было необходимо. И вдруг однажды утром он посмотрел на фото Соломина... Как часто такое «вдруг» решает актерские судьбы! Выбор был неожиданным для всех: для самого Соломина, киногруппы и худсовета, которых пришлось убеждать в правильности этого выбора. Но именно эффект неожиданности и стал определяющим в успехе фильма. Был сломан стереотип восприятия, и зрители с благодарностью приняли этого нового героя, в котором внешне не было ничего сверхгероического, и, наверное, поэтому ему сразу поверили. Юрий Соломин сыграл не положительную ходячую схему, а живого человека, не только решительного, находчивого, смелого, но и интеллигентного, умного, доброго, способного размышлять, сомневаться, ошибаться, сопереживать и тонко чувствовать. Все это, очевидно, даже в большей степени, чем детективные перипетии сюжета, нашло отклик у зрителей. Актер получал сотни писем, наиболее восторженно-непосредственные зрители соединяли в одно целое самого артиста и его экранный персонаж, для них Павел Андреевич стал тем разумным, порядочным, надежным человеком, к которому можно обратиться за советом и помощью. Сегодня подобную непосредственность восприятия представить, наверное, сложно, и тем не менее фильм не исчез с телеэкрана даже после переломных лет всеобщего развенчания и критической ожесточенности. Причина, вероятно, в том, что зрителей сейчас интересует не противостояние «красных» и «белых», а прежде всего незаурядный, благородный человек, достойно выходящий из сложных ситуаций. При нынешнем отсутствии героя потребность в нем особенно велика.

Кстати, сегодня, наверное, иначе воспринимался бы и поручик Яровой, сыгранный Юрием Соломиным в спектакле Малого театра по пьесе К. Тренева «Любовь Яровая». Ведь и тогда артист видел в нем не столько традиционный для тех лет образ «врага-белогвардейца», сколько человека, пережившего тяжелую душевную драму, предательство своих подчиненных и отчуждение любимой женщины. Михаил Яровой Соломина был выдержан, рассудителен, интеллигентен, верен кодексу офицерской чести. В те годы актеру ставили в вину то, что в его исполнении «стушевываются социально-психологические истоки и стимулы его поведения... а прошлое фразера от революции эсеровского типа оказывается в тени, заслоняясь офицерской четкостью и твердостью действий» (Б. Ростоцкий). Для самого же Соломина действительно было важно другое: «В основе ненависти Ярового лежит сложное сплетение чувств и обстоятельств. Ведь когда-то этот человек скитался по тюрьмам и, что называется, горел идеей свободы. Но одна трагическая минута в Первую мировую войну разом изменила его и привела в иной лагерь. Солдаты, не хотевшие воевать, выстрелили ему в спину, искалечили. Он не способен ни разобраться в сложной картине революционной эпохи, ни подняться над своей болью».

В чем-то похожей была и роль, сыгранная Юрием Соломиным в кино сразу после триумфа в «Адъютанте его превосходительства», — Штаубе в фильме «И был вечер, и было утро» (по «Разлому» Б. Лавренева). Он взялся за эту, по сути, «отрицательную» роль, стремясь уйти от столь частого в кино самоповтора удачно найденного типажа, но и здесь актер стремился постигнуть логику поведения своего героя, понять причину движущей его поступками ненависти. Далее среди экранных персонажей Юрия Соломина снова было немало людей в военной форме. Особенно запомнился Иван Телегин в телесериале «Хождение по мукам» с его мягким лиризмом, вдумчивой глубиной и негромкой, непоказной надежностью. Или прямодушный, мужественный, искренний Звягинцев из киноэпопеи «Блокада». Позднее — полковник Славин в телефильме «ТАСС уполномочен заявить», линию поведения которого сам актер сравнивал с шахматной партией. Не все работы приносили артисту творческое удовлетворение. Так, в фильме «Инспектор уголовного розыска» сценарий, по словам Соломина, «не дал возможности многопланово раскрыть образ Головко». Но иногда артист принимал приглашения, заведомо зная и о несовершенстве сценария, и о неопытности режиссера, — на то были особые причины. К примеру, фильм «Крик тишины» снимался на родине Юрия Соломина в Забайкалье (кстати, и герои вышедшей ранее картины «Даурия» — тоже его земляки). «Мне захотелось сказать свое слово в защиту родного края», — объяснял тогда актер свое участие в фильме.

Родился Юрий Соломин в Чите. «Город наш старинный, красивый, но почти весь деревянный. Больших домов не было — самые высокие в три этажа», — рассказывает он в своей книге «От адъютанта до его превосходительства». Зелень, сопки с цветущим багульником, лютые зимние морозы и летняя жара, лыжи, хоккей, коньки, привязанные к валенкам, и купание на реке Ингоде — в воспоминаниях детства всегда больше светлого и радостного. Несмотря на то что жили небогато, и нередко мучило чувство голода. Первые школьные годы совпали с войной. И все-таки был свой хор, выступления в госпиталях и чтение — любимым предметом была литература. Работал в городе и драматический театр. Первый спектакль — «Снежная королева», на который ходили всем классом, — запомнился на всю жизнь. Праздником становились гастроли Театра оперы и балета из Улан-Удэ и оперетты из Иркутска. В Зеленом театре гостили эстрадные звезды. Отсутствие билетов не останавливало — ведь можно было просто перелезть через забор...

Родители Юрия Соломина — коренные забайкальцы. Бабушка по отцовской линии была совсем неграмотной, а дед работал морзистом на телеграфе, так что считался человеком вполне образованным. Правда, оба они умерли еще до рождения внука. Не помнит он и деда по материнской линии — после ареста в 1938 году семья его больше не видела. Дом же держался на другой бабушке. Родители — Зинаида Ананьевна и Мефодий Викторович — были музыкантами. Сначала учились в Чите, а затем поступили в Ленинградскую консерваторию: отец — по классу скрипки, мать — на вокальное отделение, но после болезни она оглохла на одно ухо и петь больше не смогла. В Читу они вернулись вместе/ и работали в Доме пионеров: он — хормейстером, она Л пианисткой. Юрий Соломин, хоть и играл в домашнем оркестре на ложках, по стопам родителей не пошел, зато его дочь Даша продолжила традицию и связала свою жизнь с музыкой, а вот какую дорогу выберет внучка Александра, пока неизвестно.

Сам же он, сколько себя помнит, всегда мечтал стать артистом. Участвовал в художественной самодеятельности и в школе, и в Доме пионеров, занимался во всевозможных кружках — танцевальном, вокальном, кукольном, — но в конечном итоге всем предпочел драматический. Переиграл множество ролей, среди которых Стахович в «Молодой гвардии», Лисовский в «Аттестате зрелости», Теккер в«Снежке»... Один из спектаклей увидел приехавший в Читу Борис Андреев и посоветовал будущему актеру продолжать занятия. Юрий Соломин мечтал только о Малом после того, как увидел фильм «Малый театр и его мастера». А потому без всяких копий отправил документы в Щепкинское училище, и они не затерялись. На экзамены поехали вместе с отцом, но перед третьим решающим туром случилось непредвиденное — у отца украли все деньги. Жить совершенно не на что — надо было уезжать. И тогда абитуриент, набравшись смелости, пошел прямо к набиравшей курс Вере Николаевне Пашенной и решительно спросил: берут его или нет. Пашенная, войдя в его положение и взяв на себя немалую ответственность, сказала: «Оставайтесь». Став студентом Щепкинского училища, он уже со второго курса выходил на сцену Малого театра. Через несколько лет в школу Малого поступил и брат Виталий. Юрий Соломин в это время уже работал в театре, куда был приглашен в 1957 году.

Однако даже после громкого успеха «Адъютанта его превосходительства» значительных ролей в театре не было еще несколько лет. «В искусстве важно, как мне кажется, не только быть на виду, играть главные роли, но еще и очень уметь ждать», — говорил тогда Юрий Соломин. Но, продолжая ждать в театре, он не переставал работать на телевидении и в кино. Почти одновременно с ролью капитана Кольцова сыграл инженера Трояни в «Красной палатке» и Подхалюзина в телеспектакле «Свои люди — сочтемся» по пьесе А.Н. Островского. Ранее, в 1961 году, в спектакле того же названия, шедшем на сцене Малого, он был ловким, озорным, развеселым слугой Тишкой. В Подхалюзине остался тот же радостный азарт, с которым он прокручивал все свои «деловые операции». Лазарь Елизарыч Соломина — этакий восторженный жулик, энергичный, не на шутку увлекающийся и в то же время хитрый, осторожный, осмотрительный. Его и впрямь занимает не только результат, но и сам процесс достижения цели. Он вдохновенно лицедействует, примеряя на себя маски то подобострастного льстеца, то пылкого влюбленного, то тонкого искусителя, то важного семейного господина. Но при этом сам настолько искренне наслаждается своим даром преображения, что уже словно не видит границы между игрой и реальностью. Его коварство и деловой расчет соединяются с какой-то хлестаковской легкостью и радостью жизни.

В театре же Соломин сыграл совершенно иного героя А.Н. Островского — Кисельникова в спектакле режиссера П. Васильева «Пучина» (впоследствии также снятого на телевидении). В противовес гротескному, острохарактерному Подхалюзину это был персонаж психологического, трагедийно-философского плана. Кирилл Филиппыч проходил путь от чистых юношеских надежд и радостных иллюзий к унизительной нищете, доведшей до преступления, физического и душевного самоуничтожения и, наконец, безумия. Соломин играл человека возвышенного, ранимого, честного, больше всего страшащегося «преступить». Его разрушал изнутри не страх наказания за подлог и взятку, а утраченная гармония его собственного внутреннего мира. Он не мог простить себе своего бессилия перед злом и губительной слабости в борьбе с самим собой. Болезненно мятущийся, мучительно казнящий себя за содеянное Ки-сельников — Соломин сам наказывал себя за преступление, и по степени душевного разлома, силе и противоречивости чувств герой Островского сближался с героями Достоевского. (Одного из них Юрий Соломин сыграл в телефильме «Униженные и оскорбленные». Его Иван Петрович — человек не только страдающий, но еще более сострадающий, благородный защитник чужого достоинства и чести, добрый, самозабвенный романтик.)

Самой же любимой пьесой у А.Н. Островского Юрий Соломин называет «Лес». И именно эту пьесу он поставил в Болгарии, дебютировав на сцене как режиссер. (Правда, до этого состоялся дебют Соломина в качестве кинорежиссера в фильме «Скандальное происшествие в Брикмилле» по пьесе Дж. Пристли, где он одновременно сыграл мистера Кэттла — в общественном понимании сумасшедшего чудака, пренебрегшего удачной карьерой и начавшего говорить всем правду.) К режиссуре Юрий Соломин пришел, уже проработав двадцать лет в Щепкинском училище и поставив немало дипломных спектаклей. К тому же он получил напутствие от Акиры Куросавы, с которым вместе работал в фильме «Дерсу Узала».

— Актерство и режиссура — это две профессии, а дело одно, — считает Соломин. — Режиссура, на мой взгляд, должна в первую очередь помочь выявлять актерские дарования. Она в корне своем должна быть актерской. Разве есть «режиссерская режиссура»? Когда говорят, что актеры, пробующие свои силы в режиссуре, занимаются не своим делом, — это неверно... Кто лучше их знает всю тяжесть и специфику актерского труда, кто лучше их поймет актера?

Утверждение это спорно и уязвимо в век концептуальной режиссуры, но оно точно соответствует общей культурной традиции Малого театра, которая определяет его стиль и его эстетику. Приоритет исполнительского искусства над режиссерскими изысками традиционно присущ этому театральному коллективу. Для всех и всегда Малый театр — это прежде всего крупные актерские индивидуальности, что, разумеется, не означает игнорирования режиссерской профессии как таковой. Но она здесь призвана решать все поставленные перед ней задачи в первую очередь через актера, отводя остальным компонентам спектакля вспомогательную роль. В таком подходе, конечно, есть свои положительные и отрицательные стороны, но первенство актера театр сохраняет стойко и уверенно, вопреки всем веяниям моды. А потому вполне закономерно, что от основания до сегодняшнего дня и список актеров-режиссеров в Малом весьма внушителен.

Несколько лет назад Юрий Соломин вернулся к постановке «Леса» уже на родной сцене. Актерство как профессия и как форма существования — две грани одной темы возникают в спектакле в неком единстве противоположностей. Игра как призвание, судьба и игра как способ достижения мелких, прагматичных целей. Люди, живущие искусством, — Счастливцев, виртуозно сыгранный Виктором Павловым, — актер милостью Божьей, и Несчастливцев — Александр Ермаков, который, «сойдя со сцены героем», живет в соответствии со своим амплуа. Для них игра — их естественная стихия, их радость и крест, который они несут, веруя, подобно чеховской Нине Заречной. И есть другие — примеряющие на себя разные житейские роли ради собственной выгоды, но в их «игре» несравнимо меньше искренности и таланта, чем в игре актерской. Это противопоставление особенно ощутимо в последнем монологе об актерах и комедиантах, который произносит Несчастливцев, обращаясь к Гурмыжской и ее гостям. Солирующая роль, отведенная в спектакле Счастливцеву и Несчастливцеву, подчеркивается и несколько театрально-эффектным финалом, когда актеры, с гордым достоинством покидающие царство «комедиантов», удаляются в глубь сцены, а им навстречу торжественно опускаются яркие цветные софиты как символ театра, символ подлинного искусства. То, что «Лес» прежде всего спектакль актерский не только по теме, но и по форме постановки, наделяет его теми плюсами и минусами, которые, очевидно, закономерны при подобном подходе. С одной стороны, особая тщательность в разработке характеров, выдвинутых на первый план, придает им дополнительную значимость, с другой — эпизоды, выстроенные как бенефисные мини-спектакли, порой кажутся самодостаточными и излишне превалирующими над остальным действием.

В чеховской «Чайке», появившейся в репертуаре Малого театра несколькими годами раньше (руководитель постановки — Юрий Соломин, режиссер — В. Драгунов), люди театра и литературы выдвинуты на первый план самим драматургом. Правда, создателей спектакля, похоже, занимает на сей раз не столько степень таланта и профессиональной состоятельности того или иного представителя мира искусства, сколько проявление их человеческих качеств в самых обыденных, житейских ситуациях. «Чайка» Малого театра — это спектакль не о «жизни в искусстве», а о жизни людей, которые волею судьбы оказались в мире искусства. Постановка, словно вопреки многочисленным режиссерским изысканиям, выпавшим на долю пьесы, в частности в последние десятилетия, откровенно не претендует на сверхоригинальную концепцию и «новую форму». Тем не менее многие персонажи кажутся достаточно неожиданными, и касается это прежде всего людей театра. И если в «Лесе» отношение к ним романтически-приподнятое, то в «Чайке» — шутливо-ироническое или сочувственное. Так, Треплев — А. Коршунов скромен, тих и мало похож на юного максималиста-фанатика, жаждущего самоутверждения путем отрицания всего и вся, — он слишком хорошо знает плюсы и минусы того театрального мира, в который погружен с детства и в котором он так и не находит своего места. Нашла ли свое призвание Заречная — И. Рахвалова, тоже с уверенностью сказать трудно. Удалось ли провинциальной девочке, прошедшей через унижения и несчастья, избавиться от профессиональной беспомощности и неумелости — как знать. Зато Аркадина — И. Муравьева о таких пустяках, по всей видимости, даже не думает, все ее поведение и манеры выдают в ней актрису водевильную, близкую к провинциальным примадоннам Островского. Когда же штампы, очевидно приобретенные на сцене, она пускает в ход в жизни, то ее откровенный наигрыш выглядит нелепым и смешным. А завоевание Тригорина напоминает сцену из забавного, легкомысленного водевиля.

Тригорин — Юрий Соломин. Еще в годы учебы в Щепкинском училище он был Константином Гавриловичем и играл «не душевное банкротство Треплева, не крах его надежд, а бунтарство человека чистого и наивного в своей любви, одаренного, бескомпромиссного, одержимого — в искусстве», — по словам Р. Островской. «Бунтарство» Тригорина жалковато-забавное и весьма кратковременное. После напористого «штурма», разыгранного Аркадиной и приправленного дикими воплями и суматошной беготней, Тригорин с всклокоченными волосами и кислым выражением лица сидит усталый и усмиренный. Кажется, что он воспринимает подобную сцену как нечто привычно-неизбежное. Да и в монологе о муках творчества и профессиональном долге звучит некая ерническая насмешка над тем высшим предназначением и величием, которые приписывает ему юная восторженная поклонница — Нина Заречная, трепетно просящая автограф у знаменитости. Он и разговаривает с ней поначалу как с наивным ребенком, которому еще неведомы усталость от бессмысленной суеты, неудовлетворенность, разочарование, скрытые за видимым благополучием «прекрасной, светлой, интересной жизни». А в это придуманное Ниной благоденствие известного писателя Тригорин — Соломин не только не верит, он посмеивается над своей славой и над теми высокими словами, которые сам произносит. Его неловкая ирония — своего рода самозащита усталого человека, в котором окружающие хотят видеть нечто иное, чем он является на самом деле. Впрочем, иронический тон в целом свойственен «разговорам о литературе» в постановках «Чайки» последних лет, как и все большее тяготение к комедийности — жанру, обозначенному самим автором.

Психологию творческого человека Юрий Соломин раскрывал и в ролях героев современных. В театре — художник Астахов в «Картине» Д. Гранина — личность незаурядная, глубинная в своем постижении мира и собственной судьбы; кинорежиссер Крымов в «Игре» Ю. Бондарева — человек одаренный, порядочный, хотя и ошибающийся, сомневающийся, но не желающий мириться с ложью, интригами, агрессивным равнодушием окружающих. В фильме же «Мелодия белой ночи», где роль Ильи была написана специально для Соломина, акцент смешался в сторону мелодрамы.

До «Чайки» Юрий Соломин сыграл чеховского Войницкого. Вернее, двух разных Войницких в спектаклях «Леший» (постановка Бориса Морозова) и «Дядя Ваня» (режиссер Сергей Соловьев). В «Лешем» шла «война всех против всех». У каждого был свой повод для страданий, но причина тревожности и неустроенности общая: люди не могли понять, услышать друг друга и были одиноки, нервны, раздражительны. Герой Соломина жил на пределе отчаяния. Казалось, что трагический конец предрешен с самого начала. С первых же сцен он был озлоблен, агрессивен; пытался шутить, но шутка оборачивалась ерничеством, язвительной насмешкой или ворчливой издевкой. Каждую минуту Войницкий готов был взорваться, закричать, как будто без видимой причины, но кричал он от нестерпимой внутренней боли и безнадежной тоски. Даже о своей любви Егор Петрович говорил Елене зажато и скупо, ее отказ все же обострял его муку, ожесточение и подавленность. Где-то в глубине души он все-таки еще жил миражами, но мираж исчез.

Если вначале в Войницком — Соломине была хоть какая-то жизненная энергия, пусть проявлявшаяся в нервозных нападках на окружающих, то после объяснения с Еленой Андреевной не оставалось и ее. Окончательно сломленный, раздавленный, жалкий, он сидел на авансцене, глядя в пустоту напряженным, невидящим взглядом. Его язвительное ворчание становилось нудным и вялым. Войницкий теперь жил только своей обидой, отгородившись от внешнего мира, словно во сне. «Пробуждали» его напыщенные речи Серебрякова, и они же оказывались последней каплей, переполнившей чашу терпения. Одна обида накладывалась на другую, отчаявшийся Егор Петрович метался от матери к Елене, наталкиваясь на равнодушный, холодный тон. Этот последний взрыв казался даже неестественно громким после столь явной внутренней эмиграции героя. Однако перед своим трагическим уходом он выглядел спокойным и твердым, как человек, нашедший, наконец, долгожданный выход. Фраза, брошенная Серебрякову: «Будешь ты меня помнить!» — уже звучала как выстрел. Но и здесь Войницкий горько ошибался: выстрелы, не убившие Серебрякова, но сразившие его самого, ничего не изменили, и очень скоро о них уже никто не помнил.

В «Дяде Ване» Войницкий — Соломин, напротив, поначалу весел, шутлив, но в его шутках нет ни озлобленности, ни желчи. Иван Петрович «домашнее», мягче, добрее Егора Петровича. Он изначально еще не утратил веры в человеческое тепло и семейный уют. И тем сильнее его разочарование, происходящее на наших глазах. В достаточно дробном, эпизодичном в постановочном отношении спектакле Соломин играет цельно и многомерно. В сравнении с «Лешим» здесь становится ощутимей динамика образа, перепады настроений, стремительные переходы от одного психологического состояния к другому: от веселости, нежности, лиризма к тоске, слезам, отчаянию. «Костя играет, значит, тоскует», — говорят о герое «Чайки». Войницкий — Соломин как будто тоже прячется от тоски, играя на виолончели. Но это лишь затишье перед бурей. Его срыв, болезненный, мучительный прежде всего для него самого, едвали не смертелен. После столь бурного всплеска гнева, обиды, досады дядя Ваня, словно желая укрыться от стыда и отчаяния, натягивает на голову пальто и кричит истерично, горько, безнадежно. А потом вдруг обмякает, зажимается, уходит в себя и замирает, отрешенно уставясь в одну точку. Кажется, что он тоже умер, как и его однофамилец из «Лешего», — охвативший его паралич души и тела неизлечим. В финале во всей его фигуре есть что-то жалкое и безжизненное, он движется и говорит как будто машинально, бессмысленно и обреченно. Все, что ему теперь осталось, — это существовать по инерции в ожидании физического конца.

И сыгранный ранее Федя Протасов в «Живом трупе» Л.Н. Толстого (постановка Виталия Соломина) был человеком, наделенным добротой, нежностью, возвышенной поэтичностью, которые оказались никому не нужны. В нем не было «громкого» бунтарства, скорее мягкий, тихий, но настойчивый протест против вмешательства в его внутренний мир. Интеллигентный, чистый, лиричный и одновременно совестливый, робкий, рефлексующий, он был сродни чеховским героям. Протасов Соломина погибал от накопившейся нестерпимой усталости в борьбе с окружающим холодным равнодушием и собственным безволием. Его какая-то блаженная вера в идеалы, бескомпромиссность, порядочность и доброта были столь чужды реальному миру, что для Федора Протасова оставалось одно — уход, и он сам, казалось, знал об этом изначально.

Такая же «блаженная» тоска по доброте, состраданию, взаимопониманию присуща не только простым смертным, но и царственным особам, также сыгранным Юрием Соломиным. Его царь Федор из спектакля «Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого (постановка Бориса Равенских) столь же мягок, чист, возвышен и раним, так же свято верит в торжество добра и так же горько убеждается в тщетности своих усилий. Наивный мечтатель, искренне жаждущий всеобщего примирения и благоденствия, он, не щадя себя, сражается с эгоизмом и изнемогает в неравной борьбе.

«Для меня и царь Федор, и Николай — прежде всего люди, у которых есть сердце. Они никому не хотели зла, ни на кого не повысили голос, — говорил Юрий Соломин. — Я никогда не думаю о том, что играю царя, я играю человека, с его силой и слабостью, сомнениями и душевной болью». Он сыграл Николая Александровича Романова — уже бывшего императора всероссийского — в самом начале 90-х, когда история расстрела царской семьи еще только выходила из небытия. Несмотря на определенную схематичность и неровность пьесы С. Кузнецова, характер Николая в спектакле «... И Аз воздам» (постановка Бориса Морозова) был реальным и живым вопреки его внешней кажущейся статичности. Последний русский царь в исполнении Соломина был прежде всего мудрым, порядочным, выдержанным человеком, сохраняющим достоинство даже в экстремальных условиях, даже на пороге гибели, в которой он не сомневался. Это врожденное чувство собственного достоинства не позволяло ему опускаться до страха, ненависти к врагам или препирательства с ними. Его ответы были сдержанны, разумны и точны; он так спокойно и твердо держал дистанцию, что преодолеть ее не осмеливался никто. Однако в кругу близких людей Николай Александрович представал совсем иным — нежным, заботливым отцом, верным защитником семьи.

В начале 90-х Юрий Соломин стал министром культуры, а за пару лет до этого был избран художественным руководителем Малого театра. И наверняка эти его «жизненные роли» взаимообразно влияли на роли сценические. Управление театром требует масштабности мышления, постоянной заботы о вещах самых разных — от реконструкции основного здания и практически полной перестройки филиала, формирования репертуара, ориентированного прежде всего на классику, сохранения и пополнения труппы до организации гастролей, фестивалей и поддержания деловых контактов... И в министерство Юрий Соломин пришел с мечтами, в чем-то похожими на мечты его «венценосных» героев: «Я взялся за новое дело не ради звания и должности, не ради денег. Хочется помочь России...» Через несколько месяцев настроение уже иное: «Самое неприятное, когда не выполняются твои поручения, когда предают люди, с которыми работаешь... Кто-то из сотрудников пытался что-то делать, но основная масса инертна. Изменений, на которые я рассчитывал в министерстве, пока не произошло... Что радует? Приятно, когда в двери моего кабинета просовывается чья-то голова и меня начинают благодарить за помощь, что-то все-таки удается сделать...» Но через полтора года после назначения Соломин подает в отставку, и делает это быстро и решительно: получив по дороге на работу сообщение о том, что Министерство культуры сливают с Министерством по туризму, он просто поворачивает машину и в министерстве больше не появляется... И все же Юрий Соломин не считает это время потраченным впустую: «И опыта поднабрался, и с очень интересными людьми познакомился. Рано или поздно министерские впечатления аукнутся в моих ролях...»

Через некоторое время он начал снимать фильм «В начале было слово», в котором сыграл князя Святослава: «Тревожное время — распри, междоусобицы. Князь Святослав, тот самый, что «уронил слово золотое», осудил русских князей, призвал их покончить с враждой, прийти к сплочению».

Это не первый фильм Юрия Соломина, в центре которого крупная историческая личность. Он снял трехсерииную ленту «Берег его жизни», где сам играл доброго и бескорыстного ученого Миклухо-Маклая. В этом его герое были общие черты с сыгранным ранее выдающимся русским путешественником Арсеньевым в фильме Акиры Куросавы «Дерсу Узала» — то же подвижничество, та же преданность своему делу. И те же поиски своего пути, как и у энтузиаста народной музыки, основателя первого русского народного хора Митрофана Пятницкого в картине «Певучая Россия». Всех их объединяет фанатично возвышенное отношение к цели и смыслу своей жизни, и в этом заключен их повседневно-будничный и одновременно романтический героизм.

В театре Юрий Соломин сыграл и романтического героя прошлого — Сирано де Бержерака в спектакле по одноименной пьесе Э. Ростана (постановка Рачи Капланяна). Сам актер считает Сирано одной из лучших своих ролей. Работа над этим образом началась еще на репетициях со студентами Щепкинского училища, где Юрий Соломин вместе с женой Ольгой выпустил уже немало актерских курсов. Романтический борец за честь и достоинство Сирано в спектакле Малого был реален и человечен. В нем не было излишнего пафоса и театральной бравады. Этот Сирано жалел даже своих противников. В философе и поэте де Бержераке действительно соединились многие черты, присущие разным героям Соломина: мудрость и бескомпромиссность, лиризм и готовность отстаивать свои принципы, человеческая слабость и стойкость, безоглядная жертвенность, благородство и беззащитность перед предательством, искренность и чувство собственного достоинства.

Для недавней своей режиссерской работы Юрий Соломин снова выбрал произведение писателя-романтика Ф. Шиллера — «Коварство и любовь». Еще одна история о добре и зле, благородстве и подлости, предательстве и верности долгу — как в большой политике, так и в личных человеческих отношениях. Как и в прежних своих постановках, Соломин-режиссер делает акцент на актерских работах, на подробном исследовании характеров и взаимоотношений, не переставляя акцентов и не препарируя пьесу до неузнаваемости. Он и в роли художественного руководителя театра твердо оберегает старейшую сцену от авангардистских изысков: «Я же не возражаю — ставьте, как хотите, измывайтесь над Гоголем, Островским, Чеховым. Но в Малом театре этого не будет!»

Свои жизненные позиции Юрий Соломин словно проверяет сценой: «Я не имею права на поступки, которые бы дискредитировали моих героев». Сам себя считает человеком хоть и взрывным, обидчивым, но не злопамятным, не мстительным. В друзьях ценит преданность и искренность, не приемлет предательства. О делах семейных распространяться не любит: «Мой дом — моя крепость». А в этой крепости вместе с домочадцами прекрасно уживаются многочисленные собаки и кошки, подобранные на улице. По натуре — скорее оптимист: «Даже когда бываю недоволен или резко критикую, делаю это с азартом. А если я а