Новости

Валерий Баринов: «Меня освистали — спектакль удался!»

Один из самых востребованных актеров современного театра и кино Валерий БАРИНОВ не только прекрасный артист, но еще и обаятельный, интересный человек и замечательный рассказчик.

— ВАЛЕРИЙ Александрович, основная тема нашей беседы — стрессы, которым, к сожалению, подвержены все, а творческие люди, наверное, особенно.

— Да, для меня тоже состояние стресса в принципе является постоянным. Я постоянно испытываю волнение, некую тревогу и ужас в ожидании провала, который жду… уже почти 40 лет! Очень давно, учась на 3-м курсе института, я репетировал дипломный спектакль — водевиль «Мизантроп». И он был у меня несмешным. Я решил, что отыграю спектакль, чтобы не подводить товарищей, а потом уйду из училища — ну не получается из меня артиста! Хотя мои замечательные педагоги Коршунов и Шаронова говорили: «Ты все делаешь правильно. Просто этот водевиль не смешной, а философский». А я ждал провала. И в день сдачи спектакля произошло чудо: как только я вышел на сцену, еще до первой моей реплики зал стал не смеяться, не хохотать — он стал просто ржать! Я даже подумал, что у меня что-то не так с костюмом. Нет! Вот так меня приняли. И каждая моя последующая реплика воспринималась с жутким смехом! Завкафедрой Николай Александрович Анненков даже стучал по столу, чтобы я перестал говорить и дал ему просмеяться. Произошло это 9 июня 1967 года, и эту дату я отмечаю как еще один свой день рождения. А теперь, как это ни странно, я сыграл сотню ролей в театре, не говоря уже о кино. Случалось, что у меня было по 7 премьер в год. И каждый раз я ждал провала. Может, этот ужас перед возможностью провала и помогает мне выбираться из стрессовых ситуаций — что я все время его жду, а он не случается. Ожидание затянулось, и это становится опасным.

— Да, это чревато. Это уже такой постоянно накапливающийся стресс.

— Да, но при этом я боюсь потерять это ощущение в себе — возможного провала, хотя это действительно постоянный стресс, который во мне живет. И выхода из него я не знаю, кроме профессионального, то есть выхода на сцену, где, когда ты выходишь, перед тобой — огромная черная дыра, называемая зеркалом. Ты смотришь в это зеркало и видишь там не одно, а сотни или даже тысячу лиц. И если ты добиваешься своего «отражения» в них, тогда стресс снимается и возникает момент вдохновения, радости, ощущение победы. Это самое счастливое время — когда понимаешь, что зал тебя слушается, идет за тобой. В этом плане я очень люблю подростковую публику — ту, что пришла в театр «отстоять», оттянуться, выпендриться от души. Обычно актеры такого зрителя не любят, а вот я их обожаю! Их нужно только один раз поймать, удержать их внимание даже ни на минуту, а всего на полсекунды, и они становятся ручными, как котята, как глина, из которой можно лепить все что угодно. Они так плачут и так смеются, они так молчат, когда ты этого хочешь! Для начала никто из них не знает содержания пьесы, и им очень любопытно — чем же все закончится? И потом — они не верят, что может случиться трагедия и герои погибнут, ведь они привыкли к хеппи-эндам! И в результате они от восторга в конце хлопают, кричат и очень много свистят. Я каждый раз говорю: «Ну что, спектакль удался — меня освистали!» Вот такой у меня стресс и выход из него.

— То есть при всем при том выход все-таки существует?

— Ну, это зависит от обстоятельств. Скажем, актерская профессия во многом связана с транспортом, в том числе с самолетами. И в этой связи я испытал однажды жесточайший стресс: я не смог прилететь на свой премьерный спектакль, поскольку мне продали билет на самолет, который к тому времени уже был отменен. Жуткая была ситуация! До Москвы кое-как я все же долетел, но мне-то надо было в Ленинград! Я пытался из всех сил туда до вечера добраться, но не успел, не сумел. Вот из этой стрессовой ситуации у меня не было выхода.

— Наверное, и в кино проблем хватает, тем более что в последнее время кинопроцесс резко ускорился, а вы много снимаетесь?

— Да, но театр все-таки в эмоциональном смысле острее, поскольку он — вещь публичная. В кино ты всегда можешь сказать: «Стоп, ребята! Давайте еще раз, дайте я соберусь». Скажем, в фильме «Водитель для Веры» есть сцена, где встречаются два генерала: я и Богдан Ступка, и мы пьем коньяк. Причем крупно снимали рюмку, потом камера отъезжала, и видно было, как я наливаю по определенную рисочку. На репетиции в рюмках был чай. Но когда для съемки эту рюмку красиво высветили, сразу стало понятно, что это не коньяк. Значит, нужно действительно наливать коньяк. Зная тщательность Чухрая, я сказал: «Паша! Не больше двух дублей! Я за рулем!» Он отвечает: «О чем ты говоришь? Мы с тобой с одного дубля снимем!» В общем, когда на седьмом дубле я в очередной раз стал наливать эту рюмку, Чухрай сказал: «Старик! Дрожит рука-то!» Я ответил: «А как она может не дрожать?» Так что выпил я в общей сложности 350 граммов коньяка и сказал: «Все! Я поехал домой!» Но это — кино. А вот театр… Может рухнуть мир, может умереть близкий родственник, может случиться все что угодно, но — в 7 часов вечера поднимется занавес! И каждый вечер в 7 часов, даже если я не играю спектакль, где бы я ни находился, дергаюсь и думаю: «Так, а что сегодня в театре?» А если у меня их 5, я должен вспомнить, что идет в одном из 5. Поэтому с кино, конечно, проще… Театр — совсем иное. После того как со мной случилось это несчастье, когда я не смог прилететь на премьеру, я тут же «дуплетом» пропустил еще один спектакль! И это при том, что я в институте был отличником и не пропустил ни разу ни одного занятия, даже по гражданской обороне! И вот сразу после института я получаю первые роли в Александринке — Пушкинском театре в Ленинграде, где меня очень хорошо приняли, и вдруг — такой кошмар! Правда, молодых специалистов тогда нельзя было увольнять, но меня решили обсудить на коллективе. На это обсуждение собрались замечательные артисты: Толубеев, Меркурьев, Фрейндлих, Адашевский (к сожалению, ныне незаслуженно забытый). И получилось так, что, вместо того чтобы меня осуждать, меня все хвалили и говорили, что это просто несчастный случай. А перед этим дядя Костя Адашевский — добрейший человек, сказал мне: «Не бойся! Никто тебя в обиду не даст!» И вот он встает и говорит: «О том, чтобы его уволить, не может быть и речи! Но я хочу ему рассказать одну историю… Пили мы в Пушкине…» Все сразу начали хохотать. Он продолжает: «И дали нам на закуску вишню. И один молодой артист потянулся за вишней, и с ним стало плохо. В результате он умер… потому что вспомнил, что у него в это время в Ленинграде идет спектакль «Вишневый сад»!» Так, иносказательно, дядя Костя объяснил, что я должен остаться в театре, а я запомнил этот жуткий стресс на всю жизнь.

— Скажите, а спортом вы занимаетесь?

— К великому сожалению, сейчас — очень мало. Хожу в бассейн, делаю зарядку, но не всегда, а когда хватает сил. Поскольку я очень много работаю, устаю не только морально или духовно, но и физически настолько, что, придя вечером домой, иногда не сразу могу начать говорить. А возвращаясь к спорту — я раньше занимался хоккеем и футболом, и у меня поврежден мениск, так что, к сожалению, ни в теннис, ни в футбол я уже играть не могу. Но я являюсь тренером футбольной команды Малого театра. Вот уж где эмоции, вот где страсти! А я заядлый болельщик, болею за «Локомотив», где главный тренер — мой друг детства. И когда я привожу своих приятелей — профессиональных футболистов на наши матчи, они понимают, что футбола как такового там нет, но страстей — море! И для меня победа или проигрыш моей команды очень важны, хотя я сам не понимаю почему. Футбол — странное время в моей жизни. Это тайна, классная драматургия, которая неизвестно чем кончится. И это тоже выход из стрессовых ситуаций, это если не первая, то вторая моя жизнь — точно!

Светлана КУЗИНА
АиФ Здоровье, выпуск 11 (551) от 17 марта 2005 г.