Новости

ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ

Очерк Елены Губайдуллиной из книги «Звезды Малого театра». М., 2002.

Актерская биография Глеба Подгородинского началась недавно. Как и все молодые актеры Малого, он занят и в массовках, и в эпизодах, много и с удовольствием играет в детских спектаклях. Но уже сыграны роли, которые принято называть «этапными». Роли-символы — Алеша Карамазов, Раскольников. И роль, о которой невозможно сказать «сыграна»: Чацкий в грибоедовском «Горе от ума» в постановке Сергея Женовача. На вопрос, понимает ли он Чацкого, Глеб отвечает: «Дай Бог, чтобы до конца не понять, а то будет совсем неинтересно играть». Роли с вопросительным знаком — любимые роли Подгородинского. Актер считает, что в работе обязательно необходимо сопротивление, преодоление материала. «Если роли идут плавно, то они так же плавно и проходят».
Театроведы любят «укладывать» актерское творчество в прокрустово ложе единой темы. И сейчас, когда Подгородинский играет Чацкого, все его предыдущие работы кажутся подготовкой к этой роли.
Глеб Подгородинский в буквальном смысле ворвался на сцену Малого театра. Пылкий, порывистый Леон в спектакле Бориса Морозова «Преступная мать, или Второй Тартюф» Бомарше стал его первой серьезной ролью. «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный» искренне верил в справедливое устройство мира, а плутоватая действительность подсовывала ему весьма неожиданные сюрпризы. Отстаивая свое, Леон не останавливался ни перед чем. Смело прыгал из высокого окна, бился на шпагах... Но обстоятельства оказывались сильнее принципов. Коварное известие — словно гром среди ясного неба. Горячо возлюбленная Флорестина — родная сестра... Но в результате комедийных перипетий все вставало на свои места, подлая ложь разоблачалась, а Леон — сын Розины и Керубино, женился-таки на своей драгоценной Флорестине. Постановка подчеркивала сходство Леона с молодым Керубино из «Свадьбы Фигаро». Обаяние, резвость, вполне простительные мальчишеские обидчивость и вспыльчивость... Быть может, таким мог быть и юный Чацкий из воображаемой предыстории к грибоедовской пьесе.
Параллельно с ролью Леона Глеб Подгородинский работал над Алешей Карамазовым в антрепризном спектакле Валерия Саркисова «Братья Карамазовы. Завтра суд». Алеша, по признанию актера, по-человечески ему гораздо ближе, чем Леон. И роли и спектакли были во всем противоположны. В композиции по Достоевскому — постановочная аскеза, статичность, почти радиотеатр, медленное погружение в роман, философское осмысление текста. В комедии Бомарше — буйство театра, стремительность интриги, уверенная юношеская грация и азарт. Но как и Леона, Алешу Карамазова беспокоила уродливость бытия. Отрок со стоическим терпением наблюдал за происходящим, но сам жил в придуманном, идеальном мире. Непоколебимая вера в христианские истины, в вечные гуманистические идеалы — во всепобеждающие добро и любовь — помогала избежать мучительных сомнений, одолевавших брата Ивана. Алеша Карамазов находил силы в смирении и полагал, что для спасения человечества нужно совсем немного — только бы все чтили дорогие для него заповеди, «жизнь полюбили прежде логики» и почаще вспоминали детство — ведь «прекрасное, светлое воспоминание, вынесенное еще из детства, — может, лучшее воспитание и есть». Спокойный, застенчивый, углубленный в себя Алеша ничем не напоминал взрывчатого и подвижного Леона. Один герой был человеком мысли, другой — человеком действия. Но и того и другого отличали юношеский максимализм и чистосердечная принципиальность. И вряд ли бы получились роли, не обладай актер качествами, незаменимыми и для Чацкого. Искренностью и естественной наивностью.
В гримерке над зеркалом Глеба Подгородинского висит портрет Достоевского. Актер часто перечитывает произведения любимого писателя, мечтает снова встретиться в работе с его героями. Кроме Алеши Карамазова, была еще
роль Раскольникова. Но постановка Владимира Драгунова дошла только до генерального прогона. По словам актера, спектакль отличался от привычной эстетики Малого театра.
— Было слишком много резкой нервности, надрыва, но роль была очень интересная. Конечно, жаль, что она просуществовала совсем немного.
Страдальцев Достоевского немного напоминает и царевич Федор из «Царя Иоанна Грозного» (трагедия Алексея Толстого идет в Малом театре в постановке Владимира Драгунова). Слабый, маленький человек совсем не готов к высокой миссии, предназначенной ему с рождения. Суетливая, боязливая пластика говорит только об одном — «оставили бы меня поскорее в покое, никакой я не царь и править никогда не буду».
Глебу Подгородинскому интересны и трагедийный надлом, и душевные смятения героев. Но все же в даровании актера преобладают ясные, солнечные краски. Его неунывающий Грунцов в «Трудовом хлебе» А.Н. Островского (постановка Александра Коршунова) настолько уверен в счастливом исходе событий, что к финалу все происходит словно бы по его хотению. Подгородинский играет точно по Островскому, пренебрегая лишь одной ремаркой о бедном учителе Грунцове — «в жестах развязен». Благородство манер и интеллигентность облика актера исключают малейшие намеки на развязность. Русская классика — его несомненное призвание.
Легко и весело разыгрывает Глеб Подгородинский моноспектакль по поэме А.С. Пушкина «Руслан и Людмила». Эту работу актер подготовил самостоятельно. Режиссер Ника Косенкова подключилась лишь на завершающем этапе, но ее советы оказались неоценимыми. Труднее всего было найти верную форму. От чьего лица читается «Руслан и Людмила»? Пробовали исполнять даже от лица современной молодежи. Как будто какому-нибудь металлисту или рокеру задали в школе выучить пушкинскую поэму. Но этот вариант не прошел. Тогда Косенкова предложила — пусть это будет друг Пушкина, который попросил у поэта разрешения почитать «Руслана» в светском литературном собрании. Придумка оказалась захватывающей — поэму читает не чтец, не профессионал, а простой любитель. Отпала необходимость в строгих правилах и игровые возможности сразу расширились.
Впервые «Руслана и Людмилу» актер исполнил на пушкинском фестивале в Пскове. Режиссер Галина Самойлова, готовившая репортаж для канала «Культура», сняла выступление Глеба целиком. Получился телевизионный фильм «Руслан и Людмила», к юбилею поэта удостоенный премии как лучшая телеработа по произведениям Пушкина.
Следишь за цепочкой легких и азартных актерских перевоплощений и не веришь, что пушкинский моноспектакль у Глеба Подгородинского не получался довольно долго. Исполнение поэмы видится непринужденной импровизацией. Актер по-детски интригует зрителя сказочным сюжетом, удивляет и удивляется диковинным чудесам и в то же время добродушно подтрунивает то над томной красавицей Людмилой, то над бесстрашным силачом Русланом, то над жалким Черномором, то над «арапов длинным рядом»... Исполнитель и верит в сказку, и смеется над ней, парадоксально сочетая искренность и иронию. В многочисленных перевоплощениях помогает пластика. Движения каждой сцены точно выверены. Налетающая буря заставляет метаться в беспокойных прыжках, церемониальный восточный танец изображает свиту Черномора, мягкие повороты головы — изящную Людмилу, сокрушающуюся о потерянной светлице, а напряженная воинственная схватка — удаль Руслана.
— В работе над пластикой спектакля мне очень помог Владимир Андреевич Тейдер — педагог по танцу Щепкинского училища, заведующий кафедрой пластического воспитания, — рассказывает актер, — причем никаких особых движений в спектакле нет. Но важна манера держаться, важен каждый поворот головы. Тщательно работали над посадкой. Казалось бы, что может быть элементарнее — просто сесть. А это оказалось не так-то просто.'
Глеб признается, что танец был одним из его любимых предметов во время учебы. И в каждой роли актер придает важное значение пластике.
— В репертуаре Малого театра в основном классическая драматургия, и мои герои, люди прошлых веков, не могут двигаться так, как мы сейчас ходим или бегаем. В нашем училище занимаются только классическим танцем. Были и современные танцы, и отдельные движенческие дисциплины, но они не закрепились так, как в ГИТИСе или в Щукинском. Все же пластическая подготовка у нас очень хорошая, ведь классика — основа основ. Она и дисциплинирует, и осанку вырабатывает особую. Традиции идут еще из прошлых веков — раньше Императорское театральное училище готовило и драматических, и балетных артистов. Долгое время по соседству с нами располагалась школа Большого театра. Теперь сосед нашего училища — балетмейстерский факультет РАТИ.
Вообще в Щепкинском училище царит особый дух, сохранившийся со старых времен. И воспитание не скажу чтобы уж очень строгое, но идет с тех веков, оттуда. И в театре и школе это есть. На студентов влияет все — даже то, что училище обособлено, у нас свой закрытый дворик, не говоря уже о памятнике Щепкину. И конечно — учебный материал, русская драматургия, консервативность в хорошем смысле слова. И педагоги. Я очень рад, что оказался именно в Щепкинском, благодарен руководителю нашего курса Владимиру Алексеевичу Сафронову, он мне чрезвычайно много дал — и профессионально, и по-человечески. Ведь я поступил совсем молодым, еще несформировавшимся, сразу после школы. Учеба проходила плавно. Мощных перепадов не было, в прорубь нас не бросали. Хотя на курсе, как и в театре, было все — и моменты жуткого разочарования, вплоть до того, что хотелось менять профессию. Многое не получалось, не сразу складывались взаимоотношения с коллегами. Но трудности оказались преодолимы. Училище — своеобразная модель театра. И молодой артист приходит в труппу уже подкованным.
Глеб Подгородинский считает, что его поколению повезло. Шанс проявить себя дают в театре каждому молодому актеру. А актеры старшего и среднего поколения — настоящее блистательное созвездие — тактично направляют, помогают советами. Хотя случаются и казусы. Подгородинский вспоминает, что во время работы над Чацким советов было так много, что приходилось даже скрываться.
— Каждый считал своим долгом помочь. Ведь «Горе от ума» ставилось в Малом неоднократно, многие артисты прошли через эту пьесу, все всё знают. Давление мнений было совершенно жутким. Звонили и говорили: «Глеб, никого не слушай, а делай только так, как я тебе скажу. Просто заруби себе на носу». Конечно, были и хорошие советы, но много и бестолковых. А режиссер спектакля Сергей Же- новач направлял совершенно незаметно, как бы исподволь. Общеизвестно, что самое замечательное в театре, когда артист не замечает и не знает, когда режиссер ему помогает. У Женовача именно так. Даже не помню, были ли какие- нибудь мощные прорывы, решали ли мы концептуальные задачи? Нет, Сергей Васильевич шел только от природы артиста. А Юрий Соломин, играющий Фамусова, совсем не давил на меня своим авторитетом. Юрий Мефодьевич, и как опытный артист, и как чрезвычайно опытный педагог, понимал, какая сложная роль — Чацкий, и совершенно не мешал. В периоды, когда что-то не получалось, он знал, что никто, кроме режиссера, не нужен, и совершенно не вмешивался в творческий процесс. А помогал только как партнер. Так, он добивался, чтобы мой Чацкий разозлился на его Фамусова, и даже пытался вывести меня из себя. Но передо мной все равно стояла психологическая преграда — все-таки Юрий Мефодьевич худрук.
Я долго не мог найти характер Чацкого. И его независимость, жесткость, резкость усилились лишь через несколько месяцев после премьеры. Репетируя «Горе от ума», мы совсем не думали о традициях. Хотя я просмотрел много материалов. Но скорее для того, чтобы от всего отказаться. Раньше играли по-резонерски. А мы сделали свою историю. Очень личностную. Как будто бы все происходит именно с нами.
Глеб Подгородинский — один из самых молодых Чацких за всю историю Малого театра — играет драму любви. Его Чацкий появляется в доме Фамусова, восторженно ребячась, театрально склоняясь у ног Софьи. Чацкий — самоуверенный победитель и не желает сдавать свои позиции слишком скоро. Но горе от ума случается во многом оттого, что у этого Чацкого «ум с сердцем не в ладу». Все смешалось. Родной дом оказался чужим. И Фамусову все труднее скрывать снобистское презрение, хотя нет-нет да и пожурит старик неразумного мальчишку совсем по-отечески.
Уязвленное самолюбие подзадоривает. Чацкий сыплет колкостями то вдохновенно и азартно, то проборматывает свои остроты как бы между прочим. Но не столько осуждая московские нравы, сколько стремясь привлечь своей смелостью внимание Софьи. Окончательное прозрение настолько страшно, что, кажется, почва уплывает из-под ног. Сломленный, «как в воду опущенный», Чацкий в буквальном смысле выталкивается из фамусовского дома. Подвижные щиты декораций, заменяющие стены, неумолимо сужают пространство. Финальный монолог звучит сквозь слезы. Грибоедовские слова запаздывают за музыкальными фразами «Разлуки» Глинки. Не в силах побороть недоумение, Чацкий пытается осмыслить происшедшее. «Мечтанья с глаз долой — и спала пелена...» — подхватывается протяжными вздохами флейты. Глинкинская музыка саднит душу ностальгическими воспоминаниями. Ведь еще совсем недавно все было так хорошо...
Глеб рассказывает, что однажды после спектакля «Горе от ума» к нему подошел школьник и спросил: «Почему же Чацкий не кричал — «Карету мне, карету!»? Надо было кричать, нас так учили».
Смешной вопрос, но зритель-то не только придирчивый, но и внимательный. Мы не «переламываем» трудный зал, публика с самого начала идет за нами. Ведь в спектакле у каждого своя правда — и у Чацкого, и у Софьи, и у Фамусова, и у Молчалина. Позиция Молчалина — абсолютно нормальная. Сейчас таких Молчалиных большинство. Без молчалинских качеств карьеры не сделаешь. А как же сегодня без карьеры? И это абсолютно нормально. И Чацкие не умерли. Такая ситуация могла бы возникнуть в любое время. Кто знает, как себя поведешь? Некоторые Чацкие пошумят-пошумят, а потом даже извинятся. Но мой герой своим принципам не изменит. Пытается раскрыть всем глаза, восприятие его обостренно. И все из-за любви к Софье. Он любил ее всю жизнь. И вдруг — предательство со всех сторон. Более тяжелую травму трудно представить. Конечно, из этой истории он выходит совсем другим.
Чацкий мне близок. Или я его сделал близким. Поначалу роль не шла. Получалась сцена, другая, третья. А в целом охватить было трудно. Буксовал-буксовал на одном месте, и вдруг стало получаться. Так бывает довольно часто, и объяснить тайны творческого процесса довольно трудно. Может выглянуть солнышко. Можно встретить старого товарища и просто поболтать. А как-то в Институте нефти и газа, где я веду драматический кружок, ко мне подошла одна студентка и сказала много доброго о моем Чацком. Что именно, уже не помню. Совсем простые слова, но главное, как она их сказала. Вот что дает силы. Понимаешь, что работаешь не зря.
У Глеба Подгородинского множество замыслов — новые роли в Малом, постановки в Институте нефти и газа и в консерватории, где он преподает актерское мастерство вокалистам. Задуман и самостоятельный спектакль по «Гаргантюа и Пантагрюэлю» Франсуа Рабле. «Должно быть не только дуракаваляние, но и грусть. Смех сквозь слезы», — обещает актер. После роли Чацкого по-другому играть, наверное, невозможно.