Новости

30 метров до Президента

Молодой актер мечтал получить хотя бы самую маленькую роль, а получил… Государственную премию.
Артист Малого театра Глеб Подгородинский — о ролях любимых и «не своих», хороших людях-режиссерах, «брызгах славы» и белом пиджаке на всякий случай.

Глеб, вы родились в театральной семье. Ваш папа, Валерий Васильевич Подгородинский – театровед, мама, Светлана Николаевна Чаплыгина – режиссер. Наверное, с юных лет часто посещали театр? А когда возникло желание самому стать актером?

В театр, конечно, часто водили. И сам я в детстве участвовал в работе театральной студии, которая называлась Театром юного москвича. В частности, когда мне было 12 лет, в спектакле ТЮМа «Иван» играл главного героя, то есть ту роль, которую в фильме Тарковского «Иваново детство» замечательно исполнил Николай Бурляев. У меня даже был некоторый успех в этой роли. Помню, подходили ко мне заплаканные девочки, ведь мой герой по сюжету погибал, благодарили, говорили какие-то приятные слова. Может быть, после этого спектакля мои родители подумали, что я могу стать актером. Но я тогда всерьез об этом еще не помышлял. «Заболел» я своей профессией только в институте. Прежде было интересно, но целенаправленную подготовку я не вел. Я даже чуть не опоздал на экзамен. Перепутал числа. Молодой был совсем. И не потому, что мне было 17 лет. А потому что я поздно взрослел.

По окончании Щепкинского училища, вы практически сразу начали играть ведущие роли в спектаклях Малого театра. А как вы восприняли свое назначение на Чацкого, сложнейшую роль русского классического репертуара, которую обычно поручают премьерам труппы?

Я видел много постановок Сергея Женовача в разных театрах. Очень хотел работать с этим режиссером, но никогда не думал, что доведется. Когда актер приходит в театр и смотрит какую-то работу, то ему либо хочется оказаться там, на сцене, в той созданной режиссером атмосфере, либо нет. У Женовача почти во всех спектаклях мне хотелось поработать, мне его спектакли очень нравились. И когда я узнал, что он будет ставить в Малом театре Грибоедова, я страшно обрадовался. Я думал, хорошо бы получить какую-нибудь небольшую роль в «Горе от ума», например, господина D или N, чтобы посмотреть, как он работает. А когда пошли слухи, что мне дают Чацкого, я не верил, совсем не верил. Так до сих пор и не верю. Потому что эта роль на сопротивление. Я совсем не Чацкий, совсем.

После Чацкого Сергей Женовач поручил вам роль Платона Зыбкина в своей постановке комедии Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше», которая получила высокую оценку критики и множество театральных и правительственных премий. А сейчас вы уже в третий раз сотрудничаете с ним, работая над ролью Клеанта в мольеровском «Мнимом больном». Легко ли Вам было найти общий язык с одним из самых известных режиссеров нашего времени?

Легко. Совершенно несложно. Прежде, чем говорить о его профессиональных качествах, скажу, что Сергей Васильевич очень хороший человек. А это так важно для режиссера. Человек определяется поступками, правда же? А он, конечно, очень много делает хорошего. Он буквально растворяется и в студентах своих и в актерах. Можно вспомнить хотя бы, что он носил яблоки на все наши репетиции «Правды…». Сам покупал и приносил актерам. Он делает подарки всегда, постоянно интересуется, что происходит с человеком. Студенты для него как родные дети. Он им помогает и финансово, и советом, и делом. Одна девочка-студентка сильно разбилась, выпрыгнув из окна во время пожара. Как он переживал, как он сочувствовал, с родителями ее общался! Пытался сделать все, чтобы она осталась в институте. Он очень доброжелательный человек и компанейский, поэтому какого-то особого контакта искать не надо было. Я помню первую репетицию «Горе от ума». Стоял такой скромный человек с тихой, застенчивой улыбкой. И как-то он начал говорить очень просто. Я уж не помню, что конкретно он говорил, по-моему, даже не о пьесе, а вообще о жизни. И тут же, моментально, он расположил всех, и молодых, и стариков. И дальше уже не было проблем.
А рассказать, как работает Женовач, объяснить, какой он режиссер, я не могу. Потому что раскладывать по полочкам, не умею. Я не рациональный человек. Я воспринимаю эмоциями. Скажу одно: работать с ним очень хорошо, очень! Приходишь на репетицию и ощущаешь радость. В каждой репетиции что-то находишь, что-то новое всегда происходит. А работает всегда Женовач очень спокойно. Как-то так плавно, доброжелательно. Атмосфера во время работы всегда такая домашняя, дружеская. Порой во время репетиций в театре бывает необходимо преодолевать какие-то мучения, трудные разговоры, споры, недовольства… У Женовача этого в двух его работах в Малом театре не было и в третьей, к которой мы только приступили, уверен, тоже не будет. Особенно «Правда — хорошо…» плавно выходила. С «Горе от ума» было больше проблем, моих лично проблем. Роль не моя. Я не Чацкий. Совершенно другой человек – противоположный просто. А вот в «Правде» как-то все мягко было. Такое складывалось ощущение, как будто нет режиссера, который сидит за столом и руководит нами. Режиссер, дирижер, главный центр – ну, нет такого. Просто мы все вместе собрались кружком. И все вместе придумываем. И каждый предлагает что-то. И это, мне кажется, замечательно. Конечно, без Женовача ничего бы не было. Но он не любит, когда его хвалят. Говорит: «Это наша общая работа. Наше общее дело. Это компания, это команда». На самом деле так и происходит в работе с ним. Как-то мы работаем командой.

Вы и Ирина Леонова – самые молодые артисты, получившие Государственную премию России за исполнение ролей в спектакле «Правда – хорошо, а счастье лучше». Что Вы испытали, получив такую высокую правительственную награду?

Сказать, что почувствовал какую-то бурную радость или чрезмерную гордость, что прибывал в эйфории, не могу. Скорее испытал больше гордость за родителей, потому что они очень трепетно относятся к этому событию. Конечно, приятно, что так произошло, но воспринял награждение достаточно спокойно. Может быть, если бы это случилось внезапно, неожиданно, тогда это было бы и для меня мощным событием. А поскольку уже за год до присуждения премии мы знали, что выдвинуты на награду, то в какой-то степени были уже подготовлены. И все же во время церемонии было ощущение: мы — такие молодые и получили такую серьезную награду. Не то, чтобы незаслуженно, но, когда рядом столько достойнейших людей, выдвинутых на премию, но не получивших ее, становится неловко. Но, так уж вышло. Может быть, повезло. Мы дошли до финала, нас не вычеркнули.

Расскажите, как проходило награждение. Что больше всего запомнилось во время церемонии?

Мы до последнего момента не знали о награждении, пока не появились 15 июня в Екатерининском зале. У меня сохранялись сомнения. А вдруг скажут: «Извините, вас нет в списках, до свидания». Поскольку у меня не было летнего костюма, а начало июня было довольно жарким, я решил купить на всякий случай светлый костюм. И когда шел по Ленинскому проспекту в новых туфлях и в пиджаке от только что купленного костюма, в меня кинули пакет с молоком. Видно, какой-то мальчишка баловался, метил в меня, но промахнулся. Брызги попали на джинсы. Слава Богу, пакет не попал на новый пиджак. А то пришлось бы срочно искать замену у друзей. А в результате 15-го числа погода оказалась пасмурной. И когда я вошел в Екатерининский зал, то увидел, что все пришли в темных костюмах. Один я — в белом. Потом только я разглядел, что Юрий Яковлев был в светлом костюме, и Евгения Глушенко тоже была одета в светлых тонах. Это меня немного успокоило.
Театральные премии присуждались в конце. Нам дали указание, чтобы мы не торопились, выходили спокойно, пожали руку президенту и немножко задержались. И когда объявили меня, то кто-то из корреспондентов, находившихся рядом, сказал: «пожалуйста, помедленнее идите». Мы сидели в дальних рядах, идти до президента надо было метров 30, это достаточно долго. Иду я и думаю, может быть, немного ускориться, потом поближе к президенту приостановиться и спокойно подойти. Но тут же возникла другая мысль: нет, суетиться не надо. Все ведь так спокойно, достойно выходят. Потом я еще почему-то думал о том, чтобы не споткнуться. У меня были новые туфли, и я, чтобы не зацепиться за что-нибудь, когда шел, ногу задирал повыше. А вообще обстановка была очень спокойная. Президент пожал руку, поблагодарил, держался он очень доброжелательно, неофициально. Я сказал 4 раза «спасибо», еще до того, как он мне что-либо сказал.

Большие, ответственные роли, особенно такие сложные, как Чацкий, требуют колоссального напряжения сил, выматывают эмоционально и физически. Как вы восстанавливаетесь после спектакля?

Тяжело. Если честно, то тяжело. Потому что у меня очень сложные отношения с этой ролью. Я, конечно, благодарен, безумно благодарен и театру, и Женовачу, и Грибоедову, что это произошло, что я работал в таком материале гениальном. Но дается это на самом деле непросто. Я искал точки соприкосновения с ролью, которые мне были близки. Самым сложным было понять, почему он говорит так называемые обличительные монологи. Почему Чацкий обличает всех? Это как-то нелогично, глупо. И вообще Чацкого никогда не любили. И в школе его не любят, и зрители его не любят.
Я читал, как играли другие актеры эту роль и у нас в театре, и в других знаменитых постановках. Читал то, что писали сами артисты о своей работе. Они все были не удовлетворены. Вот сейчас вышла книжка о Никите Подгорном, он был не доволен работой в «Горе от ума». И у Виталия Соломина тоже были проблемы. Потому что очень сложно оправдать этого человека. Он же эгоист большой Саша Чацкий. Ну, представьте, если бы в наше время вернулся издалека такой человек, сложно было бы ему, наверное, быть, не то что властителем умов, а просто душой компании. Он ведь всех оскорбляет. Причем оскорбляет людей уважаемых. Почему он это делает? Я для себя определил, что причина одна: он безумно любит, любит так, что жить не может без любимого человека. И когда он понимает, что ему не отвечают взаимностью и что за его спиной плетутся какие-то интриги, из него вырываются эти нескончаемые монологи.
В каждом из нас сидит Чацкий. Все чем-то недовольны. Но в ком-то маленький Чацкий живет, и он говорит о каких-то мелких недостатках, высказывает где-нибудь у себя на кухне какие-то несущественные претензии. Вот, мол, в метро толкнули, или правительство что-то сделало не так. И все. А кто-то поднимается на трибуну и открыто говорит о больших проблемах, о всех ужасах, которые творятся, публично высказывает то, о чем душа у него болит, что не дает ему покоя ни днем, ни ночью.
Вот и у Чацкого много накопилось на душе. И когда ситуация обостряется, из него это все вырывается наружу. А на самом деле в наше время больше Молчалиных, а не Чацких. Мы все больше молчим. Или говорим то, что от нас ждут, идем, как говорится, в струе. И я, конечно, не Чацкий. Много есть общего, естественно. Но ощущения от жизни у меня другие. И мне приходится преодолевать, ломать себя, приходится настраиваться, что бы выйти на сцену и быть убедительным, уверенным, сильным.
А восстанавливаться, конечно, не просто. Потому что у нас спектакль психологический. Если я не буду в данный момент любить Софью – Иру Леонову или Олю Молочную, которая сейчас заменяет Иру, то у меня ничего не получится, я просто не смогу дальше играть, не смогу сказать финальный монолог. Все идет через проживание. А так как за сутки у Чацкого много перепадов внутренних происходит, то это отражается на мне, на актере. Бывало, что не мог заснуть после спектакля. Я стараюсь быстрее убежать из театра, проехать в метро или на машине, моментально отключиться и забыть. А потом уже на следующий день или через день вспомнить, как играл, отметить какие-то моменты роли. Но, конечно, как бы я ни старался быстрее отойти от спектакля, внутри все еще бурлит, горит и сердце бьется долго. Это, пожалуй, единственная роль, которая так на меня влияет. Если играть Чацкого резонером, если сердцем не принимать, было бы, наверное, проще. Но так уже играть нельзя. Я не хочу так играть.

Вы очень плотно заняты в репертуаре Малого, к тому же играете в спектаклях других театров. Бывает ли время на отдых, и как вы его проводите?

В активный сезон мне отдых как таковой не нужен. Мне восстановиться нужно полдня после спектакля. В прошлом году у меня получилось 4 премьеры – 4 выпуска. Спектакли Малого театра «Три сестры» и «Свадьба, свадьба, свадьба»!, а также спектакль «Половое покрытие» в центре режиссуры Казанцева и Рощина и «Чехов-джаз» к фестивалю «Черешневый сад».
А как отдыхаю? Этим летом ездил с сыном в Сочи. С сыном я очень хорошо отдыхаю, с ним я отключаюсь. Он дает мне силы. Радость! В деревне под Суздалем у родителей есть дом. Места замечательные. Туда я часто езжу. И этот год не был исключением. А еще мы с женой каждое лето ездим в Щелыково, бывшее имение Островского – теперь дом творчества СТД. Там потрясающе красиво и всегда очень много друзей и добрых знакомых. Но мне достаточно там недели отдыха, люблю больше один побыть. Я компании люблю, но недолго. Потому что все время находишься в театре, а это давит. Все время идет общение. Может, потому что у нас публичная профессия, я иногда люблю одиночество.

У Вас есть какие-то сильные увлечения помимо театра?

Пожалуй, такого занятия, чтобы полностью погрузиться, — нет. Всего понемножку. Например, я люблю ходить за грибами. И вообще многое мне нравится. Нравятся очень машины. Люблю водить, читать, разговаривать про машины. Фильмы люблю смотреть, спектакли, но это уже скорее относится к профессии. Раньше мы с женой много выжигали по дереву. У меня с детства – выжигательный аппарат. Юля рисует, а я потом выжигаю. Покрываем лаком, дарим друзьям. Но больше всего я люблю с сыном заниматься.
А кем вы видите своего сына в будущем?

Не знаю, не загадываю. Не хочу планировать, чтобы он кем-то конкретно был. Наверное, отвечу, как все родители: главное, чтобы он был счастливым. Мне кажется, что он будет каким-то образом связан с творчеством. Егор сейчас тянется к музыке, и он очень подвижный ребенок. Все говорят, вот уже — актер. Наверное, про всех детей так говорят. Он любит выступать, любит что-нибудь исполнить, спеть. Я не думаю, что надо как-либо влиять на него в плане профессии. Вдруг у него хорошо пойдут точные науки. Может быть, увлечется, станет математиком. Почему нет? Главное, чтобы он жил счастливо, чтобы его будущее дело нравилось ему.

Читать любите? Что из прочитанного в последнее время особенно запало в душу?

Люблю, но в прошедшем году редко удавалось. Я был очень занят. А что запомнилось? Почитал Коэльо, потом Акутагаву, но не могу сказать, что их книги произвели на меня сильное впечатление. Я Достоевского люблю перечитывать. Достоевский, пожалуй, мой любимый писатель. Он меня очень волнует.
Помимо предстоящей премьеры «Мнимого больного» в Малом театре какие у вас еще планы на текущий театральный сезон?
С режиссером Николаем Дручеком, который, кстати говоря, является учеником Женовача, мы работаем над инсценировкой романа «Гаргантюа и Пантагрюэль». Это будет спектакль на двоих. Алексей Дубровский, артист МТЮЗа, и я будем играть все роли. Папа мой написал инсценировку, а мы сейчас читаем, дорабатываем ее, выправляем, пробуем, ищем ход. Потому что материал гигантский. Начинали мы репетировать на площадке СТД, еще не зная перспектив нашей работы. Потом нам, к счастью, выделили грант, и теперь наш спектакль будет выпускаться на сцене центра режиссуры. Там же, весной, состоится, я надеюсь, выпуск спектакля «Смерть Тарелкина». У меня там заглавная роль. А ставит пьесу Сухово-кобылина Алексей Казанцев.

А удается вам побывать зрителем в других театрах?

Не часто, но удается. Как правило, хожу на спектакли, где заняты мои товарищи, а они есть почти в каждом московском театре. Мир же тесен. Актерский мир тем более.
В центре режиссуры под руководством Казанцева мне понравились спектакли «Пленные духи» и «Облом off». А еще
я – поклонник ТЮЗа, вернее, поклонник некоторых его спектаклей, таких, например, как «Дама с собачкой» или «Скрипка Ротшильда». Такая гордость у меня была, что с Бариновым, который так мощно играет в этом спектакле главную роль, в Малом я выхожу вместе на сцену. Еще в театре у Фоменко мне очень нравятся спектакли «Двенадцатая ночь» и «Владимир III степени».
У Доннеллана я видел «Отелло», «Бориса Годунова» и «Двенадцатую ночь». «Годунова» я воспринял довольно рационально, но что-то меня в нем зацепило, спектакль не отпускал меня. А еще постановки Стуруа мне очень нравятся. Особенно, когда он работает со своим грузинским театром. То, что он делает у нас, меньше впечатляет. А у Доннеллана все наоборот. С нашими артистами он работает, на мой взгляд, интереснее, чем с англичанами. Вот парадокс.

Если бы вы не стали актером, то кем были бы?

Думаю, что каким-то образом все равно был бы при театре. Может быть, монтировщиком сцены работал. А может быть, писал бы. Я в детстве пробовал писать, даже в «Мурзилку» отправлял рассказы, правда, их не опубликовали. А может быть, я бы стал рисовать. Одно жалею, музыку я не освоил, терпенья не хватило, начал заниматься на фортепиано, но потом бросил.

У вас не только родители профессионально занимаются театром, но и жена, Юлия Сафронова, и тесть, Владимир Сафронов, — актеры Малого театра. У вас в семье не возникают творческие споры?

У нас театр большой. Мы практически не пересекаемся. То, что мы работаем в одном театре, не мешает нам. А дома, конечно, говорим о театре. Но точки зрения чаще всего совпадают, мы на одном языке разговариваем.

Как вы относитесь к критике вообще и, в частности, к отзывам о вашей работе?

Я читаю. Мне интересно. И о наших спектаклях читаю прессу и о тех, которые посмотрел в других театрах. Хотя настоящего анализа мало. Людей, которые на меня бы повлияли, не очень много. Но не было и такого, чтобы меня как-то особенно разозлили, расстроили или еще что-либо в таком духе. Я спокойно отношусь к критике.

Каким вы представляете идеальный театр будущего?

Не знаю, может ли он быть идеальным. В одном я уверен: театр не умрет. Многое может измениться. Кино компьютерным может стать. И актеры в нем будут виртуальные. Но театр сохранит свою природу, он останется, он будет всегда. Театры разные должны быть. Мне кажется, психологический театр будет всегда. В большей степени, или в меньшей.
А идеальный театр для меня – это, чтобы актер и режиссер говорили на одном языке, и партнеры, чтобы понимали друг друга. Хотелось бы, чтобы то дело, которое задумывалось вместе, могло реализоваться наилучшим образом, и чтобы зрители выходили из театра немного изменившимися. А вообще мне нравится тот театр, который существует сейчас. В Москве, в Петербурге, в других городах.
А как будет в будущем построено здание, устроен зрительный зал? Вот все, кто приходят в Малый театр, восхищаются нашим зданием, залом, акустикой, сценой. Говорят, что это чудо какое-то, что это абсолютное совершенство. Провинциальные актеры даже становятся на колени, целуют сцену.
И мне тоже очень нравится, как устроен наш театр, по-моему, лучшего и придумать нельзя. Вот так, наверное, и должен выглядеть идеальный театр будущего.

Беседовала Наталия Пашкина.
Общество и Здоровье №1 2005