20.04.2006
Подробнее
ВЕРНЫЕ В МАЛОМ
Народный артист России Василий Бочкарев - один из ведущих актеров Малого театра - номинант (теперь, как известно, лауреат) премии «Золотая Маска» за роль купца Прибыткова в спектакле «Последняя жертва».
ВЕРНЫЕ В МАЛОМ
Народный артист России Василий Бочкарев - один из ведущих актеров Малого театра - номинант (теперь, как известно, лауреат) премии «Золотая Маска» за роль купца Прибыткова в спектакле «Последняя жертва». В исполнении Бочкарева этот символ власти денег над чувствами не только богат и деловит, но и образован, отзывчив, симпатичен. Словом, вполне достоин искренней любви юной красавицы.
- Василий Иванович, как произошло, что Прибытков - «очень богатый купец, румяный старик лет 60-ти», как характеризует его Островский, оказался таким идеальным?
- Если говорить об этой роли, то я впервые, несмотря на то, что играл во многих пьесах Островского, обратил особое внимание на текст. Мелодия, которую я вдруг услышал, совпала с интонациями моей сегодняшней жизни, моего возраста, моей секундой во времени. Она повела меня вглубь этого персонажа. Меня заинтересовала его доброта, щедрость и глубина намерений - просто помогать и не ждать отклика. Очень легко за какой-то благотворительностью поймать себя на желании получить что-либо взамен - поклон или признательность. А доброе дело по сути своей прежде всего бескорыстно. Поэтому и милостыню, если вспомнить о культуре благотворительности, принято подавать тайно, не афишируя. В этом честность большая и в то же время оберегание собственной души.
Если же вернуться к Прибыткову, то в персонажах Островского есть определенная тайна. В ремарках дается лишь верхний слой картинки, особое внимание стоит обратить на диалоги. Становится понятно, что добрым и порядочным его написал автор, во всяком случае, мне хочется верить, что я с Александром Николаевичем договорился.
Прибытков отлично понимает, в каком мире живет, у него каждому рублю свое место, излишек бедным отдает. Он очень бережет свою репутацию честного, православного капиталиста, дорожит данным словом.
Думаю, он - реальная фигура из жизни.
Но в наше время чистота воспринимается не как чистый звук или чистый цвет, по нашему мнению, обязательно какая-то должна быть примесь, и этим мы себя подставляем. В Писании говорится «в чем застану - в том сужу», иными словами, нужно жить так, чтобы смерть не застала тебя врасплох. Так вот Прибыткова врасплох не застать - не только в действиях, но и в мыслях. Потому что и действиями, и мыслями он либо в работе, либо в помощи. Свободное время, как он говорит, лишь с пяти до семи вечера. Мне кажется, Флор Федулыч заслужил такой подарок судьбы, как Юлия.
- Среди ваших последних ярких ролей, помимо Прибыткова, - Арган в «Мнимом больном» и Сила Грознов в «Правде - хорошо, а счастье - лучше». Люди, на первый взгляд, очень разные, их что-нибудь объединяет?
- Я бы даже сказал, что получился триптих: Арган, Прибытков и Сила Ерофеич. Объединяет их борьба с одиночеством. Каждый из них хочет найти свое пристанище. Арган стремится к этому, прячась за придуманную им игру. Прибытков хотя и говорит, что, мол, куда уж жениться - перед людьми совестно, однако сердце его сразу откликается на порыв Юлии. В ее вырвавшемся поцелуе он увидел доброту, незащищенность и просьбу о помощи. И, наконец, Сила Ерофеич - человек, стремящийся на закате своей жизни исповедаться, очиститься, сделать все, чтобы перед уходом попросить прощения у своей любви, которую он когда-то позабыл. Все это мне очень близко и понятно, в таких темах вообще врать не приходится - либо за них не нужно браться.
- Василий Иванович, вы человек верующий, а церковь вашу профессию не слишком приветствует...
- Да, есть мнение, что это греховная профессия, и я с ним сталкиваюсь. А есть мнение, что это творческая профессия, от слова «творец». Кстати, все великие старухи Малого театра были верующими. Помню, как Рыжова перебирала перед спектаклем иконки и просила помочь то Николая Чудотворца, то святого Пантелеймона, то Божью Матерь, в зависимости от того, какая роль ей предстояла. Что до собственных сомнений, то очень хорошо на этот счет высказался Евгений Валерьянович Самойлов: «Как только я понял, что этот дар дан мне Богом, мне стало легко». Таково мое предназначение. И чем дольше я этим занимаюсь, а я на сцене уже 46 лет, тем больше в этом убеждаюсь. За всю жизнь я не почувствовал ни одного посыла в другую область.
- Кто вам помог найти себя?
- В школе удивительный человек, актер Детского театра Валентин Иванович Захода, буквально взял меня, второгодника, валявшего дурака, за руку и привел в школьный театральный кружок, позже превратившийся в студию «Родник», а потом отвел и в Щепкинское училище при Малом театре.
- А родители влияли на ваш выбор? Они имели отношение к театру?
- Нет, отец преподавал в МИСИ, возможно, не уйди он так рано из жизни, моя судьба сложилась бы немного иначе. Мама работала инженером пищевой промышленности, очень меня любила и доверяла.
- Скоро 30 лет как вы - актер Малого театра. Чем объясняется подобное постоянство?
- Наверное, неслучайно Валентин Иванович Захода привел меня поступать именно в Щепкинское училище. Видимо, неспроста моей первой ролью был Крутицкий в его студийной постановке «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Может быть, банально прозвучит, но Малый театр для меня - больше, чем дом, и даже больше, чем семья. Я, например, обожаю театр Райхельгауза, люблю его как режиссера и готов участвовать во всех его экспериментах, но Малый театр - такая моя любовь, которую трудно объяснить. Даже не любовь. Он часть меня, а я часть его. Мы единый организм. Здесь близкие мне люди, а те, кто ушел, еще ближе тех, что есть.
- От театральных людей часто приходится слышать, что зритель по сравнению с советским временем изменился не в лучшую сторону...
- Честно вам скажу - я не вижу изменений. Мне кажется, что такая оценка возникает, если актер начинает сам себе завидовать, вспоминая, как он когда-то играл какую-то роль и какие тогда были аплодисменты, как зал тогда его слушал, как тогда зритель был ему благодарен... Но и тогда был, и сейчас есть шальной зритель, которому лишь бы похохотать, а был и есть думающий зритель. И соотношение и тех, и других в зале, на мой взгляд, прежнее.
Наша профессия - самая гениальная в плане отношений со временем. Закончился спектакль - и все. Удачный спектакль или нет - он ушел в вечность. Когда я иду домой и говорю себе «очень плохо сегодня играл», то дело не в плохой публике и не в аплодисментах, а в том, что я не так акценты расставил, мимо чего-то проскочил, не в форме был, плохо себя чувствовал.
Другой вопрос, что зритель сейчас, может быть, больше на мюзикл настроен. Но ты заставь его воспринимать то, что ты несешь сегодня вечером. Заставь.
- А можно?
- Можно, потому что спектакль начинается задолго до представления - с афиши, рекламы. Зритель, желающий развлекаться, увидев название «Последняя жертва» Островского, подумает: «Ерунда какая-то. Зачем на это деньги тратить? Не пойду». Значит, я его сегодня не увижу, и слава Богу. А другой скажет: «О-о, пойду» и придет случайно. И моя задача его заинтересовать, рассказывая какую-то историю или же показывая набор театральных средств и приемов, через которые я хочу выразить свою эстетику и философию. Мне кажется, на эту тему замечательно высказался Михаил Чехов: «Я смотрю перед спектаклем через щелочку на зрителей и люблю их». Зритель очень чутко реагирует на то, как ты к нему относишься. Если зритель актеру не нужен, то и он в ответ в актере не заинтересован. Если же ты выходишь к залу с открытым сердцем, с предложением вместе поработать, тогда зритель всегда будет хорош.
Ирина Воробьева
«Прямые инВЕСТИции», 03.04.2006
Народный артист России Василий Бочкарев - один из ведущих актеров Малого театра - номинант (теперь, как известно, лауреат) премии «Золотая Маска» за роль купца Прибыткова в спектакле «Последняя жертва». В исполнении Бочкарева этот символ власти денег над чувствами не только богат и деловит, но и образован, отзывчив, симпатичен. Словом, вполне достоин искренней любви юной красавицы.
- Василий Иванович, как произошло, что Прибытков - «очень богатый купец, румяный старик лет 60-ти», как характеризует его Островский, оказался таким идеальным?
- Если говорить об этой роли, то я впервые, несмотря на то, что играл во многих пьесах Островского, обратил особое внимание на текст. Мелодия, которую я вдруг услышал, совпала с интонациями моей сегодняшней жизни, моего возраста, моей секундой во времени. Она повела меня вглубь этого персонажа. Меня заинтересовала его доброта, щедрость и глубина намерений - просто помогать и не ждать отклика. Очень легко за какой-то благотворительностью поймать себя на желании получить что-либо взамен - поклон или признательность. А доброе дело по сути своей прежде всего бескорыстно. Поэтому и милостыню, если вспомнить о культуре благотворительности, принято подавать тайно, не афишируя. В этом честность большая и в то же время оберегание собственной души.
Если же вернуться к Прибыткову, то в персонажах Островского есть определенная тайна. В ремарках дается лишь верхний слой картинки, особое внимание стоит обратить на диалоги. Становится понятно, что добрым и порядочным его написал автор, во всяком случае, мне хочется верить, что я с Александром Николаевичем договорился.
Прибытков отлично понимает, в каком мире живет, у него каждому рублю свое место, излишек бедным отдает. Он очень бережет свою репутацию честного, православного капиталиста, дорожит данным словом.
Думаю, он - реальная фигура из жизни.
Но в наше время чистота воспринимается не как чистый звук или чистый цвет, по нашему мнению, обязательно какая-то должна быть примесь, и этим мы себя подставляем. В Писании говорится «в чем застану - в том сужу», иными словами, нужно жить так, чтобы смерть не застала тебя врасплох. Так вот Прибыткова врасплох не застать - не только в действиях, но и в мыслях. Потому что и действиями, и мыслями он либо в работе, либо в помощи. Свободное время, как он говорит, лишь с пяти до семи вечера. Мне кажется, Флор Федулыч заслужил такой подарок судьбы, как Юлия.
- Среди ваших последних ярких ролей, помимо Прибыткова, - Арган в «Мнимом больном» и Сила Грознов в «Правде - хорошо, а счастье - лучше». Люди, на первый взгляд, очень разные, их что-нибудь объединяет?
- Я бы даже сказал, что получился триптих: Арган, Прибытков и Сила Ерофеич. Объединяет их борьба с одиночеством. Каждый из них хочет найти свое пристанище. Арган стремится к этому, прячась за придуманную им игру. Прибытков хотя и говорит, что, мол, куда уж жениться - перед людьми совестно, однако сердце его сразу откликается на порыв Юлии. В ее вырвавшемся поцелуе он увидел доброту, незащищенность и просьбу о помощи. И, наконец, Сила Ерофеич - человек, стремящийся на закате своей жизни исповедаться, очиститься, сделать все, чтобы перед уходом попросить прощения у своей любви, которую он когда-то позабыл. Все это мне очень близко и понятно, в таких темах вообще врать не приходится - либо за них не нужно браться.
- Василий Иванович, вы человек верующий, а церковь вашу профессию не слишком приветствует...
- Да, есть мнение, что это греховная профессия, и я с ним сталкиваюсь. А есть мнение, что это творческая профессия, от слова «творец». Кстати, все великие старухи Малого театра были верующими. Помню, как Рыжова перебирала перед спектаклем иконки и просила помочь то Николая Чудотворца, то святого Пантелеймона, то Божью Матерь, в зависимости от того, какая роль ей предстояла. Что до собственных сомнений, то очень хорошо на этот счет высказался Евгений Валерьянович Самойлов: «Как только я понял, что этот дар дан мне Богом, мне стало легко». Таково мое предназначение. И чем дольше я этим занимаюсь, а я на сцене уже 46 лет, тем больше в этом убеждаюсь. За всю жизнь я не почувствовал ни одного посыла в другую область.
- Кто вам помог найти себя?
- В школе удивительный человек, актер Детского театра Валентин Иванович Захода, буквально взял меня, второгодника, валявшего дурака, за руку и привел в школьный театральный кружок, позже превратившийся в студию «Родник», а потом отвел и в Щепкинское училище при Малом театре.
- А родители влияли на ваш выбор? Они имели отношение к театру?
- Нет, отец преподавал в МИСИ, возможно, не уйди он так рано из жизни, моя судьба сложилась бы немного иначе. Мама работала инженером пищевой промышленности, очень меня любила и доверяла.
- Скоро 30 лет как вы - актер Малого театра. Чем объясняется подобное постоянство?
- Наверное, неслучайно Валентин Иванович Захода привел меня поступать именно в Щепкинское училище. Видимо, неспроста моей первой ролью был Крутицкий в его студийной постановке «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Может быть, банально прозвучит, но Малый театр для меня - больше, чем дом, и даже больше, чем семья. Я, например, обожаю театр Райхельгауза, люблю его как режиссера и готов участвовать во всех его экспериментах, но Малый театр - такая моя любовь, которую трудно объяснить. Даже не любовь. Он часть меня, а я часть его. Мы единый организм. Здесь близкие мне люди, а те, кто ушел, еще ближе тех, что есть.
- От театральных людей часто приходится слышать, что зритель по сравнению с советским временем изменился не в лучшую сторону...
- Честно вам скажу - я не вижу изменений. Мне кажется, что такая оценка возникает, если актер начинает сам себе завидовать, вспоминая, как он когда-то играл какую-то роль и какие тогда были аплодисменты, как зал тогда его слушал, как тогда зритель был ему благодарен... Но и тогда был, и сейчас есть шальной зритель, которому лишь бы похохотать, а был и есть думающий зритель. И соотношение и тех, и других в зале, на мой взгляд, прежнее.
Наша профессия - самая гениальная в плане отношений со временем. Закончился спектакль - и все. Удачный спектакль или нет - он ушел в вечность. Когда я иду домой и говорю себе «очень плохо сегодня играл», то дело не в плохой публике и не в аплодисментах, а в том, что я не так акценты расставил, мимо чего-то проскочил, не в форме был, плохо себя чувствовал.
Другой вопрос, что зритель сейчас, может быть, больше на мюзикл настроен. Но ты заставь его воспринимать то, что ты несешь сегодня вечером. Заставь.
- А можно?
- Можно, потому что спектакль начинается задолго до представления - с афиши, рекламы. Зритель, желающий развлекаться, увидев название «Последняя жертва» Островского, подумает: «Ерунда какая-то. Зачем на это деньги тратить? Не пойду». Значит, я его сегодня не увижу, и слава Богу. А другой скажет: «О-о, пойду» и придет случайно. И моя задача его заинтересовать, рассказывая какую-то историю или же показывая набор театральных средств и приемов, через которые я хочу выразить свою эстетику и философию. Мне кажется, на эту тему замечательно высказался Михаил Чехов: «Я смотрю перед спектаклем через щелочку на зрителей и люблю их». Зритель очень чутко реагирует на то, как ты к нему относишься. Если зритель актеру не нужен, то и он в ответ в актере не заинтересован. Если же ты выходишь к залу с открытым сердцем, с предложением вместе поработать, тогда зритель всегда будет хорош.
Ирина Воробьева
«Прямые инВЕСТИции», 03.04.2006
19.04.2006
Подробнее
«ЛЮБОВЬ И БЕСКОРЫСТИЕ – ВАЖНЕЙШИЕ ВЕЩИ»
«ЛЮБОВЬ И БЕСКОРЫСТИЕ – ВАЖНЕЙШИЕ ВЕЩИ»
Лауреат «Золотой маски» Василий Бочкарев – «Вечерке»...
Лауреат «Золотой маски» Василий Бочкарев – «Вечерке»...
«ЛЮБОВЬ И БЕСКОРЫСТИЕ – ВАЖНЕЙШИЕ ВЕЩИ»
Лауреат «Золотой маски» Василий Бочкарев – «Вечерке»
Уникальным лауреатом «Золотой маски»-2006 стал актер московского Малого театра Василий Бочкарев: он получил приз за роль Прибыткова в «Последней жертве» Островского, хотя сам спектакль выдвинут не был ни в одной номинации. Сразу после награждения несколько вопросов Бочкареву задала наш корреспондент.
– У вас не было ощущения, что вы находитесь вне конкуренции?
– Ни в коем случае. Несколько дней назад начался 7-й фестиваль «Островский в доме Островского». И посмотрев некоторые спектакли, я понял, что быть спокойным относительно себя нельзя – талантливых очень много.
– Как в Малом театре отнеслись к этому прецеденту – выдвинули только одну работу, но не весь спектакль, как положено?
- Я думаю, хорошо отнеслись. В конце концов, эта «Маска» – в копилку театра. Она и для моего учителя Коршунова, и для режиссера Драгунова, и для всех коллег.
– Для вас самого Прибытков – особенная роль?
– Не могу так сказать, для меня все роли равны. У Островского любая роль современна. А что касается Прибыткова, такой персонаж с его честностью, искренностью, уважением к своей фамилии просто необходим сегодня. Это настоящий православный капиталист.
– Вы реабилитировали персонаж, который всегда принято было играть хищником.
– Это недоразумение, если присмотреться к его поступкам и словам. Но любовь и бескорыстие – важнейшие вещи. Особенно для богатого человека.
Ольга Фукс, «Вечерняя Москва»
Лауреат «Золотой маски» Василий Бочкарев – «Вечерке»
Уникальным лауреатом «Золотой маски»-2006 стал актер московского Малого театра Василий Бочкарев: он получил приз за роль Прибыткова в «Последней жертве» Островского, хотя сам спектакль выдвинут не был ни в одной номинации. Сразу после награждения несколько вопросов Бочкареву задала наш корреспондент.
– У вас не было ощущения, что вы находитесь вне конкуренции?
– Ни в коем случае. Несколько дней назад начался 7-й фестиваль «Островский в доме Островского». И посмотрев некоторые спектакли, я понял, что быть спокойным относительно себя нельзя – талантливых очень много.
– Как в Малом театре отнеслись к этому прецеденту – выдвинули только одну работу, но не весь спектакль, как положено?
- Я думаю, хорошо отнеслись. В конце концов, эта «Маска» – в копилку театра. Она и для моего учителя Коршунова, и для режиссера Драгунова, и для всех коллег.
– Для вас самого Прибытков – особенная роль?
– Не могу так сказать, для меня все роли равны. У Островского любая роль современна. А что касается Прибыткова, такой персонаж с его честностью, искренностью, уважением к своей фамилии просто необходим сегодня. Это настоящий православный капиталист.
– Вы реабилитировали персонаж, который всегда принято было играть хищником.
– Это недоразумение, если присмотреться к его поступкам и словам. Но любовь и бескорыстие – важнейшие вещи. Особенно для богатого человека.
Ольга Фукс, «Вечерняя Москва»
17.04.2006
Подробнее
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЕВ - ЛАУРЕАТ «ЗОЛОТОЙ МАСКИ»!
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЕВ - ЛАУРЕАТ «ЗОЛОТОЙ МАСКИ»!
Торжественная церемония закрытия главной театральной премии России «Золотая Маска» прошла сегодня на новой сцене Большого театра...
Торжественная церемония закрытия главной театральной премии России «Золотая Маска» прошла сегодня на новой сцене Большого театра...
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЕВ - ЛАУРЕАТ «ЗОЛОТОЙ МАСКИ»!
Торжественная церемония закрытия главной театральной премии России «Золотая Маска» прошла сегодня на новой сцене Большого театра. В номинации «лучшая мужская роль» победил Василий Бочкарев, сыгравший Прибыткова в спектакле «Последняя жертва». Бочкарев–Прибытков, как отмечают «Театральные Новые Известия», – еще одно свидетельство неисчерпаемости актерского творчества, когда в сто раз игранной классической роли вдруг открываются новые и неожиданные возможности и горизонты.
Поздравляем Василия Ивановича и желаем ему всего самого наилучшего – здоровья и, конечно, новых сценических творений!!!
Торжественная церемония закрытия главной театральной премии России «Золотая Маска» прошла сегодня на новой сцене Большого театра. В номинации «лучшая мужская роль» победил Василий Бочкарев, сыгравший Прибыткова в спектакле «Последняя жертва». Бочкарев–Прибытков, как отмечают «Театральные Новые Известия», – еще одно свидетельство неисчерпаемости актерского творчества, когда в сто раз игранной классической роли вдруг открываются новые и неожиданные возможности и горизонты.
Поздравляем Василия Ивановича и желаем ему всего самого наилучшего – здоровья и, конечно, новых сценических творений!!!
06.04.2006
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С НОВОЙ РОЛЬЮ!
5 апреля роль Вадима Григорьевича Дульчина в спектакле «Последняя жертва» впервые исполнил Антон Романович Хомятов...
ПОЗДРАВЛЯЕМ С НОВОЙ РОЛЬЮ!
5 апреля роль Вадима Григорьевича Дульчина в спектакле «Последняя жертва» впервые исполнил Антон Романович Хомятов. По единодушному признанию зрителей и коллег, ввод прошел удачно, а послужной список актера пополнился новой серьезной работой. Поздравляем Антона Хомятова и желаем ему «так держать!».
5 апреля роль Вадима Григорьевича Дульчина в спектакле «Последняя жертва» впервые исполнил Антон Романович Хомятов. По единодушному признанию зрителей и коллег, ввод прошел удачно, а послужной список актера пополнился новой серьезной работой. Поздравляем Антона Хомятова и желаем ему «так держать!».
21.12.2005
Подробнее
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЕВ НОМИНИРОВАН НА «ЗОЛОТУЮ МАСКУ»
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЕВ НОМИНИРОВАН НА «ЗОЛОТУЮ МАСКУ»
Традиционный фестиваль спектаклей-номинантов «Золотой маски» пройдет с 29 марта по 16 апреля 2006 года, а награждение победителей состоится 17 апреля на Новой сцене Большого театра. Среди претендентов оказался и актер Малого театра Василий Бочкарев, которого выдвинули на соискание премии за роль Флора Федулыча Прибыткова в спектакле «Последняя жертва». Подробности читайте в материале газеты «КоммерсантЪ»…
Традиционный фестиваль спектаклей-номинантов «Золотой маски» пройдет с 29 марта по 16 апреля 2006 года, а награждение победителей состоится 17 апреля на Новой сцене Большого театра. Среди претендентов оказался и актер Малого театра Василий Бочкарев, которого выдвинули на соискание премии за роль Флора Федулыча Прибыткова в спектакле «Последняя жертва». Подробности читайте в материале газеты «КоммерсантЪ»…
БЕЗ БЛЕСКА, НО С ДОСТОИНСТВОМ
Объявлены номинанты на «Золотую маску»
В отеле «Мариотт-Аврора» прошла пресс-конференция, посвященная грядущему 12-му театральному фестивалю и премии «Золотая маска». Список номинантов обсуждают ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА и МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА.
На этот раз «Золотая маска» впервые обошлась без своего многолетнего руководителя Эдуарда Боякова (с поста директора он официально ушел после юбилейного, десятого фестиваля, но в прошлом году еще выступал в невнятной роли куратора-координатора). То ли из-за отсутствия этого колоритнейшего персонажа московской театральной тусовки, то ли потому, что «Золотая маска» становится рутиной, но пресс-конференция протекала уныло. Куда-то испарился вольный дух фрондерства, зато возник отчетливый след государственной целесообразности – как в чиновничьей атмосфере мероприятия, так и в списке номинантов и в составе судейских бригад.
В музыкальном театре судить театральный процесс поручено людям заслуженным, но от актуальности далеким – композиторам, директорам, главрежам и дирижерам театров, профессорам учебных заведений, чей средний возраст сильно зашкаливает за 50. Понятно, что отсутствие представителей активного поколения скажется на вердикте. Впрочем, театральные люди России, по-видимому, не слишком охотно идут в судьи – впервые в составе жюри оказалось два представителя Белоруссии. Директор фестиваля Мария Ревякина пояснила, что «национальная» означает статус премии, но никак не государственную принадлежность.
Среди пятнадцати судей только четверо – специалисты по танцу, в том числе и председатель жюри Владимир Васильев, известный своим, мягко говоря, консерватизмом. В этих обстоятельствах судьба балетной «Маски» печально предсказуема. В номинантах – «Анна Каренина» Бориса Эйфмана, которого глава судейской коллегии давно считает лучшим современным автором. С ней соперничают два современных балета Мариинки – «Approximate Sonata» Уильяма Форсайта и «Reverence» Дэвида Доусона – не столь эффектные, как форсайтовская «тройчатка», отхватившая прошлогоднюю «Золотую маску». Большой театр с недоработанным «Сном в летнюю ночь» Джона Ноймайера и уязвимым «Болтом» Алексея Ратманского – тоже слабый конкурент. Остается красноярский «кот в мешке» – «Ромео и Джульетта» в постановке Сергея Боброва, но у Бориса Эйфмана, который в наступающем году отмечает 60-летие, шансов явно больше. За бортом «Маски» остался подготовленный Большим вечер балетов Леонида Мясина, и трудно объяснить, почему эксперты «не заметили» хотя бы один из них – скажем, «Предзнаменования» с великолепной Светланой Лунькиной в главной роли.
Современный танец представлен адекватно, то есть скудно. Любимица «Маски» Ольга Пона из Челябинска предложит «Немного ностальгии»; новые московские персонажи Дина Хусейн и Анна Абалихина покажут спектакль «Мухи»; Александр Пепеляев покажет свежий русско-эстонский спектакль «Двери», а Балет Евгения Панфилова – возобновленную постановку своего покойного руководителя «Клетка для попугаев».
В истекшем сезоне, в отличие от балета, в опере случился настоящий бум: выдвинуто девять спектаклей из Москвы, Петербурга, Уфы, Перми. Фаворитами выглядят Большой с «Детьми Розенталя» и «Мадам Баттерфляй» и Мариинка с «Тристаном и Изольдой» и «Путешествием в Реймс». Номинированы и все оперные режиссеры, за исключением Боба Уилсона: его «Мадам Баттерфляй» – перенос готового спектакля, а не оригинальная постановка. Зато дирижеров отметили всего двух – Александра Ведерникова (за «Детей Розенталя») и Владимира Понькина (за «Упавшую с небес»). Господин Гергиев от участия в турнире дирижеров устранился, попросив его кандидатуру не выдвигать.
В драматическом театре прошлый сезон был досадно бедным, что отразилось на афише фестиваля. В номинации «Спектакль большой формы» выдвинуты две постановки из Омска – «Вишневый сад» Евгения Марчелли и «Чудаки» из Пятого театра, из Санкт-Петербурга – «Оскар и розовая дама» Театра Ленсовета, из глубинки – тувинский «Король Лир» и всего две московские премьеры: «Три сестры» Петра Фоменко, не самая лучшая работа мастера, включенная в афишу скорее по инерции выделять постановки «Мастерской», и «Лес» Кирилла Серебренникова.
По опросам критиков он был признан лидером сезона, но, как выяснилось в кулуарах, попал в список номинантов с большим скрипом: эксперты преодолели свою антипатию к современной режиссуре, только опасаясь скандала в прессе. Тем не менее Наталью Тенякову, чья крупно и смело сыгранная Гурмыжская является смысловым центром всего спектакля, совет не счел достойной номинации на лучшую женскую роль. Как, впрочем, и Чулпан Хаматову, исполнившую, наверное, свою самую сильную роль в другом спектакле господина Серебренникова – «Голой пионерке» в «Современнике». Эта провокационная постановка была отметена экспертным советом, ее не приняли и не поняли и многие критики, но невероятно мощную и пронзительную игру госпожи Хаматовой отмечали все. Однако для актрисы не пожелали сделать исключение, как для Василия Бочкарева, его выдвинули за роль в спектакле Малого театра «Последняя жертва», которого среди номинантов нет (по правилам, актеры выдвигаются только вместе со спектаклями).
В раздел «Большая форма» могла бы попасть и постановка Андрея Могучего «Между собакой и волком», но ее причислили к «Новациям», стараясь таким образом придать солидности этой номинации, куда попали также «Бытие #2» Ивана Вырыпаева, «Недосказки» Дмитрия Крымова и «Полифем» театра «Тень». В номинации «Малая форма» на премию претендуют также шесть спектаклей: «На дне» питерского Небольшого драматического театра, омская «Фрекен Жюли» того же Евгения Марчелли, «Изображая жертву» Кирилла Серебренникова в МХТ (у обоих режиссеров по две личных номинации), экспериментальная «Шинель» Валерия Фокина, «Сцены из деревенской жизни» («Дядя Ваня») театра «Около дома Станиславского» и «Мальчики» Сергея Женовача, превратившие его дипломный курс в театр.
«Золотую маску» «за честь и достоинство» получат старейшая актриса БДТ Людмила Макарова и ее сверстница из Ярославского театра имени Волкова Наталья Терентьева, а за «поддержку театрального искусства» – президент Башкирии Муртаза Рахимов и Сбербанк России, который с 2002 года является генеральным спонсором премии, фестиваля и всех его дочерних проектов. По опросу критики лучшим зарубежным спектаклем, показанным в России в уходящем году, была признана «Эмилия Галотти» берлинского Дойчес-театра, привезенная в Москву фестивалем NET.
«КоммерсантЪ», 21.12.2005
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
Объявлены номинанты на «Золотую маску»
В отеле «Мариотт-Аврора» прошла пресс-конференция, посвященная грядущему 12-му театральному фестивалю и премии «Золотая маска». Список номинантов обсуждают ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА и МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА.
На этот раз «Золотая маска» впервые обошлась без своего многолетнего руководителя Эдуарда Боякова (с поста директора он официально ушел после юбилейного, десятого фестиваля, но в прошлом году еще выступал в невнятной роли куратора-координатора). То ли из-за отсутствия этого колоритнейшего персонажа московской театральной тусовки, то ли потому, что «Золотая маска» становится рутиной, но пресс-конференция протекала уныло. Куда-то испарился вольный дух фрондерства, зато возник отчетливый след государственной целесообразности – как в чиновничьей атмосфере мероприятия, так и в списке номинантов и в составе судейских бригад.
В музыкальном театре судить театральный процесс поручено людям заслуженным, но от актуальности далеким – композиторам, директорам, главрежам и дирижерам театров, профессорам учебных заведений, чей средний возраст сильно зашкаливает за 50. Понятно, что отсутствие представителей активного поколения скажется на вердикте. Впрочем, театральные люди России, по-видимому, не слишком охотно идут в судьи – впервые в составе жюри оказалось два представителя Белоруссии. Директор фестиваля Мария Ревякина пояснила, что «национальная» означает статус премии, но никак не государственную принадлежность.
Среди пятнадцати судей только четверо – специалисты по танцу, в том числе и председатель жюри Владимир Васильев, известный своим, мягко говоря, консерватизмом. В этих обстоятельствах судьба балетной «Маски» печально предсказуема. В номинантах – «Анна Каренина» Бориса Эйфмана, которого глава судейской коллегии давно считает лучшим современным автором. С ней соперничают два современных балета Мариинки – «Approximate Sonata» Уильяма Форсайта и «Reverence» Дэвида Доусона – не столь эффектные, как форсайтовская «тройчатка», отхватившая прошлогоднюю «Золотую маску». Большой театр с недоработанным «Сном в летнюю ночь» Джона Ноймайера и уязвимым «Болтом» Алексея Ратманского – тоже слабый конкурент. Остается красноярский «кот в мешке» – «Ромео и Джульетта» в постановке Сергея Боброва, но у Бориса Эйфмана, который в наступающем году отмечает 60-летие, шансов явно больше. За бортом «Маски» остался подготовленный Большим вечер балетов Леонида Мясина, и трудно объяснить, почему эксперты «не заметили» хотя бы один из них – скажем, «Предзнаменования» с великолепной Светланой Лунькиной в главной роли.
Современный танец представлен адекватно, то есть скудно. Любимица «Маски» Ольга Пона из Челябинска предложит «Немного ностальгии»; новые московские персонажи Дина Хусейн и Анна Абалихина покажут спектакль «Мухи»; Александр Пепеляев покажет свежий русско-эстонский спектакль «Двери», а Балет Евгения Панфилова – возобновленную постановку своего покойного руководителя «Клетка для попугаев».
В истекшем сезоне, в отличие от балета, в опере случился настоящий бум: выдвинуто девять спектаклей из Москвы, Петербурга, Уфы, Перми. Фаворитами выглядят Большой с «Детьми Розенталя» и «Мадам Баттерфляй» и Мариинка с «Тристаном и Изольдой» и «Путешествием в Реймс». Номинированы и все оперные режиссеры, за исключением Боба Уилсона: его «Мадам Баттерфляй» – перенос готового спектакля, а не оригинальная постановка. Зато дирижеров отметили всего двух – Александра Ведерникова (за «Детей Розенталя») и Владимира Понькина (за «Упавшую с небес»). Господин Гергиев от участия в турнире дирижеров устранился, попросив его кандидатуру не выдвигать.
В драматическом театре прошлый сезон был досадно бедным, что отразилось на афише фестиваля. В номинации «Спектакль большой формы» выдвинуты две постановки из Омска – «Вишневый сад» Евгения Марчелли и «Чудаки» из Пятого театра, из Санкт-Петербурга – «Оскар и розовая дама» Театра Ленсовета, из глубинки – тувинский «Король Лир» и всего две московские премьеры: «Три сестры» Петра Фоменко, не самая лучшая работа мастера, включенная в афишу скорее по инерции выделять постановки «Мастерской», и «Лес» Кирилла Серебренникова.
По опросам критиков он был признан лидером сезона, но, как выяснилось в кулуарах, попал в список номинантов с большим скрипом: эксперты преодолели свою антипатию к современной режиссуре, только опасаясь скандала в прессе. Тем не менее Наталью Тенякову, чья крупно и смело сыгранная Гурмыжская является смысловым центром всего спектакля, совет не счел достойной номинации на лучшую женскую роль. Как, впрочем, и Чулпан Хаматову, исполнившую, наверное, свою самую сильную роль в другом спектакле господина Серебренникова – «Голой пионерке» в «Современнике». Эта провокационная постановка была отметена экспертным советом, ее не приняли и не поняли и многие критики, но невероятно мощную и пронзительную игру госпожи Хаматовой отмечали все. Однако для актрисы не пожелали сделать исключение, как для Василия Бочкарева, его выдвинули за роль в спектакле Малого театра «Последняя жертва», которого среди номинантов нет (по правилам, актеры выдвигаются только вместе со спектаклями).
В раздел «Большая форма» могла бы попасть и постановка Андрея Могучего «Между собакой и волком», но ее причислили к «Новациям», стараясь таким образом придать солидности этой номинации, куда попали также «Бытие #2» Ивана Вырыпаева, «Недосказки» Дмитрия Крымова и «Полифем» театра «Тень». В номинации «Малая форма» на премию претендуют также шесть спектаклей: «На дне» питерского Небольшого драматического театра, омская «Фрекен Жюли» того же Евгения Марчелли, «Изображая жертву» Кирилла Серебренникова в МХТ (у обоих режиссеров по две личных номинации), экспериментальная «Шинель» Валерия Фокина, «Сцены из деревенской жизни» («Дядя Ваня») театра «Около дома Станиславского» и «Мальчики» Сергея Женовача, превратившие его дипломный курс в театр.
«Золотую маску» «за честь и достоинство» получат старейшая актриса БДТ Людмила Макарова и ее сверстница из Ярославского театра имени Волкова Наталья Терентьева, а за «поддержку театрального искусства» – президент Башкирии Муртаза Рахимов и Сбербанк России, который с 2002 года является генеральным спонсором премии, фестиваля и всех его дочерних проектов. По опросу критики лучшим зарубежным спектаклем, показанным в России в уходящем году, была признана «Эмилия Галотти» берлинского Дойчес-театра, привезенная в Москву фестивалем NET.
«КоммерсантЪ», 21.12.2005
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
21.11.2005
Подробнее
«ТЕАТР ОСТРОВСКОГО»
«ТЕАТР ОСТРОВСКОГО»
К ВОПРОСУ О НОВАТОРСТВЕ НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА И НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ
К ВОПРОСУ О НОВАТОРСТВЕ НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА И НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ
«ТЕАТР ОСТРОВСКОГО»
К ВОПРОСУ О НОВАТОРСТВЕ НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА И НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ
В разговорах о грядущей театральной реформе не раз проскальзывала мысль, что если и оставлять на государственном обеспечении какой-то театр в России, то это должен быть раритет, «священная корова», ну, скажем, как «Комеди франсез» во Франции, — с той же, веками существующей «альфой и омегой» представлений. На такую роль в истории мировой культуры выдвигают нынче и наши московские Большой и Малый (в свое время императорские) театры да почему-то еще MXAT им. Чехова, не сохранивший, в отличие от выше названных театров, ни исторической формы, ни содержания, ни стилистики, прославившей в свое время новаторство, завоевавшее сердца всего мира, Художественного театра Станиславского и Немировича-Данченко. Это, кстати, хорошая иллюстрация того, что может произойти с Большим театром, если вовремя не остановиться в нынешних экспериментах, категорично и окончательно не прекратить их. Хулиганский обстрел великой сцены самовыражением Сорокина — катавасия, которая пройдет бесследно, не совсем же мы все «спятили»?!
И Большой театр, и Малый театр на рубеже второго и третьего тысячелетий вполне соответствовали понятию «раритет», составляя нашу НАЦИОНАЛЬНУЮ ГОРДОСТЬ. Зритель и у того и у другого театра, конечно, по-прежнему был, но молодежь все же, особенно в начале третьего тысячелетия стала требовать современных ритмов, ритмов самого течения жизни. В Большом, например, есть великолепные примеры достойных ответов на вызов времени — достаточно назвать постановку Григоровича «Спартак». На этом уровне высочайшего мастерства и понимания природы русского театра и должны происходить поиски новых форм в отражении жизни. Малый театр и во времена Островского, и позже называли вторым московским университетом, он и был им, воспитателем нравов и учителем жизни. Но нельзя не признать, что круг его влияния стал постепенно сужаться. В свое время, думая о природе театра, В. И. Немирович-Данченко пришел к выводу: «Если театр посвящает себя исключительно классическому репертуару и совсем не отражает в себе современной жизни, то рискует очень скоро стать академически мертвым. Театр должен служить душевным запросам современного зрителя!»
Сегодня на дворе совсем другие-ритмы, другие нравы, чем во времена А. Н. Островского, даже и в недавние времена советской истории. А зритель по-прежнему ждет от театра отзывчивости на его личные боли. Так как же быть?! Что делать театру, если в основе его исторического лица — русская классика, а современная драматургия не выдерживает конкуренции ни с русской, ни с мировой классикой и в степени понимания внутренних проблем человека, и по уровню проникновения в глубины народной жизни?!
Современная действительность выдвинула на повестку дня сложнейшие вопросы народного бытия, запрятала в глубины, прикрытые поверхностной пургой смуты, коренные причины неладов в народной жизни.
Зададимся вопросом: почему, например, именно в наше время прижился на русской почве афоризм: «Островский — это русский Шекспир» ? Ответ на него не так прост, как может показаться сначала. Да, Островский насытил русскую сцену совершенной драматургией, как в свое время Шекспир английскую, и оба — мировую; Островский дал нам такое количество жизненных коллизий, сюжетов, интриг, воплощенных почти в полусотне великолепных драм и комедий, такое богатство человеческих судеб, страстей и характеров, которыми, может быть, даже больше, чем Шекспир английскую, выявил «особость» русской натуры. Что же касается мудрости в понимании природы человека — Островский и здесь не уступает Шекспиру, и нет каждому из них равных в истории мировой драматургии. И все же, думается, афоризм, а главное — время его появления — отражает и нечто иное, а именно: подобострастное желание отечественных лизоблюдов принизить — русский гений. Да, бывало такое у нас. Но и получало отпор, хотя бы того же А. С. Грибоедова!
Но сегодня снова завелся в русской почве червь низкопоклонства. Горько об этом говорить, но что есть, то есть. Бегущие впереди «прогресса» шею готовы сломать, лишь бы вывернуться перед антирусской цивилизацией. Но есть и путь спасения: вглядимся в историю, вдумаемся в мудрое слово предков, бесценные россыпи которых хранят национальные шедевры, тот же «театр Островского» — дай Бог, глаза и раскроются, и увидим себя в свете природной своей сущности, и воспрянет наша вера. Как же нужно это России сегодня!
В Англии «театр Шекспира» давно возведен на пьедестал, считается бесценной музейной реликвией. В России Малый театр, «театр Островского» — живой, открытый жизненным ветрам организм. Спрятать его под купол архивного хранилища, как «Домик Петра» в Петербурге, — значит вырвать из груди России ее душу, лишить ее живой воды национальной неповторимости, которую, как кладезь драгоценный, хранит русская культура и театр в частности.
Место Малого театра в нашей национальной жизни — исключительное, с этим никто спорить не будет. Хранить ценности надо- и это бесспорно. А вот с тем, чтобы поместить театр «под купол», поспорить стоит, с тем, нужно ли Малому театру пренебрегать ритмами реальной жизни, задраивая, как в подлодке, окна и двери, можно и не согласиться. И повод для этого спора дает нам сам Малый театр, представив на суд публики спектакль «Горе от ума» А. С. Грибоедова в постановке модного ныне режиссера Сергея Женовача.
Спектакль имел и имеет успех. Живой, темпы и ритмы его современны, свежие линии декораций ласкают глаз, а участие всемирно известных, наряду с молодыми, именитых народных артистов в нетрадиционной постановке, воспринятой с энтузиазмом ведущими мастерами театра, приятно удивляет.
На спектакль «повалила» молодежь. Самая «продвинутая» пресса стала нахваливать театр. Аншлаг, аншлаг...
Посыпались даже награды и новомодные премии. Отчего это? Думается, от того, что те, чьи носы корежит от русского национального театра, учуяли главное в постановке Женовача: принципиальное отступление от нравственной основы, от национальной органичности гениальной комедии Грибоедова, а это означает сдачу принципиальной позиции Малого театра — ведь именно поэтому патриоты русского театра эту постановку не приняли. И тем не менее в коллективе Малого театра появились новое дыхание и жажда перемен. Какими они должны бы быть, об этом-то и надо говорить сегодня, когда театр выходит на новые рубежи, обозначенные новой премьерой — теперь пьесы А. Н. Островского.
Это «Последняя жертва», работа известного режиссера Малого театра Владимира Драгунова. Она открыла пятый год третьего тысячелетия в 180-й сезон русского национального театра. Пьеса по-своему знаменита. Едва вышедши из-под пера драматурга в 1877 году, она в тот же год увидела свет рампы и имела огромный успех. Вторая по времени создания в ряду нового цикла социально-психологических драм Островского о женской судьбе в России, эта пьеса блистала талантами М. Н. Ермоловой и О. О. Садовской, Н. И. Музиля и С. В. Шумского, И. В. Самарина и А. П. Ленского. «Последняя жертва» оказалась и в числе двенадцати пьес Островского, из старого, дореволюционного репертуара перешедших после революции в новый, советский. В ней ярко запечатлена природа национального в характерах персонажей. Даже в сумбурные первые послереволюционные годы нашлись люди, которые с этим считались.
А. Н. Островский — не просто гениальный драматург. Он — создатель русского национального театра, как подчеркивал это в свое время И. А. Гончаров, назвав Малый «театром Островского». Ведь именно поэтому мы и собираемся хранить его вечно как НАЦИОНАЛЬНОЕ ДОСТОЯНИЕ, не правда ли? Думал ли русский драматург, обозначая главную опору становления и расцвета отечественной культуры, что когда-нибудь его откровение будет подвергаться остракизму? «В первой четверти настоящего столетия (XIX века) — писал он, — для России настала эпоха национального самосознания; гениальный почин Пушкина и Гоголя окрылил творческие силы талантливых авторов; мерилом достоинства и ценности произведения стала близость к жизненной правде». Могли ли предположить Островский или Пушкин и Гоголь, что в начале XXI века именно здесь пройдет линия борьбы за Россию, за человека ее земли, за его самоощущение в обществе и мире?
Художник, заложивший сваи, на которых поныне стоит «Дом Островского» , мог ли представить, что наиважнейшее завоевание начала XIX столетия обретение русским театром национального лица — будет вызывать злобные нападки «прогрессистов» XXI века, ратующих за национальную безликость России во всех ее ипостасях — экономике, культуре, литературе, театре, что они осмелятся и будут посягать на самое священное — душу человека, ее национальную неповторимость? Впрочем, такие попытки предпринимаются не впервые. И начало XX века было ознаменовано подобным, когда время поставило вопрос о революционном обновлении жизни. Как и теперь, тогда нападки обрушились и на театр, драматургию, дававшую пример национального видения жизни. Совсем не случайно в декабре 1909 года А. Блок писал Станиславскому: «Недаром... произношу я имя: Россия. Ведь здесь — жизнь или смерть, счастье или погибель. К возрождению национального самосознания... влечет, я знаю, всех нас». Наиболее остро чувствующие и понимающие суть явлений художники били в набат, говорили о сущем в жизни России, и это СУЩЕЕ видели в национальной неповторимости русского искусства. Так имеем ли мы право сегодня, обращаясь к творчеству популярнейшего в мире нашего национального драматурга, пренебрегать «альфой и омегой» его наследия?
Но так уж ведется, что порой самое гениальное открытие может временно не выдержать напора перемен, не удержаться на достигнутой высоте. Подобное не раз бывало и в истории народов, и в нашей истории. В бурном и стремительном потоке обновления жизни жажда познания мира через искусство в начале XX века на русской почве привела к новому положению театра — стало казаться, что театр стал главным среди искусств (этому есть объяснение — его воздействие и отклик на жизнь мгновенны) , театр стал центром, где человек поднимался над суетой, переживая очистительное дыхание сцены, стремился к обновлению. Именно тогда в водовороте поиска пути родилась и масса модернистских театральных течений, развернулись бои с классическими шедеврами, театр в поисках сути времени порой отдавал сцену коммерческому, забавляющему, поверхностному представлению. Как это похоже на то, что происходит сегодня! Но в то же время было и другое: именно свежие ветры перемен дали импульс к рождению Московского художественного театра, творчество его органично исходило из лучших завоеваний — Малого театра, и потому МХАТ предложил обществу высокие художественные-открытия. Да, это была новая стилистика, новые формы сценического выражения, но создатели театра чутко следили, чтобы «образцы прекрасного, — как писал Вл. — С. Соловьев, — не засевались «адским семенем растления и смерти» , и потому-то и одержало всемирную победу искусство художественников. Нелишне сейчас вспомнить об этом. Задуматься, когда мы в силу отсутствия крупной, профессионально значимой, национально-ориентированной драматургии (тоже не праздный и достойный серьезного осмысления вопрос: почему современная драматургия не видит и не отражает насущных проблем времени?!) вновь и вновь обращаемся к постановкам русской и зарубежной классики.
Бич нашего современного театра — самоуправство режиссуры в вольном обращении с классикой. История театра, отдав в руки режиссера право постановки спектаклей, выпустила «джина из бутылки» : искусство режиссуры как новый тип сценического творчества, способное выявить еще большие возможности сцены, родившееся как ответ на вызов общественно-исторической ситуации в начале XX века, к концу его стало все чаще демонстрировать слепую жажду самовыявления и самовосхваления, захватившего власть над театром субъекта, своим ЭГО подавляющего не только собственную личность, но и саму живую жизнь сцены. Все больше мысль и чувство актера оказываются подчиненными воле режиссерских изысков и неуемных, далеко не всегда оправданных фантазий. Все чаще абсурдные решения заполняют театральные сцены, и очень редко находится голос, который подобно одному маленькому сценическому персонажу не устрашится воскликнуть: а король-то голый!
Заповедь: «Весь театр существует для познания ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО» в наше время все чаще подвергается осмеянию.
И невольно напрашивается вывод: раз такова театральная реальность, то зачем государству, которое не выстоит в современном, мире, не поставив во главу угла насущные проблемы национальной жизни, театр, разрушающий основы национальной жизни? При таком раскладе роль и значение Малого театра в современной русской жизни еще более возрастает.
Итак, «Последняя жертва». Ее создатель убежденно исповедовал мысль, что театр — школа общественных нравов, средство выражения народных интересов. Думаю, что именно поэтому избрал пьесу Островского для постановки и Владимир Драгунов, почерк которого известен по выдающимся в своем роде спектаклям Малого театра: его чеховская «Чайка» нынешней осенью произвела своим «русским дыханием» неизгладимое впечатление на японского зрителя. В Японии неизменно встречали спектакль, аплодируя стоя, по десять-двенадцать раз, заставляя поднимать занавес. И «Царь Иоанн Грозный» в постановке Драгунова как «слепок русской жизни» давно вошел в анналы лучших спектаклей театра. Даже «Дверь в смежную комнату» современного английского драматурга Эйкбурна, поставленная Драгуновым на сцене МХАТа им. М. Горького, отличает духовная насыщенность, характерная для России.
Думается, Драгунов, вчитываясь в текст «Последней жертвы», не мог не увидеть того, что в современных условиях сценическое воплощение пьесы поможет показать именно те язвы современной жизни, которые, не будучи осужденными и отвергнутыми народным сознанием, способны погубить Россию.
Предвижу ернические выпады преуспевающих ныне театральных критиков: как же, как же, Драгунов осмелился сохранить в неприкосновенности язык драматурга. Какой молодец! Ого! Сумел заставить (надо же!) текст пьесы зазвучать так, что у зрителя не остается сомнений в нравственной победе героини: Юлия Тугина (засл. артистка России Л. Титова) отвергла молодого красавца, которого искренне любила, мелкое предательство и расточительство которого прощала не раз, не потому, что устала и иссякли силы прощать. Она сделала это, потому, что не смогла простить себе своего унижения, попрания человеческого достоинства, что для ее возлюбленного, как оказалось, не понятно. «Не заметив» в очередной раз той жертвы, на которую, ослепленная своим чувством, отважилась Юлия ради его спасения, Дульчин перешел черту, за которой — неизбежно последует нравственный распад личности. Таковы законы православной морали.
Но что до морали нашим «адептам» цивилизации?!
- Ну полноте, — сардонически скривится в ухмылке новомодный критик какого-нибудь «Коммерсанта» , — какое достоинство?! О чем вы? Деньги, большие деньги пришли к ней вместе с новоявленным мужем, старцем Прибытковым (нар. артист России В. Бочкарев) . Вот она, правда! Вот соль и движитель жизни!!!
Как хотелось бы нынешним идеологам «сладких парочек», очумелым поклонникам золотого тельца, поставить творчество Островского на службу нынешним хозяевам капитала, их фетишам и химерам! Как негодуют они, когда встречают умный отпор. Драгунов чувствует национальную природу материала, умеет, что очень ценил А. Н. Островский в постановках своих пьес, взять верный «тон». В его постановке есть колорит русской жизни. У него и дуреха Ирина Лавровна (артистка Е. Базарова) , «одержимая» страстью к молодому кутиле (пока верит, что он богат) , ведет себя с российским простодушием; и тот же беззастенчивый игрок и гуляка Вадим Дульчин (молодой артист О. Доброван), с российской широтой проматывая состояние чистой, беззаветно преданной ему женщины, так прямодушно и откровенно тоскует о попранной своей совести, что даже вызывает симпатию зрителей. Во всяком случае, зритель в какой-то момент может посочувствовать любви к нему Тугиной или хотя бы понять ее: нет, не только влечение в основе ее чувства, но и материнская нежность, так свойственная высокой любви, и желание оберечь, оградить любимого от невзгод...
То, что спектакль «ложится на душу», вызывает живой, заинтересованный зрительский отклик, становится очевидным уже с первых «аккордов» его. Зал, полный молодых лиц, в буквальном смысле живет происходящим на сцене, тугая нить взаимообогащения, «вольтова дуга» между сценой и залом не остывает на протяжении всего спектакля. Находясь здесь, как-то забываешь о «мерзостях жизни» за окном и чувствуешь, как вдохновенные волны романтики любви поднимают тебя. И вдруг приходит осознание того, что дыхание зала — это и есть то, что называется национальным мироощущением, согласием с верой и моралью народной, которую, несмотря на жестокость нынешних времен, народ умудрился сохранить в глубинах души: едва уловив родственное дыхание, он откликается благодарной волной.
Мы говорили о новшествах постановки, о нетрадиционных методах в стилистике спектакля. Да, это есть. Драгунов ввел в ткань его безмолвный образ фотографа-хроникера, который пристально следит за поступками персонажей, фиксирует события их жизни. Для чего это? — спросите вы. Наверное, чтоб обрести свободу сценических открытий.
Чтобы позволить себе чуть-чуть передвинуть во времени события, отображенные в пьесе, приблизить их к нам, нынешним. Может быть, и подчеркнуть мысль, что смена веков, как правило, чревата катаклизмами, так похожими один на другой. Действительно, в нашей сегодняшней жизни стали вдруг наивно верить в могущество капитализма, конечно, обманывая самих себя, чтобы не было слишком больно констатировать откат России, по крайней мере, на столетие назад в своем историческом развитии. Стали «уповать» на годы расцвета русского капитализма, на те времена, когда русский купец, обретя огромный капитал, обращал его во благо народной жизни — строил доходные дома, приюты и театры (как Савва Морозов) и оперы (как Мамонтов) , дарил городу музеи (как Бахрушин) и картинные галереи (как Третьяков) . О том, что это были единицы, забываем; что богатство их далось столетием жесточайшей эксплуатации миллионов людей, — стараемся не думать, хотя все знаем, Флор Федулыч Прибытков предстает в спектакле купцом такого сорта, такого масштаба. В прошлом кто-то из актеров давал его образ как хищника, подстерегающего свою жертву. Бывали Флоры Федулычи и самодовольными чопорными преуспевающими коммерсантами, любителями женской красоты. А М. Г. Савина, например, выбрасывала из текста реплику Тугиной: «Ах, Флор Федулыч, помогите хоть бы деньги-то мне воротить, хоть бы деньги-то», полагая, что эти слова дискредитируют героиню, мол, как в момент таких драматических, любовных переживаний можно думать о капитале! Вот, как рассуждали передовые люди России, когда матерел этот самый капитал!
Ермолова текст оставляла в неприкосновенности и тем самым только укрепляла жизненную правду образа- и любовь ее была высокой и целомудренной, и трагедия краха ее — беззащитной и страшной.
Драгунов принял трактовку образа Флора Федулыча, предложенную замечательным художником Василием Ивановичем Бочкаревым. В их видении это талантливый делец, интеллектуально развитый и образованный на уровне века человек, обделенный, однако, любовью к концу жизни и где-то глубоко в душе не смирившийся с этим и тоскующий о настоящем глубоком чувстве. И это никакое не отступление от авторского текста. На это есть прямые указания в пьесе Островского. Это надо только вычитать. Порой время раскрывает нам то, что глубоко спрятано в; тексте, как, например, то, что широта взглядов для Прибыткова — норма жизни. Он интересуется, например, слышала ли Юлия мировую знаменитость Аделину Патти? Или видела ли на сцене великого итальянского актера Росси, не однажды приезжавшего в Россию и одним из первых зарубежных мастеров сцены сыгравшего в 1895 году роль Иоанна Грозного в трилогии Алексея Толстого. В трактовке постановки Драгунова Ф. Ф. Прибытков — это культурный, масштабно мыслящий создатель капитала России, наделенный умом и волей, а главное — с нравственным ориентиром на национальные ценности.
Упоминание в пьесе Островского о Росси должно быть особенно дорого В. Драгунову постановщику спектакля «Царь Иоанн Грозный», над созданием которого в Малом театре он работал при участии великого русского композитора Г. В. Свиридова.
Оценивая спектакль в целом, нельзя не сказать: в постановке Владимира Драгунова «Последняя жертва» жив «русский дух, здесь Русью пахнет», если не забывать о фразеологии А. С. Пушкина.
Значит, несмотря на, казалось бы, осовремененный по форме, отраженной в темпах и ритме, в новшестве декораций и костюмов (прием, широко используемый на сломе веков театральными режиссерами мира как точный штрих, фиксирующий своеобразие времени) спектакль, в чем-то даже напоминающий стилистику того же Женовача, в главном своем содержании и идейной направленности остался верен «альфе и омеге» наследия А. Н. Островского. К достоинствам спектакля отнесем и то, как тонко и деликатно выполнено в постановке Драгунова указание автора, несмотря на роковое слово в названии пьесы — «жертва, последняя жертва» , — это комедия. Не часто в современном сценическом воплощении можно уловить актерское искусство самоиронии, все больше нам предлагают балаган, скоморошество, шутовство лицедеев. Актеры Малого театра играют русскую комедию, где, как правило — смех сквозь слезы. Над кем смеемся? Над собой смеемся да над нашей грешной и несуразной жизнью, над теми ее явлениями, в которых и разобраться не можем, и попадаем в сети по собственной доброте и недомыслию. Как обаятелен в своем комизме народный артист России Б. Клюев — Лавр Мироныч, как колоритна броская и темпераментная дочь его Е. Базарова, как неподражаема народная артистка России Л. Полякова в язвительной и жесткой характеристике Глафиры Фирсовны. Работа же народного артиста России В. Бочкарева — «высший пилотаж». Не нарушая общего рисунка спектакля, артист выходит за рамки комедии, не отказываясь, однако, от самоиронии как творческого метода в создании характера. Здесь слились и высвечены в образе, данном через призму доброй иронии, и талант, и ум, и правдивость, и народное видение понятия «порядочный мужчина» , и сила, и темперамент в скрытости охватившего его вдруг любовного чувства.
Где вы теперь, сильные, благородные мужчины, опора женской красоты и незащищенности?! Ау...
А как необычна, как притягательна чуткая наблюдательность актера.
Нет, не за партнерами и не за ходом спектакля. За нами! Зрителями! Жадно внимающими тому, что разворачивается на сцене! Как виртуозно актер ведет за собой этот внимающий зал!
Русский человек, гордый, властный, сильный, которому любое решение — по плечу, выходит вдруг из рамок старой русской комедии, выходит на диалог о нашей нынешней жизни, заставляя затосковать о том, каким был и может быть национальный тип достойного мужчины. Его манера существования в рисунке спектакля покоряет. И именно ему, прекрасному русскому актеру Василию Ивановичу Бочкареву, принадлежит во многом заслуга в том, что старинная комедия стала злободневным и нужным разговором об истинной любви и национальном достоинстве, о неизменных ценностях жизни.
Спектакль «Последняя жертва» органично впишется в галерею национальных созданий, которые и определяют неповторимость Малого театра как «театра Островского». А такой театр, из которого выходишь переполненным мыслями и чувствами, озадаченным, благодарным за погружение в сферу неподдельного искусства, этот театр нужен не только людям. Он необходим национально ориентированному, сильному Государству Российскому, особенно в то время, когда оно на перепутье, когда собирает растраченные было силы.
Автор: Галина ОРЕХАНОВА
«Патриот», 15.06.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
К ВОПРОСУ О НОВАТОРСТВЕ НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА И НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ
В разговорах о грядущей театральной реформе не раз проскальзывала мысль, что если и оставлять на государственном обеспечении какой-то театр в России, то это должен быть раритет, «священная корова», ну, скажем, как «Комеди франсез» во Франции, — с той же, веками существующей «альфой и омегой» представлений. На такую роль в истории мировой культуры выдвигают нынче и наши московские Большой и Малый (в свое время императорские) театры да почему-то еще MXAT им. Чехова, не сохранивший, в отличие от выше названных театров, ни исторической формы, ни содержания, ни стилистики, прославившей в свое время новаторство, завоевавшее сердца всего мира, Художественного театра Станиславского и Немировича-Данченко. Это, кстати, хорошая иллюстрация того, что может произойти с Большим театром, если вовремя не остановиться в нынешних экспериментах, категорично и окончательно не прекратить их. Хулиганский обстрел великой сцены самовыражением Сорокина — катавасия, которая пройдет бесследно, не совсем же мы все «спятили»?!
И Большой театр, и Малый театр на рубеже второго и третьего тысячелетий вполне соответствовали понятию «раритет», составляя нашу НАЦИОНАЛЬНУЮ ГОРДОСТЬ. Зритель и у того и у другого театра, конечно, по-прежнему был, но молодежь все же, особенно в начале третьего тысячелетия стала требовать современных ритмов, ритмов самого течения жизни. В Большом, например, есть великолепные примеры достойных ответов на вызов времени — достаточно назвать постановку Григоровича «Спартак». На этом уровне высочайшего мастерства и понимания природы русского театра и должны происходить поиски новых форм в отражении жизни. Малый театр и во времена Островского, и позже называли вторым московским университетом, он и был им, воспитателем нравов и учителем жизни. Но нельзя не признать, что круг его влияния стал постепенно сужаться. В свое время, думая о природе театра, В. И. Немирович-Данченко пришел к выводу: «Если театр посвящает себя исключительно классическому репертуару и совсем не отражает в себе современной жизни, то рискует очень скоро стать академически мертвым. Театр должен служить душевным запросам современного зрителя!»
Сегодня на дворе совсем другие-ритмы, другие нравы, чем во времена А. Н. Островского, даже и в недавние времена советской истории. А зритель по-прежнему ждет от театра отзывчивости на его личные боли. Так как же быть?! Что делать театру, если в основе его исторического лица — русская классика, а современная драматургия не выдерживает конкуренции ни с русской, ни с мировой классикой и в степени понимания внутренних проблем человека, и по уровню проникновения в глубины народной жизни?!
Современная действительность выдвинула на повестку дня сложнейшие вопросы народного бытия, запрятала в глубины, прикрытые поверхностной пургой смуты, коренные причины неладов в народной жизни.
Зададимся вопросом: почему, например, именно в наше время прижился на русской почве афоризм: «Островский — это русский Шекспир» ? Ответ на него не так прост, как может показаться сначала. Да, Островский насытил русскую сцену совершенной драматургией, как в свое время Шекспир английскую, и оба — мировую; Островский дал нам такое количество жизненных коллизий, сюжетов, интриг, воплощенных почти в полусотне великолепных драм и комедий, такое богатство человеческих судеб, страстей и характеров, которыми, может быть, даже больше, чем Шекспир английскую, выявил «особость» русской натуры. Что же касается мудрости в понимании природы человека — Островский и здесь не уступает Шекспиру, и нет каждому из них равных в истории мировой драматургии. И все же, думается, афоризм, а главное — время его появления — отражает и нечто иное, а именно: подобострастное желание отечественных лизоблюдов принизить — русский гений. Да, бывало такое у нас. Но и получало отпор, хотя бы того же А. С. Грибоедова!
Но сегодня снова завелся в русской почве червь низкопоклонства. Горько об этом говорить, но что есть, то есть. Бегущие впереди «прогресса» шею готовы сломать, лишь бы вывернуться перед антирусской цивилизацией. Но есть и путь спасения: вглядимся в историю, вдумаемся в мудрое слово предков, бесценные россыпи которых хранят национальные шедевры, тот же «театр Островского» — дай Бог, глаза и раскроются, и увидим себя в свете природной своей сущности, и воспрянет наша вера. Как же нужно это России сегодня!
В Англии «театр Шекспира» давно возведен на пьедестал, считается бесценной музейной реликвией. В России Малый театр, «театр Островского» — живой, открытый жизненным ветрам организм. Спрятать его под купол архивного хранилища, как «Домик Петра» в Петербурге, — значит вырвать из груди России ее душу, лишить ее живой воды национальной неповторимости, которую, как кладезь драгоценный, хранит русская культура и театр в частности.
Место Малого театра в нашей национальной жизни — исключительное, с этим никто спорить не будет. Хранить ценности надо- и это бесспорно. А вот с тем, чтобы поместить театр «под купол», поспорить стоит, с тем, нужно ли Малому театру пренебрегать ритмами реальной жизни, задраивая, как в подлодке, окна и двери, можно и не согласиться. И повод для этого спора дает нам сам Малый театр, представив на суд публики спектакль «Горе от ума» А. С. Грибоедова в постановке модного ныне режиссера Сергея Женовача.
Спектакль имел и имеет успех. Живой, темпы и ритмы его современны, свежие линии декораций ласкают глаз, а участие всемирно известных, наряду с молодыми, именитых народных артистов в нетрадиционной постановке, воспринятой с энтузиазмом ведущими мастерами театра, приятно удивляет.
На спектакль «повалила» молодежь. Самая «продвинутая» пресса стала нахваливать театр. Аншлаг, аншлаг...
Посыпались даже награды и новомодные премии. Отчего это? Думается, от того, что те, чьи носы корежит от русского национального театра, учуяли главное в постановке Женовача: принципиальное отступление от нравственной основы, от национальной органичности гениальной комедии Грибоедова, а это означает сдачу принципиальной позиции Малого театра — ведь именно поэтому патриоты русского театра эту постановку не приняли. И тем не менее в коллективе Малого театра появились новое дыхание и жажда перемен. Какими они должны бы быть, об этом-то и надо говорить сегодня, когда театр выходит на новые рубежи, обозначенные новой премьерой — теперь пьесы А. Н. Островского.
Это «Последняя жертва», работа известного режиссера Малого театра Владимира Драгунова. Она открыла пятый год третьего тысячелетия в 180-й сезон русского национального театра. Пьеса по-своему знаменита. Едва вышедши из-под пера драматурга в 1877 году, она в тот же год увидела свет рампы и имела огромный успех. Вторая по времени создания в ряду нового цикла социально-психологических драм Островского о женской судьбе в России, эта пьеса блистала талантами М. Н. Ермоловой и О. О. Садовской, Н. И. Музиля и С. В. Шумского, И. В. Самарина и А. П. Ленского. «Последняя жертва» оказалась и в числе двенадцати пьес Островского, из старого, дореволюционного репертуара перешедших после революции в новый, советский. В ней ярко запечатлена природа национального в характерах персонажей. Даже в сумбурные первые послереволюционные годы нашлись люди, которые с этим считались.
А. Н. Островский — не просто гениальный драматург. Он — создатель русского национального театра, как подчеркивал это в свое время И. А. Гончаров, назвав Малый «театром Островского». Ведь именно поэтому мы и собираемся хранить его вечно как НАЦИОНАЛЬНОЕ ДОСТОЯНИЕ, не правда ли? Думал ли русский драматург, обозначая главную опору становления и расцвета отечественной культуры, что когда-нибудь его откровение будет подвергаться остракизму? «В первой четверти настоящего столетия (XIX века) — писал он, — для России настала эпоха национального самосознания; гениальный почин Пушкина и Гоголя окрылил творческие силы талантливых авторов; мерилом достоинства и ценности произведения стала близость к жизненной правде». Могли ли предположить Островский или Пушкин и Гоголь, что в начале XXI века именно здесь пройдет линия борьбы за Россию, за человека ее земли, за его самоощущение в обществе и мире?
Художник, заложивший сваи, на которых поныне стоит «Дом Островского» , мог ли представить, что наиважнейшее завоевание начала XIX столетия обретение русским театром национального лица — будет вызывать злобные нападки «прогрессистов» XXI века, ратующих за национальную безликость России во всех ее ипостасях — экономике, культуре, литературе, театре, что они осмелятся и будут посягать на самое священное — душу человека, ее национальную неповторимость? Впрочем, такие попытки предпринимаются не впервые. И начало XX века было ознаменовано подобным, когда время поставило вопрос о революционном обновлении жизни. Как и теперь, тогда нападки обрушились и на театр, драматургию, дававшую пример национального видения жизни. Совсем не случайно в декабре 1909 года А. Блок писал Станиславскому: «Недаром... произношу я имя: Россия. Ведь здесь — жизнь или смерть, счастье или погибель. К возрождению национального самосознания... влечет, я знаю, всех нас». Наиболее остро чувствующие и понимающие суть явлений художники били в набат, говорили о сущем в жизни России, и это СУЩЕЕ видели в национальной неповторимости русского искусства. Так имеем ли мы право сегодня, обращаясь к творчеству популярнейшего в мире нашего национального драматурга, пренебрегать «альфой и омегой» его наследия?
Но так уж ведется, что порой самое гениальное открытие может временно не выдержать напора перемен, не удержаться на достигнутой высоте. Подобное не раз бывало и в истории народов, и в нашей истории. В бурном и стремительном потоке обновления жизни жажда познания мира через искусство в начале XX века на русской почве привела к новому положению театра — стало казаться, что театр стал главным среди искусств (этому есть объяснение — его воздействие и отклик на жизнь мгновенны) , театр стал центром, где человек поднимался над суетой, переживая очистительное дыхание сцены, стремился к обновлению. Именно тогда в водовороте поиска пути родилась и масса модернистских театральных течений, развернулись бои с классическими шедеврами, театр в поисках сути времени порой отдавал сцену коммерческому, забавляющему, поверхностному представлению. Как это похоже на то, что происходит сегодня! Но в то же время было и другое: именно свежие ветры перемен дали импульс к рождению Московского художественного театра, творчество его органично исходило из лучших завоеваний — Малого театра, и потому МХАТ предложил обществу высокие художественные-открытия. Да, это была новая стилистика, новые формы сценического выражения, но создатели театра чутко следили, чтобы «образцы прекрасного, — как писал Вл. — С. Соловьев, — не засевались «адским семенем растления и смерти» , и потому-то и одержало всемирную победу искусство художественников. Нелишне сейчас вспомнить об этом. Задуматься, когда мы в силу отсутствия крупной, профессионально значимой, национально-ориентированной драматургии (тоже не праздный и достойный серьезного осмысления вопрос: почему современная драматургия не видит и не отражает насущных проблем времени?!) вновь и вновь обращаемся к постановкам русской и зарубежной классики.
Бич нашего современного театра — самоуправство режиссуры в вольном обращении с классикой. История театра, отдав в руки режиссера право постановки спектаклей, выпустила «джина из бутылки» : искусство режиссуры как новый тип сценического творчества, способное выявить еще большие возможности сцены, родившееся как ответ на вызов общественно-исторической ситуации в начале XX века, к концу его стало все чаще демонстрировать слепую жажду самовыявления и самовосхваления, захватившего власть над театром субъекта, своим ЭГО подавляющего не только собственную личность, но и саму живую жизнь сцены. Все больше мысль и чувство актера оказываются подчиненными воле режиссерских изысков и неуемных, далеко не всегда оправданных фантазий. Все чаще абсурдные решения заполняют театральные сцены, и очень редко находится голос, который подобно одному маленькому сценическому персонажу не устрашится воскликнуть: а король-то голый!
Заповедь: «Весь театр существует для познания ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО» в наше время все чаще подвергается осмеянию.
И невольно напрашивается вывод: раз такова театральная реальность, то зачем государству, которое не выстоит в современном, мире, не поставив во главу угла насущные проблемы национальной жизни, театр, разрушающий основы национальной жизни? При таком раскладе роль и значение Малого театра в современной русской жизни еще более возрастает.
Итак, «Последняя жертва». Ее создатель убежденно исповедовал мысль, что театр — школа общественных нравов, средство выражения народных интересов. Думаю, что именно поэтому избрал пьесу Островского для постановки и Владимир Драгунов, почерк которого известен по выдающимся в своем роде спектаклям Малого театра: его чеховская «Чайка» нынешней осенью произвела своим «русским дыханием» неизгладимое впечатление на японского зрителя. В Японии неизменно встречали спектакль, аплодируя стоя, по десять-двенадцать раз, заставляя поднимать занавес. И «Царь Иоанн Грозный» в постановке Драгунова как «слепок русской жизни» давно вошел в анналы лучших спектаклей театра. Даже «Дверь в смежную комнату» современного английского драматурга Эйкбурна, поставленная Драгуновым на сцене МХАТа им. М. Горького, отличает духовная насыщенность, характерная для России.
Думается, Драгунов, вчитываясь в текст «Последней жертвы», не мог не увидеть того, что в современных условиях сценическое воплощение пьесы поможет показать именно те язвы современной жизни, которые, не будучи осужденными и отвергнутыми народным сознанием, способны погубить Россию.
Предвижу ернические выпады преуспевающих ныне театральных критиков: как же, как же, Драгунов осмелился сохранить в неприкосновенности язык драматурга. Какой молодец! Ого! Сумел заставить (надо же!) текст пьесы зазвучать так, что у зрителя не остается сомнений в нравственной победе героини: Юлия Тугина (засл. артистка России Л. Титова) отвергла молодого красавца, которого искренне любила, мелкое предательство и расточительство которого прощала не раз, не потому, что устала и иссякли силы прощать. Она сделала это, потому, что не смогла простить себе своего унижения, попрания человеческого достоинства, что для ее возлюбленного, как оказалось, не понятно. «Не заметив» в очередной раз той жертвы, на которую, ослепленная своим чувством, отважилась Юлия ради его спасения, Дульчин перешел черту, за которой — неизбежно последует нравственный распад личности. Таковы законы православной морали.
Но что до морали нашим «адептам» цивилизации?!
- Ну полноте, — сардонически скривится в ухмылке новомодный критик какого-нибудь «Коммерсанта» , — какое достоинство?! О чем вы? Деньги, большие деньги пришли к ней вместе с новоявленным мужем, старцем Прибытковым (нар. артист России В. Бочкарев) . Вот она, правда! Вот соль и движитель жизни!!!
Как хотелось бы нынешним идеологам «сладких парочек», очумелым поклонникам золотого тельца, поставить творчество Островского на службу нынешним хозяевам капитала, их фетишам и химерам! Как негодуют они, когда встречают умный отпор. Драгунов чувствует национальную природу материала, умеет, что очень ценил А. Н. Островский в постановках своих пьес, взять верный «тон». В его постановке есть колорит русской жизни. У него и дуреха Ирина Лавровна (артистка Е. Базарова) , «одержимая» страстью к молодому кутиле (пока верит, что он богат) , ведет себя с российским простодушием; и тот же беззастенчивый игрок и гуляка Вадим Дульчин (молодой артист О. Доброван), с российской широтой проматывая состояние чистой, беззаветно преданной ему женщины, так прямодушно и откровенно тоскует о попранной своей совести, что даже вызывает симпатию зрителей. Во всяком случае, зритель в какой-то момент может посочувствовать любви к нему Тугиной или хотя бы понять ее: нет, не только влечение в основе ее чувства, но и материнская нежность, так свойственная высокой любви, и желание оберечь, оградить любимого от невзгод...
То, что спектакль «ложится на душу», вызывает живой, заинтересованный зрительский отклик, становится очевидным уже с первых «аккордов» его. Зал, полный молодых лиц, в буквальном смысле живет происходящим на сцене, тугая нить взаимообогащения, «вольтова дуга» между сценой и залом не остывает на протяжении всего спектакля. Находясь здесь, как-то забываешь о «мерзостях жизни» за окном и чувствуешь, как вдохновенные волны романтики любви поднимают тебя. И вдруг приходит осознание того, что дыхание зала — это и есть то, что называется национальным мироощущением, согласием с верой и моралью народной, которую, несмотря на жестокость нынешних времен, народ умудрился сохранить в глубинах души: едва уловив родственное дыхание, он откликается благодарной волной.
Мы говорили о новшествах постановки, о нетрадиционных методах в стилистике спектакля. Да, это есть. Драгунов ввел в ткань его безмолвный образ фотографа-хроникера, который пристально следит за поступками персонажей, фиксирует события их жизни. Для чего это? — спросите вы. Наверное, чтоб обрести свободу сценических открытий.
Чтобы позволить себе чуть-чуть передвинуть во времени события, отображенные в пьесе, приблизить их к нам, нынешним. Может быть, и подчеркнуть мысль, что смена веков, как правило, чревата катаклизмами, так похожими один на другой. Действительно, в нашей сегодняшней жизни стали вдруг наивно верить в могущество капитализма, конечно, обманывая самих себя, чтобы не было слишком больно констатировать откат России, по крайней мере, на столетие назад в своем историческом развитии. Стали «уповать» на годы расцвета русского капитализма, на те времена, когда русский купец, обретя огромный капитал, обращал его во благо народной жизни — строил доходные дома, приюты и театры (как Савва Морозов) и оперы (как Мамонтов) , дарил городу музеи (как Бахрушин) и картинные галереи (как Третьяков) . О том, что это были единицы, забываем; что богатство их далось столетием жесточайшей эксплуатации миллионов людей, — стараемся не думать, хотя все знаем, Флор Федулыч Прибытков предстает в спектакле купцом такого сорта, такого масштаба. В прошлом кто-то из актеров давал его образ как хищника, подстерегающего свою жертву. Бывали Флоры Федулычи и самодовольными чопорными преуспевающими коммерсантами, любителями женской красоты. А М. Г. Савина, например, выбрасывала из текста реплику Тугиной: «Ах, Флор Федулыч, помогите хоть бы деньги-то мне воротить, хоть бы деньги-то», полагая, что эти слова дискредитируют героиню, мол, как в момент таких драматических, любовных переживаний можно думать о капитале! Вот, как рассуждали передовые люди России, когда матерел этот самый капитал!
Ермолова текст оставляла в неприкосновенности и тем самым только укрепляла жизненную правду образа- и любовь ее была высокой и целомудренной, и трагедия краха ее — беззащитной и страшной.
Драгунов принял трактовку образа Флора Федулыча, предложенную замечательным художником Василием Ивановичем Бочкаревым. В их видении это талантливый делец, интеллектуально развитый и образованный на уровне века человек, обделенный, однако, любовью к концу жизни и где-то глубоко в душе не смирившийся с этим и тоскующий о настоящем глубоком чувстве. И это никакое не отступление от авторского текста. На это есть прямые указания в пьесе Островского. Это надо только вычитать. Порой время раскрывает нам то, что глубоко спрятано в; тексте, как, например, то, что широта взглядов для Прибыткова — норма жизни. Он интересуется, например, слышала ли Юлия мировую знаменитость Аделину Патти? Или видела ли на сцене великого итальянского актера Росси, не однажды приезжавшего в Россию и одним из первых зарубежных мастеров сцены сыгравшего в 1895 году роль Иоанна Грозного в трилогии Алексея Толстого. В трактовке постановки Драгунова Ф. Ф. Прибытков — это культурный, масштабно мыслящий создатель капитала России, наделенный умом и волей, а главное — с нравственным ориентиром на национальные ценности.
Упоминание в пьесе Островского о Росси должно быть особенно дорого В. Драгунову постановщику спектакля «Царь Иоанн Грозный», над созданием которого в Малом театре он работал при участии великого русского композитора Г. В. Свиридова.
Оценивая спектакль в целом, нельзя не сказать: в постановке Владимира Драгунова «Последняя жертва» жив «русский дух, здесь Русью пахнет», если не забывать о фразеологии А. С. Пушкина.
Значит, несмотря на, казалось бы, осовремененный по форме, отраженной в темпах и ритме, в новшестве декораций и костюмов (прием, широко используемый на сломе веков театральными режиссерами мира как точный штрих, фиксирующий своеобразие времени) спектакль, в чем-то даже напоминающий стилистику того же Женовача, в главном своем содержании и идейной направленности остался верен «альфе и омеге» наследия А. Н. Островского. К достоинствам спектакля отнесем и то, как тонко и деликатно выполнено в постановке Драгунова указание автора, несмотря на роковое слово в названии пьесы — «жертва, последняя жертва» , — это комедия. Не часто в современном сценическом воплощении можно уловить актерское искусство самоиронии, все больше нам предлагают балаган, скоморошество, шутовство лицедеев. Актеры Малого театра играют русскую комедию, где, как правило — смех сквозь слезы. Над кем смеемся? Над собой смеемся да над нашей грешной и несуразной жизнью, над теми ее явлениями, в которых и разобраться не можем, и попадаем в сети по собственной доброте и недомыслию. Как обаятелен в своем комизме народный артист России Б. Клюев — Лавр Мироныч, как колоритна броская и темпераментная дочь его Е. Базарова, как неподражаема народная артистка России Л. Полякова в язвительной и жесткой характеристике Глафиры Фирсовны. Работа же народного артиста России В. Бочкарева — «высший пилотаж». Не нарушая общего рисунка спектакля, артист выходит за рамки комедии, не отказываясь, однако, от самоиронии как творческого метода в создании характера. Здесь слились и высвечены в образе, данном через призму доброй иронии, и талант, и ум, и правдивость, и народное видение понятия «порядочный мужчина» , и сила, и темперамент в скрытости охватившего его вдруг любовного чувства.
Где вы теперь, сильные, благородные мужчины, опора женской красоты и незащищенности?! Ау...
А как необычна, как притягательна чуткая наблюдательность актера.
Нет, не за партнерами и не за ходом спектакля. За нами! Зрителями! Жадно внимающими тому, что разворачивается на сцене! Как виртуозно актер ведет за собой этот внимающий зал!
Русский человек, гордый, властный, сильный, которому любое решение — по плечу, выходит вдруг из рамок старой русской комедии, выходит на диалог о нашей нынешней жизни, заставляя затосковать о том, каким был и может быть национальный тип достойного мужчины. Его манера существования в рисунке спектакля покоряет. И именно ему, прекрасному русскому актеру Василию Ивановичу Бочкареву, принадлежит во многом заслуга в том, что старинная комедия стала злободневным и нужным разговором об истинной любви и национальном достоинстве, о неизменных ценностях жизни.
Спектакль «Последняя жертва» органично впишется в галерею национальных созданий, которые и определяют неповторимость Малого театра как «театра Островского». А такой театр, из которого выходишь переполненным мыслями и чувствами, озадаченным, благодарным за погружение в сферу неподдельного искусства, этот театр нужен не только людям. Он необходим национально ориентированному, сильному Государству Российскому, особенно в то время, когда оно на перепутье, когда собирает растраченные было силы.
Автор: Галина ОРЕХАНОВА
«Патриот», 15.06.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
19.10.2005
Подробнее
ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ?
ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ?
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского»...
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского»...
ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ?
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского». То есть Островского без выкрутасов, смелых интерпретаций, переносов действия в другие времена и так далее. Как и сто лет назад, зритель мечтает о павильоне, хотя, возможно, и не знает, что именно так называется этот тип декорации, изображающей интерьер, внутренность комнаты, дома.
Художник Лариса Ломакина тщательно обживает гостиную Юлии Павловны Тугиной. Здесь на стене висят фотографии, в частности, та, что запечатлела венчание героини с покойным мужем. Центром композиции становится живописный портрет благообразного старика Тугина. Гарнитур из карельской березы радует глаз. Как радует глаз и сама Юлия Павловна (Людмила Титова) — изящная, нарядная в бежево-коричневом туалете, подчеркивающим тонкую талию. Экспозиция — предшествующая приходу Юлии из церкви — диалог Михевны (Ольга Чуваева) и Глафиры Фирсовны (Людмила Полякова) сыгран абсолютно традиционно, типажно. Недалекая, суетливая ключница словоохотливо сообщает тетке своей хозяйки тщательно скрываемую тайну. Глафире Фирсовне только того и нужно. Людмиле Поляковой есть где разгуляться, она играет излюбленный Островским тип нахальной свахи и сплетницы, всегда знающей, где ее профит. Она не станет церемониться ни с кем и грубо намекнет на одолевающие ее голод и жажду. Этот персонаж чаем не удовольствуется, Глафира Фирсовна могла бы сказать, как говаривал Вожеватов в «Бесприданнице», любивший пить шампанское из чайника на террасе трактира: «подай МОЕГО чайку». Героиня Поляковой торжественно прошествует в соседнюю комнату, где ей поднесут что-нибудь покрепче. Как всегда в экспозиции пьес Островского предлагаемые обстоятельства определены: зритель в курсе, что главная героиня — молодая вдова влюблена в молодого человека, сорит деньгами, пытаясь удержать возлюбленного. А на горизонте (о чем доложит Глафира Фирсовна) — богатый покровитель, только что выдавший замуж предыдущую пассию и приглядевший следующую жертву.
И вот тут-то, с появлением Флора Федулыча Прибыткова (Василий Бочкарев) начинается самое интересное. Прежде всего потому, что прибывший попечитель придуман и сыгран вне каких бы то ни было штампов. Герой Бочкарева собой очень даже не дурен, моложав, строен, улыбчив. У него умные с лукавинкой глаза. Кажется, он уверен в том, что придет, увидит и победит. Визит подготовлен заранее. Сначала появится объемистый дар в оранжевой упаковке — «двухэтажная» хрустальная ваза с фруктами — «груши нынче очень дешевы». К фруктам прилагается «культурная программа». Он предлагает абонемент в оперу и тут же тянет руку в карман (создается впечатление, что карманы Прибыткова полны билетов и абонементов). И как бы ни был убедителен афронт, устроенный Юлией Прибыткову, перед уходом в руках героини все-таки остается билет на спектакль с участием итальянского трагика Эрнесто Росси. Зритель еще не видел того, кого героиня страстно любит, но уже заинтригован и очарован Флором Федулычем. Можно размышлять, что движет героем Бочкарева, что означает его приход, действительно ли он намерен взять Юлию на содержание, или она всерьез нравится Прибыткову? Артист сознательно недоговаривает. Тайна остается.
Надо признать, что Вадим Григорьевич Дульчин (Олег Доброван) — молодой человек без всякой тайны. Режиссерское ли это видение образа или актеру роль не совсем по средствам — бог весть. Очевидно одно: Дульчин обладает только одним достоинством — молодостью. И любовь Юлии с самого начала выглядит как блажь или искреннее заблуждение вдовушки. Интересно, что во всех трех последних премьерах «Жертвы» (В МХТ имени А.П.Чехова, в Ленкоме и в Малом) тщательно убраны мистические мотивы, исключен монолог о церковной службе, где Юлия встретится со своим alter ego, ее религиозность, важная у Островского, как и зловещий знак, когда в коробке с фатой неведомо как окажется цветок из погребального венка покойного мужа. Людмила Титова играет натуру энергичную и земную, немного наивную, готовую ради грядущей свадьбы на любые жертвы. И уговаривать ее пойти за деньгами к Прибыткову Дульчину долго не приходится. Она твердо убеждена в благоприятном исходе дела.
И вот уже, к восторгу зрителей, круг поворачивается, в зале слышатся восхищенные вздохи, а на сцене — роскошные апартаменты Прибыткова, белые колонны ионического ордера, бордовый штоф на стенах, мебель красного дерева. Но вместо семейных фотографий, на одной стене — карта (метафора того, что дело Флор Федулыча связано не с одной Москвой, а со всей Россией), а на другой — огромный портрет девушки с веером (уж точно не Ренуара), но так или иначе говорящий о неравнодушии Прибыткова к искусству. А может быть, это та самая девушка, которую Флор Федулыч выдал замуж?
Лучшая сцена спектакля — приход Юлии Тугиной к Прибыткову. Здесь тайное становится явным. У себя дома Флор Федулыч — другой человек, трезвый, проницательный. Игру Юлии он знает наперед. Быстро исчерпав возможность просить и приказывать, Тугина снимает пелеринку, оставаясь в элегантном сильно декольтированном платье, и непринужденно садится на колени к Прибыткову. Надо видеть то великолепное презрение, с каким герой Бочкарева сталкивает Юлию с колен. Вот оно что! Оказывается, наш покровитель — нравственный человек, не терпящий фальши. Демарш Юлии для него -разочарование в женщине, казавшейся чистой, неприступной. Искренние слезы, отчаяние Тугиной не оставляют его равнодушным. А неподдельный поцелуй приводит нашего героя, одновременно, в восторг и замешательство. Кажется, он и вправду влюблен всерьез. Эту сцену Бочкарев строит на тонких, психологических перепадах. В один из моментов он сосредоточенно чинит карандаш. Прибытков деловой человек, но дело, богатство не спасают от одиночества. Поцелуй, что дорогого стоит, — залог и надежда на то, что мечты Флора Федулыча на простое счастье близки к осуществлению.
Чудесно смотрится павильон третьего акта — старинный сад с деревьями и прогуливающимися москвичами. И деревья, и москвичи нарисованы на стенах-рамах, окаймляющих пространство. В глубине — статуя Венеры, горят фонари. Хотя, по правде говоря, оформление более стильно, чем способ существования актеров на сцене. Этот акт решен как некий дивертисмент. Проигрыш Дульчина — самое важное событие третьего действия — смикширован, одинаково важны все эпизоды, каждый подается как некое антре. Эффектное появление колоритной пары, папаши Лавра Мироныча (Борис Клюев) и его дочки Ирень (Екатерина Базарова), пьяненькой, без стыда и совести, богатой вдовы Пивокуровой (Анна Жарова), вальяжного Салай Салтаныча (Владимир Сафронов) оттесняет Дульчина на дальний план.
Второй акт (он включает четвертое и пятое действие Островского) неудержимо катится к финалу. Прозрение Юлии по прочтении письма о помолвке Вадима и Ирины Лавровны, ее обморок, не кажутся зрителю по-настоящему драматичными. Ведь рядом Флор Федулыч, внимательный, чуткий, любящий.
Купюры в последнем акте понятны. Мы не увидим покушения Дульчина на самоубийство и так и не узнаем, что в финале он решит жениться на богатой вдове Пивокуровой. Зато увидим счастливую пару Юлию и Флора Федулыча. Точку ставит фотограф, снимающий кадр, скорее всего, он украсит гостиную Прибытковых, а рядом, возможно, возникнет портрет самой Юлии Павловны, написанный каким-нибудь известным художником. Этот хеппи-энд кажется вполне заслуженным. На лице у Тугиной ни тени сомнения. Ну, а о Флоре Федулыче и говорить не приходится. Сбылось все, о чем он мечтал.
Сомнения одолевают лишь зануду-критика. Восторгаясь работой Василия Бочкарева (от него весь спектакль глаз не оторвать), невольно думаешь об Островском. Он явно не писал хеппи-энда и сильно сомневался в том, что Юлия будет счастлива в новом браке. Тем более, что замешан этот брак на интриге (ведь недаром Прибытков позволяет Глафире Фирсовне оповестить Москву о мнимом огромном приданом, будто бы ожидающем его внучатую племянницу Ирину Лавровну). Режиссер отодвигает интригу в сторону. Богатый и деловой, тонко чувствующий Флор Федулыч становится победителем к радости избранницы и почтенной публики. И что-то тут царапает душу. Ведь на деле жалеет Островский совсем не Прибыткова, а легковерную, попавшую в западню Юлию Тугину. Кстати, спектакль Юрия Еремина в МХТ имени А.П.Чехова заканчивается крупным кинематографическим планом — удаляющейся на экране парой — Флором Федулычем (великолепно сыгранным Олегом Табаковым) и Юлией. Лицо Марины Зудиной печально.
«Я не знаю в литературе XIX века ни одного преуспевающего персонажа, который бы расценивался автором как положительный герой... Где удача, там нечто предосудительное. Удача компрометирует героя. Если он преуспевает, то вы сразу начинаете в нем сомневаться. А вот неуспех — это лучшая аттестация». Это слова замечательного литературоведа Наума Яковлевича Берковского.
Вспомнился мудрый спектакль Сергея Женовача «Правда — хорошо, а счастье лучше», где режиссер шел за автором, и где хороший конец был стечением невероятных обстоятельств. Там «богом из машины» становился все тот же Василий Бочкарев в роли Грознова — краса и гордость Малого.
Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ
«Экран и сцена»,12.10.2005
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского». То есть Островского без выкрутасов, смелых интерпретаций, переносов действия в другие времена и так далее. Как и сто лет назад, зритель мечтает о павильоне, хотя, возможно, и не знает, что именно так называется этот тип декорации, изображающей интерьер, внутренность комнаты, дома.
Художник Лариса Ломакина тщательно обживает гостиную Юлии Павловны Тугиной. Здесь на стене висят фотографии, в частности, та, что запечатлела венчание героини с покойным мужем. Центром композиции становится живописный портрет благообразного старика Тугина. Гарнитур из карельской березы радует глаз. Как радует глаз и сама Юлия Павловна (Людмила Титова) — изящная, нарядная в бежево-коричневом туалете, подчеркивающим тонкую талию. Экспозиция — предшествующая приходу Юлии из церкви — диалог Михевны (Ольга Чуваева) и Глафиры Фирсовны (Людмила Полякова) сыгран абсолютно традиционно, типажно. Недалекая, суетливая ключница словоохотливо сообщает тетке своей хозяйки тщательно скрываемую тайну. Глафире Фирсовне только того и нужно. Людмиле Поляковой есть где разгуляться, она играет излюбленный Островским тип нахальной свахи и сплетницы, всегда знающей, где ее профит. Она не станет церемониться ни с кем и грубо намекнет на одолевающие ее голод и жажду. Этот персонаж чаем не удовольствуется, Глафира Фирсовна могла бы сказать, как говаривал Вожеватов в «Бесприданнице», любивший пить шампанское из чайника на террасе трактира: «подай МОЕГО чайку». Героиня Поляковой торжественно прошествует в соседнюю комнату, где ей поднесут что-нибудь покрепче. Как всегда в экспозиции пьес Островского предлагаемые обстоятельства определены: зритель в курсе, что главная героиня — молодая вдова влюблена в молодого человека, сорит деньгами, пытаясь удержать возлюбленного. А на горизонте (о чем доложит Глафира Фирсовна) — богатый покровитель, только что выдавший замуж предыдущую пассию и приглядевший следующую жертву.
И вот тут-то, с появлением Флора Федулыча Прибыткова (Василий Бочкарев) начинается самое интересное. Прежде всего потому, что прибывший попечитель придуман и сыгран вне каких бы то ни было штампов. Герой Бочкарева собой очень даже не дурен, моложав, строен, улыбчив. У него умные с лукавинкой глаза. Кажется, он уверен в том, что придет, увидит и победит. Визит подготовлен заранее. Сначала появится объемистый дар в оранжевой упаковке — «двухэтажная» хрустальная ваза с фруктами — «груши нынче очень дешевы». К фруктам прилагается «культурная программа». Он предлагает абонемент в оперу и тут же тянет руку в карман (создается впечатление, что карманы Прибыткова полны билетов и абонементов). И как бы ни был убедителен афронт, устроенный Юлией Прибыткову, перед уходом в руках героини все-таки остается билет на спектакль с участием итальянского трагика Эрнесто Росси. Зритель еще не видел того, кого героиня страстно любит, но уже заинтригован и очарован Флором Федулычем. Можно размышлять, что движет героем Бочкарева, что означает его приход, действительно ли он намерен взять Юлию на содержание, или она всерьез нравится Прибыткову? Артист сознательно недоговаривает. Тайна остается.
Надо признать, что Вадим Григорьевич Дульчин (Олег Доброван) — молодой человек без всякой тайны. Режиссерское ли это видение образа или актеру роль не совсем по средствам — бог весть. Очевидно одно: Дульчин обладает только одним достоинством — молодостью. И любовь Юлии с самого начала выглядит как блажь или искреннее заблуждение вдовушки. Интересно, что во всех трех последних премьерах «Жертвы» (В МХТ имени А.П.Чехова, в Ленкоме и в Малом) тщательно убраны мистические мотивы, исключен монолог о церковной службе, где Юлия встретится со своим alter ego, ее религиозность, важная у Островского, как и зловещий знак, когда в коробке с фатой неведомо как окажется цветок из погребального венка покойного мужа. Людмила Титова играет натуру энергичную и земную, немного наивную, готовую ради грядущей свадьбы на любые жертвы. И уговаривать ее пойти за деньгами к Прибыткову Дульчину долго не приходится. Она твердо убеждена в благоприятном исходе дела.
И вот уже, к восторгу зрителей, круг поворачивается, в зале слышатся восхищенные вздохи, а на сцене — роскошные апартаменты Прибыткова, белые колонны ионического ордера, бордовый штоф на стенах, мебель красного дерева. Но вместо семейных фотографий, на одной стене — карта (метафора того, что дело Флор Федулыча связано не с одной Москвой, а со всей Россией), а на другой — огромный портрет девушки с веером (уж точно не Ренуара), но так или иначе говорящий о неравнодушии Прибыткова к искусству. А может быть, это та самая девушка, которую Флор Федулыч выдал замуж?
Лучшая сцена спектакля — приход Юлии Тугиной к Прибыткову. Здесь тайное становится явным. У себя дома Флор Федулыч — другой человек, трезвый, проницательный. Игру Юлии он знает наперед. Быстро исчерпав возможность просить и приказывать, Тугина снимает пелеринку, оставаясь в элегантном сильно декольтированном платье, и непринужденно садится на колени к Прибыткову. Надо видеть то великолепное презрение, с каким герой Бочкарева сталкивает Юлию с колен. Вот оно что! Оказывается, наш покровитель — нравственный человек, не терпящий фальши. Демарш Юлии для него -разочарование в женщине, казавшейся чистой, неприступной. Искренние слезы, отчаяние Тугиной не оставляют его равнодушным. А неподдельный поцелуй приводит нашего героя, одновременно, в восторг и замешательство. Кажется, он и вправду влюблен всерьез. Эту сцену Бочкарев строит на тонких, психологических перепадах. В один из моментов он сосредоточенно чинит карандаш. Прибытков деловой человек, но дело, богатство не спасают от одиночества. Поцелуй, что дорогого стоит, — залог и надежда на то, что мечты Флора Федулыча на простое счастье близки к осуществлению.
Чудесно смотрится павильон третьего акта — старинный сад с деревьями и прогуливающимися москвичами. И деревья, и москвичи нарисованы на стенах-рамах, окаймляющих пространство. В глубине — статуя Венеры, горят фонари. Хотя, по правде говоря, оформление более стильно, чем способ существования актеров на сцене. Этот акт решен как некий дивертисмент. Проигрыш Дульчина — самое важное событие третьего действия — смикширован, одинаково важны все эпизоды, каждый подается как некое антре. Эффектное появление колоритной пары, папаши Лавра Мироныча (Борис Клюев) и его дочки Ирень (Екатерина Базарова), пьяненькой, без стыда и совести, богатой вдовы Пивокуровой (Анна Жарова), вальяжного Салай Салтаныча (Владимир Сафронов) оттесняет Дульчина на дальний план.
Второй акт (он включает четвертое и пятое действие Островского) неудержимо катится к финалу. Прозрение Юлии по прочтении письма о помолвке Вадима и Ирины Лавровны, ее обморок, не кажутся зрителю по-настоящему драматичными. Ведь рядом Флор Федулыч, внимательный, чуткий, любящий.
Купюры в последнем акте понятны. Мы не увидим покушения Дульчина на самоубийство и так и не узнаем, что в финале он решит жениться на богатой вдове Пивокуровой. Зато увидим счастливую пару Юлию и Флора Федулыча. Точку ставит фотограф, снимающий кадр, скорее всего, он украсит гостиную Прибытковых, а рядом, возможно, возникнет портрет самой Юлии Павловны, написанный каким-нибудь известным художником. Этот хеппи-энд кажется вполне заслуженным. На лице у Тугиной ни тени сомнения. Ну, а о Флоре Федулыче и говорить не приходится. Сбылось все, о чем он мечтал.
Сомнения одолевают лишь зануду-критика. Восторгаясь работой Василия Бочкарева (от него весь спектакль глаз не оторвать), невольно думаешь об Островском. Он явно не писал хеппи-энда и сильно сомневался в том, что Юлия будет счастлива в новом браке. Тем более, что замешан этот брак на интриге (ведь недаром Прибытков позволяет Глафире Фирсовне оповестить Москву о мнимом огромном приданом, будто бы ожидающем его внучатую племянницу Ирину Лавровну). Режиссер отодвигает интригу в сторону. Богатый и деловой, тонко чувствующий Флор Федулыч становится победителем к радости избранницы и почтенной публики. И что-то тут царапает душу. Ведь на деле жалеет Островский совсем не Прибыткова, а легковерную, попавшую в западню Юлию Тугину. Кстати, спектакль Юрия Еремина в МХТ имени А.П.Чехова заканчивается крупным кинематографическим планом — удаляющейся на экране парой — Флором Федулычем (великолепно сыгранным Олегом Табаковым) и Юлией. Лицо Марины Зудиной печально.
«Я не знаю в литературе XIX века ни одного преуспевающего персонажа, который бы расценивался автором как положительный герой... Где удача, там нечто предосудительное. Удача компрометирует героя. Если он преуспевает, то вы сразу начинаете в нем сомневаться. А вот неуспех — это лучшая аттестация». Это слова замечательного литературоведа Наума Яковлевича Берковского.
Вспомнился мудрый спектакль Сергея Женовача «Правда — хорошо, а счастье лучше», где режиссер шел за автором, и где хороший конец был стечением невероятных обстоятельств. Там «богом из машины» становился все тот же Василий Бочкарев в роли Грознова — краса и гордость Малого.
Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ
«Экран и сцена»,12.10.2005
07.05.2005
Подробнее
В поисках героя нашего времени
Три московских театра почти одновременно поставили одну и ту же пьесу Островского – «Последняя жертва». Случайность или закономерность? «Пренебречь», как сказал бы А.Н., или все-таки присмотреться?
Василий Бочкарев – Прибытков, Малый театр
Василий Бочкарев – Прибытков, Малый театр
В поисках героя нашего времени
Три московских театра почти одновременно поставили одну и ту же пьесу Островского – «Последняя жертва». Случайность или закономерность? «Пренебречь», как сказал бы А.Н., или все-таки присмотреться?
Василий Бочкарев – Прибытков, Малый театр
Я так думаю, что Юлинька Тугина Прибыткову от одиночества полюбилась. Но полюбилась по-настоящему. Может быть, любовь — это вообще самое главное чувство в пьесах у Островского. В каждом возрасте у человека любовь разная, она многолика. Прибытков вступил в тот последний этап жизни, когда найти себе верного человека очень трудно, а то и почти невозможно. И, наверное, ответная любовь Тугиной к Прибыткову — а Юлинька тоже его полюбила, в нашем спектакле в этом никто не сомневается, — эта любовь послана Флору Федулычу за то добро, которое он сделал.
Нельзя судить о Прибыткове по тем характеристикам, которые дают ему другие персонажи. Нужно прочесть пьесу внимательно и вычитать отношение самого Островского к Прибыткову. А по Островскому выходит, что он спас Юлиньку! У нее уже руки холодели, она умирать собиралась, а он сделал все, чтобы вернуть ее к жизни. Здесь основной узел взаимоотношений «Последней жертвы». Этот подарок Прибыткову за что-то преподнесен. Хотя бы за то, что он излишек денег бедным отдает. Для него — стыдно быть богатым, когда вокруг столько нищих. Он совестлив, он понимает, что есть понятие греха. Он честнее других и говорит правду, почти не лукавит. Он щепетилен. Это представитель зарождающегося православного бизнеса. Уничтожение таких, как Прибытков, когда-то, может быть, и привело к тому, что мы имеем сегодня. Происходящее между Прибытковым и Тугиной — это, конечно, любовь. Выбор состоялся на небесах. Это так нормально! Просто мы, современные «извращенцы», часто подстраиваем Островского под свое мышление, под удобный для нас ход мыслей и поступков. Вернее, не мы подстраиваем, а режиссеры, которые и не пытаются расшифровать в пьесе то, что имел в виду автор. Судить героев Островского, людей другой формации, нужно по их законам. И тогда все очень просто и логично в пьесах Островского выглядит. Сколько отдал человек людям, жизни, — столько и получил.
Что касается «моей» Юлиньки, моей партнерши Людмилы Титовой, она великолепная актриса. Любовь играть на сцене невероятно трудно. Такое доверие нужно друг к другу иметь, такую предрасположенность! Это счастье работать с такими партнерами, от которых идет тепло, исходит свет. Мы, актеры, ведь делаем всё из воздуха, спектакль — это живые секунды, которые никогда не повторятся. Сейчас так нападают на репертуарный театр... Глупые, безграмотные люди. А ведь только такой театр способен рождать единую команду, единое мышление. Мы друг друга очень хорошо знаем, живем вместе в одном театральном доме. У всех нас есть свои семьи и есть общая семья — театр. У нас — общая биография и помимо пьесы. В этом и секрет настоящего актерского партнерства, которое способно поразить зрительный зал.
Дом актера
«Газета о театре», май 2005
Три московских театра почти одновременно поставили одну и ту же пьесу Островского – «Последняя жертва». Случайность или закономерность? «Пренебречь», как сказал бы А.Н., или все-таки присмотреться?
Василий Бочкарев – Прибытков, Малый театр
Я так думаю, что Юлинька Тугина Прибыткову от одиночества полюбилась. Но полюбилась по-настоящему. Может быть, любовь — это вообще самое главное чувство в пьесах у Островского. В каждом возрасте у человека любовь разная, она многолика. Прибытков вступил в тот последний этап жизни, когда найти себе верного человека очень трудно, а то и почти невозможно. И, наверное, ответная любовь Тугиной к Прибыткову — а Юлинька тоже его полюбила, в нашем спектакле в этом никто не сомневается, — эта любовь послана Флору Федулычу за то добро, которое он сделал.
Нельзя судить о Прибыткове по тем характеристикам, которые дают ему другие персонажи. Нужно прочесть пьесу внимательно и вычитать отношение самого Островского к Прибыткову. А по Островскому выходит, что он спас Юлиньку! У нее уже руки холодели, она умирать собиралась, а он сделал все, чтобы вернуть ее к жизни. Здесь основной узел взаимоотношений «Последней жертвы». Этот подарок Прибыткову за что-то преподнесен. Хотя бы за то, что он излишек денег бедным отдает. Для него — стыдно быть богатым, когда вокруг столько нищих. Он совестлив, он понимает, что есть понятие греха. Он честнее других и говорит правду, почти не лукавит. Он щепетилен. Это представитель зарождающегося православного бизнеса. Уничтожение таких, как Прибытков, когда-то, может быть, и привело к тому, что мы имеем сегодня. Происходящее между Прибытковым и Тугиной — это, конечно, любовь. Выбор состоялся на небесах. Это так нормально! Просто мы, современные «извращенцы», часто подстраиваем Островского под свое мышление, под удобный для нас ход мыслей и поступков. Вернее, не мы подстраиваем, а режиссеры, которые и не пытаются расшифровать в пьесе то, что имел в виду автор. Судить героев Островского, людей другой формации, нужно по их законам. И тогда все очень просто и логично в пьесах Островского выглядит. Сколько отдал человек людям, жизни, — столько и получил.
Что касается «моей» Юлиньки, моей партнерши Людмилы Титовой, она великолепная актриса. Любовь играть на сцене невероятно трудно. Такое доверие нужно друг к другу иметь, такую предрасположенность! Это счастье работать с такими партнерами, от которых идет тепло, исходит свет. Мы, актеры, ведь делаем всё из воздуха, спектакль — это живые секунды, которые никогда не повторятся. Сейчас так нападают на репертуарный театр... Глупые, безграмотные люди. А ведь только такой театр способен рождать единую команду, единое мышление. Мы друг друга очень хорошо знаем, живем вместе в одном театральном доме. У всех нас есть свои семьи и есть общая семья — театр. У нас — общая биография и помимо пьесы. В этом и секрет настоящего актерского партнерства, которое способно поразить зрительный зал.
Дом актера
«Газета о театре», май 2005
06.04.2005
Подробнее
Секрет «Последней жертвы» Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
Секрет «Последней жертвы»
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
Секрет «Последней жертвы»
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше. И большие театры, и маленькие — все так или иначе стремятся показать свое видение творчества великого русского драматурга.
Даже в этом сезоне «Вез вины виноватые» появились на сцене не просто, а ... в жанре оперетты (Театр под руководством ГЧихачева, композитор А. Кулыгин). И, надо сказать, спектакль получился очень интересный и органичный, хотя поначалу казалось: как это так? Островский... И его поют, да еще и танцуют?! Премьеры по Островскому возникают одна за другой. Ясно сразу, что театры привлекает отчаянная, я бы сказала, современность этих комедий (так их именует сам автор) и обращение к драме («Гроза» в ТЮЗе, «Блажь» в Театре имени Ермоловой) значительно реже. А вот с комедиями подчас такой «смех» находит, что и смеяться как-то стыдно.
Примеры? Приведу один. «Лес» в постановке К.Серебренникова во МХТе — предельно дерзкий и столь же предельно современный талантливый капустник, шоу — назовите это как угодно, но, хотя у спектакля есть и поклонники, от этой постановки все-таки определенно веет кощунством...
Но есть и спектакли, достойные имени Островского. Прежде всего назову «Бешеные деньги» в Ермоловском театре (совсем свеженькая премьера, о ней, бесспорно, речь впереди). Да, пожалуй, на этом примере в назывном стиле я пока ограничусь, потому как речь идет о комедии «Последняя жертва», поставленной аж сразу в трех театрах: МХТ, «Лейкоме» и в Малом — «Доме Островского». Откровенно говоря, нетрудно понять, почему сразу несколько театров «рванулись» именно к этой пьесе.
Современность ее ситуаций и особенно персонажей очень велика. И, мне кажется, наиболее интересно, без «закидонов», бережно и глубоко подошел к «Последней жертве» именно Малый театр (режиссер Владимир Драгунов). Нет, нельзя сказать, чтобы в целом все верное авторскому замыслу действие являло собой некое откровение. Отнюдь. Спектакль, может быть, в целом даже слегка монотонен, вяловат, и не радует решением характер героини, молодой вдовы Юлии Тугиной (Л.Титова) — нечто воздушное, милое почти бестелесное, не обладающее необходимым в данной коллизии нервом. Просто красивая женщина, произносящая очень тщательно авторский текст. Не удовлетворяет и то, как сыграла темпераментную и подчас нагловато уверенную в себе Ирину Лавровну Е.Базарова. Порой её героиня выглядит просто — простите! — вульгарно, хотя внешне вроде бы все в порядке. Тема денег, естественно, проходит через всю пьесу, и у каждого персонажа она исключительно своя: у Вадима Дульчина, любовника и жилого (О.Доброван). У самой Юлии, которая счет деньгам не ведет, когда речь идет о любви и любовнике. У развесёлого, предельно легкомысленного, вечно безденежного мота Лавра Мироновича Прибыткова (Б.Клюев), у развеселой хитрюги умницы и попрошайки Глафиры Фирсовны (Л.Полякова).
Итак, сюжет разворачивается вокруг денег и — это уже вторично, хотя и крайне важно! — на понимании и силе, любви. Я уже сказала, что с Тугиной, да и Дульчиным эти две «темы» получились не выразительно. Зато эта премьера Малого театра не имела бы такого оглушительного успеха, какой она имеет, если б не три совершенно изумительные актерские работы, взявшие все то, чего не смогли сделать другие персонажи. Двоих из них я уже назвала: Л.Полякову и Б.Клюева. Но подлинной жемчужиной спектакля стал Фрол Федулыч Прибытков (В.Бочкарев). Я вспоминаю, как когда-то, много уже лет назад, играл Прибыткова в Театре имени Моссовета Л.Марков. Это было такой же силы откровение,
как сейчас с Бочкаревым, но образ, созданный Бочкаревым, значительно более емкий, глубокий, порой пронзительный, одновременно теплый и жесткий, благородный и очень (в делах!) по-своему алчный. Он безжалостен и себе на уме, когда речь идет о деньгах, которые на дороге не валяются и которые валять на дороге что племяннику, что Дульчину, что даже Юлии он никогда не даст. И что еще очень важно: он благообразен и благороден. Да, вот такой характер, из умных современных «новых русских», из умных хозяев, предпринимателей, которые при желании могут купить все, как покупает по сути Прибытков Юлию в самый отчаянный для нее момент. А Юлия — так решено в постановке Малого, — согласившись на брак с Прибытковым, приносит таким образом свою последнюю жертву. Не мольба о деньгах для Дульчина, как это всегда подчеркивалось в постановках, а то, что героиня решает продать себя пока без любви богатому, умному и влюбленному в нее купцу... Да, вот она, последняя жертва.
Очень много в этом спектакле хорошего, музыка, например. Но есть и лишнее. Это Наблюдатель (В.Дахненко), который ходит по сцене со старинным аппаратом и фотографирует обстановку и действующих лиц. Непонятно: то ли это приближение во времени, то ли, наоборот, фиксация того времени, о котором рассказывает пьеса. Но Наблюдатель занимает не очень много места, и эта претензия — не из главных. Главное, повторю, неудача с главной героиней. И тем не менее спектакль состоялся. Смотреть его интересно, особенно, когда на сцене Бочкарев, Полякова и Клюев. А обернувшийся неожиданно новой стороной общий замысел говорит о том, как внимательно, бережно и творчески подходит Дом Островского к каждому новому своему обращению к творчеству «русского Шекспира».
Наталья ЛАРИНА.
«Слово» - №7 (420), 25.02-3.05 2005
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше. И большие театры, и маленькие — все так или иначе стремятся показать свое видение творчества великого русского драматурга.
Даже в этом сезоне «Вез вины виноватые» появились на сцене не просто, а ... в жанре оперетты (Театр под руководством ГЧихачева, композитор А. Кулыгин). И, надо сказать, спектакль получился очень интересный и органичный, хотя поначалу казалось: как это так? Островский... И его поют, да еще и танцуют?! Премьеры по Островскому возникают одна за другой. Ясно сразу, что театры привлекает отчаянная, я бы сказала, современность этих комедий (так их именует сам автор) и обращение к драме («Гроза» в ТЮЗе, «Блажь» в Театре имени Ермоловой) значительно реже. А вот с комедиями подчас такой «смех» находит, что и смеяться как-то стыдно.
Примеры? Приведу один. «Лес» в постановке К.Серебренникова во МХТе — предельно дерзкий и столь же предельно современный талантливый капустник, шоу — назовите это как угодно, но, хотя у спектакля есть и поклонники, от этой постановки все-таки определенно веет кощунством...
Но есть и спектакли, достойные имени Островского. Прежде всего назову «Бешеные деньги» в Ермоловском театре (совсем свеженькая премьера, о ней, бесспорно, речь впереди). Да, пожалуй, на этом примере в назывном стиле я пока ограничусь, потому как речь идет о комедии «Последняя жертва», поставленной аж сразу в трех театрах: МХТ, «Лейкоме» и в Малом — «Доме Островского». Откровенно говоря, нетрудно понять, почему сразу несколько театров «рванулись» именно к этой пьесе.
Современность ее ситуаций и особенно персонажей очень велика. И, мне кажется, наиболее интересно, без «закидонов», бережно и глубоко подошел к «Последней жертве» именно Малый театр (режиссер Владимир Драгунов). Нет, нельзя сказать, чтобы в целом все верное авторскому замыслу действие являло собой некое откровение. Отнюдь. Спектакль, может быть, в целом даже слегка монотонен, вяловат, и не радует решением характер героини, молодой вдовы Юлии Тугиной (Л.Титова) — нечто воздушное, милое почти бестелесное, не обладающее необходимым в данной коллизии нервом. Просто красивая женщина, произносящая очень тщательно авторский текст. Не удовлетворяет и то, как сыграла темпераментную и подчас нагловато уверенную в себе Ирину Лавровну Е.Базарова. Порой её героиня выглядит просто — простите! — вульгарно, хотя внешне вроде бы все в порядке. Тема денег, естественно, проходит через всю пьесу, и у каждого персонажа она исключительно своя: у Вадима Дульчина, любовника и жилого (О.Доброван). У самой Юлии, которая счет деньгам не ведет, когда речь идет о любви и любовнике. У развесёлого, предельно легкомысленного, вечно безденежного мота Лавра Мироновича Прибыткова (Б.Клюев), у развеселой хитрюги умницы и попрошайки Глафиры Фирсовны (Л.Полякова).
Итак, сюжет разворачивается вокруг денег и — это уже вторично, хотя и крайне важно! — на понимании и силе, любви. Я уже сказала, что с Тугиной, да и Дульчиным эти две «темы» получились не выразительно. Зато эта премьера Малого театра не имела бы такого оглушительного успеха, какой она имеет, если б не три совершенно изумительные актерские работы, взявшие все то, чего не смогли сделать другие персонажи. Двоих из них я уже назвала: Л.Полякову и Б.Клюева. Но подлинной жемчужиной спектакля стал Фрол Федулыч Прибытков (В.Бочкарев). Я вспоминаю, как когда-то, много уже лет назад, играл Прибыткова в Театре имени Моссовета Л.Марков. Это было такой же силы откровение,
как сейчас с Бочкаревым, но образ, созданный Бочкаревым, значительно более емкий, глубокий, порой пронзительный, одновременно теплый и жесткий, благородный и очень (в делах!) по-своему алчный. Он безжалостен и себе на уме, когда речь идет о деньгах, которые на дороге не валяются и которые валять на дороге что племяннику, что Дульчину, что даже Юлии он никогда не даст. И что еще очень важно: он благообразен и благороден. Да, вот такой характер, из умных современных «новых русских», из умных хозяев, предпринимателей, которые при желании могут купить все, как покупает по сути Прибытков Юлию в самый отчаянный для нее момент. А Юлия — так решено в постановке Малого, — согласившись на брак с Прибытковым, приносит таким образом свою последнюю жертву. Не мольба о деньгах для Дульчина, как это всегда подчеркивалось в постановках, а то, что героиня решает продать себя пока без любви богатому, умному и влюбленному в нее купцу... Да, вот она, последняя жертва.
Очень много в этом спектакле хорошего, музыка, например. Но есть и лишнее. Это Наблюдатель (В.Дахненко), который ходит по сцене со старинным аппаратом и фотографирует обстановку и действующих лиц. Непонятно: то ли это приближение во времени, то ли, наоборот, фиксация того времени, о котором рассказывает пьеса. Но Наблюдатель занимает не очень много места, и эта претензия — не из главных. Главное, повторю, неудача с главной героиней. И тем не менее спектакль состоялся. Смотреть его интересно, особенно, когда на сцене Бочкарев, Полякова и Клюев. А обернувшийся неожиданно новой стороной общий замысел говорит о том, как внимательно, бережно и творчески подходит Дом Островского к каждому новому своему обращению к творчеству «русского Шекспира».
Наталья ЛАРИНА.
«Слово» - №7 (420), 25.02-3.05 2005
05.04.2005
Подробнее
«Дюшесы нынче не дороги…» Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
«Дюшесы нынче не дороги…»
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
«Дюшесы нынче не дороги…»
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром. Почти одновременно в Москве появились три спектакля: в Художественном театре (постановка Ю.Еремина), в «Лейкоме» (постановка М.Захарова) и вот теперь в Малом театре (постановка В.Драгунова, сценография Л.Ломакиной, музыка Г.Гоберника).
А что, собственно, такого уж особенного, влекущего в этой совершенно обыденной истории о молодой женщине, вдове, без памяти влюбившейся в недостойного человека и излеченной от этой страсти, а заодно и от позора немолодым богатым купцом, пожелавшим жениться на Юлии? Почему театры с таким завидным постоянством обращаются к этой пьесе на протяжении последнего десятилетия?
Постановка Малого театра отвечает на эти и многие другие вопросы однозначно: потому что «Последняя жертва» — очень простая и очень человеческая история, а именно это потребно в наше время людям, порядком уставшим и от стрессовых ситуаций и от сериального телемыла. Замечательно написанная и внятно изложенная история, в которой запечатлен точно выхваченный из потока реальности фрагмент жизни, — что может быть лучше, интереснее? Особенно если этот «фрагмент» сыгран уникальными мастерами Малого театра. Сегодня стало хорошим тоном говорить о том, что в наше время полностью перевернут смысл, вложенный в «Последнюю жертву» Островским: он, мол, порицал общественные нравы, диктовавшие молодой женщине необходимость выходить замуж за старого и нелюбимого, продаваться за большие деньги! Это, несомненно, «верхний слой» комедии Александра Николаевича, но единственный ли? С этим, пожалуй, можно и поспорить. Известно, первыми вариантами названия пьесы были «Жертва века» и «Попечители», но результат далеко ушел от первоначального замысла, в котором «старик, влюбленный в молодую вдову, старается под видом попечительства и покровительства разлучить ее с любимым молодым человеком, в чем и успевает. Молодому человеку подставляют девушку, выдавая ее за богатую невесту: он увлекается и изменяет вдове. Та, не перенеся измены, сходит с ума, а он, узнав об этом, в припадке отчаяния лишает себя жизни». Будь сюжет «Последней жертвы» таким, наверное, наши симпатии безраздельно принадлежали бы Вадиму Дульчину, а несомненное порицание — Флору Федулычу Прибыткову, коварному интригану и разлучнику. Но Островский написал совсем другую пьесу, в которой молодой человек, живущий на чужой счет и проигрывающий деньги вдовы, отнюдь не выглядит жертвой обстоятельств. Не случайно, видимо, на создание этого образа вдохновило Островского известное судебное дело, получившее название «Червонный валет». И уж вовсе не воспринимается подлым интриганом Прибытков, этот просвещенный глава купеческой фирмы, посещающий театры, с наслаждением слушающий Патти... Владимир Драгунов увидел и воплотил «Последнюю жертву» именно как человеческую историю, в которой все происходящее просто, обыденно, а от того так печально и смешно одновременно. Все предсказуемо, от того и неожиданно.
Спектакль начинается под чарующе-прекрасную, приглушенную музыку Г.Гоберника: человек рассматривает старые фотографии, по авансцене, словно по улице, проходят московские обыватели; они и дальше не раз будут сопровождать действие, оказываясь каждый раз необходимыми как приметы времени, как нота печали об ушедшем, как знак современности происходящего, как, наконец, лица, выхваченные из толпы почти случайным взглядом. И надо отдать должное артистам Ю.Ильину, С.Кагакову и В.Дахненко, свои маленькие, но необходимые роли они играют с чувством меры, такта, ни на минуту не прерывая и не замедляя внутренний ритм сценического повествования. В мир Островского с первых же минут окунают нас О.Чуваева (Михевна) и уникальная Л.Полякова (Глафира). Как естественна, проста первая, как изысканно-фальшива, изумительно-современна вторая!.. В их диалоге возникает как будто двойная оптика: это, конечно, Островский, но насколько живо, сегодняшне звучит каждое слово, как отточен каждый жест. Эта сцена психологически точно поддержана П.Складчиковым, играющим роль Луки Герасимыча очень традиционно, «по Островскому», но по-современному суетно и остро. И первое же появление Прибыткова (Василий Бочкарев просто купается в этой роли, оказавшейся словно для него написанной!) приковывает внимание к этому персонажу — в нем есть, как ни странно, что-то от Свидригайлова. Может быть, эта параллель возникает от упоминания Глафирой некоей воспитанницы, которую он удачно выдал замуж и теперь ищет ей замену; может быть, от внутренней мужской силы, мужского обаяния, захватывающих в первую же минуту. Во всяком случае, перед нами отнюдь не старик — деловой и полный сил человек, твердо знающий, что ему нужно для полного счастья, готовый ждать, сколько потребуется, потому что он уверен в своей победе над любыми обстоятельствами. А почему бы, собственно, не быть ему уверенным? Флор Федулыч честен, порядочен, а главное — обладает завидным чувством собственного достоинства. Качеством, которого лишены прочие персонажи комедии, включая даже хитроумного, дипломатичного Салая Салтаныча (В.Сафронов).
С каким достоинством произносит он свои короткие реплики, как опускает веки, чтобы не вырвался, не обжег до поры до времени Юлию (Л.Титова) пожар его страсти, не обнажились ненароком вся его сила, мощь, с каким брезгливым презрением одергивает женщину, садящуюся к нему на колени, чтобы выпросить денег для Дульчина... Воспользовавшись фразой Островского, можно сказать: «Это дорогого стоит»!.. И именно потому, что знает себе цену, так спокойно и уверенно идет Прибытков к финалу, в котором они с Юлией останутся вдвоем, он даст ей в руки тряпичную куклу, вальяжно сядет в кресло, а Юлия встанет за его спиной, тоже спокойная и уверенная, — и такими окажутся они запечатлены для потомков фотографическим аппаратом вездесущего Наблюдателя...
Подобный хозяин жизни не вызывает ни раздражения, ни каких бы то ни было других отрицательных эмоций. Он поступил как настоящий мужчина, коих сегодня трудно и со свечой сыскать: защитил женщину, которая пришлась ему по вкусу, наказал мерзавца Дульчина (О.Доброван), сыграл с Лавром Миронычем (Б.Клюев) и его «африкански страстной» дочерью Ириной (очень хороша в этой роли Е.Базарова) по тем правилам, которые они сами ему пытались навязать.
И, может быть, именно незатейливая простота этой истории вызывает в зрительном зале такую горячую реакцию.
Появившись в доме Юлии, Прибытков преподносит ей корзинку фруктов со словами: «Дюшесы нынче не дороги», — и как-то по-особому подчеркивает свои слова. Сегодня в них слышится ирония особого рода: мы действительно устали от изысков и «деликатесов» режиссуры, которые явно понизились в цене, потому что очень часто расплачивается за них театр мастерством артистов, утратой психологической школы русского театра, а вот дорогого стоит самый простой, но самый чистосердечный, от души, поцелуй (по Островскому), высокое мастерство артистов, заставляющих пережить очень простую историю, как свою собственную.
Наталья Старосельская
«Страстной бульвар», 6-76/2005
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром. Почти одновременно в Москве появились три спектакля: в Художественном театре (постановка Ю.Еремина), в «Лейкоме» (постановка М.Захарова) и вот теперь в Малом театре (постановка В.Драгунова, сценография Л.Ломакиной, музыка Г.Гоберника).
А что, собственно, такого уж особенного, влекущего в этой совершенно обыденной истории о молодой женщине, вдове, без памяти влюбившейся в недостойного человека и излеченной от этой страсти, а заодно и от позора немолодым богатым купцом, пожелавшим жениться на Юлии? Почему театры с таким завидным постоянством обращаются к этой пьесе на протяжении последнего десятилетия?
Постановка Малого театра отвечает на эти и многие другие вопросы однозначно: потому что «Последняя жертва» — очень простая и очень человеческая история, а именно это потребно в наше время людям, порядком уставшим и от стрессовых ситуаций и от сериального телемыла. Замечательно написанная и внятно изложенная история, в которой запечатлен точно выхваченный из потока реальности фрагмент жизни, — что может быть лучше, интереснее? Особенно если этот «фрагмент» сыгран уникальными мастерами Малого театра. Сегодня стало хорошим тоном говорить о том, что в наше время полностью перевернут смысл, вложенный в «Последнюю жертву» Островским: он, мол, порицал общественные нравы, диктовавшие молодой женщине необходимость выходить замуж за старого и нелюбимого, продаваться за большие деньги! Это, несомненно, «верхний слой» комедии Александра Николаевича, но единственный ли? С этим, пожалуй, можно и поспорить. Известно, первыми вариантами названия пьесы были «Жертва века» и «Попечители», но результат далеко ушел от первоначального замысла, в котором «старик, влюбленный в молодую вдову, старается под видом попечительства и покровительства разлучить ее с любимым молодым человеком, в чем и успевает. Молодому человеку подставляют девушку, выдавая ее за богатую невесту: он увлекается и изменяет вдове. Та, не перенеся измены, сходит с ума, а он, узнав об этом, в припадке отчаяния лишает себя жизни». Будь сюжет «Последней жертвы» таким, наверное, наши симпатии безраздельно принадлежали бы Вадиму Дульчину, а несомненное порицание — Флору Федулычу Прибыткову, коварному интригану и разлучнику. Но Островский написал совсем другую пьесу, в которой молодой человек, живущий на чужой счет и проигрывающий деньги вдовы, отнюдь не выглядит жертвой обстоятельств. Не случайно, видимо, на создание этого образа вдохновило Островского известное судебное дело, получившее название «Червонный валет». И уж вовсе не воспринимается подлым интриганом Прибытков, этот просвещенный глава купеческой фирмы, посещающий театры, с наслаждением слушающий Патти... Владимир Драгунов увидел и воплотил «Последнюю жертву» именно как человеческую историю, в которой все происходящее просто, обыденно, а от того так печально и смешно одновременно. Все предсказуемо, от того и неожиданно.
Спектакль начинается под чарующе-прекрасную, приглушенную музыку Г.Гоберника: человек рассматривает старые фотографии, по авансцене, словно по улице, проходят московские обыватели; они и дальше не раз будут сопровождать действие, оказываясь каждый раз необходимыми как приметы времени, как нота печали об ушедшем, как знак современности происходящего, как, наконец, лица, выхваченные из толпы почти случайным взглядом. И надо отдать должное артистам Ю.Ильину, С.Кагакову и В.Дахненко, свои маленькие, но необходимые роли они играют с чувством меры, такта, ни на минуту не прерывая и не замедляя внутренний ритм сценического повествования. В мир Островского с первых же минут окунают нас О.Чуваева (Михевна) и уникальная Л.Полякова (Глафира). Как естественна, проста первая, как изысканно-фальшива, изумительно-современна вторая!.. В их диалоге возникает как будто двойная оптика: это, конечно, Островский, но насколько живо, сегодняшне звучит каждое слово, как отточен каждый жест. Эта сцена психологически точно поддержана П.Складчиковым, играющим роль Луки Герасимыча очень традиционно, «по Островскому», но по-современному суетно и остро. И первое же появление Прибыткова (Василий Бочкарев просто купается в этой роли, оказавшейся словно для него написанной!) приковывает внимание к этому персонажу — в нем есть, как ни странно, что-то от Свидригайлова. Может быть, эта параллель возникает от упоминания Глафирой некоей воспитанницы, которую он удачно выдал замуж и теперь ищет ей замену; может быть, от внутренней мужской силы, мужского обаяния, захватывающих в первую же минуту. Во всяком случае, перед нами отнюдь не старик — деловой и полный сил человек, твердо знающий, что ему нужно для полного счастья, готовый ждать, сколько потребуется, потому что он уверен в своей победе над любыми обстоятельствами. А почему бы, собственно, не быть ему уверенным? Флор Федулыч честен, порядочен, а главное — обладает завидным чувством собственного достоинства. Качеством, которого лишены прочие персонажи комедии, включая даже хитроумного, дипломатичного Салая Салтаныча (В.Сафронов).
С каким достоинством произносит он свои короткие реплики, как опускает веки, чтобы не вырвался, не обжег до поры до времени Юлию (Л.Титова) пожар его страсти, не обнажились ненароком вся его сила, мощь, с каким брезгливым презрением одергивает женщину, садящуюся к нему на колени, чтобы выпросить денег для Дульчина... Воспользовавшись фразой Островского, можно сказать: «Это дорогого стоит»!.. И именно потому, что знает себе цену, так спокойно и уверенно идет Прибытков к финалу, в котором они с Юлией останутся вдвоем, он даст ей в руки тряпичную куклу, вальяжно сядет в кресло, а Юлия встанет за его спиной, тоже спокойная и уверенная, — и такими окажутся они запечатлены для потомков фотографическим аппаратом вездесущего Наблюдателя...
Подобный хозяин жизни не вызывает ни раздражения, ни каких бы то ни было других отрицательных эмоций. Он поступил как настоящий мужчина, коих сегодня трудно и со свечой сыскать: защитил женщину, которая пришлась ему по вкусу, наказал мерзавца Дульчина (О.Доброван), сыграл с Лавром Миронычем (Б.Клюев) и его «африкански страстной» дочерью Ириной (очень хороша в этой роли Е.Базарова) по тем правилам, которые они сами ему пытались навязать.
И, может быть, именно незатейливая простота этой истории вызывает в зрительном зале такую горячую реакцию.
Появившись в доме Юлии, Прибытков преподносит ей корзинку фруктов со словами: «Дюшесы нынче не дороги», — и как-то по-особому подчеркивает свои слова. Сегодня в них слышится ирония особого рода: мы действительно устали от изысков и «деликатесов» режиссуры, которые явно понизились в цене, потому что очень часто расплачивается за них театр мастерством артистов, утратой психологической школы русского театра, а вот дорогого стоит самый простой, но самый чистосердечный, от души, поцелуй (по Островскому), высокое мастерство артистов, заставляющих пережить очень простую историю, как свою собственную.
Наталья Старосельская
«Страстной бульвар», 6-76/2005
25.03.2005
Подробнее
О чем шумим? В традиционном спектакле Малого театра по той же самой «Последней жертве» мелодично и трепетно, ядрено и ярко в полном объеме звучал текст Островского, возвращая зрителю забытое наслаждение.
О чем шумим?
В традиционном спектакле Малого театра по той же самой «Последней жертве» мелодично и трепетно, ядрено и ярко в полном объеме звучал текст Островского, возвращая зрителю забытое наслаждение.
В традиционном спектакле Малого театра по той же самой «Последней жертве» мелодично и трепетно, ядрено и ярко в полном объеме звучал текст Островского, возвращая зрителю забытое наслаждение.
О чем шумим?
Лес рубят...
Когда на своем бенефисе вышла на сцену Наталья Тенякова (новая Гурмыжская нового «Леса» в табаковском МХТ), чтобы поблагодарить партнеров и постановщика — режиссера Кирилла Серебренникова, и заговорила от себя «лично», тогда наступил кульминационный момент вечера.
Привычно восторженно (еще с товстоноговской поры) я узнала ее такую, как прежде, очаровательную, с великолепным юмором. Она призвала зрителей и критиков не умствовать, а веселиться и улыбаться. А я подумала о том, «какое богатство» заключено и не растрачено в этой благороднейшей из наших актрис и сколь не по делу, не по рангу таланта используется оно, особенно в последние мхатовские ее времена.
Актриса Ольга Остроумова подарила бенефициантке старый выцветший платок — напоминание о давнем шедевре Теняковой — в спектакле театра им. Моссовета «Вдовий пароход» режиссера Генриетты Яновской. И мне почудились быстрые слезы в глазах «дарительницы» и «получательницы», партнерш, подруг... Вот как Тенякова играла! И сколько их было, таких «чудес» у актрисы!
Но следовать доброму ее призыву «не судить» «Лес», а веселиться, улыбаться — оказалось трудно.
Потому что было на спектакле тягостно и скучно. Ничто вроде бы и не оскорбляло. С «обнажениями» и «выражениями» Серебренников стал осторожней. Но ничто и не увлекало. Собрание талантливых артистов с бенефицианткой во главе никак не влияло на конечный результат.
Дмитрий Назаров сыграл Несчастливцева хорошо, но точно так же он мог бы играть и в Малом театре, и в Театре Армии, а не у постановщика — новатора. Авангард Леонтьев сыграл Счастливцева плохо — свою по данным роль. Талантливая Евгения Добровольская — Улита кривлялась, изображая то ли «голую пионервожатую», то ли горничную — стукачку в советском доме отдыха. Молодежь была маловыразительна.
Теняковой же, которая способна выполнить любое задание, режиссер, кажется, вообще никакой задачи не поставил. «Играй, мол, сама, выходи на сцену и очаровывай, увлекай собой».
В унисонном хоре газетных похвал воплотилась типичная для нынешней московской театральной «тусовки» мизансцена: всем известная пара критиков — «идеологов» «новой» драмы и режиссуры в антрактах на паркете фойе, а вокруг — смотрящая ей в рот, ловящая слово и взгляд пишущая массовка.
Спектакль — не химера. В нем все можно прочитать и все доказать. Если в посвящении упомянуто имя Мейерхольда, значит, должны быть действенность и резкость, максимумы выразительности, власть ритма, диссонансов и органической, а не заемной фантазии. Должна быть цель и концентрация смысла.
В нынешнем «Лесе» все необязательно. Аттракционы бедны. Качели (вместо «гигантских шагов»); «разрубленный» грохотом и мельканием проносящейся по заднему плану электрички на куски диалог Счастливцева и Несчастливцева; еще кое-что, легко доступное повтору, — от Мейерхольда. Папиросный дым, который собирают в стеклянную тару, — уже не от Мейерхольда, а от Андрея Жолдака в привезенном из Харькова на гастроли в Москву «Иване Денисовиче», забавлявшегося с коллекционированием запахов человеческого дерьма.
Намеки на советский театр — в детской массовке (привет Анатолию Эфросу и его «Грозе»), в фанерованных «стандартах» интерьеров да в платье — мини и лакированных ботфортах Гурмыжской, как у Аллы Пугачевой (Впрочем, дива — из другой эпохи). В финале под пение детского хора Буланов робко передразнивает позу и интонации Президента Путина, а милые, чистенькие ребятишки прозрачными голосами поют «Беловежскую пущу», сами того не ведая, всерьез и истово поют о нашей беде. На их фоне кривляется хоть и молодой, но вполне взрослый актер. Возникает ощущение кощунства.
Знаменитый немецкий режиссер Петер Штайн, русский театр любящий и чувствующий, дал «Лесу» Серебренникова нелестную оценку; еще и написал о постыдности режиссерских краж. Назвал имя того, у кого наш «постмодернист» заимствовал, — швейцарца Кристофа Морталера.
Спасибо Штайну. Приезжал бы почаще и смотрел бы.
О «кражах» и потравах, производимых Серебренниковым и Чусовой на русской сцене, — явлении чисто московском, об их пропагаторах — критиках, хвалящих и травящих «гуртом и стадом», писали петербуржцы и теперь уже кое-кто из москвичей. Но — не действует.
Крадут не у одного Марталлера, а у западных гостей вообще — чужую «авторскую собственность», мизансцены, приемы игры и даже идею замысла. В современ-никовской «Грозе» Нина Чусова заимствует у соотечественников. У Камы Гинкаса из «К. И.» — лестницу в небеса, вертикаль, организующую движение в пространстве; у Анатолия Васильева — клетку с живыми голубями, фонограмму воркованья.
Приезды в Москву зарубежных гостей, начиная с Някрошюса (которым «Мещане» Серебренникова «напитаны»»), для «новых» опаснее, чем для ветеранов. Становится ясно, где и что взято.
Вот приехал Томас Остермайер, художественный руководитель знаменитого берлинского «Шаубюне» с ибсеновской «Норой», спектаклем беспокоящим, мрачным к финалу, где Нора не уходит из дома, а расстреливает из пистолета мужа Хельмера, и самодовольный буржуа тонет в кровавой мути гигантского аквариума среди рыб.
Остермайер привез ансамблевый спектакль такого уровня, от которого в последние годы мы отвыкли.
Физиологизм немецкой «Норы» подчеркнут, но не оскорбляет нашего «целомудрия». Потому что оправдан. Рыточность и буржуазность возведены режиссером и актерами в такую степень, что секс, извечные человеческие инстинкты становятся объектом купли — продажи не под уличным фонарем, а в респектабельном доме. Муж — хозяин, держатель и содержатель всего, требует удовлетворения и немедленно получает желаемое. Но и она, чистая и любящая Нора — живая женщина, притворяющаяся куклой, постоянно «предлагает» ему себя, чтобы добиться цели. Память о театральном прошлом Германии, о периоде немецкого сумеречного и жестокого к человеку экспрессионизма живет в творении культурнейшего и авторитетнейшего из нынешних немецких режиссеров. У наших же «новых»
— беспамятность, обрывы корней или, как в «Лесе», — имитация памяти.
Модное нынешнее сетование, что русскую режиссуру не зовут на большие международные фестивали,
— и в их адрес. Нужны усилия, чтобы заполучить приглашение. А зачем их звать-то? Чтобы возить копии, когда можно смотреть первоклассные оригиналы?
Одна «Золотая маска» — собственность господина Боякова — им утеха. Глядь, и «Мещане» Серебренникова, спектакль разрывов, несмыканий, необщений, где по мхатовской «манере» играют старшие, а младшие не играют вовсе, — получат приз.
Как мало времени понадобилось, чтобы достигнуть пика славы! Один-два удавшихся спектакля («Пластилин» Серебренникова и драматурга Ивана Сигарева; полуфантастическая — полуреальная гоголевская «Шинель» в РАМТе, «Гедда Габлер» Чусовой в «Сатириконе», после чего она резко поменяла почерк), и вот уже «энтузиастически» настроенная критика, желтая и полужелтая пресса с массовыми тиражами принялись дружно работать на их «имена». Теперь «имена» работают сами — на кассу.
Между тем, почитаемого ими Морталера в Европе называют швейцарской «лупой Времени», а «наши» шествуют мимо времени, считая попытку хоть что-то понять в нем постыдным анахронизмом советской эпохи.
Своей идеи ни у Серебренникова, ни у Чусовой нет. Уж как пылко и воинственно отстаивали и продвигали они «новую драму», ее права на сквернословие и визуальные мерзости, нимало не смущаясь опозданием на тридцать лет после Европы, но первыми же от «вербальной» пьесы и отступились, перекинулись на классику.
Собственного стиля у них тоже нет. Оттого они, и те из младших режиссеров, кто послушно следует за ними, мало различимы. Общий закон — упрощение, огрубление. В «Тартюфе», в «Лесе» ищут прежде всего капустника. Более всего это и умеют.
Вот миновала середина нынешнего сезона. Не слишком успешного — рядового.
Но ведь были же «Три сестры» Фоменко, большой спектакль, в движении и колебании проб и подходов; без противопоказанного Чехову самонадеянного знания, как именно его надлежит ставить; с нескрытой и трогательной для мастера — постановщика неуверенностью; без наглой ломки не столько форм, сколько смысла.
Переменив название «Последней жертвы» на «Ва-банк!», Марк Захаров дал сверхконцентрацию известной пьесы в эффектном режиссерском варианте, — игру и человеческую гонку на сцене, зачинавшуюся во времена Островского, достигшую апогея сегодня.
В традиционном спектакле Малого театра по той же самой «Последней жертве» мелодично и трепетно, ядрено и ярко в полном объеме звучал текст Островского, возвращая зрителю забытое наслаждение. Вели действие три талантливых актера. Людмила Полякова — Глафира Фирсовна, Людмила Титова — Юлия светилась тихо неугасимо, как лампадка, влюбленная до крайности, тоненькая до прозрачности, сама нежность и чистота, сама — жертва. И первым среди всех, после бальзаковского Дельца, после невероятного и реального унтера Грозного в «Правде хорошо...», в какой уж раз потрясал Василий Бочкарев, щепкинский и подлинно современный актер, игравший Прибыткова русским купцом и талантливым человеком.
Движение театра, в том числе и «нового», вовсе не в двух-трех, вызывающих большой шум, фигурах. В усилии многих в эти неблагополучные времена.
В опытах экспериментальной нынешней режиссуры нельзя не назвать «Людей древнейших профессий» в Школе современной пьесы. По текстам ленинградского драматурга Даниила Привалова, где очевиден не только литературный дар, но и культура, знание «обэ-риутов», Хармса, Андрея Платонова.
Режиссер Михаил Угаров, руководитель Театра DOC (один из лидеров нового направления и самых обещающих его фигур), в энергичном, коротком спектакле, силами шестерых талантливых молодых актеров и актрис воссоздал природу современного «дебилизма». Оскопленность души и ума в молодом поколении представлена как продукт времени, как плачевный результат произошедших в нашем обществе перемен.
В Центре современной драматургии и режиссуры Алексея Казанцева состоялся интересный режиссерский дебют молодого актера Владимира Скворцова «Скользящая Люче», в котором постановщик, преодолевая штампы типичной для «новой волны» пьесы литовского автора Л.С. Чернаускайте, в триптихе о любви работает с исполнителями в новой психо-динамической системе игры, все проводя через актера и «обеспечивая» им.
Нынешний сезон был отмечен и «блистательными» глупостями и пошлостями, которые произносились с трибун, писались.
Например, о заграничных фестивалях как о главном показателе уровня и качества русского театра. Мировое признание приятно, но успех всякого национального театра решается на родной почве, в стихии родного языка. Уподобление чужому — смерть. Как сказал недавно известный физик Евгений Велехов, во взаиморастворении вместо чистейших цветов радуги получим лишь серый цвет.
В какой уж раз хозяин «Золотой маски» Эдуард Бояков, преуспевающий коммерсант, пробовавший себя актером, режиссером, конферансье, теперь — театроведом-теоретиком, заявил на совещании не очень молодых авангардистов, что большие, известные, а значит, репертуарные театры — мертвы, потому что рассчитаны на публику с советским прошлым. Начальник Федерального агентства по культуре Михаил Швыдкой там же и немедленно присоединился к сказанному.
Как будто есть у нас в стране люди без советского прошлого... Даже в детях и внуках оно продолжает быть, через воспитание, общение со старшими, через гены, через кровь... Что же до старших, то разница в том, что у одних оно было блестящим, карьерно успешным, а у других и многих — скромным, или трудным, или даже жалким.
И за «железным занавесом», в советской России, рядом с театром официозным, мертвым, иногда — в смешении с ним, усилием русских гениев уцелевал и жил великий театр.
При всех своих трудностях театр нынешней России живет, не может пожаловаться на невостребованность. Деды, отцы и матери, дети и внуки, с их «советским прошлым», заполняют большие и маленькие залы. Значит, ищут что-то необходимое для себя. Зрительский бум продолжается. Сегодня есть возможность выбора — спектакля и театра, режиссера и актеров по вкусу. Маленькие подвальные экспериментальные залы переполнены. Но очень «трудно» обыкновенному зрителю пробиться сквозь сверханшлаги объявленных мертвыми и скучными — ЛЕНКОМа, «Современника», Малого, им. Маяковского; многих вахтанговских спектаклей; работающего хоть и в тесном помещении, но подлинно «большого» театра Фоменко.
Они, кстати, и за границу ездят. Не прилагая особых усилий. Если не на фестивали (хотя Фоменко и его «Война и мир» взяли Гран При на последнем БИТЕ-Фе), то уж на длительные гастроли — это точно. И Гинкас со «Скрипкой Ротшильда» и «К. И.» из «Преступления» по месяцу гастролировал в американских Университетских театрах. И даже академический, «вечный» Малый (с Чеховым, а не с Островским) трижды за последние годы побывал в Японии.
Никак не верится, что русский театр пропадает, вот-вот умрет или, чтобы выжить, откажется от себя. Но опасно, что разрушители, ниспровергатели, экстремизмом в поступках и словах — близкие родственники большевиков, проходят на большие и святые для русских актеров и зрителей сцены. Потому что руководители хотят шума вокруг себя! Или потому что с «новаторами» обязательно связан скандал, а, следовательно, — касса? Или потому что их «пиаршики» сильны? Сначала широко распахнул перед ними двери табаковский МХАТ. Теперь, кажется, уже и «Современник» не мыслит своего существования без Чусовой и Серебренникова. В нынешнюю смуту, теперь уже не называемую свободой, критика пропустила безобразную выходку режиссера Жолдака с лагерной повестью Солженицына. Когда автор и его близкие заявили протест, пришлось нехотя извиниться. Но, просидев на спектакле Харьковского Академического театра минут пятнадцать, лидер «Современника» Галина Волчек, хоть и ушла из провонявшего яичным желтком, заплеванного зала в Центре им. Вс. Мейерхольда, вскоре пригласила «темпераментного постановщика» в « Современник».
Не поспешно ли? Ведь больших удач на больших сценах у них нет или почти нет. В подвалах бы еще поработать, проявить себя!
Вера Максимова
«Планета Красота», № 1-2, 2005 г.
Лес рубят...
Когда на своем бенефисе вышла на сцену Наталья Тенякова (новая Гурмыжская нового «Леса» в табаковском МХТ), чтобы поблагодарить партнеров и постановщика — режиссера Кирилла Серебренникова, и заговорила от себя «лично», тогда наступил кульминационный момент вечера.
Привычно восторженно (еще с товстоноговской поры) я узнала ее такую, как прежде, очаровательную, с великолепным юмором. Она призвала зрителей и критиков не умствовать, а веселиться и улыбаться. А я подумала о том, «какое богатство» заключено и не растрачено в этой благороднейшей из наших актрис и сколь не по делу, не по рангу таланта используется оно, особенно в последние мхатовские ее времена.
Актриса Ольга Остроумова подарила бенефициантке старый выцветший платок — напоминание о давнем шедевре Теняковой — в спектакле театра им. Моссовета «Вдовий пароход» режиссера Генриетты Яновской. И мне почудились быстрые слезы в глазах «дарительницы» и «получательницы», партнерш, подруг... Вот как Тенякова играла! И сколько их было, таких «чудес» у актрисы!
Но следовать доброму ее призыву «не судить» «Лес», а веселиться, улыбаться — оказалось трудно.
Потому что было на спектакле тягостно и скучно. Ничто вроде бы и не оскорбляло. С «обнажениями» и «выражениями» Серебренников стал осторожней. Но ничто и не увлекало. Собрание талантливых артистов с бенефицианткой во главе никак не влияло на конечный результат.
Дмитрий Назаров сыграл Несчастливцева хорошо, но точно так же он мог бы играть и в Малом театре, и в Театре Армии, а не у постановщика — новатора. Авангард Леонтьев сыграл Счастливцева плохо — свою по данным роль. Талантливая Евгения Добровольская — Улита кривлялась, изображая то ли «голую пионервожатую», то ли горничную — стукачку в советском доме отдыха. Молодежь была маловыразительна.
Теняковой же, которая способна выполнить любое задание, режиссер, кажется, вообще никакой задачи не поставил. «Играй, мол, сама, выходи на сцену и очаровывай, увлекай собой».
В унисонном хоре газетных похвал воплотилась типичная для нынешней московской театральной «тусовки» мизансцена: всем известная пара критиков — «идеологов» «новой» драмы и режиссуры в антрактах на паркете фойе, а вокруг — смотрящая ей в рот, ловящая слово и взгляд пишущая массовка.
Спектакль — не химера. В нем все можно прочитать и все доказать. Если в посвящении упомянуто имя Мейерхольда, значит, должны быть действенность и резкость, максимумы выразительности, власть ритма, диссонансов и органической, а не заемной фантазии. Должна быть цель и концентрация смысла.
В нынешнем «Лесе» все необязательно. Аттракционы бедны. Качели (вместо «гигантских шагов»); «разрубленный» грохотом и мельканием проносящейся по заднему плану электрички на куски диалог Счастливцева и Несчастливцева; еще кое-что, легко доступное повтору, — от Мейерхольда. Папиросный дым, который собирают в стеклянную тару, — уже не от Мейерхольда, а от Андрея Жолдака в привезенном из Харькова на гастроли в Москву «Иване Денисовиче», забавлявшегося с коллекционированием запахов человеческого дерьма.
Намеки на советский театр — в детской массовке (привет Анатолию Эфросу и его «Грозе»), в фанерованных «стандартах» интерьеров да в платье — мини и лакированных ботфортах Гурмыжской, как у Аллы Пугачевой (Впрочем, дива — из другой эпохи). В финале под пение детского хора Буланов робко передразнивает позу и интонации Президента Путина, а милые, чистенькие ребятишки прозрачными голосами поют «Беловежскую пущу», сами того не ведая, всерьез и истово поют о нашей беде. На их фоне кривляется хоть и молодой, но вполне взрослый актер. Возникает ощущение кощунства.
Знаменитый немецкий режиссер Петер Штайн, русский театр любящий и чувствующий, дал «Лесу» Серебренникова нелестную оценку; еще и написал о постыдности режиссерских краж. Назвал имя того, у кого наш «постмодернист» заимствовал, — швейцарца Кристофа Морталера.
Спасибо Штайну. Приезжал бы почаще и смотрел бы.
О «кражах» и потравах, производимых Серебренниковым и Чусовой на русской сцене, — явлении чисто московском, об их пропагаторах — критиках, хвалящих и травящих «гуртом и стадом», писали петербуржцы и теперь уже кое-кто из москвичей. Но — не действует.
Крадут не у одного Марталлера, а у западных гостей вообще — чужую «авторскую собственность», мизансцены, приемы игры и даже идею замысла. В современ-никовской «Грозе» Нина Чусова заимствует у соотечественников. У Камы Гинкаса из «К. И.» — лестницу в небеса, вертикаль, организующую движение в пространстве; у Анатолия Васильева — клетку с живыми голубями, фонограмму воркованья.
Приезды в Москву зарубежных гостей, начиная с Някрошюса (которым «Мещане» Серебренникова «напитаны»»), для «новых» опаснее, чем для ветеранов. Становится ясно, где и что взято.
Вот приехал Томас Остермайер, художественный руководитель знаменитого берлинского «Шаубюне» с ибсеновской «Норой», спектаклем беспокоящим, мрачным к финалу, где Нора не уходит из дома, а расстреливает из пистолета мужа Хельмера, и самодовольный буржуа тонет в кровавой мути гигантского аквариума среди рыб.
Остермайер привез ансамблевый спектакль такого уровня, от которого в последние годы мы отвыкли.
Физиологизм немецкой «Норы» подчеркнут, но не оскорбляет нашего «целомудрия». Потому что оправдан. Рыточность и буржуазность возведены режиссером и актерами в такую степень, что секс, извечные человеческие инстинкты становятся объектом купли — продажи не под уличным фонарем, а в респектабельном доме. Муж — хозяин, держатель и содержатель всего, требует удовлетворения и немедленно получает желаемое. Но и она, чистая и любящая Нора — живая женщина, притворяющаяся куклой, постоянно «предлагает» ему себя, чтобы добиться цели. Память о театральном прошлом Германии, о периоде немецкого сумеречного и жестокого к человеку экспрессионизма живет в творении культурнейшего и авторитетнейшего из нынешних немецких режиссеров. У наших же «новых»
— беспамятность, обрывы корней или, как в «Лесе», — имитация памяти.
Модное нынешнее сетование, что русскую режиссуру не зовут на большие международные фестивали,
— и в их адрес. Нужны усилия, чтобы заполучить приглашение. А зачем их звать-то? Чтобы возить копии, когда можно смотреть первоклассные оригиналы?
Одна «Золотая маска» — собственность господина Боякова — им утеха. Глядь, и «Мещане» Серебренникова, спектакль разрывов, несмыканий, необщений, где по мхатовской «манере» играют старшие, а младшие не играют вовсе, — получат приз.
Как мало времени понадобилось, чтобы достигнуть пика славы! Один-два удавшихся спектакля («Пластилин» Серебренникова и драматурга Ивана Сигарева; полуфантастическая — полуреальная гоголевская «Шинель» в РАМТе, «Гедда Габлер» Чусовой в «Сатириконе», после чего она резко поменяла почерк), и вот уже «энтузиастически» настроенная критика, желтая и полужелтая пресса с массовыми тиражами принялись дружно работать на их «имена». Теперь «имена» работают сами — на кассу.
Между тем, почитаемого ими Морталера в Европе называют швейцарской «лупой Времени», а «наши» шествуют мимо времени, считая попытку хоть что-то понять в нем постыдным анахронизмом советской эпохи.
Своей идеи ни у Серебренникова, ни у Чусовой нет. Уж как пылко и воинственно отстаивали и продвигали они «новую драму», ее права на сквернословие и визуальные мерзости, нимало не смущаясь опозданием на тридцать лет после Европы, но первыми же от «вербальной» пьесы и отступились, перекинулись на классику.
Собственного стиля у них тоже нет. Оттого они, и те из младших режиссеров, кто послушно следует за ними, мало различимы. Общий закон — упрощение, огрубление. В «Тартюфе», в «Лесе» ищут прежде всего капустника. Более всего это и умеют.
Вот миновала середина нынешнего сезона. Не слишком успешного — рядового.
Но ведь были же «Три сестры» Фоменко, большой спектакль, в движении и колебании проб и подходов; без противопоказанного Чехову самонадеянного знания, как именно его надлежит ставить; с нескрытой и трогательной для мастера — постановщика неуверенностью; без наглой ломки не столько форм, сколько смысла.
Переменив название «Последней жертвы» на «Ва-банк!», Марк Захаров дал сверхконцентрацию известной пьесы в эффектном режиссерском варианте, — игру и человеческую гонку на сцене, зачинавшуюся во времена Островского, достигшую апогея сегодня.
В традиционном спектакле Малого театра по той же самой «Последней жертве» мелодично и трепетно, ядрено и ярко в полном объеме звучал текст Островского, возвращая зрителю забытое наслаждение. Вели действие три талантливых актера. Людмила Полякова — Глафира Фирсовна, Людмила Титова — Юлия светилась тихо неугасимо, как лампадка, влюбленная до крайности, тоненькая до прозрачности, сама нежность и чистота, сама — жертва. И первым среди всех, после бальзаковского Дельца, после невероятного и реального унтера Грозного в «Правде хорошо...», в какой уж раз потрясал Василий Бочкарев, щепкинский и подлинно современный актер, игравший Прибыткова русским купцом и талантливым человеком.
Движение театра, в том числе и «нового», вовсе не в двух-трех, вызывающих большой шум, фигурах. В усилии многих в эти неблагополучные времена.
В опытах экспериментальной нынешней режиссуры нельзя не назвать «Людей древнейших профессий» в Школе современной пьесы. По текстам ленинградского драматурга Даниила Привалова, где очевиден не только литературный дар, но и культура, знание «обэ-риутов», Хармса, Андрея Платонова.
Режиссер Михаил Угаров, руководитель Театра DOC (один из лидеров нового направления и самых обещающих его фигур), в энергичном, коротком спектакле, силами шестерых талантливых молодых актеров и актрис воссоздал природу современного «дебилизма». Оскопленность души и ума в молодом поколении представлена как продукт времени, как плачевный результат произошедших в нашем обществе перемен.
В Центре современной драматургии и режиссуры Алексея Казанцева состоялся интересный режиссерский дебют молодого актера Владимира Скворцова «Скользящая Люче», в котором постановщик, преодолевая штампы типичной для «новой волны» пьесы литовского автора Л.С. Чернаускайте, в триптихе о любви работает с исполнителями в новой психо-динамической системе игры, все проводя через актера и «обеспечивая» им.
Нынешний сезон был отмечен и «блистательными» глупостями и пошлостями, которые произносились с трибун, писались.
Например, о заграничных фестивалях как о главном показателе уровня и качества русского театра. Мировое признание приятно, но успех всякого национального театра решается на родной почве, в стихии родного языка. Уподобление чужому — смерть. Как сказал недавно известный физик Евгений Велехов, во взаиморастворении вместо чистейших цветов радуги получим лишь серый цвет.
В какой уж раз хозяин «Золотой маски» Эдуард Бояков, преуспевающий коммерсант, пробовавший себя актером, режиссером, конферансье, теперь — театроведом-теоретиком, заявил на совещании не очень молодых авангардистов, что большие, известные, а значит, репертуарные театры — мертвы, потому что рассчитаны на публику с советским прошлым. Начальник Федерального агентства по культуре Михаил Швыдкой там же и немедленно присоединился к сказанному.
Как будто есть у нас в стране люди без советского прошлого... Даже в детях и внуках оно продолжает быть, через воспитание, общение со старшими, через гены, через кровь... Что же до старших, то разница в том, что у одних оно было блестящим, карьерно успешным, а у других и многих — скромным, или трудным, или даже жалким.
И за «железным занавесом», в советской России, рядом с театром официозным, мертвым, иногда — в смешении с ним, усилием русских гениев уцелевал и жил великий театр.
При всех своих трудностях театр нынешней России живет, не может пожаловаться на невостребованность. Деды, отцы и матери, дети и внуки, с их «советским прошлым», заполняют большие и маленькие залы. Значит, ищут что-то необходимое для себя. Зрительский бум продолжается. Сегодня есть возможность выбора — спектакля и театра, режиссера и актеров по вкусу. Маленькие подвальные экспериментальные залы переполнены. Но очень «трудно» обыкновенному зрителю пробиться сквозь сверханшлаги объявленных мертвыми и скучными — ЛЕНКОМа, «Современника», Малого, им. Маяковского; многих вахтанговских спектаклей; работающего хоть и в тесном помещении, но подлинно «большого» театра Фоменко.
Они, кстати, и за границу ездят. Не прилагая особых усилий. Если не на фестивали (хотя Фоменко и его «Война и мир» взяли Гран При на последнем БИТЕ-Фе), то уж на длительные гастроли — это точно. И Гинкас со «Скрипкой Ротшильда» и «К. И.» из «Преступления» по месяцу гастролировал в американских Университетских театрах. И даже академический, «вечный» Малый (с Чеховым, а не с Островским) трижды за последние годы побывал в Японии.
Никак не верится, что русский театр пропадает, вот-вот умрет или, чтобы выжить, откажется от себя. Но опасно, что разрушители, ниспровергатели, экстремизмом в поступках и словах — близкие родственники большевиков, проходят на большие и святые для русских актеров и зрителей сцены. Потому что руководители хотят шума вокруг себя! Или потому что с «новаторами» обязательно связан скандал, а, следовательно, — касса? Или потому что их «пиаршики» сильны? Сначала широко распахнул перед ними двери табаковский МХАТ. Теперь, кажется, уже и «Современник» не мыслит своего существования без Чусовой и Серебренникова. В нынешнюю смуту, теперь уже не называемую свободой, критика пропустила безобразную выходку режиссера Жолдака с лагерной повестью Солженицына. Когда автор и его близкие заявили протест, пришлось нехотя извиниться. Но, просидев на спектакле Харьковского Академического театра минут пятнадцать, лидер «Современника» Галина Волчек, хоть и ушла из провонявшего яичным желтком, заплеванного зала в Центре им. Вс. Мейерхольда, вскоре пригласила «темпераментного постановщика» в « Современник».
Не поспешно ли? Ведь больших удач на больших сценах у них нет или почти нет. В подвалах бы еще поработать, проявить себя!
Вера Максимова
«Планета Красота», № 1-2, 2005 г.
23.03.2005
Подробнее
ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА «Дом Островского» — бастион русской классики Трудно сегодня русскому театру, что и говорить. Главный экономист сокрушительных «реформ» Греф простер над ним свои совиные крыла, угрожая почти все сцены еще великой по территории Росси
ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА
«Дом Островского» — бастион русской классики
Трудно сегодня русскому театру, что и говорить. Главный экономист сокрушительных «реформ» Греф простер над ним свои совиные крыла, угрожая почти все сцены еще великой по территории России оставить без государственного финансирования.
«Дом Островского» — бастион русской классики
Трудно сегодня русскому театру, что и говорить. Главный экономист сокрушительных «реформ» Греф простер над ним свои совиные крыла, угрожая почти все сцены еще великой по территории России оставить без государственного финансирования.
ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА
«Дом Островского» — бастион русской классики
Трудно сегодня русскому театру, что и говорить. Главный экономист сокрушительных «реформ» Греф простер над ним свои совиные крыла, угрожая почти все сцены еще великой по территории России оставить без государственного финансирования. Чтобы или сразу уничтожить сложившиеся творческие коллективы, или бросить их в пучину полной коммерциализации, что в общем-то равносильно уничтожению. Это, так сказать, удар извне. А изнутри активно продолжается политика разложения отечественного искусства, по-прежнему возглавляемая непотопляемым Швыдким. Жуткая политика!
Здание Большого театра, например, снаружи может остаться вроде бы неизменным в своих классических формах. Но что будут слушать и смотреть люди в Большом? Да уже и сейчас — что им здесь настойчиво предлагают вместо русской и мировой классики? Покончив с многолетней советской традицией, когда каждый сезон на главной оперной сцене страны открывался «Иваном Сусаниным» Глинки, тащат в репертуар «Детей Розенталя», — с позволения сказать, оперу, сочиненную по либретто скандального пошляка Владимира Сорокина, который просто не представляет себе литературы без грязи. И вот теперь отвратительная грязь, уже вовсю торжествующая в спектаклях некоторых драматических театров (в Московском Художественном имени Чехова со сцены звучит густая матерщина!), готовится вознестись ввысь голосами оперных певцов.
Впрочем, изгнание классики и замена ее Сорокиным и какими-нибудь Пресняковыми — это еще не всё. Нынче, даже увидев на афише имя Михаила Глинки или Александра Николаевича Островского, нельзя быть уверенным, что в театре встретишься именно с ними. Вы пойдете, скажем, на классический «Лес» в тот же МХТ имени Чехова под руководством Олега Табакова, а увидите вдруг карикатурных пионеров в красных галстуках и услышите ёрнически поданную пахмутовскую «Беловежскую пущу». Оказывается, режиссер Кирилл Серебренников ничтоже сумняшеся перенес действие великой пьесы из середины девятнадцатого века в середину века двадцатого. Дабы поиздеваться над нашим советским прошлым. А в «Табакерке» у О.Табакова идет «сделанное» якобы по «Воскресению» Л.Толстого — «Воскресение. Cупер»! Извините, но никакому, даже самому залитому восторгами соответствующих поклонников модному таланту разрешения на это наши классики все-таки не давали.
Хотя о чем я! Разве эти «художники» всерьез считаются с Островским или Чеховым, Достоевским или Толстым? Это же для них не более чем «материал», с которым можно упражняться как угодно. Полная творческая свобода: можно не только упражняться, но даже на классиков испражняться. Даже и в буквальном смысле, как сделано это на художественной выставке «Московская биеннале современного искусства», где установлен бюст Льва Николаевича Толстого, а над ним устроен настоящий курятник: курочки вполне свободно справляют нужду на голову великого русского писателя.
А что в самом деле устроителям этой фекальной выставки — Марату Гельману и К° — великий русский писатель! Им чем гаже, тем лучше. Ну а «свои» бесчисленные СМИ их всегда поддержат взахлеб. Да и государство на такую гадость (подумать только!) деньги немалые отпускает: в данном случае аж 53 миллиона рублей. Родное для них государство Швыдкого и Грефа...
Вот почему среди этих миазмов поощряемого распада, как глоток чистого воздуха, схватываешь каждую встречу с честно прочитанной театром русской классикой. И радуешься, что «Дом Островского», как традиционно называют Малый театр, остается таковым не только по названию. Несмотря на яростные атаки со стороны тех многочисленных СМИ, которые очень хотели бы превратить Малый тоже в подобие грязного курятника, возглавляемый стойкими руководителями коллектив не сдается. Премьера за премьерой убеждают в этом. Вот и очередная трактовка «Последней жертвы» А.Н. Островского — замечательное сценическое явление.
Нынче, когда в статьях о спектакле встречаешь слово «трактовка», невольно настораживаешься. Поскольку в нем-то нередко и заключено оправдание любого произвола по отношению к классике. Причем произвол этот, почти как правило, вызывает восхищение в определенных газетах и на телевидении, хотя бы от автора пьесы в результате ну совсем ничего не оставалось. Это вроде абсолютно не важно — зато сколько всяких режиссерских ассоциаций, какие крутые постановочные навороты! Ими уже и восхищаются самими по себе, словно не имеющими ни малейшего отношения к замыслу автора, эту пьесу когда-то написавшего. Великий автор — не более чем повод для фантазии сегодняшнего режиссера, который себя, наверное, полагает куда выше, а потому свою «трактовку» классической пьесы готов сколь угодно далеко увести от оригинала.
Так вот, если признать, что трактовка, то есть сценическое толкование классического драматургического произведения, идет или вдаль от него, или, наоборот, в его глубину, то спектакль Владимира Драгунова, режиссера в Малом исконного, рождается на путях именно поисков глубины, заложенной великим драматургом в характерах, сюжете, идее пьесы.
В основе идеи «Последней жертвы», конечно, столкновение расчета и чувства, денег и любви. Но такое столкновение — не только в этой пьесе Островского, да и не только у него. Что же видит современный режиссер Малого театра за сюжетным переплетением того, что было написано почти полтора столетия назад?
Богатый старик «кладет глаз» на молодую вдовушку — дальнюю родственницу свою. А она любит непутевого молодого человека, азартного игрока, транжира и мота, к которому все больше уходят оставшиеся от покойного мужа средства. Да вот уж и последнее, что оставалось, ушло ему, а он опять умоляет спасти от долга, от грозящего унижения. И приходится на унижение идти ей — на поклон к тому самому богачу, который готов сделать ее за деньги своей содержанкой.
Это у Островского психологически самая сильная сцена в пьесе. Самая сильная она и в спектакле. Народный артист России Василий Бочкарев в роли Флора Федулыча Прибыткова (его выдающаяся работа даже многими не очень доброжелательными к Малому театру критиками признана событием сезона) и заслуженная артистка России Людмила Титова — Юлия Тугина держат зал в высочайшей степени напряжения не только диалогом, где перепады чувств «на нерве» передаются с очень тонкими нюансами, но держат и потрясающей паузой, когда зрители замирают в полной тишине вместе с участниками этого драматического диалога. Такая тишина дорогого стоит!
И вот тут, к концу этой сцены, возникает в талантливом исполнении В.Бочкарева у Флора Федулыча, руководствовавшегося ранее лишь корыстным чувством и голым расчетом (ох как хищно сжимаются моментами у него глаза!), нечто совсем иное, пожалуй, ранее вовсе ему не свойственное. Возникает жалость к несчастной женщине, а жалеть означает по-русски любить. И не большее ли, чем просто мужское желание, заставляет его вздрогнуть от полного горячей искренности благодарнейшего ее поцелуя...
Проникновение режиссера и актеров до глубин пьесы видится мне прежде всего в раскрытии душевного движения двух, казалось бы, антагонистических людей навстречу друг другу. Оно, движение это, в конечном счете становится именно взаимным, хотя у Юлии происходит еще сложнее и потому окончательно — гораздо позднее. Окончательно — уже к финалу.
Признаюсь, не сразу я принял такой финал спектакля. То есть с таким выражением торжества и благополучия не у одного Флора Федулыча, но и у Юлии. Она же только что пережила катастрофу обманутого чувства, получив в ответ на свою беспредельную простодушную доверчивость и горячую любовь — коварное предательство любимого человека. И весь путь к этой душевной катастрофе Л.Титова играет очень тонко, искренне, убедительно. А тут озадачиваешься: не слишком ли скоро утешилась и не чересчур ли рада? Раньше я привык думать, что радости здесь вообще не место. Скорее повод для горя, коли богатый старик «покупает» достаточно еще молодую красавицу.
Но в том-то и дело, что он уже не покупает! В том и суть, что нежеланный старик обернулся вдруг чуткой и сочувственной своей любовью, которая в ответ пробудила любовь у этой много пережившей женщины. Не такую, какая была к красавцу Дульчину, однако... Помните Отелло? «Она меня за муки полюбила, а я ее — за состраданье к ним». Ну а здесь он полюбил ее за муки, она же — за состраданье. Конечно, в основном происходит это у нее подсознательно и совсем не тотчас, но все-таки, пережив вместе с ней все, что она пережила, в конце концов принимаешь и веришь: да, могла она вполне удовлетворенно утешиться этой свадьбой. Не содержанкой ведь стала — любимой женой. А главное, у нее, как и у него, душа обогрелась любовью, которая, как выясняется, дороже и выше всяких денег.
Хотя, казалось, деньги уже полностью закрыли, застили людям не только глаза, но и души. Это во времена Островского — и в наши дни так же.
Итак, спектакль Малого театра утверждает преимущество добрых чувств над абсолютной властью денег, под которою многие нынче оказываются. В этом и современность спектакля. А не в искусственном и нарочитом «осовременивании» за счет каких-либо внешних приемов!
Действующие лица, от главных до эпизодических, остаются вполне персонажами Островского, хотя, безусловно, мы узнаём в них людей, живущих сегодня рядом с нами. Совершенно безнравственный, хоть и обаятельный внешне Дульчин (артист Олег Доброван), пустой, но вызывающе амбициозный и щеголеватый Лавр Миронович (народный артист России Борис Клюев) и адекватно соответствующая ему дочка (артистка Екатерина Базарова), колоритнейший «восточный человек» Салай Салтанович, как ходячий счетчик, высматривающий кредиторов (в этой роли блеснул заслуженный артист России Владимир Сафронов).
А вот чтобы посмотреть и послушать народную артистку России Людмилу Полякову в роли Глафиры Фирсовны, специально стоит ходить на спектакль. Она вместе с заслуженной артисткой Ольгой Чуваевой очень ощутимо поднимает эмоциональную память о великих «старухах» Малого театра. И главное тут — речь, великолепная, сочная, с массой колоритных оттенков русская речь, от которой мы все со временем как бы напрочь не отвыкли.
Но ведь нельзя отвыкать от родного, от корневого! Недопустимо забывать и подменять чем-то иным, холодно-формальным, данное нам с детским молоком матерью-Родиной, — язык величайшего народа. Живой, полнокровный, переливающийся блестками юмора, многокрасочьем интонаций, остротой пословиц и поговорок, он вошел в драматургию «русского Шекспира», чтобы затем ярко звучать со сцены всех русских театров, и прежде всего — Малого.
Сейчас, идя куда-нибудь на новый спектакль, часто ловишь себя на мысли: будет ли это в согласии с отечественной традицией или ты станешь свидетелем еще одной попытки ее уничтожения? Спасибо великому Малому, что он остается самим собой.
Виктор КОЖЕМЯКО.
«СОВЕТСКАЯ РОССИЯ» N 36-37 (12661), суббота, 19 марта 2005 г.
«Дом Островского» — бастион русской классики
Трудно сегодня русскому театру, что и говорить. Главный экономист сокрушительных «реформ» Греф простер над ним свои совиные крыла, угрожая почти все сцены еще великой по территории России оставить без государственного финансирования. Чтобы или сразу уничтожить сложившиеся творческие коллективы, или бросить их в пучину полной коммерциализации, что в общем-то равносильно уничтожению. Это, так сказать, удар извне. А изнутри активно продолжается политика разложения отечественного искусства, по-прежнему возглавляемая непотопляемым Швыдким. Жуткая политика!
Здание Большого театра, например, снаружи может остаться вроде бы неизменным в своих классических формах. Но что будут слушать и смотреть люди в Большом? Да уже и сейчас — что им здесь настойчиво предлагают вместо русской и мировой классики? Покончив с многолетней советской традицией, когда каждый сезон на главной оперной сцене страны открывался «Иваном Сусаниным» Глинки, тащат в репертуар «Детей Розенталя», — с позволения сказать, оперу, сочиненную по либретто скандального пошляка Владимира Сорокина, который просто не представляет себе литературы без грязи. И вот теперь отвратительная грязь, уже вовсю торжествующая в спектаклях некоторых драматических театров (в Московском Художественном имени Чехова со сцены звучит густая матерщина!), готовится вознестись ввысь голосами оперных певцов.
Впрочем, изгнание классики и замена ее Сорокиным и какими-нибудь Пресняковыми — это еще не всё. Нынче, даже увидев на афише имя Михаила Глинки или Александра Николаевича Островского, нельзя быть уверенным, что в театре встретишься именно с ними. Вы пойдете, скажем, на классический «Лес» в тот же МХТ имени Чехова под руководством Олега Табакова, а увидите вдруг карикатурных пионеров в красных галстуках и услышите ёрнически поданную пахмутовскую «Беловежскую пущу». Оказывается, режиссер Кирилл Серебренников ничтоже сумняшеся перенес действие великой пьесы из середины девятнадцатого века в середину века двадцатого. Дабы поиздеваться над нашим советским прошлым. А в «Табакерке» у О.Табакова идет «сделанное» якобы по «Воскресению» Л.Толстого — «Воскресение. Cупер»! Извините, но никакому, даже самому залитому восторгами соответствующих поклонников модному таланту разрешения на это наши классики все-таки не давали.
Хотя о чем я! Разве эти «художники» всерьез считаются с Островским или Чеховым, Достоевским или Толстым? Это же для них не более чем «материал», с которым можно упражняться как угодно. Полная творческая свобода: можно не только упражняться, но даже на классиков испражняться. Даже и в буквальном смысле, как сделано это на художественной выставке «Московская биеннале современного искусства», где установлен бюст Льва Николаевича Толстого, а над ним устроен настоящий курятник: курочки вполне свободно справляют нужду на голову великого русского писателя.
А что в самом деле устроителям этой фекальной выставки — Марату Гельману и К° — великий русский писатель! Им чем гаже, тем лучше. Ну а «свои» бесчисленные СМИ их всегда поддержат взахлеб. Да и государство на такую гадость (подумать только!) деньги немалые отпускает: в данном случае аж 53 миллиона рублей. Родное для них государство Швыдкого и Грефа...
Вот почему среди этих миазмов поощряемого распада, как глоток чистого воздуха, схватываешь каждую встречу с честно прочитанной театром русской классикой. И радуешься, что «Дом Островского», как традиционно называют Малый театр, остается таковым не только по названию. Несмотря на яростные атаки со стороны тех многочисленных СМИ, которые очень хотели бы превратить Малый тоже в подобие грязного курятника, возглавляемый стойкими руководителями коллектив не сдается. Премьера за премьерой убеждают в этом. Вот и очередная трактовка «Последней жертвы» А.Н. Островского — замечательное сценическое явление.
Нынче, когда в статьях о спектакле встречаешь слово «трактовка», невольно настораживаешься. Поскольку в нем-то нередко и заключено оправдание любого произвола по отношению к классике. Причем произвол этот, почти как правило, вызывает восхищение в определенных газетах и на телевидении, хотя бы от автора пьесы в результате ну совсем ничего не оставалось. Это вроде абсолютно не важно — зато сколько всяких режиссерских ассоциаций, какие крутые постановочные навороты! Ими уже и восхищаются самими по себе, словно не имеющими ни малейшего отношения к замыслу автора, эту пьесу когда-то написавшего. Великий автор — не более чем повод для фантазии сегодняшнего режиссера, который себя, наверное, полагает куда выше, а потому свою «трактовку» классической пьесы готов сколь угодно далеко увести от оригинала.
Так вот, если признать, что трактовка, то есть сценическое толкование классического драматургического произведения, идет или вдаль от него, или, наоборот, в его глубину, то спектакль Владимира Драгунова, режиссера в Малом исконного, рождается на путях именно поисков глубины, заложенной великим драматургом в характерах, сюжете, идее пьесы.
В основе идеи «Последней жертвы», конечно, столкновение расчета и чувства, денег и любви. Но такое столкновение — не только в этой пьесе Островского, да и не только у него. Что же видит современный режиссер Малого театра за сюжетным переплетением того, что было написано почти полтора столетия назад?
Богатый старик «кладет глаз» на молодую вдовушку — дальнюю родственницу свою. А она любит непутевого молодого человека, азартного игрока, транжира и мота, к которому все больше уходят оставшиеся от покойного мужа средства. Да вот уж и последнее, что оставалось, ушло ему, а он опять умоляет спасти от долга, от грозящего унижения. И приходится на унижение идти ей — на поклон к тому самому богачу, который готов сделать ее за деньги своей содержанкой.
Это у Островского психологически самая сильная сцена в пьесе. Самая сильная она и в спектакле. Народный артист России Василий Бочкарев в роли Флора Федулыча Прибыткова (его выдающаяся работа даже многими не очень доброжелательными к Малому театру критиками признана событием сезона) и заслуженная артистка России Людмила Титова — Юлия Тугина держат зал в высочайшей степени напряжения не только диалогом, где перепады чувств «на нерве» передаются с очень тонкими нюансами, но держат и потрясающей паузой, когда зрители замирают в полной тишине вместе с участниками этого драматического диалога. Такая тишина дорогого стоит!
И вот тут, к концу этой сцены, возникает в талантливом исполнении В.Бочкарева у Флора Федулыча, руководствовавшегося ранее лишь корыстным чувством и голым расчетом (ох как хищно сжимаются моментами у него глаза!), нечто совсем иное, пожалуй, ранее вовсе ему не свойственное. Возникает жалость к несчастной женщине, а жалеть означает по-русски любить. И не большее ли, чем просто мужское желание, заставляет его вздрогнуть от полного горячей искренности благодарнейшего ее поцелуя...
Проникновение режиссера и актеров до глубин пьесы видится мне прежде всего в раскрытии душевного движения двух, казалось бы, антагонистических людей навстречу друг другу. Оно, движение это, в конечном счете становится именно взаимным, хотя у Юлии происходит еще сложнее и потому окончательно — гораздо позднее. Окончательно — уже к финалу.
Признаюсь, не сразу я принял такой финал спектакля. То есть с таким выражением торжества и благополучия не у одного Флора Федулыча, но и у Юлии. Она же только что пережила катастрофу обманутого чувства, получив в ответ на свою беспредельную простодушную доверчивость и горячую любовь — коварное предательство любимого человека. И весь путь к этой душевной катастрофе Л.Титова играет очень тонко, искренне, убедительно. А тут озадачиваешься: не слишком ли скоро утешилась и не чересчур ли рада? Раньше я привык думать, что радости здесь вообще не место. Скорее повод для горя, коли богатый старик «покупает» достаточно еще молодую красавицу.
Но в том-то и дело, что он уже не покупает! В том и суть, что нежеланный старик обернулся вдруг чуткой и сочувственной своей любовью, которая в ответ пробудила любовь у этой много пережившей женщины. Не такую, какая была к красавцу Дульчину, однако... Помните Отелло? «Она меня за муки полюбила, а я ее — за состраданье к ним». Ну а здесь он полюбил ее за муки, она же — за состраданье. Конечно, в основном происходит это у нее подсознательно и совсем не тотчас, но все-таки, пережив вместе с ней все, что она пережила, в конце концов принимаешь и веришь: да, могла она вполне удовлетворенно утешиться этой свадьбой. Не содержанкой ведь стала — любимой женой. А главное, у нее, как и у него, душа обогрелась любовью, которая, как выясняется, дороже и выше всяких денег.
Хотя, казалось, деньги уже полностью закрыли, застили людям не только глаза, но и души. Это во времена Островского — и в наши дни так же.
Итак, спектакль Малого театра утверждает преимущество добрых чувств над абсолютной властью денег, под которою многие нынче оказываются. В этом и современность спектакля. А не в искусственном и нарочитом «осовременивании» за счет каких-либо внешних приемов!
Действующие лица, от главных до эпизодических, остаются вполне персонажами Островского, хотя, безусловно, мы узнаём в них людей, живущих сегодня рядом с нами. Совершенно безнравственный, хоть и обаятельный внешне Дульчин (артист Олег Доброван), пустой, но вызывающе амбициозный и щеголеватый Лавр Миронович (народный артист России Борис Клюев) и адекватно соответствующая ему дочка (артистка Екатерина Базарова), колоритнейший «восточный человек» Салай Салтанович, как ходячий счетчик, высматривающий кредиторов (в этой роли блеснул заслуженный артист России Владимир Сафронов).
А вот чтобы посмотреть и послушать народную артистку России Людмилу Полякову в роли Глафиры Фирсовны, специально стоит ходить на спектакль. Она вместе с заслуженной артисткой Ольгой Чуваевой очень ощутимо поднимает эмоциональную память о великих «старухах» Малого театра. И главное тут — речь, великолепная, сочная, с массой колоритных оттенков русская речь, от которой мы все со временем как бы напрочь не отвыкли.
Но ведь нельзя отвыкать от родного, от корневого! Недопустимо забывать и подменять чем-то иным, холодно-формальным, данное нам с детским молоком матерью-Родиной, — язык величайшего народа. Живой, полнокровный, переливающийся блестками юмора, многокрасочьем интонаций, остротой пословиц и поговорок, он вошел в драматургию «русского Шекспира», чтобы затем ярко звучать со сцены всех русских театров, и прежде всего — Малого.
Сейчас, идя куда-нибудь на новый спектакль, часто ловишь себя на мысли: будет ли это в согласии с отечественной традицией или ты станешь свидетелем еще одной попытки ее уничтожения? Спасибо великому Малому, что он остается самим собой.
Виктор КОЖЕМЯКО.
«СОВЕТСКАЯ РОССИЯ» N 36-37 (12661), суббота, 19 марта 2005 г.
22.02.2005
Подробнее
«Последняя жертва» А.Н.Островский Немолодая женщина влюбилась как кошка в смазливого альфонса и мало-помалу передала ему все свои деньги. Предприимчивый капиталист пытается выручить бедолагу – как-никак, она вдова его лучшего друга - и неожиданно обн
«Последняя жертва» А.Н.Островский
Немолодая женщина влюбилась как кошка в смазливого альфонса и мало-помалу передала ему все свои деньги. Предприимчивый капиталист пытается выручить бедолагу – как-никак, она вдова его лучшего друга - и неожиданно обнаруживает, что влюбился в нее.
Немолодая женщина влюбилась как кошка в смазливого альфонса и мало-помалу передала ему все свои деньги. Предприимчивый капиталист пытается выручить бедолагу – как-никак, она вдова его лучшего друга - и неожиданно обнаруживает, что влюбился в нее.
«Последняя жертва» А.Н.Островский
Немолодая женщина влюбилась как кошка в смазливого альфонса и мало-помалу передала ему все свои деньги. Предприимчивый капиталист пытается выручить бедолагу – как-никак, она вдова его лучшего друга - и неожиданно обнаруживает, что влюбился в нее.
Самая последняя из «Последних жертв» - напомним, что за последний год пьеса Островского вышла в МХТ им.Чехова и в «Ленкоме» - вышла самой непритязательной. Так уж принято в Доме Островского – ставить все, как у автора, и придавать действию фирменную такую тягучую замедленность. Режиссер обозначает свое присутствие только когда на сцене появляется Наблюдатель, превращенный постановщиком почему-то в фотографа. Он повсюду таскается с огромным старинным фотоаппаратом, и выглядит это до крайности нелепо.
Однако у архаичной постановочной манеры есть свои достоинства. В этом небрежном режиссерском рисунке актерам свободно, они никуда не торопятся, у них есть время поиграть интонациями, подержать паузу. Так – из пауз и нюансов – возник лучший любовный дуэт последнего времени – Юлия Тугина (Людмила Титова) и Флор Прибытков (Василий Бочкарев) сыграли нам возникновение любви тонко, точно и отчетливо.
Социальные и денежные проблемы – так занимавшие Юрия Еремина в МХТ и Марка Захарова в «Ленкоме» - ушли в Малом на второй, третий, самый далекий план. Титова с Бочкаревым решительно перетянули одеяло на себя и превратили заезженный хит Островского в «Любовное настроение» а-ля рюсс. Ради их игры стоит высидеть в Малом без малого три часа.
Виктория Никифорова
20.01.2005
Weekend.ru
Немолодая женщина влюбилась как кошка в смазливого альфонса и мало-помалу передала ему все свои деньги. Предприимчивый капиталист пытается выручить бедолагу – как-никак, она вдова его лучшего друга - и неожиданно обнаруживает, что влюбился в нее.
Самая последняя из «Последних жертв» - напомним, что за последний год пьеса Островского вышла в МХТ им.Чехова и в «Ленкоме» - вышла самой непритязательной. Так уж принято в Доме Островского – ставить все, как у автора, и придавать действию фирменную такую тягучую замедленность. Режиссер обозначает свое присутствие только когда на сцене появляется Наблюдатель, превращенный постановщиком почему-то в фотографа. Он повсюду таскается с огромным старинным фотоаппаратом, и выглядит это до крайности нелепо.
Однако у архаичной постановочной манеры есть свои достоинства. В этом небрежном режиссерском рисунке актерам свободно, они никуда не торопятся, у них есть время поиграть интонациями, подержать паузу. Так – из пауз и нюансов – возник лучший любовный дуэт последнего времени – Юлия Тугина (Людмила Титова) и Флор Прибытков (Василий Бочкарев) сыграли нам возникновение любви тонко, точно и отчетливо.
Социальные и денежные проблемы – так занимавшие Юрия Еремина в МХТ и Марка Захарова в «Ленкоме» - ушли в Малом на второй, третий, самый далекий план. Титова с Бочкаревым решительно перетянули одеяло на себя и превратили заезженный хит Островского в «Любовное настроение» а-ля рюсс. Ради их игры стоит высидеть в Малом без малого три часа.
Виктория Никифорова
20.01.2005
Weekend.ru
01.02.2005
Подробнее
Сонный январь Первым номером тут для измученной души критика шла «Последняя жертва» в Малом театре - уже третья московская постановка этой пьесы.
Сонный январь
Первым номером тут для измученной души критика шла «Последняя жертва» в Малом театре - уже третья московская постановка этой пьесы.
Первым номером тут для измученной души критика шла «Последняя жертва» в Малом театре - уже третья московская постановка этой пьесы.
Сонный январь
Нынешний январь до самого конца оставался сонным: премьер мало, а те, что состоялись, большей частью и сами театры не считали для себя ударными, будто все никак не могли оправиться от новогодних праздников. Театралы досматривали то, что не успели увидеть перед самыми каникулами. Первым номером тут для измученной души критика шла «Последняя жертва» в Малом театре - уже третья московская постановка этой пьесы.
Сама по себе постановка Владимира Драгунова была скучновато-архаичной: двигались по кругу традиционные павильоны: обои, картины на стенах, столы, кушетки, самовары, двери, двери, двери. Ходили туда-сюда купцы и мещане, актеры играли жирно и хлопотливо, привычно для Малого. Пытаясь напомнить, что нынче уже не девятнадцатый век, возился в углу придуманный режиссером фотограф, а то вдруг в трагическую минуту сюжета действие замедлялось, небо над павильоном полыхало красным, а герои ни с того ни с сего начинали двигаться замедленно и говорить замогильно. В этот момент попахивало семидесятыми годами века двадцатого, но, по счастью, режиссерских новомодностей хватало лишь минут на пять. На все эти глупости зрители не отвлекались - для них все дело было в центральной актерской паре - богаче Прибыткове и молодой вдове Юлии Тугиной, которых играли Василий Бочкарев и Людмила Титова. Эту пару Ольга Егошина в газете «Новые известия» назвала «Лучшим любовным дуэтом 2004 года». «Любовный» разворот сюжета выглядел весьма неожиданно, «Последнюю жертву» еще не ставили как пьесу о взаимной страсти Флора Федулыча и Юлии. В недавнем спектакле МХТ, где действие было перенесено в изысканное начало двадцатого века, седовласый солидный Прибытков Олега Табакова скорее «покупал» себе в жены женщину, отчаявшуюся после измены любовника. А в горячечно энергичном спектакле Ленкома ленивый и слегка инфернальный Прибытков Збруева просто ждал, пока вдова сама упадет к нему в руки, словно дозревшая груша.
В Малом, как пишет в «Коммерсанте» Роман Должанский, «Последняя жертва» стала мелодрамой «о том, как чувство случайное и несерьезное - между Юлией Тугиной и молоденьким игроком-вертопрахом Вадимом Дульчиным - уступает место настоящей и светлой любви, связывающей все ту же Юлию и Флора Федулыча». Бочкарев играет невероятно обаятельно. В светлых костюмах с ухоженной седоватой бородкой он совсем не похож на старика-купца: стремительный, с блестящими глазами, мгновенно реагирующий и принимающий точные решения, совсем не наивный, а лукавый, даже хитроватый, но восторгающийся Юлией по-мальчишески непосредственно, искренно и шумно. И хотя Людмиле Титовой нелегко соответствовать лучшему артисту театра, в ней видно то, что могло прельстить такого Прибыткова, - открытая и живая натура, легкий веселый нрав (в девушках Юлия явно была хохотушкой) и сердечная отзывчивость. Финал Драгунов строит как сладкую сцену у фотографа, где новое семейство Прибытковых снимается с куклой, словно с будущим ребенком. Но сама пара так мила, что даже этот фальшивый хэппи энд не кажется тошнотворным.
Дина Годер
Дата публикации: 31 Января 2005
Русский Журнал
Нынешний январь до самого конца оставался сонным: премьер мало, а те, что состоялись, большей частью и сами театры не считали для себя ударными, будто все никак не могли оправиться от новогодних праздников. Театралы досматривали то, что не успели увидеть перед самыми каникулами. Первым номером тут для измученной души критика шла «Последняя жертва» в Малом театре - уже третья московская постановка этой пьесы.
Сама по себе постановка Владимира Драгунова была скучновато-архаичной: двигались по кругу традиционные павильоны: обои, картины на стенах, столы, кушетки, самовары, двери, двери, двери. Ходили туда-сюда купцы и мещане, актеры играли жирно и хлопотливо, привычно для Малого. Пытаясь напомнить, что нынче уже не девятнадцатый век, возился в углу придуманный режиссером фотограф, а то вдруг в трагическую минуту сюжета действие замедлялось, небо над павильоном полыхало красным, а герои ни с того ни с сего начинали двигаться замедленно и говорить замогильно. В этот момент попахивало семидесятыми годами века двадцатого, но, по счастью, режиссерских новомодностей хватало лишь минут на пять. На все эти глупости зрители не отвлекались - для них все дело было в центральной актерской паре - богаче Прибыткове и молодой вдове Юлии Тугиной, которых играли Василий Бочкарев и Людмила Титова. Эту пару Ольга Егошина в газете «Новые известия» назвала «Лучшим любовным дуэтом 2004 года». «Любовный» разворот сюжета выглядел весьма неожиданно, «Последнюю жертву» еще не ставили как пьесу о взаимной страсти Флора Федулыча и Юлии. В недавнем спектакле МХТ, где действие было перенесено в изысканное начало двадцатого века, седовласый солидный Прибытков Олега Табакова скорее «покупал» себе в жены женщину, отчаявшуюся после измены любовника. А в горячечно энергичном спектакле Ленкома ленивый и слегка инфернальный Прибытков Збруева просто ждал, пока вдова сама упадет к нему в руки, словно дозревшая груша.
В Малом, как пишет в «Коммерсанте» Роман Должанский, «Последняя жертва» стала мелодрамой «о том, как чувство случайное и несерьезное - между Юлией Тугиной и молоденьким игроком-вертопрахом Вадимом Дульчиным - уступает место настоящей и светлой любви, связывающей все ту же Юлию и Флора Федулыча». Бочкарев играет невероятно обаятельно. В светлых костюмах с ухоженной седоватой бородкой он совсем не похож на старика-купца: стремительный, с блестящими глазами, мгновенно реагирующий и принимающий точные решения, совсем не наивный, а лукавый, даже хитроватый, но восторгающийся Юлией по-мальчишески непосредственно, искренно и шумно. И хотя Людмиле Титовой нелегко соответствовать лучшему артисту театра, в ней видно то, что могло прельстить такого Прибыткова, - открытая и живая натура, легкий веселый нрав (в девушках Юлия явно была хохотушкой) и сердечная отзывчивость. Финал Драгунов строит как сладкую сцену у фотографа, где новое семейство Прибытковых снимается с куклой, словно с будущим ребенком. Но сама пара так мила, что даже этот фальшивый хэппи энд не кажется тошнотворным.
Дина Годер
Дата публикации: 31 Января 2005
Русский Журнал
28.01.2005
Подробнее
Вечные истории о любви и браке Две премьеры Малого театра - «Свадьба, свадьба, свадьба!» и «Последняя жертва» - объединяет, пожалуй, только тема.
Вечные истории о любви и браке
Две премьеры Малого театра - «Свадьба, свадьба, свадьба!» и «Последняя жертва» - объединяет, пожалуй, только тема.
Две премьеры Малого театра - «Свадьба, свадьба, свадьба!» и «Последняя жертва» - объединяет, пожалуй, только тема.
Вечные истории о любви и браке
Две премьеры Малого театра - «Свадьба, свадьба, свадьба!» и «Последняя жертва» - объединяет, пожалуй, только тема. Здесь всё вертится вокруг любви и брака. Причём это, как известно, вещи не то чтобы несовместные, но далеко не всегда совпадающие.
Бойкое название «Свадьба, свадьба, свадьба!» дано спектаклю по трем чеховским одноактным пьесам-шуткам: «Предложение», «Медведь» и «Свадьба». Поставил его режиссер Виталий Иванов. Но лишь одна из трех историй рассказывает о любви - «Медведь». Две другие - о браке без любви. Ведь не зря же говорит герой «Предложения» Ломов, что если станешь дожидаться настоящей любви, то можно и вовсе не жениться. Житейское рассуждение, многим знакомое не понаслышке. Понятно, что режиссер хочет выразить ироничную чеховскую грусть по поводу людского несовершенства.
Может быть, самым большим недостатком спектакля является то, что все три его части никак не связываются в единое целое. И даже сильно отличаются по уровню воплощения. Так, первая часть спектакля - «Предложение» - безусловно самая удачная. Александр Потапов, Глеб Подгородинский и юная Ольга Жевакина невероятно смешны в каждой своей реплике. «Медведь» и «Свадьба» смотрятся не с таким интересом, а ведь зрителю всегда хочется, чтобы спектакль шел по нарастающей.
Огорчительно и то, что сами по себе красивые декорации Александра Глазунова никак не связаны с действием. Опять же наиболее привлекает оформление «Предложения», которое передает атмосферу деревенского летнего полдня.
По-видимому, у Антона Павловича Чехова отношение к браку было достаточно сложным. Даже в «Медведе», который все-таки о любви, автор ясно дает понять, что предыдущий брак героини был несчастным. Что же говорить о «Свадьбе», которая принадлежит к числу самых грустных водевилей. Самодовольный «замухрышка»-жених (очень забавный в исполнении Алексея Кудиновича) яростно спорит с тещей из-за приданого, угрожая в случае обмана, дескать, «я вашу дочь с кашей съем». Какая уж тут любовь!
Чеховская «Свадьба» - это тот русский праздник, который непременно должен закончиться скандалом и форменным безобразием. Словом, как у Высоцкого - «потом была у них уха и заливные потроха, потом поймали жениха и долго били» и т. д.
Нет, есть в русской жизни и светлые стороны, о чем повествует тот писатель, которого мы привыкли называть «певцом темного царства», - Александр Николаевич Островский. Его «Последнюю жертву» можно прочесть по-разному. Малый театр увидел в ней пьесу о большой любви. Режиссер спектакля - Владимир Драгунов. Не случайно говорим о том, что в этой пьесе Островский близок к Достоевскому. Здесь любовь Юлии Тугиной вырастает из страданий и унижения, из благодарности, которая борется с гордостью. И Людмила Титова очень хорошо доносит до зрителя все эти сложные оттенки чувств. Владимир Драгунов особенно тщательно выстраивает линию взаимоотношений Юлии с Фролом Федулычем (несомненная актерская удача Василия Бочкарева).
Богатый купец Фрол Федулыч не просто жалеет Юлию, не просто великодушно ей помогает. Он на наших глазах влюбляется в нее, как мальчишка. Буквально передается в зал та эйфория любви, когда Фрол Федулыч после встречи с Юлией с блаженной улыбкой на лице напевает итальянскую арию. Казалось бы, чему радоваться в этот момент? Любимая женщина пришла просить деньги для другого, для своего жениха. Но что-то произошло помимо слов. И любовь сама по себе радость и сама по себе награда.
В спектакле есть целый ряд блестящих актерских работ. Это прежде всего Глафира Фирсовна в исполнении Людмилы Поляковой. Необычная роль для актрисы, которую чаще всего видим в ролях бесхитростных, добрых и жалостливых русских мамок-нянек. Но здесь такая авантюристка, такая лиса Алиса, которая просто упивается своим обманом. Она - художник своего дела, мастер по ловле рыбки в мутной воде и по праву гордится своей виртуозностью.
Очень яркими в спектакле получились герои и Владимира Сафронова, и Бориса Клюева, и Петра Складчикова. О каждом из них можно говорить много. Но на первый план в этом спектакле выходит история любви. И пусть в многочисленных прочтениях «Последней жертвы» брак Юлии и Фрола Федулыча рассматривается как выгодная сделка, Малый театр верен своей романтической традиции.
Татьяна СЕМАШКО
«Парламентская газета», 28 января 2005 г.
Две премьеры Малого театра - «Свадьба, свадьба, свадьба!» и «Последняя жертва» - объединяет, пожалуй, только тема. Здесь всё вертится вокруг любви и брака. Причём это, как известно, вещи не то чтобы несовместные, но далеко не всегда совпадающие.
Бойкое название «Свадьба, свадьба, свадьба!» дано спектаклю по трем чеховским одноактным пьесам-шуткам: «Предложение», «Медведь» и «Свадьба». Поставил его режиссер Виталий Иванов. Но лишь одна из трех историй рассказывает о любви - «Медведь». Две другие - о браке без любви. Ведь не зря же говорит герой «Предложения» Ломов, что если станешь дожидаться настоящей любви, то можно и вовсе не жениться. Житейское рассуждение, многим знакомое не понаслышке. Понятно, что режиссер хочет выразить ироничную чеховскую грусть по поводу людского несовершенства.
Может быть, самым большим недостатком спектакля является то, что все три его части никак не связываются в единое целое. И даже сильно отличаются по уровню воплощения. Так, первая часть спектакля - «Предложение» - безусловно самая удачная. Александр Потапов, Глеб Подгородинский и юная Ольга Жевакина невероятно смешны в каждой своей реплике. «Медведь» и «Свадьба» смотрятся не с таким интересом, а ведь зрителю всегда хочется, чтобы спектакль шел по нарастающей.
Огорчительно и то, что сами по себе красивые декорации Александра Глазунова никак не связаны с действием. Опять же наиболее привлекает оформление «Предложения», которое передает атмосферу деревенского летнего полдня.
По-видимому, у Антона Павловича Чехова отношение к браку было достаточно сложным. Даже в «Медведе», который все-таки о любви, автор ясно дает понять, что предыдущий брак героини был несчастным. Что же говорить о «Свадьбе», которая принадлежит к числу самых грустных водевилей. Самодовольный «замухрышка»-жених (очень забавный в исполнении Алексея Кудиновича) яростно спорит с тещей из-за приданого, угрожая в случае обмана, дескать, «я вашу дочь с кашей съем». Какая уж тут любовь!
Чеховская «Свадьба» - это тот русский праздник, который непременно должен закончиться скандалом и форменным безобразием. Словом, как у Высоцкого - «потом была у них уха и заливные потроха, потом поймали жениха и долго били» и т. д.
Нет, есть в русской жизни и светлые стороны, о чем повествует тот писатель, которого мы привыкли называть «певцом темного царства», - Александр Николаевич Островский. Его «Последнюю жертву» можно прочесть по-разному. Малый театр увидел в ней пьесу о большой любви. Режиссер спектакля - Владимир Драгунов. Не случайно говорим о том, что в этой пьесе Островский близок к Достоевскому. Здесь любовь Юлии Тугиной вырастает из страданий и унижения, из благодарности, которая борется с гордостью. И Людмила Титова очень хорошо доносит до зрителя все эти сложные оттенки чувств. Владимир Драгунов особенно тщательно выстраивает линию взаимоотношений Юлии с Фролом Федулычем (несомненная актерская удача Василия Бочкарева).
Богатый купец Фрол Федулыч не просто жалеет Юлию, не просто великодушно ей помогает. Он на наших глазах влюбляется в нее, как мальчишка. Буквально передается в зал та эйфория любви, когда Фрол Федулыч после встречи с Юлией с блаженной улыбкой на лице напевает итальянскую арию. Казалось бы, чему радоваться в этот момент? Любимая женщина пришла просить деньги для другого, для своего жениха. Но что-то произошло помимо слов. И любовь сама по себе радость и сама по себе награда.
В спектакле есть целый ряд блестящих актерских работ. Это прежде всего Глафира Фирсовна в исполнении Людмилы Поляковой. Необычная роль для актрисы, которую чаще всего видим в ролях бесхитростных, добрых и жалостливых русских мамок-нянек. Но здесь такая авантюристка, такая лиса Алиса, которая просто упивается своим обманом. Она - художник своего дела, мастер по ловле рыбки в мутной воде и по праву гордится своей виртуозностью.
Очень яркими в спектакле получились герои и Владимира Сафронова, и Бориса Клюева, и Петра Складчикова. О каждом из них можно говорить много. Но на первый план в этом спектакле выходит история любви. И пусть в многочисленных прочтениях «Последней жертвы» брак Юлии и Фрола Федулыча рассматривается как выгодная сделка, Малый театр верен своей романтической традиции.
Татьяна СЕМАШКО
«Парламентская газета», 28 января 2005 г.
27.01.2005
Подробнее
ПРЕМЬЕРА. «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА» А.Н.ОСТРОВСКИЙ
Василий Бочкарёв (Флор Федулыч): «Любви все возрасты покорны»
ПРЕМЬЕРА. «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА» А.Н.ОСТРОВСКИЙ
Василий Бочкарёв (Флор Федулыч): «Любви все возрасты покорны»
- Василий Иванович, влюблён ли Ваш герой в начале пьесы?
- Нет. Флор Федулыч приезжает к Юлии, потому что обещал другу заботиться о ней. И потому что слух прошёл… А он только вчера выдал замуж воспитанницу, гуляли, у него ещё радость благодеяния. Вначале Флор Федулыч даже не разглядел напряжённости Юлии, пока она его всё-таки не отправила. В конце сцены он говорит ей: «Эрнесто Росси – хороший актёр. Оно довольно нам непонятно, но интересно посмотреть». Это сказано об их разговоре. Я понимаю, что здесь что-то не так, она же не называет имени жениха – мне, другу семьи! Предлагаю благодеяние, а мне говорят: пошёл вон! Странно…
- Флор Федулыч влюбляется прямо на наших глазах, когда Юлия с благодарностью целует его…
- Искра любви может вспыхнуть при разных обстоятельствах. Добрый поцелуй от чистого сердца способен разбить лёд, потому что искренность попадает в те глубины, где взрывается чувство. До этого ничего не было. Раньше он никогда не встречал такого порыва. Флор Федулыч - человек одинокий, весь в работе, бедным помогает. Чистый, первый план цветка без всяких задних мыслей… А вокруг множество людей, которых так и хочется назвать свитой Воланда. Тот же Дергачёв – это ведь Коровьев. Он просит Дульчина, чтобы тот не играл - и подстрекает его к игре. Говорит, что сочувствует Юлии, а сам получает наслаждение от её страданий. Да прочитайте пьесу! Как появляется в первый раз Дергачёв? Он же шакал! А Глафира Фирсовна? Дескать, и шубы не надо, дайте только потанцевать на гробу! Настоящая дьяволиада! И Юлия попала в эту круговерть. А Флор Федулыч её взял и пожалел…
- А почему же Ваш замечательный Флор Федулыч связывается с такими людьми, как Глафира Фирсовна?
- Что значит связывается? Она дальняя родственница.
- Шубу ей сулит.
- Ну, хочет, чтобы она предупредила Юлию о несостоятельности Дульчина как человека.
- Мне-то казалось, что он изначально человек довольно жёсткий, и потому готов согласиться даже с методами и средствами Глафиры Фирсовны, лишь бы цель была достигнута.
- Ужасно садиться за большой стол одному… А тут придёт Глафира Фирсовна, новости какие-то расскажет. Она у Флора Федулыча вместо бульварных газет.
- А почему он говорит в финале Дульчину: «Не угодно ли вам будет отправиться в яму…»? Наказать его хочет, отомстить?
- Ну вот, опять неправильно. Это вне действия. Отомстить, наказать – этого нет.
- Чего же он хочет? Почему он это говорит?
- Потому что так написано. Там первая фраза: «Извольте деньги заплатить».
- Но он же знает, что у Дульчина нету!
- А это его не касается. Вы разбираете, не учитывая того, что было раньше. Юлия у меня на руках умирала! Сам вопрос «отомстить – не отомстить» становится пошлым. До Дульчина мне дела нет, я повернулся к нему спиной. Это естественная реакция. Я Юлию выходил. Когда она очнулась, первым увидела меня. Почему вы об этом не говорите?
- Мы этого не видели!
- А пьеса на то и существует, чтобы домыслить. Флор Федулыч вытащил Юлию оттуда и изменился сам. И она изменилась! Жизнь предстала перед ней в совершенно ином ракурсе. Это жуткий перепад… Они ищут покой, как в «Мастере и Маргарите».
- У Мастера и Маргариты покой в ином мире.
- А у нас в финале спектакля белое всё. Можно трактовать как угодно.
- Значит, финал – за пределами этого мира?
- Представить можно по-разному. Отъезд необходим, потому что наши имена всё время на слуху у этих людей, которые косточки моют и танцуют на гробах. Для того, чтобы сохранить единение, познание друг друга, Флору Федулычу и Юлии надо уехать в другой город, поменять место жительства. И Юлии будет лучше, потому что после того, как они попали в эту смертельную воронку, она здесь умерла, да и я изменился. В трёх сценах Флора Федулыча и Юлии показывает Александр Николаевич перерождение героини. В этих сценах она очищается, проходит через чистилище. Она же умирает, и Флор Федулыч вместе с ней проникает туда, и оттуда её выдёргивает. Потом уже никого другого для них не существует. Нет мыслей о том, чтобы отомстить, посадить. Это не тот разговор и не те люди. Я точно знаю, что Дульчин вывернется, женится на Пивокуровой, такие не пропадают… Это всё понятно.
- Немножко режет ухо, когда в Вашей с Юлией удивительной мистической сцене вдруг начинается разговор о деньгах.
- Там нет бытового разговора. В данном случае слово «деньги» играют как «история взаимоотношений». Юлия может упоминать о деньгах, но это не имеет значения. Она не понимает, что говорит. Грубо говоря, форма стиха выражает его состояние и смысл. Юлия заводит речь о деньгах, документах, планах, о свадьбе – это всё клубок, который она не в состоянии распутать. У нас решение более отстранённое. Текст очень сложный, как, например, произнести такую фразу: «Обморок, руки похолодели, этим не шутят, скорее за доктором, это уж близко смерти»? Это чистый стих – произносится ровно, как читал Бродский. Фантасмагория – самое точное слово.
- Но всё-таки показательно, что деньги возникают у Юлии даже в бреду.
- ьеса-то не про деньги. Флор Федулыч говорит: «Я в таком капитале и в таком возрасте, что слова бросать на ветер не могу. Я только об одном говорю: чтоб моей репутации ущерба не было». Вот и всё. «Жена умерла, детей не нажил». Я раньше уходил в эти переживания, а теперь понял, что в «Последней жертве» этого нет. Я работаю. Почитайте «Выбранные места из переписки с друзьями», где Гоголь говорит, что христианин до конца дней находится в стадии учёбы, познания, строительства своей души.
- Это Ваша тема.
- Да, это совпало с моей темой. Как пишет Николай Васильевич, можно и в сорок лет состариться. Выбрать свой потолок, свои знания, силы. Как говорят: доживу до пенсии… А там ведь только работа и начинается! Старики Малого театра прекрасно знали об этом. Почему они все так хотели работать? Потому что дело посвящалось великому Малому театру и, конечно, Богу. Мне кажется, секрет их долголетия именно в этом. Тогда всё приобретает другой смысл.
- И всё-таки, Флор Федулыч женится из любви или из жалости? И любит ли Юлия его в финале?
- Их чувства больше, чем те определения, про которые вы говорите. Юлия прошла через эти жернова, и он тоже, вместе с ней… Слова внутри. Когда она умирала, их брак был заключён на небесах. Мне кажется, что здесь весь секрет в гениальной простоте взаимоотношений. Нам трудно это понять, потому что мы, люди XXI века, – народ испорченный. Во всяком случае, «Последняя жертва» - произведение поэтическое. И мне кажется, что персонаж всегда гораздо умнее и честнее, чем наши о нём рассуждения. Тем более, у Александра Николаевича. Всё-таки надо исходить из того, что он написал, а не думать, как бы привнести своё видение. Одно дело читка, а другое – погружение. Этим профессия артиста отличается от прочих.
- Что меняется в Вашем герое под влиянием этой истории?
- Меняется ли человек, когда заканчивается его одиночество? Да, потому что в его жизнь приходит та, кого он ждал. Появляется ответственность, меняется смысл жизни. Он становится не один, раньше был он и дело. Был свободен, самодостаточен, исполнял какие-то обязанности, молился. И вот появляется человек, который требует особого внимания. Возникает другой стих, внутри другая мелодия, интонации, свет другой… Молодой в таком состоянии летает. А Флор Федулыч становится светлее, мудрее, более спокойным и более красивым.
Василий Бочкарёв (Флор Федулыч): «Любви все возрасты покорны»
- Василий Иванович, влюблён ли Ваш герой в начале пьесы?
- Нет. Флор Федулыч приезжает к Юлии, потому что обещал другу заботиться о ней. И потому что слух прошёл… А он только вчера выдал замуж воспитанницу, гуляли, у него ещё радость благодеяния. Вначале Флор Федулыч даже не разглядел напряжённости Юлии, пока она его всё-таки не отправила. В конце сцены он говорит ей: «Эрнесто Росси – хороший актёр. Оно довольно нам непонятно, но интересно посмотреть». Это сказано об их разговоре. Я понимаю, что здесь что-то не так, она же не называет имени жениха – мне, другу семьи! Предлагаю благодеяние, а мне говорят: пошёл вон! Странно…
- Флор Федулыч влюбляется прямо на наших глазах, когда Юлия с благодарностью целует его…
- Искра любви может вспыхнуть при разных обстоятельствах. Добрый поцелуй от чистого сердца способен разбить лёд, потому что искренность попадает в те глубины, где взрывается чувство. До этого ничего не было. Раньше он никогда не встречал такого порыва. Флор Федулыч - человек одинокий, весь в работе, бедным помогает. Чистый, первый план цветка без всяких задних мыслей… А вокруг множество людей, которых так и хочется назвать свитой Воланда. Тот же Дергачёв – это ведь Коровьев. Он просит Дульчина, чтобы тот не играл - и подстрекает его к игре. Говорит, что сочувствует Юлии, а сам получает наслаждение от её страданий. Да прочитайте пьесу! Как появляется в первый раз Дергачёв? Он же шакал! А Глафира Фирсовна? Дескать, и шубы не надо, дайте только потанцевать на гробу! Настоящая дьяволиада! И Юлия попала в эту круговерть. А Флор Федулыч её взял и пожалел…
- А почему же Ваш замечательный Флор Федулыч связывается с такими людьми, как Глафира Фирсовна?
- Что значит связывается? Она дальняя родственница.
- Шубу ей сулит.
- Ну, хочет, чтобы она предупредила Юлию о несостоятельности Дульчина как человека.
- Мне-то казалось, что он изначально человек довольно жёсткий, и потому готов согласиться даже с методами и средствами Глафиры Фирсовны, лишь бы цель была достигнута.
- Ужасно садиться за большой стол одному… А тут придёт Глафира Фирсовна, новости какие-то расскажет. Она у Флора Федулыча вместо бульварных газет.
- А почему он говорит в финале Дульчину: «Не угодно ли вам будет отправиться в яму…»? Наказать его хочет, отомстить?
- Ну вот, опять неправильно. Это вне действия. Отомстить, наказать – этого нет.
- Чего же он хочет? Почему он это говорит?
- Потому что так написано. Там первая фраза: «Извольте деньги заплатить».
- Но он же знает, что у Дульчина нету!
- А это его не касается. Вы разбираете, не учитывая того, что было раньше. Юлия у меня на руках умирала! Сам вопрос «отомстить – не отомстить» становится пошлым. До Дульчина мне дела нет, я повернулся к нему спиной. Это естественная реакция. Я Юлию выходил. Когда она очнулась, первым увидела меня. Почему вы об этом не говорите?
- Мы этого не видели!
- А пьеса на то и существует, чтобы домыслить. Флор Федулыч вытащил Юлию оттуда и изменился сам. И она изменилась! Жизнь предстала перед ней в совершенно ином ракурсе. Это жуткий перепад… Они ищут покой, как в «Мастере и Маргарите».
- У Мастера и Маргариты покой в ином мире.
- А у нас в финале спектакля белое всё. Можно трактовать как угодно.
- Значит, финал – за пределами этого мира?
- Представить можно по-разному. Отъезд необходим, потому что наши имена всё время на слуху у этих людей, которые косточки моют и танцуют на гробах. Для того, чтобы сохранить единение, познание друг друга, Флору Федулычу и Юлии надо уехать в другой город, поменять место жительства. И Юлии будет лучше, потому что после того, как они попали в эту смертельную воронку, она здесь умерла, да и я изменился. В трёх сценах Флора Федулыча и Юлии показывает Александр Николаевич перерождение героини. В этих сценах она очищается, проходит через чистилище. Она же умирает, и Флор Федулыч вместе с ней проникает туда, и оттуда её выдёргивает. Потом уже никого другого для них не существует. Нет мыслей о том, чтобы отомстить, посадить. Это не тот разговор и не те люди. Я точно знаю, что Дульчин вывернется, женится на Пивокуровой, такие не пропадают… Это всё понятно.
- Немножко режет ухо, когда в Вашей с Юлией удивительной мистической сцене вдруг начинается разговор о деньгах.
- Там нет бытового разговора. В данном случае слово «деньги» играют как «история взаимоотношений». Юлия может упоминать о деньгах, но это не имеет значения. Она не понимает, что говорит. Грубо говоря, форма стиха выражает его состояние и смысл. Юлия заводит речь о деньгах, документах, планах, о свадьбе – это всё клубок, который она не в состоянии распутать. У нас решение более отстранённое. Текст очень сложный, как, например, произнести такую фразу: «Обморок, руки похолодели, этим не шутят, скорее за доктором, это уж близко смерти»? Это чистый стих – произносится ровно, как читал Бродский. Фантасмагория – самое точное слово.
- Но всё-таки показательно, что деньги возникают у Юлии даже в бреду.
- ьеса-то не про деньги. Флор Федулыч говорит: «Я в таком капитале и в таком возрасте, что слова бросать на ветер не могу. Я только об одном говорю: чтоб моей репутации ущерба не было». Вот и всё. «Жена умерла, детей не нажил». Я раньше уходил в эти переживания, а теперь понял, что в «Последней жертве» этого нет. Я работаю. Почитайте «Выбранные места из переписки с друзьями», где Гоголь говорит, что христианин до конца дней находится в стадии учёбы, познания, строительства своей души.
- Это Ваша тема.
- Да, это совпало с моей темой. Как пишет Николай Васильевич, можно и в сорок лет состариться. Выбрать свой потолок, свои знания, силы. Как говорят: доживу до пенсии… А там ведь только работа и начинается! Старики Малого театра прекрасно знали об этом. Почему они все так хотели работать? Потому что дело посвящалось великому Малому театру и, конечно, Богу. Мне кажется, секрет их долголетия именно в этом. Тогда всё приобретает другой смысл.
- И всё-таки, Флор Федулыч женится из любви или из жалости? И любит ли Юлия его в финале?
- Их чувства больше, чем те определения, про которые вы говорите. Юлия прошла через эти жернова, и он тоже, вместе с ней… Слова внутри. Когда она умирала, их брак был заключён на небесах. Мне кажется, что здесь весь секрет в гениальной простоте взаимоотношений. Нам трудно это понять, потому что мы, люди XXI века, – народ испорченный. Во всяком случае, «Последняя жертва» - произведение поэтическое. И мне кажется, что персонаж всегда гораздо умнее и честнее, чем наши о нём рассуждения. Тем более, у Александра Николаевича. Всё-таки надо исходить из того, что он написал, а не думать, как бы привнести своё видение. Одно дело читка, а другое – погружение. Этим профессия артиста отличается от прочих.
- Что меняется в Вашем герое под влиянием этой истории?
- Меняется ли человек, когда заканчивается его одиночество? Да, потому что в его жизнь приходит та, кого он ждал. Появляется ответственность, меняется смысл жизни. Он становится не один, раньше был он и дело. Был свободен, самодостаточен, исполнял какие-то обязанности, молился. И вот появляется человек, который требует особого внимания. Возникает другой стих, внутри другая мелодия, интонации, свет другой… Молодой в таком состоянии летает. А Флор Федулыч становится светлее, мудрее, более спокойным и более красивым.
20.04.2006
ВЕРНЫЕ В МАЛОМ
Народный артист России Василий Бочкарев - один из ведущих актеров Малого театра - номинант (теперь, как известно, лауреат) премии «Золотая Маска» за роль купца Прибыткова в спектакле «Последняя жертва».
19.04.2006
«ЛЮБОВЬ И БЕСКОРЫСТИЕ – ВАЖНЕЙШИЕ ВЕЩИ»
«ЛЮБОВЬ И БЕСКОРЫСТИЕ – ВАЖНЕЙШИЕ ВЕЩИ»
Лауреат «Золотой маски» Василий Бочкарев – «Вечерке»...
Лауреат «Золотой маски» Василий Бочкарев – «Вечерке»...
17.04.2006
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЕВ - ЛАУРЕАТ «ЗОЛОТОЙ МАСКИ»!
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЕВ - ЛАУРЕАТ «ЗОЛОТОЙ МАСКИ»!
Торжественная церемония закрытия главной театральной премии России «Золотая Маска» прошла сегодня на новой сцене Большого театра...
Торжественная церемония закрытия главной театральной премии России «Золотая Маска» прошла сегодня на новой сцене Большого театра...
06.04.2006
ПОЗДРАВЛЯЕМ С НОВОЙ РОЛЬЮ!
5 апреля роль Вадима Григорьевича Дульчина в спектакле «Последняя жертва» впервые исполнил Антон Романович Хомятов...
21.12.2005
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЕВ НОМИНИРОВАН НА «ЗОЛОТУЮ МАСКУ»
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЕВ НОМИНИРОВАН НА «ЗОЛОТУЮ МАСКУ»
Традиционный фестиваль спектаклей-номинантов «Золотой маски» пройдет с 29 марта по 16 апреля 2006 года, а награждение победителей состоится 17 апреля на Новой сцене Большого театра. Среди претендентов оказался и актер Малого театра Василий Бочкарев, которого выдвинули на соискание премии за роль Флора Федулыча Прибыткова в спектакле «Последняя жертва». Подробности читайте в материале газеты «КоммерсантЪ»…
Традиционный фестиваль спектаклей-номинантов «Золотой маски» пройдет с 29 марта по 16 апреля 2006 года, а награждение победителей состоится 17 апреля на Новой сцене Большого театра. Среди претендентов оказался и актер Малого театра Василий Бочкарев, которого выдвинули на соискание премии за роль Флора Федулыча Прибыткова в спектакле «Последняя жертва». Подробности читайте в материале газеты «КоммерсантЪ»…
21.11.2005
«ТЕАТР ОСТРОВСКОГО»
«ТЕАТР ОСТРОВСКОГО»
К ВОПРОСУ О НОВАТОРСТВЕ НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА И НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ
К ВОПРОСУ О НОВАТОРСТВЕ НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА И НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ
19.10.2005
ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ?
ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ?
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского»...
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского»...
07.05.2005
В поисках героя нашего времени
Три московских театра почти одновременно поставили одну и ту же пьесу Островского – «Последняя жертва». Случайность или закономерность? «Пренебречь», как сказал бы А.Н., или все-таки присмотреться?
Василий Бочкарев – Прибытков, Малый театр
Василий Бочкарев – Прибытков, Малый театр
06.04.2005
Секрет «Последней жертвы» Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
Секрет «Последней жертвы»
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
05.04.2005
«Дюшесы нынче не дороги…» Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
«Дюшесы нынче не дороги…»
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
25.03.2005
О чем шумим? В традиционном спектакле Малого театра по той же самой «Последней жертве» мелодично и трепетно, ядрено и ярко в полном объеме звучал текст Островского, возвращая зрителю забытое наслаждение.
О чем шумим?
В традиционном спектакле Малого театра по той же самой «Последней жертве» мелодично и трепетно, ядрено и ярко в полном объеме звучал текст Островского, возвращая зрителю забытое наслаждение.
В традиционном спектакле Малого театра по той же самой «Последней жертве» мелодично и трепетно, ядрено и ярко в полном объеме звучал текст Островского, возвращая зрителю забытое наслаждение.
23.03.2005
ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА «Дом Островского» — бастион русской классики Трудно сегодня русскому театру, что и говорить. Главный экономист сокрушительных «реформ» Греф простер над ним свои совиные крыла, угрожая почти все сцены еще великой по территории Росси
ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА
«Дом Островского» — бастион русской классики
Трудно сегодня русскому театру, что и говорить. Главный экономист сокрушительных «реформ» Греф простер над ним свои совиные крыла, угрожая почти все сцены еще великой по территории России оставить без государственного финансирования.
«Дом Островского» — бастион русской классики
Трудно сегодня русскому театру, что и говорить. Главный экономист сокрушительных «реформ» Греф простер над ним свои совиные крыла, угрожая почти все сцены еще великой по территории России оставить без государственного финансирования.
22.02.2005
«Последняя жертва» А.Н.Островский Немолодая женщина влюбилась как кошка в смазливого альфонса и мало-помалу передала ему все свои деньги. Предприимчивый капиталист пытается выручить бедолагу – как-никак, она вдова его лучшего друга - и неожиданно обн
«Последняя жертва» А.Н.Островский
Немолодая женщина влюбилась как кошка в смазливого альфонса и мало-помалу передала ему все свои деньги. Предприимчивый капиталист пытается выручить бедолагу – как-никак, она вдова его лучшего друга - и неожиданно обнаруживает, что влюбился в нее.
Немолодая женщина влюбилась как кошка в смазливого альфонса и мало-помалу передала ему все свои деньги. Предприимчивый капиталист пытается выручить бедолагу – как-никак, она вдова его лучшего друга - и неожиданно обнаруживает, что влюбился в нее.
01.02.2005
Сонный январь Первым номером тут для измученной души критика шла «Последняя жертва» в Малом театре - уже третья московская постановка этой пьесы.
Сонный январь
Первым номером тут для измученной души критика шла «Последняя жертва» в Малом театре - уже третья московская постановка этой пьесы.
Первым номером тут для измученной души критика шла «Последняя жертва» в Малом театре - уже третья московская постановка этой пьесы.
28.01.2005
Вечные истории о любви и браке Две премьеры Малого театра - «Свадьба, свадьба, свадьба!» и «Последняя жертва» - объединяет, пожалуй, только тема.
Вечные истории о любви и браке
Две премьеры Малого театра - «Свадьба, свадьба, свадьба!» и «Последняя жертва» - объединяет, пожалуй, только тема.
Две премьеры Малого театра - «Свадьба, свадьба, свадьба!» и «Последняя жертва» - объединяет, пожалуй, только тема.
27.01.2005
ПРЕМЬЕРА. «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА» А.Н.ОСТРОВСКИЙ
Василий Бочкарёв (Флор Федулыч): «Любви все возрасты покорны»
Художественный руководитель Малого театра — народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Виртуальная экскурсия
Партнёры
О театре
Попечительский совет
Руководство театра
Актёры
Режиссеры
Художники
Оркестр
Репертуарный отдел
Режиссёрский отдел
Пресс-служба
Музейно-информационный центр
Художественно-постановочная часть
Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина
Щепкинское училище
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2024 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнёры:
Информационная поддержа
