Новости

В марте 2017 года в доме-музее Марии Николаевны Ермоловой состоялся вечер, на котором его участники и организаторы поделились уникальной находкой. В архивах семьи Марии Николаевны Варламовой, правнучки великой актрисы, было обнаружено письмо . Его автор – Николай Рыжов, тогда молодой актёр, представитель великой династии Малого театра Бороздиных-Музилей-Рыжовых, сын Варвары Николаевны и Ивана Андреевича Рыжовых. Адресант – друг детства, внук М.Н. Ермоловой Николай Зеленин. Письмо написано весной 1921 года.

О двух друзьях рассказал праправнук М.Н. Ермоловой Андрей Викторович Варламов: «То было трудное время… Ещё идёт Гражданская война, возникают стихийные мятежи в Кронштадте, на Тамбовщине, массовая демобилизация приводит к разгулу бандитизма по всей стране. Но только что, 14 марта 1921 года, жестокую продразвёрстку заменили продналогом, Ленин объявил о переходе к нэпу. Страна бурлила разного рода идеями.

Николай Рыжов вырос в атмосфере творчества и любви к искусству, среди людей, чьи имена уже тогда были легендами. Для него Мария Николаевна Ермолова, прежде чем он узнал её как великую актрису, была просто бабушкой его друга Коли Зеленина и подругой его собственной бабушки, В.П. Бороздиной. Театр был для Коли единственным миром, но никогда – тайной, загадкой. Мальчиком он видел, как репетируют папа и мама, как они учат роли, готовятся к спектаклю. Театр был чудом, но чудом привычным, повседневным.

В возрасте девяти лет, в 1909 году, он вместе с Колей Зелениным выступал в сцене из «Женитьбы» Н.В. Гоголя на утреннике, который Ермолова устроила в Белой гостиной своего дома. Маленькие смельчаки и представить не могли, с каким трепетом играли бы в этой обстановке профессиональные актёры. Это чувство – трепета, удивления и восторга – пришло позднее. Когда Рыжов был студентом второго курса, на его спектакль пришла Мария Николаевна, и он выходил на сцену уже не так уверенно, как когда-то в Белой гостиной.

В 1917 году Ермолова писала Варваре Николаевне Рыжовой о её сыне: «Дай Бог дожить мне до того времени, когда он будет в Малом театре». Она видела в нём актёра, равно как и в своём внуке будущего врача, что и сбылось в обеих судьбах. Когда Николая Рыжова приняли в труппу Малого, она напутствовала его: «Да благословит тебя Господь, дорогой Коля, с началом твоего служения в Малом театре. Я ужасно рада за тебя, там твоё место, дорогой мой, а не скитаться по разным театрам. Люби всем сердцем искусство и Малый театр, работай и трудись изо всех сил. Не огорчайся, если что – и потерпеть придётся. Мы все прошли через это. Не раздражайся, не волнуйся, думай только об искусстве, и всё будет хорошо. Прости за советы, люблю тебя всей душой и желаю от всего сердца успехов и счастья… Не волнуйся очень при дебюте. Любящая от души М. Ермолова».

В 1923 году молодой Рыжов сам стал партнёром Ермоловой – они выступали вместе на сцене, пока ещё не в Малом театре, а в помещении «Колизея» (ныне это театр «Современник»). В пьесе «Без вины виноватые» Ермолова выступала в роли Кручининой. Мурова традиционно играл Иван Андреевич Рыжов, но когда его сын стал актёром, образ Мурова как бы раздвоился: первое действие играл сын, остальные – отец.

Николай Зеленин получил письмо своего друга Николая Рыжова в 1921 году, готовясь стать студентом-медиком МГУ. Успел недолго поучиться, но по доносу был отчислен как дворянский элемент и только в 1923 году, уже в Петрограде, благодаря заступничеству друзей сумел восстановиться в медицинском институте, который и окончил в 1928 году, став, как и хотела его бабушка, М.Н. Ермолова, врачом-психиатром. Ученик знаменитого Бехтерева (его имя было известно в медицинских кругах), он публиковал научные исследования, сохранились его работы. По некоторым данным, Николай Зеленин мог призываться в армию в годы Советско-финской войны как военврач. Защитив диссертацию, он возглавил психиатрическую больницу под Псковом. Летом 1933 года переехал в Ленинград, где работал в госпитале во время блокады. В феврале 1942 года он скончался на рабочем месте от дистрофии».

Итак, автору письма, будущему знаменитому актёру Малого театра Николаю Рыжову, 21 год. После долгого перерыва он пишет письмо другу детства и юности Николаю Зеленину.

«Дорогой, милый мой Колюша! До слёз обрадовался, получив твоё письмо! Так много о тебе думал и тосковал от того, что мы с тобой на том самом месте, где наши души должны были выйти на путь жизни, были разлучены, что и не могу тебе передать. Наша дружеская связь вдруг оборвалась на самом интересном месте, так что сейчас, мне кажется, самый чуткий и красочный период во всей жизни человека, сейчас, в этот период, по-моему, идёт формовка человека, сталкиваешься с жизнью во всех её видах, чувствуешь и понимаешь её красоту и самоценность. И именно в этот период, где бы мы были так нужны друг другу в смысле дополнения и откликов – мы разъединены.

Дорогой мой! Расскажу о своей жизни за эти 2 года. Когда ты уехал, я, как помнится, был на 2-ом курсе Филармонии. Работал много и, кажется, слава Богу, удачно. Выпускался в училище в «Севильском цирюльнике» Бомарше – играл Фигаро, роль эту страстно полюбил и много над ней работал. Ставил пьесу отец, очень интересно, ярко и красочно… Затем играл в «Романтиках» Персине и кончил Филармонию. Попутно занимался и в школе Малого театра, но душа почему-то к ней не лежала. Очень там мертво, сухо, нет огня, увлечения нет и в преподавателях, так и во всей обстановке школы.

Теперь, т.е. в прошлом 1920-м, в августе месяце Н.К. Яковлев, у которого я тоже кончал Филармонию (играл у них Кочкарёва в «Женитьбе»), пригласил меня играть с ним водевиль «Слабая струна» в Паласъ, может быть, помнишь, был такой синематограф на Страстной площади? Там теперь театр. Сыграл я этот водевиль, а потом администрация театра пригласила меня служить у них. Я согласился и служу там и посейчас. Вначале, т.е. август, сентябрь и октябрь, играл почти исключительно старинные французские водевили: «Тайна женщины» – Мегрио, «Слабая струна» (Тамерлан), «Взаимное обучение», «Сама себя раба бьёт», «Прежде скончались, потом венчались» и много других. В театре у нас играют М.М. Блюменталь-Тамарина, Н.К. Яковлев, А.А. Остужев, В.Ф. Грибунин, отец, М.А. Крыжановская (Мадам Буше) и ещё другие. Так что работа была очень приятная и интересная. Теперь театр из частных рук перешёл на Государственное положение. Сейчас играю сатиру П. Мериме «Рай и Ад». Вообще театр – единственное, чем живу, иногда радуюсь, чаще куксюсь, а в общем… ещё потому, что с ним связаны и друзья… наполняет мою жизнь. Много читаю, предполагаю начать перевод пьес Лопе де Вега, так как последнее время страшно увлечён вообще Испанией, её искусством, колоритом и литературой, её поразительной оригинальностью подхода к миру и его явлениям, её остротой, темпом характеров и жизни. Вообще часто, часто вспоминаю тебя, твою чуткость, твою большую, чуткую и одарённую душу и тоскую по тебе. Теперь что я по направлению в театре? На этот вопрос точно ответить не смогу, так как ищешь и ищешь… Но всё же, думаю, смогу тебе определить примерно: помнишь, у Скриба в «Адриенне» Мишоне говорит ей: «Мадам, чему вы всё учитесь?» – «Правде!»

Вот в этом, мне кажется, корень и базис театрального искусства; не в натурализме, не в доведении жизненности до me plus ultra, а в суммарном восприятии и передаче стиля эпохи, души человека и красочности жизни и переживания.

Мейерхольд говорит: «Всё должно быть бесконечно театрально». Да, до известной степени, но опять-таки, если это не оправдано внутренним переживанием, это мертво, это не l’Art, как понимают его французы в критике искусства (Прюдом, Жан Lebroit). По-моему, если хочешь, можешь ходить на сцене вниз головой, но только это должно быть пережито и увлекательно, тогда даже и эту абсурдность я прощу актёру. А когда у нас у Мейерхольда и Комиссаржевского в «Свадьбе Фигаро» актёр, играющий Графа, ходит, поднимая коленки до (pardon) пупа, а потом иногда забывается и ходит по-человечески, и зритель остаётся в недоумении, зачем это, что это такое, Cui bono? А потом знакомый актёр говорит мне: «Видите ли, граф – это прототип петуха, поэтому он ходит по-петушиному», – так тогда, если не могут внутренней силой передать зрителю характера, даже если хочешь сходства с известным животным не бессмысленными жестами, абсолютно не прочувствованными, так не лучше ли просто написать на дощечке на груди актёра «Се петух!» – и просто, и ясно, и крови портить не нужно на то, чтобы помнить, что надо поднимать ноги? Или Раф Кречетов, играющий Керубино, "Cherubino di amore", символ юности, экспансивности и романтизма, дал фигуру плаксивого bébé, такой нюня… Оно, конечно, сейчас кишит таким образом у нас в афишах: «Гамлет по Шекспиру», Композиция Бебутова и Мейерхольда; так как сами новаторы искусства написать собственное гениальное произведение не могут, то они коверкают и классиков. От «Свадьбы Фигаро» у Зона по плану Комиссаржевского у меня осталось такое же впечатление, если бы я увидел костюм Louis XIV, одетый на сапоги и современную куртку. И, главное, весь смысл, вся острота, блеск – всё пропало за внешними трюками. Например, Фигаро, говоря свой знаменитый монолог 5-го акта (он, между прочим, переписан в 4-ый акт), – оно, конечно, Бомарше ведь был дурак – начинает его, стоя у кресла, а кончает его, задрав кверху ноги и уже сидя на спинке стула; так что весь смысл, самоценность слова совершенно пропадают. Однако basta, а то слишком расписался об этом.

Наши, слава Богу, живы и здоровы, папа в прошлом году был болен переутомлением сердечных мышц. Да, Колюша, жизнь научила теперь всё делать: складывал из кирпичей печи, тоже рубил дрова и т.д. Но этот год, слава Богу, всё у нас было упорядочено и систематизировано. Работаю очень много.

Малый ещё не открывает этот сезон. Он открывается 5 апреля «Горе от ума». В театре был ремонт по части актёрских уборных. Теперь отделали всё замечательно, удобство поразительное. Да, ещё хотел тебе сказать о дне 2 мая 1920 года. Бенефис 50-летия Марии Николаевны. Колюша, этот день в жизни не забуду! В нём столько было радости перед мировым гением и воплощением этой самой «любви»! К этому дню все мы готовились как к празднику Весны, Солнца, Любви… Незабываемые минуты перед домом Бабушки, когда все театры Москвы, тысячные толпы пришли утром отдать salut мировому гению. Я помню, как бешеный, орал: «Ура Ермоловой!» А вечером в 6 часов в театре…

Театр убран цветами и зеленью. Новые фраки. Белые платья. Бабушкина уборная завалена цветами. Там были у неё на гримировальном столике фиалки и от нас с тобой, мой милый. Я написал на записке «Коля Рыжов и Коля Зеленин, если бы он был здесь сейчас!» Это бабушку страшно тронуло… (Н.В. Зеленин ещё не вернулся в Москву из Крыма, где находился с 1919 года с матерью, отцом и дедом, известным адвокатом Н.П. Шубинским – ред.). Помню, начинается 3-ий акт «Марии Стюарт», я стою за кулисами. Пошёл занавес. Вышла Мария Николаевна, и не гром, нет, я не знаю, какая стихия аплодисментов от публики, которая, как один человек, встала. Это длилось минут 7-10. Бабушка дивно играла! Смотрю, стоит отец и плачет! Глаза добрые, романтичные – второй юбилей – тогда он играл Лионеля… Потом чествование, одним словом, понимаешь, это был праздник сплошной радости и солнца, и она была такая светлая, молодая и бодрая…

Вот тебе ещё попытка описать один яркий блик моей жизни. Одним словом, дорогой Колечка, в душе что-то бьётся, думает, работает, а какая мука получится – Аллах ведает! Может быть, только и останется в конце концов череп и кости от меня, а созданий никаких не будет!.. Ну, милый, жду с не (ненененетерпением) (pardon! за архи-математическую формулу) письма и слов о тебе, пока не услышу тебя самого. Целуй своих, мамочку, горячо-горячо от меня. Пиши!

Обнимаю и горячо-горячо люблю.

Твой Н. Рыжов

Scribe!!!»

Газета «Малый театр», №5 (157) 2017 г.