Новости

ПОЛПРОЦЕНТА НА ЖИЗНЬ

Фотосессия Михаила Никитина

Василий Бочкарев – знаменитый московский артист. Играет главные роли в родном Малом театре, сотрудничает с театром «Школа современной пьесы», снимается в кино. В спектакле по Островскому «Правда — хорошо, а счастье лучше», который Малый театр привозил в Петрозаводск, сыграл роль отставного унтер-офицера Силы Ерофеича Грознова. Его выход встречали аплодисментами.

С народным артистом РФ, лауреатом серьезных театральных премий мы разговариваем об ощущениях, которые испытывает актер во время работы, о традициях, неожиданных моментах и чувстве ответственности за всех.

— Слышала, что первый раз вы вышли на сцену в роли Чарльза Дарвина. Это было еще в школе. Насколько я знаю, сейчас ваши взгляды на происхождение видов здорово отличаются от дарвиновских, поскольку вы по-настоящему верующий человек. Это такая улыбка судьбы была?

— Это была простая история! Выводить из нее какие-то предчувствия не стоит. Я сыграл Дарвина только для того, чтобы не остаться на второй год в школе – вот и все. А верующим человеком я был всегда, с самого детства.

— Вы заканчивали театральное училище в такое прекрасное время, когда свои театры были у великих режиссеров — Любимова, Товстоногова, Эфроса… Сложно было выбрать свое направление?

— Действительно, было много интересных режиссеров: и Гончаров, и Равенских, и Львов-Анохин, и Охлопков, и Товстоногов, и Любимов, и Эфрос. Каждый из них был яркой индивидуальностью, у каждого был свой подход к профессии. Конечно, выбор был. Но как-то судьба сложилась, что Андрей Гончаров, которого я очень люблю, пришел сам в училище и выбрал меня. Просто пришел и сказал: «А где Бочкарев?» И я был этим куплен.

— Он где-то вас видел?

— Думаю, ему просто кто-то сказал про меня. Ему нужен был герой, вероятно, такого плана.

— Какого плана?

— Ну, социального.

— Дальше у вас была возможность выбирать самому?

— Нет, я этим никогда не занимался. Я также не понимаю, что значит мечтать о какой-то роли, к ней всю жизнь готовиться… Это, по-моему, глупо. Я верю в судьбу: приходит роль – значит, так надо, нет – значит, не твое. Эти встречи прелестны своей неожиданностью.

— Когда приходится делать серьезный выбор, на что вы полагаетесь?

— Какой выбор? Ролей? Сценариев? Партий? Жен? Я никогда не был коммунистом, я верю в Бога. Когда возникает сложная ситуация, иду к иконе Казанской Божией Матери, встаю на колени и молюсь. У меня такой вот выбор.

— Похоже на миф…

— Я не сочиняю мифов. Это реальность моя личная.

— Еще на миф похожа история про то, как вы в Загорск ездили просить прощения у Бориса Годунова перед спектаклем «Царь Борис» за то, что в пьесе есть убийство.

— Это реальная история. Я всегда перед спектаклем прошу прощения и ставлю свечку за Бориса Федоровича. Если я играю историческое лицо, то поневоле вторгаюсь в область, связанную с обстоятельствами личной жизни этого человека. Это опасно, я так считаю.

— Но это же принцип театра!

— Что значит, принцип театра? Если бы это было выдуманное лицо – другое дело. Тогда это был бы плод фантазии автора, а здесь написано – Борис Федорович Годунов, великий царь.

— А как же Пушкин, например, писал про Сальери, основываясь на легенде?

— А мы про другое говорим.

— Пушкин же не пошел просить прощения у Сальери!

— Вы уверены? И чем он кончил? Голубушка моя! Думайте, что вы говорите! Понимаете, дело все в том, что за все надо платить. Мы же не знаем, может, Пушкин несколько ночей стоял на коленях… А если не просил прощения, значит, за это поплатился! Все накапливается, дорогая моя! Я в это верю. Точнее, я это знаю. У меня сейчас лежит фотография царской семьи. Каждое утро молюсь, прошу прощения за наше общее преступление. Мы же все причастны к предательству!

— То есть если вы берете пьесу, где есть персонаж, некогда существовавший, то вы…

— На Руси раньше как было? Вот стоит береза. Подходит человек с топором и, прежде чем срубить дерево, просит у него прощения. Другие были понятия души, духа. Все в мире связано! Что с нами сделали? Нас взяли и раскололи, и разбросали, и каждый сам по себе живет. Вот Петрозаводск. Хозяина нету? Нету. Дороги плохие, дома обшарпанные… Недавно мы были в Белгороде. Там все в порядке. А почему? Потому что там святой есть, Иоасаф Белгородский. А тут я смотрю на церковь Успения Богородицы – американцы деньги дают на восстановление, а наши – ни хрена! Памятник! Загородку почините! Тьфу!

— Когда вы играли в Мольере, общались с ним?

— Для меня есть понятие внутренней жизни персонажа, а есть история, которая для меня не менее важна. История жизни вокруг. Если Мольер – то грех не поехать в Париж и поклониться. Почувствовать, что причастен к связям. И сразу открываются огромные ворота, взгляд другой становится на многое. Ты не один.

— Это со всеми авторами у вас происходит?

— В этом заключается профессия.

— Каким традициям театральной школы вы остались верны?

— В старом театре была прекрасная традиция от руки переписывать роли. Сейчас у меня студенты – все с ноутбуками. Их трудно убедить писать роли от руки. А здесь важен момент движения руки, которая откликается на то, что я думаю. Слово, каждая буква имеет свой звук. Это – принадлежность к нашей стае, нашему роду, нации. И каждое слово имеет свой цвет, оттенок, запах. Возникает букет, который тебя или задавит, или поможет. Такую книжечку с переписанной ролью я видел у Чулпан Хаматовой, которая играла Анну Франк в дипломном спектакле.

— Как вы относитесь к современной режиссуре?

— Я мечтаю работать с молодыми режиссерами. Любому мастеру полезно работать с молодыми.

— Нет ощущения, что молодые портят классику?

— Во время работы я и поправлю. И он будет портить так, как нужно.

— Было время, когда вы играли у Анатолия Васильева в «Школе драматического искусства». В знаменитом спектакле «Серсо» у вас была хорошая роль. Вы следите за судьбой этого режиссера? Он остался вам близок?

— Я его очень люблю. Считаю, что он гений, что и говорить. Толя Васильев – это наш театральный Колумб. Я все проверяю через него – а как бы он посмотрел. Для меня это дорого.

— Интересно было с ним работать?

— Понятно, что интересно. Но и безумно сложно. Его работа – это в чистом виде служение театру, он делает акцент не на зрителя, а на психологию происходящего. Это практически научное исследование. Это непросто. Надо обладать устойчивостью своей психики. Вообще актерство – профессия самоубийц. В театре идет процесс вытеснения своей личности… Николай Анненков, наш великий актер, говорил, что у него 5% только и есть на жизнь, остальное – театр. А у Васильева нужно отдавать 99, 9%. И в какой-то момент человеческая личность начинает бунтовать.

— Поэтому вы отказались от работы у него?

— Нет, не поэтому. Я понял, что я ему не очень нужен. Артисту необходимо чувствовать свою надобность. А я никогда не напоминал о себе. У всех актеров судьба по-разному складывается в театре. Я всегда тяготел к тому, чтобы быть в ансамбле. Судьба так распорядилась, что я не имею такой популярности, как другие артисты. Вроде бы я тоже снимался… Но, с другой стороны, у меня было преимущество – ложиться краской в общее дело, в целую картинку. Когда Даниэль Ольбрыхский пришел на спектакль к Ежи Гротовскому, тот его не пустил. Присутствие такого Алена Делона помешало бы атмосфере в зале. То же самое и на сцене. Я люблю со звездами играть, но когда мы работаем «Дети солнца», то все внимание переключается не на индивидуальные выходы, а сосредотачивается на атмосфере. Этот спектакль не запланирован. В нем есть жесткая структура и при этом возможность внутренней импровизации.

— Импровизация – это подготовленная вещь или чистый полет?

— Я готов ко встрече с неожиданным. Это может быть только на радостном чувстве. Наш театральный бог Михаил Чехов говорил: «Я смотрю в зрительный зал и уже люблю его». Эта любовь дает возможность немножко гарцевать в роли и отпускать себя. Нюанс сегодняшнего мига может быть не запланирован. Это живое – оно самое ценное в театре.

— Бывали неожиданные моменты в спектаклях?

— Неожиданный партнер появился у нас в Ленинграде, когда мы играли «Маленького принца». Я играл летчика, а Леонид Сатановский — ученого, который говорил, что у него на планете живет старая крыса. Он рассказывает, а я смотрю, что именно в этот момент по порталу идет крыса. Медленно. Перед самым носом у зрителя. И никто из публики не верещит. Крыса по-деловому прошла и скрылась. Зрители решили, видимо, что это такой фокус. Заготовленный фокус был у нас в «Вассе Железновой». По ходу действия я подходил к стене и неожиданно для всех вынимал голубя. Однажды голубь перевернулся, и мне, чтобы его эффектно достать, пришлось бы сломать ему лапку. Тогда я просто отпустил его. Он пролетел над зрительным залом очень низко и сел снова мне на руку. Фантастика!

— Случается, что зрители помогают во время действия?

— Как-то в городе Сочи мы играли «Записки русского путешественника». Это свободный по форме спектакль, в принципе, предполагающий общение с публикой. Иногда общение складывалось стихийно. По тексту я говорил: «Меня обокрали!» И вдруг из зала раздалось: «О, и меня тоже!» Я говорю: «Да? Ну, рассказывай!» И он стал рассказывать. Зал даже возмутился: «Может, мы все сейчас будем рассказывать?» А в другой раз на реплику «Меня обокрали» какая-то бабка в зале кинула клич: «Товарищи, давайте соберем для артиста деньги!»… «Давайте, — говорю — собирайте!»

— Хорошо чувствуете публику?

— В спектакле «Дни Турбиных» я вторым составом играл Лариосика. А вообще его играл Евгений Павлович Леонов. Однажды у него проблемы возникли со здоровьем прямо на спектакле. Он два акта сыграл, а в третьем выйти не смог. И выпустили меня. Открывается занавес, я выхожу и чувствую, как у меня начинает гореть щека. Прямо ожог какой-то. Потому что открылся занавес, и все уставились в одно место – на меня: «Кто это?» Одним взглядом все 700 человек. Вот это был посыл!

— Наши зрители вам понравились?

— Очень! Зритель потрясающий!

— Что в нем потрясающего?

— Я вам скажу: у вас в театр ходит зритель, жадный до впечатлений. Я чувствую, как он соскучился по хорошей пьесе, как ему хочется размыслить… А самое главное – он открытый и сердечный. Просто прекрасный.

Анна Гриневич В журналистике больше 10 лет. Сотрудничала практически со всеми республиканскими и городскими изданиями. Автор материалов на социальные, культурные темы, яркий колумнист. Увлекается кино и театром. Автор книги «История театра нашего детства», вышедшей в 2007 году. За интервью с актрисой Еленой Бычковой получила высшее признание журналистского сообщества Карелии: стала лауреатом Союза Журналистов РК 2011 года. В настоящее время работает заместителем главного редактора газеты «Мой Петрозаводск».

Михаил Никитин Профессиональный студийный фотограф. Признанный в городе мастер психологического портрета. Специалист в области истории фотографии и знаток современного фотоискусства. Экспериментатор. Сейчас ему интересно снимать на среднеформатную пленку и самостоятельно ее проявлять, как это делали фотографы в прежние времена. Педагог, директор фотошколы «Studio 17».

Анна Гриневич,
Михаил Никитин

Интернет-журнал «Республика Карелия», 18 Мая 2012 года