В Малом театре играют «Горе от ума»
Сергей Женовач всем режиссерским хитростям предпочитает неспешное чтение текстов.
ГОРЕ ОТ ЛЮБВИ
В Малом театре играют «Горе от ума»
Сергей Женовач всем режиссерским хитростям предпочитает неспешное чтение текстов. Его занимает чистое звучание слов. Он делает спектакли долго и скрупулезно, как реставратор, что монотонно, миллиметр за миллиметром, счищает с холста все наслоения и пыль эпох прошедших и текущих. Каждая пьеса, за которую взялся Женовач, должна чувствовать себя баховскими «страстями по Матфею» в руках господина Мендельсона. Будьте уверены, в ней не потеряется ни единой ноты, ни запятой, ни знака восклицания.
Этот тяжкий режиссерский труд не пропадает. Классические, до дыр затертые в школах и театрах произведения в руках Женовача приобретают первозданную простоту и свежесть. С Достоевского слетают подрисованные рукой скучающего шалопая очки, у Грибоедова исчезают чернильные усы и борода, Островский лишается рогов, а Чехов — папиросы. Со сцены снисходят значительно посвежевшие и заслуженно уваженные классики. Их лики не искажены и просветлены.
В «Горе от ума» весь текст подан на авансцену — реплики из глубины — редкость, да и глубины, в сущности, никакой нет — спектакль плоский, фронтальный, как живопись эпохи раннего Возрождения. Декорации — сплошная геометрия — белые и синие раздвигающиеся квадраты, проемы и цилиндр в виде домашней печи образца «времен очаковских и покоренья Крыма». Все хрестоматийное: «а судьи кто», «французик из Бордо», «мильон терзаний» и даже «карету мне, карету» — читается просто. Спокойно, без суеты и пафоса, будто и не существует вовсе этих вечных режиссерских мук и творческих поисков, как бы позанятней продекламировать всеми намертво заученные строчки.
Женовач предоставляет артистам их законное право выйти на авансцену, блеснуть всем великолепием старейшей актерской школы и произнести со вкусом, с толком, с расстановкой, как только умеют артисты Малого театра, что-нибудь вроде: «Что, что? Уж нет ли здесь пожара?»
«Чуть свет уж на ногах...» — произносит закутанный в шарф Чацкий (Глеб Подгородинский). Голос у него суховат, в нем нет ни стали резонера, ни петушиного задора юноши, обдумывающего житье, ни революционного накала страстей в битве отцов и детей, такого, чтоб прямо со двора Фамусова — и на Сенатскую площадь! Несмотря на то что юноша говорит стихами — речь его обыденна и искренна.
«Не надобно другого образца, когда в глазах пример отца», — отчитывает дочь Фамусов. Это обычный разгневанный папенька, а не очередная пародия на мракобеса и бездушного невежду. Юрий Соломин играет так, словно и не накопилось за 200 лет тысяч критических статей, клеймящих этого ретрограда. «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!» — это главная забота его обаятельнейшего и чудаковатого Фамусова. Он обхаживает Скалозуба с такой нежностью, будто это его последняя надежда на спасение от хлопотных отцовских обязанностей. А Скалозуб (Виктор Низовой) — дурак, конечно, набитый, но с таким неподдельным энтузиазмом мчится «взглянуть, как треснулся» тихоня Молчалин, что сразу ясно — ничто человеческое ему не чуждо.
В «Горе от ума» Сергей Женовач больше всего любит «мысль семейную». Бессмертная комедия Грибоедова для него — частная история. Одного абсолютно московского дома. Где барышни в том возрасте, что каждую минуту следует ждать любовной горячки, юноши не в меру говорливы, обидчивы и своенравны, папаши хлопотливы, а гости являются запросто и уже друг другу изрядно поднадоели.
Чацкий у Женовача нежно влюблен в Софью. Софья искренне любит Молчалина, а бедный влюбленный Александр Андреич для нее всего лишь досадная помеха. Это и есть его трагедия. Его горе от ума. И как только юный влюбленный это понимает, он и говорит тихо, безнадежно и разочарованно: «Карету мне, карету». Никогда еще Грибоедов не звучал так искренне, так нежно.
Майя Одина
«Сегодня», 1 ноября 2000 года
