Новости
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В МАЛОМ ТЕАТРЕ КЛАССИКУ НЕ ПЕРЕДЕЛЫВАЮТ»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В МАЛОМ ТЕАТРЕ КЛАССИКУ НЕ ПЕРЕДЕЛЫВАЮТ»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В МАЛОМ ТЕАТРЕ КЛАССИКУ НЕ ПЕРЕДЕЛЫВАЮТ»
Однажды мне пришлось выбираться из переполненного зала, игнорируя недовольные взгляды зрителей: Юрий Соломин в окружении журналистов покидал церемонию открытия 6-го кинофестиваля «Русское зарубежье» под громкие аплодисменты. Время поджимало, плотное кольцо репортёров наконец-таки выпустило знаменитость, и мне удалось вручить худруку Малого театра свои публикации о недавних обменных гастролях с Курским драматическим. Внимательный взгляд его потеплел, последовала удивительно радушная улыбка, и мы договорились об интервью, которое перешло в чаепитие и беседу.
Театр, музыка
и «русский дух»
– С апреля Малый театр начинает работать в гастрольном ритме, и зрители других городов увидят «Последнюю жертву» Островского и «Тайны Мадридского двора» – спектакль, который в Москве пользуется большим успехом. Ведь мы играем на гастролях не в обрезанном – «выездном» варианте, а в такой же точности, как и на своей сцене. Я сам родом из провинции, из Читы. Помню город 50-х годов сплошь из домов-срубов, и то, как все мы ждали гастролей. Это было событием. Каждое лето приезжала к нам Иркутская оперетта, лучшая оперетта страны того времени! Я тогда был совсем мальчишкой, а вот до сих пор помню трёх знаменитых комиков – Загурского, Маринского и Каширского… Или опера из Улан-Удэ – какое это было потрясение для нас, зрителей!
– Подобным потрясением стал спектакль Малого театра «Горе от ума», где каждый персонаж оказался близок современному зрителю. И Юрия Соломина в роли Фамусова тоже кто-то наверняка запомнил на всю жизнь. Удивительно, что пьесе Грибоедова почти 200 лет, но чувствуется живая русская классика – редкое взаимодействие великой драматургии, первоклассных актёров и зрителя.
– Действительно, за это время изменились общество, отношения, да и само «Горе от ума». Современные зрители как-то по-особому приняли роль Фамусова. Наверное, потому, что речь зашла о семье, о воспитании ребёнка – дочери. В наше время это тоже очень сложно, и не только одинокому мужчине. Я не играю Фамусова обычным подхалимом, хотя можно было бы и так. Но для чего? И если ответить, ради чего Фамусов подхалимничает, то всё становится на свои места. Он может быть любым – высокомерным, вздорным, пятым, десятым, но каков основной стержень его образа? Отвечу: Фамусов озабочен судьбой дочери, и это вылезло сегодня на первый план в решении характера персонажа. Кого выбрать в мужья для Софьи и что она будет делать, если отец умрёт? Кто и как позаботится о ней? Кругом одни прохиндеи! «Подалее» надо «от этих хватов, в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов...» Вот вам и тема. И если играть Грибоедова по-честному, без «фиги в кармане», то остаётся особое послевкусие от прочтения пьесы. Мне, например, никогда не нравился Чацкий. Я всегда думал: да что он ко всем цепляется, вяжется: «Старух зловещих, стариков дряхлеющих… Вон из Москвы! сюда я больше не ездок!..» А если сказать всё это с улыбкой, иронией, то подковырки Чацкого приобретают совсем другой оттенок. Ведь Грибоедов, будучи аристократом, дипломатом, мог очень точно подцепить, поддеть, но как автор был не злой, а честный. Мы не переделываем классику, это невозможно. Стараемся понять, что написал автор, и найти новое решение. В этом – вся суть, а не в том, чтобы сотворить оригинальный капустник.
– Вы допускаете интересные трактовки классических произведений, например, в музыке?
– Вот я люблю джаз. Люблю и классическую музыку. Но представьте, если играть на джазовом инструменте – саксофоне, например, «Танец маленьких лебедей» Чайковского? Не будет ни Чайковского, ни джаза. И музыки не будет! Будет просто хохма… Музыку Чайковского, Римского-Корсакова, Глинки переделать невозможно, и я так же против того, чтобы перелицовывать великую драматургию. Почему весь мир чтит науку Станиславского? Потому что русская театральная школа с глубиной. А с глубиной, потому что мы играем таких авторов, я имею в виду мировую классику. Например, наши постановки идут по 20 лет. И некоторые нас за это критикуют. Есть, конечно, старые спектакли, как, например, «Свои люди – сочтёмся!» в филиале Малого театра: уже декорации износились и костюмы сшили по второму разу, но посещаемость 90–80–75 процентов от наполняемости зрительного зала. Как можно убирать такой спектакль из репертуара? Жалко. Это же настоящее произведение искусства. Вот однажды собрался я посмотреть нашумевший спектакль, который «Золотую маску» получил и многие другие театральные награды, да всё как-то было некогда. А когда выкроил время, оказалось, что «такой сильный» спектакль уже снят с афиши – не идёт. Я так хохотал! После этого уже не хожу на все эти нашумевшие постановки. А вот у нас уже 25 лет идёт «Недоросль» Фонвизина с огромными монологами, без всяких трактовок и адаптаций! Приходят дети и слушают текст, и впитывают… Недаром Островский говорил: «Без театра нет нации», и он абсолютно прав.
– В мемуарах и воспоминаниях начала ХХ века Малый театр упоминается современниками как «редкий островок с исконным московским отпечатком» в отношениях и манере общения, интерьерах и речи... Таковым театр остаётся и по сей день, имея нынче официальный статус национального достояния России. Здесь действительно витает особая атмосфера, некий «русский дух». Это заслуга корифеев Малого театра или многих и многих поколений зрителей?
– Прежде всего это заслуга тех авторов, которые идут у нас. Грибоедов и Пушкин, Островский и Чехов, Толстой и Мольер. Я с 1988 года художественный руководитель театра, и мы ставим только классику, кроме одной постановки, хотя Солженицын сегодня тоже классика. Когда писатель в начале 90-х годов вернулся в Россию, мы уже готовили к постановке в честь 50-летия Великой Победы его пьесу «Пир победителей». Помню, что при прочтении нас очень тронуло, как один герой Солженицына – солдат – мечтал побывать в Москве и сходить в Малый театр. И мы поставили эту пьесу, которая имела успех. Автор присутствовал на премьере и, кажется, тоже был, в свою очередь, растроган.
КОРОЛЕВСКОЕ ЧАЕПИТИЕ
Из пурпурно-бархатного зрительного зала через картинную галерею директорского фойе мы перешли в кабинет Юрия Соломина. «Старомосковская тишина»: щебет певчей птички из дальнего угла большой комнаты и мерный ход старинных часов. Мы расположились у большого круглого стола за чаем, и мой взгляд остановился на улыбке королевы Англии Елизаветы II. На стене висела её большая фотография с автографом.
– Столы, стулья, диваны, на которых мы с вами сидим, это всё – XIX век.
– А мы так просто здесь чай пьём?!
– Ну, не так просто – с пирожками… Двадцать пять лет назад специалист, который реставрировал эту старинную мебель, сказал, что мебель живёт тогда, когда используется по назначению. Хотя, казалось бы, после реставрации надо было, как в музеях делают для большей сохранности, повесить верёвочки на диванах, но у нас всё настоящее и должно остаться таковым после ремонта.
– Не по этой ли причине королева Англии посетила Малый театр?
– Да, она действительно в 1994 году была в России несколько дней с единственным визитом. И для встречи с дипломатическим корпусом выбрала именно Малый театр. Когда мы провожали делегацию, то я вручил Её Величеству палехскую шкатулку ручной работы с изображением Малого театра. Она посмотрела, улыбнулась, сказала: thank you. Вот и всё. За ней шла целая кавалькада королевской свиты, и один старикашечка из третьего ряда свиты, видимо из русских эмигрантов, остановил меня за руку и спросил: «Откуда вы узнали, что Её Величество коллекционирует шкатулки?!» Я ответил: «Да мы просто хотели что-то подарить на память о России и Малом театре». Он говорит мне: «Вы попали в точку!» Через две недели Елизавета II прислала для меня вот эту фотографию с автографом. А ведь она могла забыть о такой малости. Они ведь, королевы, оказывается, всего один раз выезжают с визитом в какую-нибудь страну.
– Если вернуться к самому началу творческого пути, кто для вас был особым примером?
– Вера Николаевна Пашенная, мой педагог в Щепкинском училище при Малом театре. Она мне очень помогла не только в профессиональном становлении, но и в жизни. Пашенная помогла мне, как в своё время и ей помог Александр Павлович Ленский, – выдающийся актёр, режиссёр и педагог. Вот в кабинете у меня висят два их портрета. Ленский воспитал знаменитую плеяду учеников, как затем и Пашенная. Эти имена идут вместе со мной по жизни. Ведь мы с женой учились у Веры Николаевны и сейчас сами преподаём в Щепкинском училище: ведём свой курс и каждый день вспоминаем своего педагога. А когда отмечалось 100 лет со дня её рождения, то мы решили назвать именем великой актрисы свой курс. Вот уже состоялось три выпуска курса имени Веры Пашенной, и все цветы наши выпускники несут к её портрету в Щепкинском училище.
О ПРОШЛОМ И БУДУЩЕМ
– Знаменитый актёр Императорского Малого театра – реформатор русской сцены, бывший курский крестьянин Михаил Семёнович Щепкин – как бы прокомментировал нынешние реформы в театральной жизни?
– Он пришёл бы в ужас и попросился бы обратно. М-да… Потому что любая реформа должна готовиться людьми, которые понимают дело и знают в перспективе, куда эта реформа может привести. А все последние реформы – и в образовании, и военные, и прочие не имели успеха. Ведь преобразования должны готовиться основательно и очень сознательно теми профессионалами, кто имеет на это право, положив годы и годы работы внутри отрасли, а не извне… И если говорить о нашей жизни, то реформировать, я думаю, вообще ничего нельзя. Точно так же, как перестраивать ничего нельзя. Дом перестраивать нельзя – его можно поддерживать в том состоянии, в котором он был создан, или обновлять. Страна – это наш общий дом.
– В котором «…от ума» иногда бывает и «Горе…»?
– Горе от необразованности. Поэтому мы в театре приняли решение не продавать билеты по коллективным заявкам, когда школьников водят классами на спектакли, хотя нам ставят это в упрёк. Дескать, в Малом идут пьесы из обязательной школьной программы, а детишки все гурьбой не могут это посмотреть… Я понимаю, что читать им не хочется, – посмотреть лучше, выключив мозги. Книгу надо читать, да ещё выучить: «Вон из Москвы...» Сейчас ведь никто ничего не учит наизусть. Я-то знал все эти монологи со школьной скамьи. Нас заставляли учить и правильно делали. Молодых надо заставлять что-то делать, как в семье. Родители говорят – мы должны прислушиваться. И они должны понимать, куда пришли и зачем. Пожалуйста, пусть покупают билеты и приходят, как все зрители, без обязательной программы. И даже при таком нашем правиле посещения Малого театра случился казус. Идёт ответственный спектакль – партер наполнен солидной публикой, в зале стоит идеальная тишина, всё нормально. Но когда мы вышли на поклон в конце спектакля, вдруг с балкона, где сидел наш юный зритель, раздался дружный ор, свист и крики: «Вау!» Я остановил жестом всё это действо и сказал, обращаясь к ним: «Дорогие ребятки! Вы не виноваты в том, что не знаете, куда попали, – это не стадион. Это национальный русский театр. В зале, где вы сейчас визжали и кричали, – вон на том месте сидел Гоголь, а там – в амфитеатре Чайковский сиживал. И первая постановка «Евгения Онегина» со студентами Московской консерватории игралась на этой сцене, в нашем Малом театре. Вот вы сидите наверху, пройдут годы, кто-то из вас станет банкиром, учителем, строителем или дипломатом, но запомните это на всю жизнь – где вы находитесь!» И наступила тишина… Партер – взрослые люди зааплодировали, а молодёжь наверху молчала. Один из зрителей мне потом сказал, что мой монолог на поклоне, обращённый к буйным молодым зрителям, понравился ему больше, чем сам спектакль, и для меня это был комплимент.
– Действительно, последние годы вектор развития молодого поколения был направлен на свободу, принявшую обличье вседозволенности.
– Вот поэтому растёт и ширится необразованность! А нам всем надо говорить и воспитывать будущие поколения, но системно. А что мы видим: школьная программа меняется так, что… у меня слов нет! Я считаю, нельзя переделывать то, что годами приносило славу русскому народу. Это были наши достижения – образование, наука, культура. До сих пор половина американских нобелевских лауреатов – выходцы из России. А нынешние министры? Ведь они же тоже заканчивали в своё время школу с чёткой, продуманной «старой» программой.
– Чем вы объясните такое настойчивое желание реформировать школьную программу?
– Правильное слово вы сказали – желание… Почитайте, какие там суммы, – вот это и есть желание… Я – за ответственность и против халтуры. Всё, что человек делает, он должен делать глубоко, разумно, с желанием выполнить задачу. А у нас только презентуют: «Я вот это могу»! Не может человек сразу быть министром. Одного сняли, другого поменяли, третьего переставили. Министр должен быть высоким профессионалом в своей сфере – классным специалистом, хоть в медицине, в образовании или в другом. Посмотрите, как, например, Шойгу развил своё ведомство. Вот если бы меня спросили, кого сейчас назначить министром здравоохранения, я бы с ходу сказал: Рошаля. Я ему верю: как он честно высказывал своё мнение при Путине! Потому что человек болеет за страну и всё правильно сказал, даже если это кому-то и не понравилось.
– А в культуре кого назначим?
– Ну, вы сразу меня ловите… И в культуре есть кого назначить, поверьте. Но именно тех, для кого эта деятельность составляет профессию. Сколько лет борьбы было с нашим министром образования? Но он всё равно след оставил после себя плохой… И следующий человек не должен продолжать дискредитировать русское образование на весь мир. У нас в стране было хорошее образование. И как же можно вычёркивать хорошее, убирать из школьной программы основные дисциплины – географию, историю, другие предметы? Наши дети не знают своей страны! Где Ангара и куда впадает Волга? Я уже не комментирую позорное решение оставить два часа в неделю на изучение русского языка и литературы! Я этого не по-ни-ма-ю! Но пожинаю плоды, потому что вот уже много лет приходят в Щепкинское училище выпускники школ с разных концов страны с одинаковым результатом – все необразованные, как под одну гребёнку! Эта тема – моё больное место, ведь мы в училище потом целый год переучиваем молодёжь, заставляя читать! Как студенты могут играть современность или классику, не зная литературу, историю? Ведь современность – это не только «бабло», не только – форма, но главное – мысли.
– Вы занимали пост министра культуры в 90-е годы – очень сложное перестроечное время в истории России. Сегодня многие политики ищут призывы в качестве национальной идеи. Но всё как-то мимо сердца простого человека. Какой лозунг могли бы предложить вы?
– Вот от лозунгов вы меня, пожалуйста, увольте (Смеётся. – И.К.)!
– Хорошо, спрошу прямо: какую бы вы могли предложить национальную идею?
– Образование, медицина, искусство – это создаёт нацию. Здоровье человека, его образование, общее и душевное – без этого не могут существовать ни одно государство, ни одна нация. Даже если в ней осталось две тысячи человек, всё равно это их история: их привычки, традиции, одежда, взаимообщение и многое-многое другое. Восточные страны это больше сохраняют. Например, Япония. Я там часто бывал и могу сравнить отношение людей к своей истории, природе. Да, там есть европейские рестораны и всё остальное, но почему-то, когда мы туда приезжаем или в какую другую страну, нам хочется попробовать то, что только у них можно отведать. Так и в остальном. Интересны своеобычная история, искусство, быт, традиции. Нельзя и нам терять своего лица.
– В Москве пробуете японскую кухню?
– Нет. Я предпочитаю её только в Японии. Люблю суши, но здесь смотреть на них не могу. У нас суши совсем не такие, как в Японии, где их на выбор – миллион! В японской кухне особый вкус – не острый, а пикантный, даже просто рис. А сколько там травы всякой подают! И японцы иной раз даже сами не знают, что едят и как каждая травка называется. Я спрашиваю: «Как же вы едите то, что даже не знаете?» Отвечают: «Что нам дарит океан – всё полезно». Так сочетаются в их жизни древность и современность: в мудром, бережном отношении к своему национальному.
ЧЕХОВ, ТИГР И КУРОСАВА
– В истории мирового кинематографа Юрий Соломин – это прежде всего Владимир Арсеньев из оскароносного фильма Акиры Куросавы «Дерсу Узала». Вы работали с одним из гениев мирового кино. Как он пригласил вас на главную роль, ведь советские артисты не имели мировой известности?
– Куросава на «Мосфильме» попросил показать ему по одному фильму с лучшими советскими актёрами, которые могли бы подойти на роль Арсеньева. Так ему был предложен «Адъютант его превосходительства», а там целых пять серий. Он посмотрел две первые и попросил показать последующие. А я в это время, будучи на гастролях в Киеве, услышал по радио в новостях, что в Советский Союз приезжает знаменитый режиссёр Акира Куросава для совместных съёмок фильма по книге Арсеньева «Дерсу Узала». Подумал ещё: вот кому-то из коллег повезёт работать с таким мастером!
– Неужели характер мировой знаменитости был таким тяжёлым, что в процессе работы над фильмом вы в один момент отказались сниматься?
– Куросава был удивительно интеллигентный, добрый человек, мягкий и чуткий, очень внимательный к артистам.
– А к тигру? Участники экспедиции рассказывали, как один из таёжных артистов пострадал во время съёмок.
– Режиссёр хотел снять зверя в естественной среде, для этого в тайге выкопали ров 150 квадратных метров и сделали специальный загон, куда мы с Максимом Мунзуком – исполнителем роли Дерсу Узала – полгода ходили подкармливать животных. Там жили медведь, барсуки и прочие обитатели тайги – уголок такой был, чтобы все мы привыкали друг к другу. Но дикий тигр без дрессировщика всё равно остаётся диким, и когда его начали снимать, вышла неудача. Мы с Максимом должны были столкнуться с тигром на тропинке, но эта встреча снималась с нижней точки, а выкопанного рва совсем не было видно из-за высокой травы. У нас ещё лошадь почувствовала зверя и забрыкалась, но это полбеды, мы-то вышли вовремя, а вот тигр – не вышел. Не идёт, и всё! Вокруг нас, в лесу за деревьями, стояли охотники, они стали его гнать со всех сторон на нас, пугали чем-то, толкали пиками. И когда тигр наконец вышел, мы увидели, что у него нос в крови. Вот тут мы вдвоём запротестовали и сказали, что при таком обращении с животным сниматься не будем. Куросава задал мне только один вопрос: «Почему?», а я с ходу сочинил, что состою в Обществе защиты животных, и он тут же принял решение остановить съёмку и оставить зверя в покое.
– Значит, третьего главного героя картины всё-таки заменили?
– Верно. Даже общего плана не получилось. Переснимали сцены с тигром уже потом, когда вернулись из Приморья в Москву. В картине снимался знаменитый дрессированный тигр Вальтера Запашного. Он отлично сработал «без всяких вопросов» – сделал всё, что нужно по сценарию.
– Вы можете назвать Акиру Куросаву своим «сенсеем» в режиссуре?
– Могу смело. И режиссурой я начал заниматься именно благодаря тому, что он увидел во мне эту способность. Куросава – великий режиссёр современности, и работа с ним стала для меня большой школой. В отличие от наших режиссёров, прежде чем приступить к съёмкам, он работал за столом месяц, как в театре. Он вдумчиво обговаривал с артистами каждую деталь, весь рабочий процесс, обозначал расстояния, вникал во всё, рассказывал – какой оптикой будем снимать, как поедет камера, да и многое-многое другое. Интересно, что озвучивали мы фильм без него, Куросава сказал, что мы сами справимся, так как лучше знаем русский язык. Но иногда возвращал нашу работу, сделав очень точные замечания.
– А как вы преодолевали языковой барьер?
– Я знал примерно 20 слов по-японски, он столько же по-русски, но мы прекрасно понимали друг друга на каком-то другом уровне общения. И работать с ним было чрезвычайно приятно.
– Неужели за два года работы в СССР Куросава-сан всегда был по-самурайски выдержан и спокоен? Не случалось никаких внештатных ситуаций?
– Однажды, во время съёмок в тайге, я должен был бежать вниз по склону крутой горы к раненому Дерсу Узала. Этот эпизод впоследствии не вошёл в фильм. И вот я бежал, а параллельно двигалась тележка с оператором. Оказывается, что проделывать всё это вниз, под гору, гораздо тяжелее, чем в гору: надо точно соблюдать расстояние и всё прочее. Вот и случилось, что нас уже почти сняли, как вдруг тележка выскользнула у рабочих из рук и покатилась вниз… Вот тогда я единственный раз видел, как Акира Куросава ругал оператора, с которым снимал все свои картины. Знаменитый оператор Накаи Асакадзу даже не оправдывался. А тележку-то держал не он лично! Но гнев принимал на себя. Люди, что везли тележку, стояли в стороне, а режиссёр подошёл к нам, извинился за оператора – дескать, я понимаю, что вам трудно будет ещё раз сыграть – сцена очень эмоциональная, но прошу вас, пожалуйста, сделать второй дубль. Мы с Максимом Мунзуком внутренне улыбнулись: мы-то привыкли делать по пять, по шесть дублей благодаря шосткинской киноплёнке, которая регулярно давала брак. Иной раз и по десять дублей приходилось делать, а тут был всего второй дубль. Для нас это: «Подумаешь, мелочи!» Но мы степенно ответили: «Хорошо, сделаем!» Вот это был единственный раз, когда интеллигентный и очень выдержанный человек вышел из себя из-за того, что пришлось снимать второй дубль. И гнев его сыпался не на голову тех, у кого случайно выскользнула эта тяжеленная операторская тележка. Понимаете? Даже в крайней степени раздражения человек не терял благородства... Он так же прекрасно осознавал, чего стоит актёру собраться и сыграть с полной отдачей насыщенный эпизод. Каждую сцену снимал максимум с трёх камер, минимум – с двух. Это был удивительный человек – Акира-сан… Хотите верьте, хотите нет, но мы с ним дружили 30 лет после фильма. Помнили друг о друге, – и каждый Новый год обменивались поздравлениями.
– В ноябре 2012 года к вашим многочисленным наградам и званиям добавилась медаль имени Михаила Чехова за выдающийся вклад в мировую культуру.
– Это действительно трогательный знак внимания к моей персоне от кинофестиваля «Русское зарубежье». Михаил Чехов – великий артист, служивший во МХАТЕ, он составил славу мирового искусства. Всем нам Михаил Чехов, конечно, более известен по своим ученикам: среди актёров, которых он воспитал, – почти все звёзды Голливуда, типа Грегори Пека и многих-многих других.
– И вам, Юрий Мефодьевич, желаю успешных и знаменитых в будущем учеников!
– Спасибо. Надеюсь, что так может случиться! Вот убегаю сейчас к ним на зачёт.
Беседовала Ирина КУМОВА
«Литературная газета», 30 января 2013 года
Однажды мне пришлось выбираться из переполненного зала, игнорируя недовольные взгляды зрителей: Юрий Соломин в окружении журналистов покидал церемонию открытия 6-го кинофестиваля «Русское зарубежье» под громкие аплодисменты. Время поджимало, плотное кольцо репортёров наконец-таки выпустило знаменитость, и мне удалось вручить худруку Малого театра свои публикации о недавних обменных гастролях с Курским драматическим. Внимательный взгляд его потеплел, последовала удивительно радушная улыбка, и мы договорились об интервью, которое перешло в чаепитие и беседу.
Театр, музыка
и «русский дух»
– С апреля Малый театр начинает работать в гастрольном ритме, и зрители других городов увидят «Последнюю жертву» Островского и «Тайны Мадридского двора» – спектакль, который в Москве пользуется большим успехом. Ведь мы играем на гастролях не в обрезанном – «выездном» варианте, а в такой же точности, как и на своей сцене. Я сам родом из провинции, из Читы. Помню город 50-х годов сплошь из домов-срубов, и то, как все мы ждали гастролей. Это было событием. Каждое лето приезжала к нам Иркутская оперетта, лучшая оперетта страны того времени! Я тогда был совсем мальчишкой, а вот до сих пор помню трёх знаменитых комиков – Загурского, Маринского и Каширского… Или опера из Улан-Удэ – какое это было потрясение для нас, зрителей!
– Подобным потрясением стал спектакль Малого театра «Горе от ума», где каждый персонаж оказался близок современному зрителю. И Юрия Соломина в роли Фамусова тоже кто-то наверняка запомнил на всю жизнь. Удивительно, что пьесе Грибоедова почти 200 лет, но чувствуется живая русская классика – редкое взаимодействие великой драматургии, первоклассных актёров и зрителя.
– Действительно, за это время изменились общество, отношения, да и само «Горе от ума». Современные зрители как-то по-особому приняли роль Фамусова. Наверное, потому, что речь зашла о семье, о воспитании ребёнка – дочери. В наше время это тоже очень сложно, и не только одинокому мужчине. Я не играю Фамусова обычным подхалимом, хотя можно было бы и так. Но для чего? И если ответить, ради чего Фамусов подхалимничает, то всё становится на свои места. Он может быть любым – высокомерным, вздорным, пятым, десятым, но каков основной стержень его образа? Отвечу: Фамусов озабочен судьбой дочери, и это вылезло сегодня на первый план в решении характера персонажа. Кого выбрать в мужья для Софьи и что она будет делать, если отец умрёт? Кто и как позаботится о ней? Кругом одни прохиндеи! «Подалее» надо «от этих хватов, в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов...» Вот вам и тема. И если играть Грибоедова по-честному, без «фиги в кармане», то остаётся особое послевкусие от прочтения пьесы. Мне, например, никогда не нравился Чацкий. Я всегда думал: да что он ко всем цепляется, вяжется: «Старух зловещих, стариков дряхлеющих… Вон из Москвы! сюда я больше не ездок!..» А если сказать всё это с улыбкой, иронией, то подковырки Чацкого приобретают совсем другой оттенок. Ведь Грибоедов, будучи аристократом, дипломатом, мог очень точно подцепить, поддеть, но как автор был не злой, а честный. Мы не переделываем классику, это невозможно. Стараемся понять, что написал автор, и найти новое решение. В этом – вся суть, а не в том, чтобы сотворить оригинальный капустник.
– Вы допускаете интересные трактовки классических произведений, например, в музыке?
– Вот я люблю джаз. Люблю и классическую музыку. Но представьте, если играть на джазовом инструменте – саксофоне, например, «Танец маленьких лебедей» Чайковского? Не будет ни Чайковского, ни джаза. И музыки не будет! Будет просто хохма… Музыку Чайковского, Римского-Корсакова, Глинки переделать невозможно, и я так же против того, чтобы перелицовывать великую драматургию. Почему весь мир чтит науку Станиславского? Потому что русская театральная школа с глубиной. А с глубиной, потому что мы играем таких авторов, я имею в виду мировую классику. Например, наши постановки идут по 20 лет. И некоторые нас за это критикуют. Есть, конечно, старые спектакли, как, например, «Свои люди – сочтёмся!» в филиале Малого театра: уже декорации износились и костюмы сшили по второму разу, но посещаемость 90–80–75 процентов от наполняемости зрительного зала. Как можно убирать такой спектакль из репертуара? Жалко. Это же настоящее произведение искусства. Вот однажды собрался я посмотреть нашумевший спектакль, который «Золотую маску» получил и многие другие театральные награды, да всё как-то было некогда. А когда выкроил время, оказалось, что «такой сильный» спектакль уже снят с афиши – не идёт. Я так хохотал! После этого уже не хожу на все эти нашумевшие постановки. А вот у нас уже 25 лет идёт «Недоросль» Фонвизина с огромными монологами, без всяких трактовок и адаптаций! Приходят дети и слушают текст, и впитывают… Недаром Островский говорил: «Без театра нет нации», и он абсолютно прав.
– В мемуарах и воспоминаниях начала ХХ века Малый театр упоминается современниками как «редкий островок с исконным московским отпечатком» в отношениях и манере общения, интерьерах и речи... Таковым театр остаётся и по сей день, имея нынче официальный статус национального достояния России. Здесь действительно витает особая атмосфера, некий «русский дух». Это заслуга корифеев Малого театра или многих и многих поколений зрителей?
– Прежде всего это заслуга тех авторов, которые идут у нас. Грибоедов и Пушкин, Островский и Чехов, Толстой и Мольер. Я с 1988 года художественный руководитель театра, и мы ставим только классику, кроме одной постановки, хотя Солженицын сегодня тоже классика. Когда писатель в начале 90-х годов вернулся в Россию, мы уже готовили к постановке в честь 50-летия Великой Победы его пьесу «Пир победителей». Помню, что при прочтении нас очень тронуло, как один герой Солженицына – солдат – мечтал побывать в Москве и сходить в Малый театр. И мы поставили эту пьесу, которая имела успех. Автор присутствовал на премьере и, кажется, тоже был, в свою очередь, растроган.
КОРОЛЕВСКОЕ ЧАЕПИТИЕ
Из пурпурно-бархатного зрительного зала через картинную галерею директорского фойе мы перешли в кабинет Юрия Соломина. «Старомосковская тишина»: щебет певчей птички из дальнего угла большой комнаты и мерный ход старинных часов. Мы расположились у большого круглого стола за чаем, и мой взгляд остановился на улыбке королевы Англии Елизаветы II. На стене висела её большая фотография с автографом.
– Столы, стулья, диваны, на которых мы с вами сидим, это всё – XIX век.
– А мы так просто здесь чай пьём?!
– Ну, не так просто – с пирожками… Двадцать пять лет назад специалист, который реставрировал эту старинную мебель, сказал, что мебель живёт тогда, когда используется по назначению. Хотя, казалось бы, после реставрации надо было, как в музеях делают для большей сохранности, повесить верёвочки на диванах, но у нас всё настоящее и должно остаться таковым после ремонта.
– Не по этой ли причине королева Англии посетила Малый театр?
– Да, она действительно в 1994 году была в России несколько дней с единственным визитом. И для встречи с дипломатическим корпусом выбрала именно Малый театр. Когда мы провожали делегацию, то я вручил Её Величеству палехскую шкатулку ручной работы с изображением Малого театра. Она посмотрела, улыбнулась, сказала: thank you. Вот и всё. За ней шла целая кавалькада королевской свиты, и один старикашечка из третьего ряда свиты, видимо из русских эмигрантов, остановил меня за руку и спросил: «Откуда вы узнали, что Её Величество коллекционирует шкатулки?!» Я ответил: «Да мы просто хотели что-то подарить на память о России и Малом театре». Он говорит мне: «Вы попали в точку!» Через две недели Елизавета II прислала для меня вот эту фотографию с автографом. А ведь она могла забыть о такой малости. Они ведь, королевы, оказывается, всего один раз выезжают с визитом в какую-нибудь страну.
– Если вернуться к самому началу творческого пути, кто для вас был особым примером?
– Вера Николаевна Пашенная, мой педагог в Щепкинском училище при Малом театре. Она мне очень помогла не только в профессиональном становлении, но и в жизни. Пашенная помогла мне, как в своё время и ей помог Александр Павлович Ленский, – выдающийся актёр, режиссёр и педагог. Вот в кабинете у меня висят два их портрета. Ленский воспитал знаменитую плеяду учеников, как затем и Пашенная. Эти имена идут вместе со мной по жизни. Ведь мы с женой учились у Веры Николаевны и сейчас сами преподаём в Щепкинском училище: ведём свой курс и каждый день вспоминаем своего педагога. А когда отмечалось 100 лет со дня её рождения, то мы решили назвать именем великой актрисы свой курс. Вот уже состоялось три выпуска курса имени Веры Пашенной, и все цветы наши выпускники несут к её портрету в Щепкинском училище.
О ПРОШЛОМ И БУДУЩЕМ
– Знаменитый актёр Императорского Малого театра – реформатор русской сцены, бывший курский крестьянин Михаил Семёнович Щепкин – как бы прокомментировал нынешние реформы в театральной жизни?
– Он пришёл бы в ужас и попросился бы обратно. М-да… Потому что любая реформа должна готовиться людьми, которые понимают дело и знают в перспективе, куда эта реформа может привести. А все последние реформы – и в образовании, и военные, и прочие не имели успеха. Ведь преобразования должны готовиться основательно и очень сознательно теми профессионалами, кто имеет на это право, положив годы и годы работы внутри отрасли, а не извне… И если говорить о нашей жизни, то реформировать, я думаю, вообще ничего нельзя. Точно так же, как перестраивать ничего нельзя. Дом перестраивать нельзя – его можно поддерживать в том состоянии, в котором он был создан, или обновлять. Страна – это наш общий дом.
– В котором «…от ума» иногда бывает и «Горе…»?
– Горе от необразованности. Поэтому мы в театре приняли решение не продавать билеты по коллективным заявкам, когда школьников водят классами на спектакли, хотя нам ставят это в упрёк. Дескать, в Малом идут пьесы из обязательной школьной программы, а детишки все гурьбой не могут это посмотреть… Я понимаю, что читать им не хочется, – посмотреть лучше, выключив мозги. Книгу надо читать, да ещё выучить: «Вон из Москвы...» Сейчас ведь никто ничего не учит наизусть. Я-то знал все эти монологи со школьной скамьи. Нас заставляли учить и правильно делали. Молодых надо заставлять что-то делать, как в семье. Родители говорят – мы должны прислушиваться. И они должны понимать, куда пришли и зачем. Пожалуйста, пусть покупают билеты и приходят, как все зрители, без обязательной программы. И даже при таком нашем правиле посещения Малого театра случился казус. Идёт ответственный спектакль – партер наполнен солидной публикой, в зале стоит идеальная тишина, всё нормально. Но когда мы вышли на поклон в конце спектакля, вдруг с балкона, где сидел наш юный зритель, раздался дружный ор, свист и крики: «Вау!» Я остановил жестом всё это действо и сказал, обращаясь к ним: «Дорогие ребятки! Вы не виноваты в том, что не знаете, куда попали, – это не стадион. Это национальный русский театр. В зале, где вы сейчас визжали и кричали, – вон на том месте сидел Гоголь, а там – в амфитеатре Чайковский сиживал. И первая постановка «Евгения Онегина» со студентами Московской консерватории игралась на этой сцене, в нашем Малом театре. Вот вы сидите наверху, пройдут годы, кто-то из вас станет банкиром, учителем, строителем или дипломатом, но запомните это на всю жизнь – где вы находитесь!» И наступила тишина… Партер – взрослые люди зааплодировали, а молодёжь наверху молчала. Один из зрителей мне потом сказал, что мой монолог на поклоне, обращённый к буйным молодым зрителям, понравился ему больше, чем сам спектакль, и для меня это был комплимент.
– Действительно, последние годы вектор развития молодого поколения был направлен на свободу, принявшую обличье вседозволенности.
– Вот поэтому растёт и ширится необразованность! А нам всем надо говорить и воспитывать будущие поколения, но системно. А что мы видим: школьная программа меняется так, что… у меня слов нет! Я считаю, нельзя переделывать то, что годами приносило славу русскому народу. Это были наши достижения – образование, наука, культура. До сих пор половина американских нобелевских лауреатов – выходцы из России. А нынешние министры? Ведь они же тоже заканчивали в своё время школу с чёткой, продуманной «старой» программой.
– Чем вы объясните такое настойчивое желание реформировать школьную программу?
– Правильное слово вы сказали – желание… Почитайте, какие там суммы, – вот это и есть желание… Я – за ответственность и против халтуры. Всё, что человек делает, он должен делать глубоко, разумно, с желанием выполнить задачу. А у нас только презентуют: «Я вот это могу»! Не может человек сразу быть министром. Одного сняли, другого поменяли, третьего переставили. Министр должен быть высоким профессионалом в своей сфере – классным специалистом, хоть в медицине, в образовании или в другом. Посмотрите, как, например, Шойгу развил своё ведомство. Вот если бы меня спросили, кого сейчас назначить министром здравоохранения, я бы с ходу сказал: Рошаля. Я ему верю: как он честно высказывал своё мнение при Путине! Потому что человек болеет за страну и всё правильно сказал, даже если это кому-то и не понравилось.
– А в культуре кого назначим?
– Ну, вы сразу меня ловите… И в культуре есть кого назначить, поверьте. Но именно тех, для кого эта деятельность составляет профессию. Сколько лет борьбы было с нашим министром образования? Но он всё равно след оставил после себя плохой… И следующий человек не должен продолжать дискредитировать русское образование на весь мир. У нас в стране было хорошее образование. И как же можно вычёркивать хорошее, убирать из школьной программы основные дисциплины – географию, историю, другие предметы? Наши дети не знают своей страны! Где Ангара и куда впадает Волга? Я уже не комментирую позорное решение оставить два часа в неделю на изучение русского языка и литературы! Я этого не по-ни-ма-ю! Но пожинаю плоды, потому что вот уже много лет приходят в Щепкинское училище выпускники школ с разных концов страны с одинаковым результатом – все необразованные, как под одну гребёнку! Эта тема – моё больное место, ведь мы в училище потом целый год переучиваем молодёжь, заставляя читать! Как студенты могут играть современность или классику, не зная литературу, историю? Ведь современность – это не только «бабло», не только – форма, но главное – мысли.
– Вы занимали пост министра культуры в 90-е годы – очень сложное перестроечное время в истории России. Сегодня многие политики ищут призывы в качестве национальной идеи. Но всё как-то мимо сердца простого человека. Какой лозунг могли бы предложить вы?
– Вот от лозунгов вы меня, пожалуйста, увольте (Смеётся. – И.К.)!
– Хорошо, спрошу прямо: какую бы вы могли предложить национальную идею?
– Образование, медицина, искусство – это создаёт нацию. Здоровье человека, его образование, общее и душевное – без этого не могут существовать ни одно государство, ни одна нация. Даже если в ней осталось две тысячи человек, всё равно это их история: их привычки, традиции, одежда, взаимообщение и многое-многое другое. Восточные страны это больше сохраняют. Например, Япония. Я там часто бывал и могу сравнить отношение людей к своей истории, природе. Да, там есть европейские рестораны и всё остальное, но почему-то, когда мы туда приезжаем или в какую другую страну, нам хочется попробовать то, что только у них можно отведать. Так и в остальном. Интересны своеобычная история, искусство, быт, традиции. Нельзя и нам терять своего лица.
– В Москве пробуете японскую кухню?
– Нет. Я предпочитаю её только в Японии. Люблю суши, но здесь смотреть на них не могу. У нас суши совсем не такие, как в Японии, где их на выбор – миллион! В японской кухне особый вкус – не острый, а пикантный, даже просто рис. А сколько там травы всякой подают! И японцы иной раз даже сами не знают, что едят и как каждая травка называется. Я спрашиваю: «Как же вы едите то, что даже не знаете?» Отвечают: «Что нам дарит океан – всё полезно». Так сочетаются в их жизни древность и современность: в мудром, бережном отношении к своему национальному.
ЧЕХОВ, ТИГР И КУРОСАВА
– В истории мирового кинематографа Юрий Соломин – это прежде всего Владимир Арсеньев из оскароносного фильма Акиры Куросавы «Дерсу Узала». Вы работали с одним из гениев мирового кино. Как он пригласил вас на главную роль, ведь советские артисты не имели мировой известности?
– Куросава на «Мосфильме» попросил показать ему по одному фильму с лучшими советскими актёрами, которые могли бы подойти на роль Арсеньева. Так ему был предложен «Адъютант его превосходительства», а там целых пять серий. Он посмотрел две первые и попросил показать последующие. А я в это время, будучи на гастролях в Киеве, услышал по радио в новостях, что в Советский Союз приезжает знаменитый режиссёр Акира Куросава для совместных съёмок фильма по книге Арсеньева «Дерсу Узала». Подумал ещё: вот кому-то из коллег повезёт работать с таким мастером!
– Неужели характер мировой знаменитости был таким тяжёлым, что в процессе работы над фильмом вы в один момент отказались сниматься?
– Куросава был удивительно интеллигентный, добрый человек, мягкий и чуткий, очень внимательный к артистам.
– А к тигру? Участники экспедиции рассказывали, как один из таёжных артистов пострадал во время съёмок.
– Режиссёр хотел снять зверя в естественной среде, для этого в тайге выкопали ров 150 квадратных метров и сделали специальный загон, куда мы с Максимом Мунзуком – исполнителем роли Дерсу Узала – полгода ходили подкармливать животных. Там жили медведь, барсуки и прочие обитатели тайги – уголок такой был, чтобы все мы привыкали друг к другу. Но дикий тигр без дрессировщика всё равно остаётся диким, и когда его начали снимать, вышла неудача. Мы с Максимом должны были столкнуться с тигром на тропинке, но эта встреча снималась с нижней точки, а выкопанного рва совсем не было видно из-за высокой травы. У нас ещё лошадь почувствовала зверя и забрыкалась, но это полбеды, мы-то вышли вовремя, а вот тигр – не вышел. Не идёт, и всё! Вокруг нас, в лесу за деревьями, стояли охотники, они стали его гнать со всех сторон на нас, пугали чем-то, толкали пиками. И когда тигр наконец вышел, мы увидели, что у него нос в крови. Вот тут мы вдвоём запротестовали и сказали, что при таком обращении с животным сниматься не будем. Куросава задал мне только один вопрос: «Почему?», а я с ходу сочинил, что состою в Обществе защиты животных, и он тут же принял решение остановить съёмку и оставить зверя в покое.
– Значит, третьего главного героя картины всё-таки заменили?
– Верно. Даже общего плана не получилось. Переснимали сцены с тигром уже потом, когда вернулись из Приморья в Москву. В картине снимался знаменитый дрессированный тигр Вальтера Запашного. Он отлично сработал «без всяких вопросов» – сделал всё, что нужно по сценарию.
– Вы можете назвать Акиру Куросаву своим «сенсеем» в режиссуре?
– Могу смело. И режиссурой я начал заниматься именно благодаря тому, что он увидел во мне эту способность. Куросава – великий режиссёр современности, и работа с ним стала для меня большой школой. В отличие от наших режиссёров, прежде чем приступить к съёмкам, он работал за столом месяц, как в театре. Он вдумчиво обговаривал с артистами каждую деталь, весь рабочий процесс, обозначал расстояния, вникал во всё, рассказывал – какой оптикой будем снимать, как поедет камера, да и многое-многое другое. Интересно, что озвучивали мы фильм без него, Куросава сказал, что мы сами справимся, так как лучше знаем русский язык. Но иногда возвращал нашу работу, сделав очень точные замечания.
– А как вы преодолевали языковой барьер?
– Я знал примерно 20 слов по-японски, он столько же по-русски, но мы прекрасно понимали друг друга на каком-то другом уровне общения. И работать с ним было чрезвычайно приятно.
– Неужели за два года работы в СССР Куросава-сан всегда был по-самурайски выдержан и спокоен? Не случалось никаких внештатных ситуаций?
– Однажды, во время съёмок в тайге, я должен был бежать вниз по склону крутой горы к раненому Дерсу Узала. Этот эпизод впоследствии не вошёл в фильм. И вот я бежал, а параллельно двигалась тележка с оператором. Оказывается, что проделывать всё это вниз, под гору, гораздо тяжелее, чем в гору: надо точно соблюдать расстояние и всё прочее. Вот и случилось, что нас уже почти сняли, как вдруг тележка выскользнула у рабочих из рук и покатилась вниз… Вот тогда я единственный раз видел, как Акира Куросава ругал оператора, с которым снимал все свои картины. Знаменитый оператор Накаи Асакадзу даже не оправдывался. А тележку-то держал не он лично! Но гнев принимал на себя. Люди, что везли тележку, стояли в стороне, а режиссёр подошёл к нам, извинился за оператора – дескать, я понимаю, что вам трудно будет ещё раз сыграть – сцена очень эмоциональная, но прошу вас, пожалуйста, сделать второй дубль. Мы с Максимом Мунзуком внутренне улыбнулись: мы-то привыкли делать по пять, по шесть дублей благодаря шосткинской киноплёнке, которая регулярно давала брак. Иной раз и по десять дублей приходилось делать, а тут был всего второй дубль. Для нас это: «Подумаешь, мелочи!» Но мы степенно ответили: «Хорошо, сделаем!» Вот это был единственный раз, когда интеллигентный и очень выдержанный человек вышел из себя из-за того, что пришлось снимать второй дубль. И гнев его сыпался не на голову тех, у кого случайно выскользнула эта тяжеленная операторская тележка. Понимаете? Даже в крайней степени раздражения человек не терял благородства... Он так же прекрасно осознавал, чего стоит актёру собраться и сыграть с полной отдачей насыщенный эпизод. Каждую сцену снимал максимум с трёх камер, минимум – с двух. Это был удивительный человек – Акира-сан… Хотите верьте, хотите нет, но мы с ним дружили 30 лет после фильма. Помнили друг о друге, – и каждый Новый год обменивались поздравлениями.
– В ноябре 2012 года к вашим многочисленным наградам и званиям добавилась медаль имени Михаила Чехова за выдающийся вклад в мировую культуру.
– Это действительно трогательный знак внимания к моей персоне от кинофестиваля «Русское зарубежье». Михаил Чехов – великий артист, служивший во МХАТЕ, он составил славу мирового искусства. Всем нам Михаил Чехов, конечно, более известен по своим ученикам: среди актёров, которых он воспитал, – почти все звёзды Голливуда, типа Грегори Пека и многих-многих других.
– И вам, Юрий Мефодьевич, желаю успешных и знаменитых в будущем учеников!
– Спасибо. Надеюсь, что так может случиться! Вот убегаю сейчас к ним на зачёт.
Беседовала Ирина КУМОВА
«Литературная газета», 30 января 2013 года
Дата публикации: 30.01.2013
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В МАЛОМ ТЕАТРЕ КЛАССИКУ НЕ ПЕРЕДЕЛЫВАЮТ»
Однажды мне пришлось выбираться из переполненного зала, игнорируя недовольные взгляды зрителей: Юрий Соломин в окружении журналистов покидал церемонию открытия 6-го кинофестиваля «Русское зарубежье» под громкие аплодисменты. Время поджимало, плотное кольцо репортёров наконец-таки выпустило знаменитость, и мне удалось вручить худруку Малого театра свои публикации о недавних обменных гастролях с Курским драматическим. Внимательный взгляд его потеплел, последовала удивительно радушная улыбка, и мы договорились об интервью, которое перешло в чаепитие и беседу.
Театр, музыка
и «русский дух»
– С апреля Малый театр начинает работать в гастрольном ритме, и зрители других городов увидят «Последнюю жертву» Островского и «Тайны Мадридского двора» – спектакль, который в Москве пользуется большим успехом. Ведь мы играем на гастролях не в обрезанном – «выездном» варианте, а в такой же точности, как и на своей сцене. Я сам родом из провинции, из Читы. Помню город 50-х годов сплошь из домов-срубов, и то, как все мы ждали гастролей. Это было событием. Каждое лето приезжала к нам Иркутская оперетта, лучшая оперетта страны того времени! Я тогда был совсем мальчишкой, а вот до сих пор помню трёх знаменитых комиков – Загурского, Маринского и Каширского… Или опера из Улан-Удэ – какое это было потрясение для нас, зрителей!
– Подобным потрясением стал спектакль Малого театра «Горе от ума», где каждый персонаж оказался близок современному зрителю. И Юрия Соломина в роли Фамусова тоже кто-то наверняка запомнил на всю жизнь. Удивительно, что пьесе Грибоедова почти 200 лет, но чувствуется живая русская классика – редкое взаимодействие великой драматургии, первоклассных актёров и зрителя.
– Действительно, за это время изменились общество, отношения, да и само «Горе от ума». Современные зрители как-то по-особому приняли роль Фамусова. Наверное, потому, что речь зашла о семье, о воспитании ребёнка – дочери. В наше время это тоже очень сложно, и не только одинокому мужчине. Я не играю Фамусова обычным подхалимом, хотя можно было бы и так. Но для чего? И если ответить, ради чего Фамусов подхалимничает, то всё становится на свои места. Он может быть любым – высокомерным, вздорным, пятым, десятым, но каков основной стержень его образа? Отвечу: Фамусов озабочен судьбой дочери, и это вылезло сегодня на первый план в решении характера персонажа. Кого выбрать в мужья для Софьи и что она будет делать, если отец умрёт? Кто и как позаботится о ней? Кругом одни прохиндеи! «Подалее» надо «от этих хватов, в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов...» Вот вам и тема. И если играть Грибоедова по-честному, без «фиги в кармане», то остаётся особое послевкусие от прочтения пьесы. Мне, например, никогда не нравился Чацкий. Я всегда думал: да что он ко всем цепляется, вяжется: «Старух зловещих, стариков дряхлеющих… Вон из Москвы! сюда я больше не ездок!..» А если сказать всё это с улыбкой, иронией, то подковырки Чацкого приобретают совсем другой оттенок. Ведь Грибоедов, будучи аристократом, дипломатом, мог очень точно подцепить, поддеть, но как автор был не злой, а честный. Мы не переделываем классику, это невозможно. Стараемся понять, что написал автор, и найти новое решение. В этом – вся суть, а не в том, чтобы сотворить оригинальный капустник.
– Вы допускаете интересные трактовки классических произведений, например, в музыке?
– Вот я люблю джаз. Люблю и классическую музыку. Но представьте, если играть на джазовом инструменте – саксофоне, например, «Танец маленьких лебедей» Чайковского? Не будет ни Чайковского, ни джаза. И музыки не будет! Будет просто хохма… Музыку Чайковского, Римского-Корсакова, Глинки переделать невозможно, и я так же против того, чтобы перелицовывать великую драматургию. Почему весь мир чтит науку Станиславского? Потому что русская театральная школа с глубиной. А с глубиной, потому что мы играем таких авторов, я имею в виду мировую классику. Например, наши постановки идут по 20 лет. И некоторые нас за это критикуют. Есть, конечно, старые спектакли, как, например, «Свои люди – сочтёмся!» в филиале Малого театра: уже декорации износились и костюмы сшили по второму разу, но посещаемость 90–80–75 процентов от наполняемости зрительного зала. Как можно убирать такой спектакль из репертуара? Жалко. Это же настоящее произведение искусства. Вот однажды собрался я посмотреть нашумевший спектакль, который «Золотую маску» получил и многие другие театральные награды, да всё как-то было некогда. А когда выкроил время, оказалось, что «такой сильный» спектакль уже снят с афиши – не идёт. Я так хохотал! После этого уже не хожу на все эти нашумевшие постановки. А вот у нас уже 25 лет идёт «Недоросль» Фонвизина с огромными монологами, без всяких трактовок и адаптаций! Приходят дети и слушают текст, и впитывают… Недаром Островский говорил: «Без театра нет нации», и он абсолютно прав.
– В мемуарах и воспоминаниях начала ХХ века Малый театр упоминается современниками как «редкий островок с исконным московским отпечатком» в отношениях и манере общения, интерьерах и речи... Таковым театр остаётся и по сей день, имея нынче официальный статус национального достояния России. Здесь действительно витает особая атмосфера, некий «русский дух». Это заслуга корифеев Малого театра или многих и многих поколений зрителей?
– Прежде всего это заслуга тех авторов, которые идут у нас. Грибоедов и Пушкин, Островский и Чехов, Толстой и Мольер. Я с 1988 года художественный руководитель театра, и мы ставим только классику, кроме одной постановки, хотя Солженицын сегодня тоже классика. Когда писатель в начале 90-х годов вернулся в Россию, мы уже готовили к постановке в честь 50-летия Великой Победы его пьесу «Пир победителей». Помню, что при прочтении нас очень тронуло, как один герой Солженицына – солдат – мечтал побывать в Москве и сходить в Малый театр. И мы поставили эту пьесу, которая имела успех. Автор присутствовал на премьере и, кажется, тоже был, в свою очередь, растроган.
КОРОЛЕВСКОЕ ЧАЕПИТИЕ
Из пурпурно-бархатного зрительного зала через картинную галерею директорского фойе мы перешли в кабинет Юрия Соломина. «Старомосковская тишина»: щебет певчей птички из дальнего угла большой комнаты и мерный ход старинных часов. Мы расположились у большого круглого стола за чаем, и мой взгляд остановился на улыбке королевы Англии Елизаветы II. На стене висела её большая фотография с автографом.
– Столы, стулья, диваны, на которых мы с вами сидим, это всё – XIX век.
– А мы так просто здесь чай пьём?!
– Ну, не так просто – с пирожками… Двадцать пять лет назад специалист, который реставрировал эту старинную мебель, сказал, что мебель живёт тогда, когда используется по назначению. Хотя, казалось бы, после реставрации надо было, как в музеях делают для большей сохранности, повесить верёвочки на диванах, но у нас всё настоящее и должно остаться таковым после ремонта.
– Не по этой ли причине королева Англии посетила Малый театр?
– Да, она действительно в 1994 году была в России несколько дней с единственным визитом. И для встречи с дипломатическим корпусом выбрала именно Малый театр. Когда мы провожали делегацию, то я вручил Её Величеству палехскую шкатулку ручной работы с изображением Малого театра. Она посмотрела, улыбнулась, сказала: thank you. Вот и всё. За ней шла целая кавалькада королевской свиты, и один старикашечка из третьего ряда свиты, видимо из русских эмигрантов, остановил меня за руку и спросил: «Откуда вы узнали, что Её Величество коллекционирует шкатулки?!» Я ответил: «Да мы просто хотели что-то подарить на память о России и Малом театре». Он говорит мне: «Вы попали в точку!» Через две недели Елизавета II прислала для меня вот эту фотографию с автографом. А ведь она могла забыть о такой малости. Они ведь, королевы, оказывается, всего один раз выезжают с визитом в какую-нибудь страну.
– Если вернуться к самому началу творческого пути, кто для вас был особым примером?
– Вера Николаевна Пашенная, мой педагог в Щепкинском училище при Малом театре. Она мне очень помогла не только в профессиональном становлении, но и в жизни. Пашенная помогла мне, как в своё время и ей помог Александр Павлович Ленский, – выдающийся актёр, режиссёр и педагог. Вот в кабинете у меня висят два их портрета. Ленский воспитал знаменитую плеяду учеников, как затем и Пашенная. Эти имена идут вместе со мной по жизни. Ведь мы с женой учились у Веры Николаевны и сейчас сами преподаём в Щепкинском училище: ведём свой курс и каждый день вспоминаем своего педагога. А когда отмечалось 100 лет со дня её рождения, то мы решили назвать именем великой актрисы свой курс. Вот уже состоялось три выпуска курса имени Веры Пашенной, и все цветы наши выпускники несут к её портрету в Щепкинском училище.
О ПРОШЛОМ И БУДУЩЕМ
– Знаменитый актёр Императорского Малого театра – реформатор русской сцены, бывший курский крестьянин Михаил Семёнович Щепкин – как бы прокомментировал нынешние реформы в театральной жизни?
– Он пришёл бы в ужас и попросился бы обратно. М-да… Потому что любая реформа должна готовиться людьми, которые понимают дело и знают в перспективе, куда эта реформа может привести. А все последние реформы – и в образовании, и военные, и прочие не имели успеха. Ведь преобразования должны готовиться основательно и очень сознательно теми профессионалами, кто имеет на это право, положив годы и годы работы внутри отрасли, а не извне… И если говорить о нашей жизни, то реформировать, я думаю, вообще ничего нельзя. Точно так же, как перестраивать ничего нельзя. Дом перестраивать нельзя – его можно поддерживать в том состоянии, в котором он был создан, или обновлять. Страна – это наш общий дом.
– В котором «…от ума» иногда бывает и «Горе…»?
– Горе от необразованности. Поэтому мы в театре приняли решение не продавать билеты по коллективным заявкам, когда школьников водят классами на спектакли, хотя нам ставят это в упрёк. Дескать, в Малом идут пьесы из обязательной школьной программы, а детишки все гурьбой не могут это посмотреть… Я понимаю, что читать им не хочется, – посмотреть лучше, выключив мозги. Книгу надо читать, да ещё выучить: «Вон из Москвы...» Сейчас ведь никто ничего не учит наизусть. Я-то знал все эти монологи со школьной скамьи. Нас заставляли учить и правильно делали. Молодых надо заставлять что-то делать, как в семье. Родители говорят – мы должны прислушиваться. И они должны понимать, куда пришли и зачем. Пожалуйста, пусть покупают билеты и приходят, как все зрители, без обязательной программы. И даже при таком нашем правиле посещения Малого театра случился казус. Идёт ответственный спектакль – партер наполнен солидной публикой, в зале стоит идеальная тишина, всё нормально. Но когда мы вышли на поклон в конце спектакля, вдруг с балкона, где сидел наш юный зритель, раздался дружный ор, свист и крики: «Вау!» Я остановил жестом всё это действо и сказал, обращаясь к ним: «Дорогие ребятки! Вы не виноваты в том, что не знаете, куда попали, – это не стадион. Это национальный русский театр. В зале, где вы сейчас визжали и кричали, – вон на том месте сидел Гоголь, а там – в амфитеатре Чайковский сиживал. И первая постановка «Евгения Онегина» со студентами Московской консерватории игралась на этой сцене, в нашем Малом театре. Вот вы сидите наверху, пройдут годы, кто-то из вас станет банкиром, учителем, строителем или дипломатом, но запомните это на всю жизнь – где вы находитесь!» И наступила тишина… Партер – взрослые люди зааплодировали, а молодёжь наверху молчала. Один из зрителей мне потом сказал, что мой монолог на поклоне, обращённый к буйным молодым зрителям, понравился ему больше, чем сам спектакль, и для меня это был комплимент.
– Действительно, последние годы вектор развития молодого поколения был направлен на свободу, принявшую обличье вседозволенности.
– Вот поэтому растёт и ширится необразованность! А нам всем надо говорить и воспитывать будущие поколения, но системно. А что мы видим: школьная программа меняется так, что… у меня слов нет! Я считаю, нельзя переделывать то, что годами приносило славу русскому народу. Это были наши достижения – образование, наука, культура. До сих пор половина американских нобелевских лауреатов – выходцы из России. А нынешние министры? Ведь они же тоже заканчивали в своё время школу с чёткой, продуманной «старой» программой.
– Чем вы объясните такое настойчивое желание реформировать школьную программу?
– Правильное слово вы сказали – желание… Почитайте, какие там суммы, – вот это и есть желание… Я – за ответственность и против халтуры. Всё, что человек делает, он должен делать глубоко, разумно, с желанием выполнить задачу. А у нас только презентуют: «Я вот это могу»! Не может человек сразу быть министром. Одного сняли, другого поменяли, третьего переставили. Министр должен быть высоким профессионалом в своей сфере – классным специалистом, хоть в медицине, в образовании или в другом. Посмотрите, как, например, Шойгу развил своё ведомство. Вот если бы меня спросили, кого сейчас назначить министром здравоохранения, я бы с ходу сказал: Рошаля. Я ему верю: как он честно высказывал своё мнение при Путине! Потому что человек болеет за страну и всё правильно сказал, даже если это кому-то и не понравилось.
– А в культуре кого назначим?
– Ну, вы сразу меня ловите… И в культуре есть кого назначить, поверьте. Но именно тех, для кого эта деятельность составляет профессию. Сколько лет борьбы было с нашим министром образования? Но он всё равно след оставил после себя плохой… И следующий человек не должен продолжать дискредитировать русское образование на весь мир. У нас в стране было хорошее образование. И как же можно вычёркивать хорошее, убирать из школьной программы основные дисциплины – географию, историю, другие предметы? Наши дети не знают своей страны! Где Ангара и куда впадает Волга? Я уже не комментирую позорное решение оставить два часа в неделю на изучение русского языка и литературы! Я этого не по-ни-ма-ю! Но пожинаю плоды, потому что вот уже много лет приходят в Щепкинское училище выпускники школ с разных концов страны с одинаковым результатом – все необразованные, как под одну гребёнку! Эта тема – моё больное место, ведь мы в училище потом целый год переучиваем молодёжь, заставляя читать! Как студенты могут играть современность или классику, не зная литературу, историю? Ведь современность – это не только «бабло», не только – форма, но главное – мысли.
– Вы занимали пост министра культуры в 90-е годы – очень сложное перестроечное время в истории России. Сегодня многие политики ищут призывы в качестве национальной идеи. Но всё как-то мимо сердца простого человека. Какой лозунг могли бы предложить вы?
– Вот от лозунгов вы меня, пожалуйста, увольте (Смеётся. – И.К.)!
– Хорошо, спрошу прямо: какую бы вы могли предложить национальную идею?
– Образование, медицина, искусство – это создаёт нацию. Здоровье человека, его образование, общее и душевное – без этого не могут существовать ни одно государство, ни одна нация. Даже если в ней осталось две тысячи человек, всё равно это их история: их привычки, традиции, одежда, взаимообщение и многое-многое другое. Восточные страны это больше сохраняют. Например, Япония. Я там часто бывал и могу сравнить отношение людей к своей истории, природе. Да, там есть европейские рестораны и всё остальное, но почему-то, когда мы туда приезжаем или в какую другую страну, нам хочется попробовать то, что только у них можно отведать. Так и в остальном. Интересны своеобычная история, искусство, быт, традиции. Нельзя и нам терять своего лица.
– В Москве пробуете японскую кухню?
– Нет. Я предпочитаю её только в Японии. Люблю суши, но здесь смотреть на них не могу. У нас суши совсем не такие, как в Японии, где их на выбор – миллион! В японской кухне особый вкус – не острый, а пикантный, даже просто рис. А сколько там травы всякой подают! И японцы иной раз даже сами не знают, что едят и как каждая травка называется. Я спрашиваю: «Как же вы едите то, что даже не знаете?» Отвечают: «Что нам дарит океан – всё полезно». Так сочетаются в их жизни древность и современность: в мудром, бережном отношении к своему национальному.
ЧЕХОВ, ТИГР И КУРОСАВА
– В истории мирового кинематографа Юрий Соломин – это прежде всего Владимир Арсеньев из оскароносного фильма Акиры Куросавы «Дерсу Узала». Вы работали с одним из гениев мирового кино. Как он пригласил вас на главную роль, ведь советские артисты не имели мировой известности?
– Куросава на «Мосфильме» попросил показать ему по одному фильму с лучшими советскими актёрами, которые могли бы подойти на роль Арсеньева. Так ему был предложен «Адъютант его превосходительства», а там целых пять серий. Он посмотрел две первые и попросил показать последующие. А я в это время, будучи на гастролях в Киеве, услышал по радио в новостях, что в Советский Союз приезжает знаменитый режиссёр Акира Куросава для совместных съёмок фильма по книге Арсеньева «Дерсу Узала». Подумал ещё: вот кому-то из коллег повезёт работать с таким мастером!
– Неужели характер мировой знаменитости был таким тяжёлым, что в процессе работы над фильмом вы в один момент отказались сниматься?
– Куросава был удивительно интеллигентный, добрый человек, мягкий и чуткий, очень внимательный к артистам.
– А к тигру? Участники экспедиции рассказывали, как один из таёжных артистов пострадал во время съёмок.
– Режиссёр хотел снять зверя в естественной среде, для этого в тайге выкопали ров 150 квадратных метров и сделали специальный загон, куда мы с Максимом Мунзуком – исполнителем роли Дерсу Узала – полгода ходили подкармливать животных. Там жили медведь, барсуки и прочие обитатели тайги – уголок такой был, чтобы все мы привыкали друг к другу. Но дикий тигр без дрессировщика всё равно остаётся диким, и когда его начали снимать, вышла неудача. Мы с Максимом должны были столкнуться с тигром на тропинке, но эта встреча снималась с нижней точки, а выкопанного рва совсем не было видно из-за высокой травы. У нас ещё лошадь почувствовала зверя и забрыкалась, но это полбеды, мы-то вышли вовремя, а вот тигр – не вышел. Не идёт, и всё! Вокруг нас, в лесу за деревьями, стояли охотники, они стали его гнать со всех сторон на нас, пугали чем-то, толкали пиками. И когда тигр наконец вышел, мы увидели, что у него нос в крови. Вот тут мы вдвоём запротестовали и сказали, что при таком обращении с животным сниматься не будем. Куросава задал мне только один вопрос: «Почему?», а я с ходу сочинил, что состою в Обществе защиты животных, и он тут же принял решение остановить съёмку и оставить зверя в покое.
– Значит, третьего главного героя картины всё-таки заменили?
– Верно. Даже общего плана не получилось. Переснимали сцены с тигром уже потом, когда вернулись из Приморья в Москву. В картине снимался знаменитый дрессированный тигр Вальтера Запашного. Он отлично сработал «без всяких вопросов» – сделал всё, что нужно по сценарию.
– Вы можете назвать Акиру Куросаву своим «сенсеем» в режиссуре?
– Могу смело. И режиссурой я начал заниматься именно благодаря тому, что он увидел во мне эту способность. Куросава – великий режиссёр современности, и работа с ним стала для меня большой школой. В отличие от наших режиссёров, прежде чем приступить к съёмкам, он работал за столом месяц, как в театре. Он вдумчиво обговаривал с артистами каждую деталь, весь рабочий процесс, обозначал расстояния, вникал во всё, рассказывал – какой оптикой будем снимать, как поедет камера, да и многое-многое другое. Интересно, что озвучивали мы фильм без него, Куросава сказал, что мы сами справимся, так как лучше знаем русский язык. Но иногда возвращал нашу работу, сделав очень точные замечания.
– А как вы преодолевали языковой барьер?
– Я знал примерно 20 слов по-японски, он столько же по-русски, но мы прекрасно понимали друг друга на каком-то другом уровне общения. И работать с ним было чрезвычайно приятно.
– Неужели за два года работы в СССР Куросава-сан всегда был по-самурайски выдержан и спокоен? Не случалось никаких внештатных ситуаций?
– Однажды, во время съёмок в тайге, я должен был бежать вниз по склону крутой горы к раненому Дерсу Узала. Этот эпизод впоследствии не вошёл в фильм. И вот я бежал, а параллельно двигалась тележка с оператором. Оказывается, что проделывать всё это вниз, под гору, гораздо тяжелее, чем в гору: надо точно соблюдать расстояние и всё прочее. Вот и случилось, что нас уже почти сняли, как вдруг тележка выскользнула у рабочих из рук и покатилась вниз… Вот тогда я единственный раз видел, как Акира Куросава ругал оператора, с которым снимал все свои картины. Знаменитый оператор Накаи Асакадзу даже не оправдывался. А тележку-то держал не он лично! Но гнев принимал на себя. Люди, что везли тележку, стояли в стороне, а режиссёр подошёл к нам, извинился за оператора – дескать, я понимаю, что вам трудно будет ещё раз сыграть – сцена очень эмоциональная, но прошу вас, пожалуйста, сделать второй дубль. Мы с Максимом Мунзуком внутренне улыбнулись: мы-то привыкли делать по пять, по шесть дублей благодаря шосткинской киноплёнке, которая регулярно давала брак. Иной раз и по десять дублей приходилось делать, а тут был всего второй дубль. Для нас это: «Подумаешь, мелочи!» Но мы степенно ответили: «Хорошо, сделаем!» Вот это был единственный раз, когда интеллигентный и очень выдержанный человек вышел из себя из-за того, что пришлось снимать второй дубль. И гнев его сыпался не на голову тех, у кого случайно выскользнула эта тяжеленная операторская тележка. Понимаете? Даже в крайней степени раздражения человек не терял благородства... Он так же прекрасно осознавал, чего стоит актёру собраться и сыграть с полной отдачей насыщенный эпизод. Каждую сцену снимал максимум с трёх камер, минимум – с двух. Это был удивительный человек – Акира-сан… Хотите верьте, хотите нет, но мы с ним дружили 30 лет после фильма. Помнили друг о друге, – и каждый Новый год обменивались поздравлениями.
– В ноябре 2012 года к вашим многочисленным наградам и званиям добавилась медаль имени Михаила Чехова за выдающийся вклад в мировую культуру.
– Это действительно трогательный знак внимания к моей персоне от кинофестиваля «Русское зарубежье». Михаил Чехов – великий артист, служивший во МХАТЕ, он составил славу мирового искусства. Всем нам Михаил Чехов, конечно, более известен по своим ученикам: среди актёров, которых он воспитал, – почти все звёзды Голливуда, типа Грегори Пека и многих-многих других.
– И вам, Юрий Мефодьевич, желаю успешных и знаменитых в будущем учеников!
– Спасибо. Надеюсь, что так может случиться! Вот убегаю сейчас к ним на зачёт.
Беседовала Ирина КУМОВА
«Литературная газета», 30 января 2013 года
Однажды мне пришлось выбираться из переполненного зала, игнорируя недовольные взгляды зрителей: Юрий Соломин в окружении журналистов покидал церемонию открытия 6-го кинофестиваля «Русское зарубежье» под громкие аплодисменты. Время поджимало, плотное кольцо репортёров наконец-таки выпустило знаменитость, и мне удалось вручить худруку Малого театра свои публикации о недавних обменных гастролях с Курским драматическим. Внимательный взгляд его потеплел, последовала удивительно радушная улыбка, и мы договорились об интервью, которое перешло в чаепитие и беседу.
Театр, музыка
и «русский дух»
– С апреля Малый театр начинает работать в гастрольном ритме, и зрители других городов увидят «Последнюю жертву» Островского и «Тайны Мадридского двора» – спектакль, который в Москве пользуется большим успехом. Ведь мы играем на гастролях не в обрезанном – «выездном» варианте, а в такой же точности, как и на своей сцене. Я сам родом из провинции, из Читы. Помню город 50-х годов сплошь из домов-срубов, и то, как все мы ждали гастролей. Это было событием. Каждое лето приезжала к нам Иркутская оперетта, лучшая оперетта страны того времени! Я тогда был совсем мальчишкой, а вот до сих пор помню трёх знаменитых комиков – Загурского, Маринского и Каширского… Или опера из Улан-Удэ – какое это было потрясение для нас, зрителей!
– Подобным потрясением стал спектакль Малого театра «Горе от ума», где каждый персонаж оказался близок современному зрителю. И Юрия Соломина в роли Фамусова тоже кто-то наверняка запомнил на всю жизнь. Удивительно, что пьесе Грибоедова почти 200 лет, но чувствуется живая русская классика – редкое взаимодействие великой драматургии, первоклассных актёров и зрителя.
– Действительно, за это время изменились общество, отношения, да и само «Горе от ума». Современные зрители как-то по-особому приняли роль Фамусова. Наверное, потому, что речь зашла о семье, о воспитании ребёнка – дочери. В наше время это тоже очень сложно, и не только одинокому мужчине. Я не играю Фамусова обычным подхалимом, хотя можно было бы и так. Но для чего? И если ответить, ради чего Фамусов подхалимничает, то всё становится на свои места. Он может быть любым – высокомерным, вздорным, пятым, десятым, но каков основной стержень его образа? Отвечу: Фамусов озабочен судьбой дочери, и это вылезло сегодня на первый план в решении характера персонажа. Кого выбрать в мужья для Софьи и что она будет делать, если отец умрёт? Кто и как позаботится о ней? Кругом одни прохиндеи! «Подалее» надо «от этих хватов, в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов...» Вот вам и тема. И если играть Грибоедова по-честному, без «фиги в кармане», то остаётся особое послевкусие от прочтения пьесы. Мне, например, никогда не нравился Чацкий. Я всегда думал: да что он ко всем цепляется, вяжется: «Старух зловещих, стариков дряхлеющих… Вон из Москвы! сюда я больше не ездок!..» А если сказать всё это с улыбкой, иронией, то подковырки Чацкого приобретают совсем другой оттенок. Ведь Грибоедов, будучи аристократом, дипломатом, мог очень точно подцепить, поддеть, но как автор был не злой, а честный. Мы не переделываем классику, это невозможно. Стараемся понять, что написал автор, и найти новое решение. В этом – вся суть, а не в том, чтобы сотворить оригинальный капустник.
– Вы допускаете интересные трактовки классических произведений, например, в музыке?
– Вот я люблю джаз. Люблю и классическую музыку. Но представьте, если играть на джазовом инструменте – саксофоне, например, «Танец маленьких лебедей» Чайковского? Не будет ни Чайковского, ни джаза. И музыки не будет! Будет просто хохма… Музыку Чайковского, Римского-Корсакова, Глинки переделать невозможно, и я так же против того, чтобы перелицовывать великую драматургию. Почему весь мир чтит науку Станиславского? Потому что русская театральная школа с глубиной. А с глубиной, потому что мы играем таких авторов, я имею в виду мировую классику. Например, наши постановки идут по 20 лет. И некоторые нас за это критикуют. Есть, конечно, старые спектакли, как, например, «Свои люди – сочтёмся!» в филиале Малого театра: уже декорации износились и костюмы сшили по второму разу, но посещаемость 90–80–75 процентов от наполняемости зрительного зала. Как можно убирать такой спектакль из репертуара? Жалко. Это же настоящее произведение искусства. Вот однажды собрался я посмотреть нашумевший спектакль, который «Золотую маску» получил и многие другие театральные награды, да всё как-то было некогда. А когда выкроил время, оказалось, что «такой сильный» спектакль уже снят с афиши – не идёт. Я так хохотал! После этого уже не хожу на все эти нашумевшие постановки. А вот у нас уже 25 лет идёт «Недоросль» Фонвизина с огромными монологами, без всяких трактовок и адаптаций! Приходят дети и слушают текст, и впитывают… Недаром Островский говорил: «Без театра нет нации», и он абсолютно прав.
– В мемуарах и воспоминаниях начала ХХ века Малый театр упоминается современниками как «редкий островок с исконным московским отпечатком» в отношениях и манере общения, интерьерах и речи... Таковым театр остаётся и по сей день, имея нынче официальный статус национального достояния России. Здесь действительно витает особая атмосфера, некий «русский дух». Это заслуга корифеев Малого театра или многих и многих поколений зрителей?
– Прежде всего это заслуга тех авторов, которые идут у нас. Грибоедов и Пушкин, Островский и Чехов, Толстой и Мольер. Я с 1988 года художественный руководитель театра, и мы ставим только классику, кроме одной постановки, хотя Солженицын сегодня тоже классика. Когда писатель в начале 90-х годов вернулся в Россию, мы уже готовили к постановке в честь 50-летия Великой Победы его пьесу «Пир победителей». Помню, что при прочтении нас очень тронуло, как один герой Солженицына – солдат – мечтал побывать в Москве и сходить в Малый театр. И мы поставили эту пьесу, которая имела успех. Автор присутствовал на премьере и, кажется, тоже был, в свою очередь, растроган.
КОРОЛЕВСКОЕ ЧАЕПИТИЕ
Из пурпурно-бархатного зрительного зала через картинную галерею директорского фойе мы перешли в кабинет Юрия Соломина. «Старомосковская тишина»: щебет певчей птички из дальнего угла большой комнаты и мерный ход старинных часов. Мы расположились у большого круглого стола за чаем, и мой взгляд остановился на улыбке королевы Англии Елизаветы II. На стене висела её большая фотография с автографом.
– Столы, стулья, диваны, на которых мы с вами сидим, это всё – XIX век.
– А мы так просто здесь чай пьём?!
– Ну, не так просто – с пирожками… Двадцать пять лет назад специалист, который реставрировал эту старинную мебель, сказал, что мебель живёт тогда, когда используется по назначению. Хотя, казалось бы, после реставрации надо было, как в музеях делают для большей сохранности, повесить верёвочки на диванах, но у нас всё настоящее и должно остаться таковым после ремонта.
– Не по этой ли причине королева Англии посетила Малый театр?
– Да, она действительно в 1994 году была в России несколько дней с единственным визитом. И для встречи с дипломатическим корпусом выбрала именно Малый театр. Когда мы провожали делегацию, то я вручил Её Величеству палехскую шкатулку ручной работы с изображением Малого театра. Она посмотрела, улыбнулась, сказала: thank you. Вот и всё. За ней шла целая кавалькада королевской свиты, и один старикашечка из третьего ряда свиты, видимо из русских эмигрантов, остановил меня за руку и спросил: «Откуда вы узнали, что Её Величество коллекционирует шкатулки?!» Я ответил: «Да мы просто хотели что-то подарить на память о России и Малом театре». Он говорит мне: «Вы попали в точку!» Через две недели Елизавета II прислала для меня вот эту фотографию с автографом. А ведь она могла забыть о такой малости. Они ведь, королевы, оказывается, всего один раз выезжают с визитом в какую-нибудь страну.
– Если вернуться к самому началу творческого пути, кто для вас был особым примером?
– Вера Николаевна Пашенная, мой педагог в Щепкинском училище при Малом театре. Она мне очень помогла не только в профессиональном становлении, но и в жизни. Пашенная помогла мне, как в своё время и ей помог Александр Павлович Ленский, – выдающийся актёр, режиссёр и педагог. Вот в кабинете у меня висят два их портрета. Ленский воспитал знаменитую плеяду учеников, как затем и Пашенная. Эти имена идут вместе со мной по жизни. Ведь мы с женой учились у Веры Николаевны и сейчас сами преподаём в Щепкинском училище: ведём свой курс и каждый день вспоминаем своего педагога. А когда отмечалось 100 лет со дня её рождения, то мы решили назвать именем великой актрисы свой курс. Вот уже состоялось три выпуска курса имени Веры Пашенной, и все цветы наши выпускники несут к её портрету в Щепкинском училище.
О ПРОШЛОМ И БУДУЩЕМ
– Знаменитый актёр Императорского Малого театра – реформатор русской сцены, бывший курский крестьянин Михаил Семёнович Щепкин – как бы прокомментировал нынешние реформы в театральной жизни?
– Он пришёл бы в ужас и попросился бы обратно. М-да… Потому что любая реформа должна готовиться людьми, которые понимают дело и знают в перспективе, куда эта реформа может привести. А все последние реформы – и в образовании, и военные, и прочие не имели успеха. Ведь преобразования должны готовиться основательно и очень сознательно теми профессионалами, кто имеет на это право, положив годы и годы работы внутри отрасли, а не извне… И если говорить о нашей жизни, то реформировать, я думаю, вообще ничего нельзя. Точно так же, как перестраивать ничего нельзя. Дом перестраивать нельзя – его можно поддерживать в том состоянии, в котором он был создан, или обновлять. Страна – это наш общий дом.
– В котором «…от ума» иногда бывает и «Горе…»?
– Горе от необразованности. Поэтому мы в театре приняли решение не продавать билеты по коллективным заявкам, когда школьников водят классами на спектакли, хотя нам ставят это в упрёк. Дескать, в Малом идут пьесы из обязательной школьной программы, а детишки все гурьбой не могут это посмотреть… Я понимаю, что читать им не хочется, – посмотреть лучше, выключив мозги. Книгу надо читать, да ещё выучить: «Вон из Москвы...» Сейчас ведь никто ничего не учит наизусть. Я-то знал все эти монологи со школьной скамьи. Нас заставляли учить и правильно делали. Молодых надо заставлять что-то делать, как в семье. Родители говорят – мы должны прислушиваться. И они должны понимать, куда пришли и зачем. Пожалуйста, пусть покупают билеты и приходят, как все зрители, без обязательной программы. И даже при таком нашем правиле посещения Малого театра случился казус. Идёт ответственный спектакль – партер наполнен солидной публикой, в зале стоит идеальная тишина, всё нормально. Но когда мы вышли на поклон в конце спектакля, вдруг с балкона, где сидел наш юный зритель, раздался дружный ор, свист и крики: «Вау!» Я остановил жестом всё это действо и сказал, обращаясь к ним: «Дорогие ребятки! Вы не виноваты в том, что не знаете, куда попали, – это не стадион. Это национальный русский театр. В зале, где вы сейчас визжали и кричали, – вон на том месте сидел Гоголь, а там – в амфитеатре Чайковский сиживал. И первая постановка «Евгения Онегина» со студентами Московской консерватории игралась на этой сцене, в нашем Малом театре. Вот вы сидите наверху, пройдут годы, кто-то из вас станет банкиром, учителем, строителем или дипломатом, но запомните это на всю жизнь – где вы находитесь!» И наступила тишина… Партер – взрослые люди зааплодировали, а молодёжь наверху молчала. Один из зрителей мне потом сказал, что мой монолог на поклоне, обращённый к буйным молодым зрителям, понравился ему больше, чем сам спектакль, и для меня это был комплимент.
– Действительно, последние годы вектор развития молодого поколения был направлен на свободу, принявшую обличье вседозволенности.
– Вот поэтому растёт и ширится необразованность! А нам всем надо говорить и воспитывать будущие поколения, но системно. А что мы видим: школьная программа меняется так, что… у меня слов нет! Я считаю, нельзя переделывать то, что годами приносило славу русскому народу. Это были наши достижения – образование, наука, культура. До сих пор половина американских нобелевских лауреатов – выходцы из России. А нынешние министры? Ведь они же тоже заканчивали в своё время школу с чёткой, продуманной «старой» программой.
– Чем вы объясните такое настойчивое желание реформировать школьную программу?
– Правильное слово вы сказали – желание… Почитайте, какие там суммы, – вот это и есть желание… Я – за ответственность и против халтуры. Всё, что человек делает, он должен делать глубоко, разумно, с желанием выполнить задачу. А у нас только презентуют: «Я вот это могу»! Не может человек сразу быть министром. Одного сняли, другого поменяли, третьего переставили. Министр должен быть высоким профессионалом в своей сфере – классным специалистом, хоть в медицине, в образовании или в другом. Посмотрите, как, например, Шойгу развил своё ведомство. Вот если бы меня спросили, кого сейчас назначить министром здравоохранения, я бы с ходу сказал: Рошаля. Я ему верю: как он честно высказывал своё мнение при Путине! Потому что человек болеет за страну и всё правильно сказал, даже если это кому-то и не понравилось.
– А в культуре кого назначим?
– Ну, вы сразу меня ловите… И в культуре есть кого назначить, поверьте. Но именно тех, для кого эта деятельность составляет профессию. Сколько лет борьбы было с нашим министром образования? Но он всё равно след оставил после себя плохой… И следующий человек не должен продолжать дискредитировать русское образование на весь мир. У нас в стране было хорошее образование. И как же можно вычёркивать хорошее, убирать из школьной программы основные дисциплины – географию, историю, другие предметы? Наши дети не знают своей страны! Где Ангара и куда впадает Волга? Я уже не комментирую позорное решение оставить два часа в неделю на изучение русского языка и литературы! Я этого не по-ни-ма-ю! Но пожинаю плоды, потому что вот уже много лет приходят в Щепкинское училище выпускники школ с разных концов страны с одинаковым результатом – все необразованные, как под одну гребёнку! Эта тема – моё больное место, ведь мы в училище потом целый год переучиваем молодёжь, заставляя читать! Как студенты могут играть современность или классику, не зная литературу, историю? Ведь современность – это не только «бабло», не только – форма, но главное – мысли.
– Вы занимали пост министра культуры в 90-е годы – очень сложное перестроечное время в истории России. Сегодня многие политики ищут призывы в качестве национальной идеи. Но всё как-то мимо сердца простого человека. Какой лозунг могли бы предложить вы?
– Вот от лозунгов вы меня, пожалуйста, увольте (Смеётся. – И.К.)!
– Хорошо, спрошу прямо: какую бы вы могли предложить национальную идею?
– Образование, медицина, искусство – это создаёт нацию. Здоровье человека, его образование, общее и душевное – без этого не могут существовать ни одно государство, ни одна нация. Даже если в ней осталось две тысячи человек, всё равно это их история: их привычки, традиции, одежда, взаимообщение и многое-многое другое. Восточные страны это больше сохраняют. Например, Япония. Я там часто бывал и могу сравнить отношение людей к своей истории, природе. Да, там есть европейские рестораны и всё остальное, но почему-то, когда мы туда приезжаем или в какую другую страну, нам хочется попробовать то, что только у них можно отведать. Так и в остальном. Интересны своеобычная история, искусство, быт, традиции. Нельзя и нам терять своего лица.
– В Москве пробуете японскую кухню?
– Нет. Я предпочитаю её только в Японии. Люблю суши, но здесь смотреть на них не могу. У нас суши совсем не такие, как в Японии, где их на выбор – миллион! В японской кухне особый вкус – не острый, а пикантный, даже просто рис. А сколько там травы всякой подают! И японцы иной раз даже сами не знают, что едят и как каждая травка называется. Я спрашиваю: «Как же вы едите то, что даже не знаете?» Отвечают: «Что нам дарит океан – всё полезно». Так сочетаются в их жизни древность и современность: в мудром, бережном отношении к своему национальному.
ЧЕХОВ, ТИГР И КУРОСАВА
– В истории мирового кинематографа Юрий Соломин – это прежде всего Владимир Арсеньев из оскароносного фильма Акиры Куросавы «Дерсу Узала». Вы работали с одним из гениев мирового кино. Как он пригласил вас на главную роль, ведь советские артисты не имели мировой известности?
– Куросава на «Мосфильме» попросил показать ему по одному фильму с лучшими советскими актёрами, которые могли бы подойти на роль Арсеньева. Так ему был предложен «Адъютант его превосходительства», а там целых пять серий. Он посмотрел две первые и попросил показать последующие. А я в это время, будучи на гастролях в Киеве, услышал по радио в новостях, что в Советский Союз приезжает знаменитый режиссёр Акира Куросава для совместных съёмок фильма по книге Арсеньева «Дерсу Узала». Подумал ещё: вот кому-то из коллег повезёт работать с таким мастером!
– Неужели характер мировой знаменитости был таким тяжёлым, что в процессе работы над фильмом вы в один момент отказались сниматься?
– Куросава был удивительно интеллигентный, добрый человек, мягкий и чуткий, очень внимательный к артистам.
– А к тигру? Участники экспедиции рассказывали, как один из таёжных артистов пострадал во время съёмок.
– Режиссёр хотел снять зверя в естественной среде, для этого в тайге выкопали ров 150 квадратных метров и сделали специальный загон, куда мы с Максимом Мунзуком – исполнителем роли Дерсу Узала – полгода ходили подкармливать животных. Там жили медведь, барсуки и прочие обитатели тайги – уголок такой был, чтобы все мы привыкали друг к другу. Но дикий тигр без дрессировщика всё равно остаётся диким, и когда его начали снимать, вышла неудача. Мы с Максимом должны были столкнуться с тигром на тропинке, но эта встреча снималась с нижней точки, а выкопанного рва совсем не было видно из-за высокой травы. У нас ещё лошадь почувствовала зверя и забрыкалась, но это полбеды, мы-то вышли вовремя, а вот тигр – не вышел. Не идёт, и всё! Вокруг нас, в лесу за деревьями, стояли охотники, они стали его гнать со всех сторон на нас, пугали чем-то, толкали пиками. И когда тигр наконец вышел, мы увидели, что у него нос в крови. Вот тут мы вдвоём запротестовали и сказали, что при таком обращении с животным сниматься не будем. Куросава задал мне только один вопрос: «Почему?», а я с ходу сочинил, что состою в Обществе защиты животных, и он тут же принял решение остановить съёмку и оставить зверя в покое.
– Значит, третьего главного героя картины всё-таки заменили?
– Верно. Даже общего плана не получилось. Переснимали сцены с тигром уже потом, когда вернулись из Приморья в Москву. В картине снимался знаменитый дрессированный тигр Вальтера Запашного. Он отлично сработал «без всяких вопросов» – сделал всё, что нужно по сценарию.
– Вы можете назвать Акиру Куросаву своим «сенсеем» в режиссуре?
– Могу смело. И режиссурой я начал заниматься именно благодаря тому, что он увидел во мне эту способность. Куросава – великий режиссёр современности, и работа с ним стала для меня большой школой. В отличие от наших режиссёров, прежде чем приступить к съёмкам, он работал за столом месяц, как в театре. Он вдумчиво обговаривал с артистами каждую деталь, весь рабочий процесс, обозначал расстояния, вникал во всё, рассказывал – какой оптикой будем снимать, как поедет камера, да и многое-многое другое. Интересно, что озвучивали мы фильм без него, Куросава сказал, что мы сами справимся, так как лучше знаем русский язык. Но иногда возвращал нашу работу, сделав очень точные замечания.
– А как вы преодолевали языковой барьер?
– Я знал примерно 20 слов по-японски, он столько же по-русски, но мы прекрасно понимали друг друга на каком-то другом уровне общения. И работать с ним было чрезвычайно приятно.
– Неужели за два года работы в СССР Куросава-сан всегда был по-самурайски выдержан и спокоен? Не случалось никаких внештатных ситуаций?
– Однажды, во время съёмок в тайге, я должен был бежать вниз по склону крутой горы к раненому Дерсу Узала. Этот эпизод впоследствии не вошёл в фильм. И вот я бежал, а параллельно двигалась тележка с оператором. Оказывается, что проделывать всё это вниз, под гору, гораздо тяжелее, чем в гору: надо точно соблюдать расстояние и всё прочее. Вот и случилось, что нас уже почти сняли, как вдруг тележка выскользнула у рабочих из рук и покатилась вниз… Вот тогда я единственный раз видел, как Акира Куросава ругал оператора, с которым снимал все свои картины. Знаменитый оператор Накаи Асакадзу даже не оправдывался. А тележку-то держал не он лично! Но гнев принимал на себя. Люди, что везли тележку, стояли в стороне, а режиссёр подошёл к нам, извинился за оператора – дескать, я понимаю, что вам трудно будет ещё раз сыграть – сцена очень эмоциональная, но прошу вас, пожалуйста, сделать второй дубль. Мы с Максимом Мунзуком внутренне улыбнулись: мы-то привыкли делать по пять, по шесть дублей благодаря шосткинской киноплёнке, которая регулярно давала брак. Иной раз и по десять дублей приходилось делать, а тут был всего второй дубль. Для нас это: «Подумаешь, мелочи!» Но мы степенно ответили: «Хорошо, сделаем!» Вот это был единственный раз, когда интеллигентный и очень выдержанный человек вышел из себя из-за того, что пришлось снимать второй дубль. И гнев его сыпался не на голову тех, у кого случайно выскользнула эта тяжеленная операторская тележка. Понимаете? Даже в крайней степени раздражения человек не терял благородства... Он так же прекрасно осознавал, чего стоит актёру собраться и сыграть с полной отдачей насыщенный эпизод. Каждую сцену снимал максимум с трёх камер, минимум – с двух. Это был удивительный человек – Акира-сан… Хотите верьте, хотите нет, но мы с ним дружили 30 лет после фильма. Помнили друг о друге, – и каждый Новый год обменивались поздравлениями.
– В ноябре 2012 года к вашим многочисленным наградам и званиям добавилась медаль имени Михаила Чехова за выдающийся вклад в мировую культуру.
– Это действительно трогательный знак внимания к моей персоне от кинофестиваля «Русское зарубежье». Михаил Чехов – великий артист, служивший во МХАТЕ, он составил славу мирового искусства. Всем нам Михаил Чехов, конечно, более известен по своим ученикам: среди актёров, которых он воспитал, – почти все звёзды Голливуда, типа Грегори Пека и многих-многих других.
– И вам, Юрий Мефодьевич, желаю успешных и знаменитых в будущем учеников!
– Спасибо. Надеюсь, что так может случиться! Вот убегаю сейчас к ним на зачёт.
Беседовала Ирина КУМОВА
«Литературная газета», 30 января 2013 года
Дата публикации: 30.01.2013
Художественный руководитель Малого театра — народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Партнеры
Информационная поддержка
Оценка качества услуг учреждений культуры
