«Сам у себя на страже»
Корреспонденту «Газеты» Артуру Соломонову о Михаиле Цареве рассказал народный артист России, актер Малого театра Виталий Коняев.
«Сам у себя на страже»
Сегодня исполняется сто лет со дня рождения Михаила Ивановича Царева, выдающегося русского актера, почти сорок лет стоявшего во главе Малого театра. Корреспонденту «Газеты» Артуру Соломонову о Михаиле Цареве рассказал народный артист России, актер Малого театра Виталий Коняев, который был знаком с Михаилом Ивановичем тридцать лет.
Самая любимая роль Михаила Ивановича — это роль руководителя Малого театра. Он это обожал. Я однажды пришел в театр после отпуска и увидел Царева, ходившего по пустым полутемным коридорам Малого. «Михаил Иванович, что вы делаете здесь один?» Он ответил: «Сам у себя под стражей». И даже когда он уже был очень болен, после операции, коротко подстриженный, ходил по театру и прощался с ним.
Царев был очень мощной личностью, человеком, который очень тонко умел понимать актера, — он же до Малого театра много играл в провинции, играл у Мейерхольда. Кстати, про то время, когда он работал у него в театре, Царев не вспоминал никогда. А мейерхольдовец Игорь Ильинский имел к Михаилу Ивановичу претензии еще с тех пор, когда они вместе работали у Мейерхольда. Их конфликты были постоянными. И каждый год почти Игорь Ильинский и Борис Бабочкин, который тоже был с Царевым в непростых отношениях, подавали заявление об уходе. Михаил Иванович как человек мудрый эти заявления клал под сукно. Они спрашивали, когда же подпишут заявления, а он отвечал, что что-то куда-то затерялось, документы куда-то делись... И ситуация постепенно нормализовалась, и Бабочкин с Ильинским оставались в театре — до следующего заявления.
А когда Царев на несколько лет перестал руководить Малым, новый директор театра взял и подписал эти заявления. И Бабочкин с Ильинским остались на улице. Ильинский пошел в Театр киноактера, Бабочкин стал сниматься. Но как только Михаил Иванович пришел снова в театр, он сразу же взял их обратно. Несмотря на конфронтации.
Если Царев любил — то любил, если не любил — то не любил. И тому, кого он не любил, приходилось плохо. И ненавидеть он умел. Вот тех людей, которые участвовали в его увольнении, просто не стало, когда он снова вернулся в театр. Не стало в театре — и все.
Кстати, была вот такая история со Смоктуновским. Он играл в спектакле «Царь Федор Иоаннович» и однажды пришел к Цареву и сказал: «Меня Ефремов приглашает работать во МХАТ, не позволите ли вы мне играть там разово». «Ну, пишите заявление». Прошел отпуск, все получили отпускные. Сбор труппы. Смоктуновский, как это часто бывало, немножко опоздал — легкие аплодисменты. А потом его вызывают в бухгалтерию: «Иннокентий Михайлович, вы должны нашему театру вернуть отпускные». — «Почему?» — «Вы уволены с пятнадцатого июня». Реакция Смоктуновского была более чем бурная. Михаил Иванович обиды Малому театру не прощал.
Помню еще такую историю. Однажды мы приехали в Киев, у одного из актеров был день рождения. Мы все ждали, когда появится Михаил Иванович, специально купили для него бутылочку коньячку — он его любил. Вот он вышел на банкет, и — в пижаме. Говорит имениннику: «Дорогой мой, я хочу тебя поздравить с праздником. И — ближе к театру, а то расстанемся». Выпивает, закусывает и уходит. Так что он был натурой цельной — если любил, то, как говорится, не на шутку, а если нет — то и вид не делал, что относится хорошо.
Однажды наш специалист по гриму, очень хороший специалист и очень пьющий, снова ошибся и наклеил актеру усы не в нужное место, а чуть ли не на лоб! Был страшный скандал. А у нас появился новый заместитель Царева, Лев Александрович. И он его уволил. Все наши актеры, участники войны, во главе с Весником восстали и пошли к Цареву: «Как вы можете увольнять человека, который жизнь отдавал за нашу Родину! Мы за него встанем грудью!» Царев говорит: «И правильно, и вставайте грудью. Не волнуйтесь, я его уже уволил». — «Как?» — «Я уволил не его, а своего зама, Льва Александровича. Работайте спокойно». И, помню, кто-то к нему подошел и пожаловался: «Михаил Иванович, а сапожники-то пьют!» — «Ну а что бы вы делали, если бы были сапожником?»
И вдогонку история на ту же тему: однажды был банкет, к Цареву подходит молодой подвыпивший актер, хлопает его по плечу и интересуется: «О чем думаем, Михаил Иванович?» Ответ: «О том, как правильнее и скорее уволить вас из Малого театра». Тот протрезвел мгновенно.
Первая моя встреча с Царевым на сцене началась с убийства. Он меня убивал на сцене Малого театра. Когда я играл молодого Сиварда, он меня пронзал саблей, и я безропотно падал в какую-то яму. Потом мы встретились на спектакле «Оптимистическая трагедия». Все играли Вожака как бандюгу, а Михаил Иванович играл его намного сложнее, интеллигентнее, как они договаривались с режиссером Варпаховским, «из эсеров». А когда Царев играл Арбенина, я исполнял роль Звездича. И когда Царев швырял карты мне в лицо, у него были такие дикие, страшные глаза... Это нужно было видеть. От него шел какой-то ток. Мощные волны. А блистательные роли в спектаклях «Король Лир», «Перед заходом солнца»! Я в роли Клаузена видел и Николая Симонова, и Михаила Астангова, и Кирилла Лаврова, но впечатление от исполнения Царева — самое сильное! А стихи он читал великолепно. Конечно, это настоящее счастье, что я знал его, видел его мощную игру, был его партнером, учился у него.
А потом он стал болеть, и играть ему было все труднее. И, конечно, на закат такой мощной личности смотреть было больно. В одном из спектаклей, «Заговор Фиеско в Генуе», Царев должен был сказать фразу: «На коленях прошу тебя, сбрось этот пурпур». А он сказал: «На колюнях молюня, сгинь этот пурцур». Всем холодно стало. В финале спектакля мы вышли кланяться (Царев говорил обычно: «Пойдем унизимся перед публикой»), я спрашиваю, что это было, а он: «А в чем дело, милый мой?» И я понял, что это беда.
Однажды я был у него дома — конечно, все в этом доме было посвящено ему, оклеено афишами. У него замечательная жена (ныне вдова) Варвара Григорьевна, потрясающе тактичная. Она очень переживала, когда он уходил. Ей сейчас безумно трудно. Я звонил ей вчера, и она сказала, что не сможет поехать сегодня на кладбище, поскольку ей «уже много лет» — как истинная женщина цифры она не назвала.
А когда было десять лет со дня его смерти, я пришел навестить его могилу. Но забыл, где он похоронен, и просто пошел вперед. И напрямик вышел к его памятнику. И сегодня в десять утра мы будем с Эдуардом Марцевичем на его могиле, положим гвоздики.
Артур Соломонов
«Газета» 1 декабря 2003 г.
