Накануне юбилея корреспондент «Российской газеты» встретились с нынешним ректором старейшей театральной школы профессором, доктором искусствоведения Борисом Любимовым.

УЧИЛИЩЕ С ЯЗЫКОМ

Ректор легендарной «Щепки» тревожится, но смотрит в будущее с оптимизмом

Вчера в зале Малого театра педагоги, студенты, а также многочисленные, съехавшиеся со всей России, из стран ближнего и дальнего зарубежья выпускники Высшего театрального училища им. М. С. Щепкина торжественно отпраздновали 200-летие своей знаменитой alma mater.

Накануне юбилея мы встретились с нынешним ректором старейшей театральной школы профессором, доктором искусствоведения Борисом Любимовым.

Российская газета: Если не ошибаюсь, Щепкинское училище остается единственным высшим театральным учебным заведением Москвы, в котором есть только один факультет - актерский. Это принципиальная позиция? И нет ли у вас планов по приращению обучения иными театральными специальностями?

Борис Любимов: На первый вопрос затрудняюсь ответить определенно. Все-таки, что называется, «мы не местные»: я в училище всего два с половиной года - это половина срока моего пятилетнего контракта. Но подобные мысли мне приходят на ум постоянно. При этом понимаю, что это очень непросто сделать. Ведь существует, кроме всего прочего, такая вещь, как сила привычки. Скажем, идея создания постановочного факультета Школы-студии МХАТ родилась вместе с самим ее возникновением, и это намоленное место существует там уже без малого семьдесят лет. Или взять многолетнюю традицию режиссерской школы ГИТИСа - да там же ведь еще Товстоногов учился, задолго до Эфроса и Анатолия Васильева. Помимо проблемы педагогических кадров, проблемы необходимого помещения, проблем чисто организационных - у нас ведь не частная лавочка, это государственное учреждение, и такие вещи как лицензирование, аттестация с каждым годом становятся все сложней. Должна прежде всего возникнуть некая идея. Появится она в будущем - почему бы не создать новый факультет. И, конечно, времена должны благоприятствовать. А сейчас нельзя забывать и о достаточно напряженной финансовой ситуации. Хотя нам государство, слава богу, в этом смысле помогает: уже не первый год дает президентский грант, очень много делается для педагогов. Помните, у Пастернака есть строчка: «В них не было следов холопства, которое кладет нужда». Так вот, тех следов, которые нужда положила на педагогов в девяностые - я и на себе этот знак в полной мере ощутил, - сейчас нет.

РГ: Значит, главная жалоба текущего момента - на недостаток средств - что называется, не про вас?

Любимов: Когда я пришел на этот пост, у меня были две очень важные проблемы, с которыми, я думал, мы не справимся. А мы, как ни странно, справились. Первая - это проблема общежития, которое сильно напоминало горьковскую ночлежку. А сейчас это, безусловно, не пятизвездочный отель, но нормальные условия для студентов, причем там даже имеется тренажерный зал. Вторая проблема заключалась в необходимости ремонта нашего здания на Неглинной, в котором училище прожило сто пятьдесят лет из своих двухсот. Помню, когда я в один из первых дней своего пребывания на посту ректора поднялся на верхний этаж примыкающего к нам отеля «Арарат Хаятт» и посмотрел оттуда на щепкинскую крышу, то у меня возникло твердое ощущение 1942-го и недавней бомбежки. Минувшим летом нам удалось сделать полный ремонт фасада. Причем, поскольку строение историческое, он шел под наблюдением архитекторов, с соблюдением всех колористических точностей. И сегодня, я думаю, наше здание - одно из самых хорошо выглядящих во всем околотке.

Что меня больше всего тревожит? Скажу откровенно: речь идет о безопасности. О здоровье и жизни. Поясняю - в мое время главным врагом студента был алкоголь. Говорю без всякого ханжества - я отнюдь не враг спиртного - однако он, что уж греха таить, уносил немало студенческих, а потом и взрослых актерских жизней. Но, даю вам честное слово, ни в студенческие, ни в ближайшие за ними годы о том, что такое наркотики, я просто-напросто не знал. А сейчас, как вы понимаете, он не просто имеется... И здесь главная тревога.

Другая проблема уже чисто щепкинская, а значит, и Малого театра. Это русский язык. Еще четверть века тому назад про людей, приезжающих поступать на актерский факультет, как правило, можно было сразу сказать: «Этот из Вологды... Эта из Архангельска... Из Перми...» А теперь все абитуриенты - с Севера, Запада, Юга и Востока - говорят с какой-то чудовищной бессмысленной монотонной интонацией начитывающего текст диктора телевидения. Без гласных, проглатывая звуки, коверкая язык... А вся великая русская драматургия построена на огромной гибкости и богатстве как лексическом, так и интонационном. Нельзя произносить текст Островского, Гоголя, Чехова с нынешней единообразной американизированной интонацией - интонацией официанта, менеджера торгового зала, продавца готового платья, но даже никоим образом не приказчика из пьесы Островского. А кроме того, ведь не Яша и Дуняша определяют культурный уровень героев «Вишневого сада», но Раневская и Гаев. Сейчас же у нас все Раневские и Гаевы повсеместно изъясняются как Яша и Дуняша. Думаю, что с этим сегодня вовсю сталкиваются педагоги и Школы-студии, и РАТИ, и Щукинского училища, и СПГАТИ, но для Щепкинского училища, где традиция вкусного московского слова была, есть и - я надеюсь - все же будет определяющей, ситуация обретает особую серьезность.

РГ: Какой сегодня конкурс в Щепкинском? И как вы оцениваете общий уровень нынешних абитуриентов - если исключить «языковой» момент?

Любимов: В среднем в последние годы у нас было 80-100 человек на место. Надо сказать, что вообще я очень боялся набора 2009 года: во-первых, поскольку введение ЕГЭ внесло немало сложностей как для поступающих, так и для вуза, а во-вторых, есть ситуация демографической ямы. На актерский сегодня поступают люди в основном 1990-1991-1992 годов рождения - не самые благоприятные, а, может быть, даже самые неблагоприятные за последнее время годы для рождения детей. И тем не менее все у нас оказалось достаточно благополучно. Мы набрали удмуртский курс (а обучение в этих стенах самых различных национальных студий - это, как вы, наверное, знаете, одна из наших непрерывных традиций), набрали полный бюджетный курс и плюс к тому еще целый внебюджетный курс..

РГ: А какой совет вы могли бы как ректор дать вашим абитуриентам-2010?

Любимов: Талантливого человека мы примем в любом случае. Но я бы очень посоветовал, готовясь к поступлению и делая все то, что обычно делает абитуриент театрального института - уча басню, стихотворение, прозу - в плюс к этому еще хотя бы чуть-чуть узнать что-нибудь по истории Малого театра и Щепкинского училища. Честное слово, они того заслуживают.

Опубликовано в «Российской газете» (Федеральный выпуск) N5066 от 17 декабря 2009 г.

В честь 200-летия Высшего театрального училища имени Щепкина выпущена памятная марка. Торжественная церемония гашения юбилейной марки состоялась 15 декабря в Щепкинском фойе Малого театра. Марка выпущена тиражом 200 тысяч экземпляров.

В торжественной церемонии гашения марки приняли участие художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин, ректор Щепкинского училища Борис Любимов, автор дизайна марки Александр Московец и и.о. генерального директора Малого театра Геннадий Аничкин.

На афише старейшего театра страны впервые появилась фамилия Булгакова. Спектакль «Мольер (Кабала святош)» поставлен спустя восемьдесят лет со дня написания пьесы...

«ПРОШУ НЕ ПЯЛИТЬ СО СЦЕНЫ ГЛАЗА НА КОРОЛЯ»

На афише старейшего театра страны впервые появилась фамилия Булгакова. Спектакль «Мольер (Кабала святош)» поставлен спустя восемьдесят лет со дня написания пьесы.

Богатый язык булгаковской пьесы со сцены Малого театра зазвучал так же мощно и современно, как всю жизнь здесь звучали произведения Островского и Шиллера, Пушкина и Горького. Впрочем, с Булгаковым в Малом театре свои отношения. На произведениях этого автора долгое время словно стоял штамп: «Не наш драматург». И причина вовсе не в особенностях драматургии Михаила Афанасьевича, а в том, что долгие годы он считался исключительно мхатовским автором, автором театра, где с успехом шли его «Дни Турбиных». И «Кабалу святош» Булгаков писал специально для МХАТа.

Теперь Булгаков в постановке Владимира Драгунова стал достоянием Малого театра. Получился яркий спектакль о театре времен короля Людовика. Здесь и театральные интриги, и закулисная любовь, и трепетное отношение к игре… Но есть и еще один мотив, который вносит дополнительную интригу. Речь идет о непростых взаимоотношениях Мольера (Юрий Соломин) и короля (Борис Клюев).

Во время спектакля неизбежно сравниваешь Юрия Соломина с тем самым многострадальным художником. И многие реплики, которые произносит Соломин, вдруг вызывают хохот в зрительном зале (например: «Прошу не пялить со сцены глаза на короля»).

– В прежние времена акцент был на том, что пьеса запрещается, – считает ректор Театрального училища имени Щепкина Борис Любимов, – а сейчас я бы отметил другое: опаснее всего эти ласковые объятия, в которые власть принимает художника. Она воздействует не запретом, а возможностью подкупить. Таковы взаимоотношения первых актов пьесы, когда Мольер любим королем. Вот я смотрю, как некоторые наши художники тявкнут на власть, а потом приходят в Кремль получать награды самых разных степеней. И не важно, власть это в буквальном смысле слова или власть денег. Если ты зависишь от какого-нибудь спонсора или инвестора, он может держать в руках гораздо жестче, чем любой Людовик.

В соломинском Мольере словно отразился актерский опыт Юрия Мефодьевича – все герои, которых когда-то он сыграл на этой сцене: тузы, предводители, неудачливые предприниматели, провинциальные актеры и слуги не зря жили на белом свете. Они кое-что поняли о человеческом сообществе и потому сильно погрустнели в образе Мольера. Они стали живой иллюстрацией к известной истине: «Многая знания – многая скорбь». После спектакля Юрий Соломин ответил на «оригинальный» вопрос журналистов: о чем ваш спектакль?

– Мы делали спектакль не столько о власти, сколько о театре и его перипетиях, – сказал Юрий Мефодьевич. – Это вечная тема. Да, было сложно, потому что сотни лет, сколько существует театр, он всегда был зависим. Искусство не может быть независимым. Но при этом оно всегда должно оставаться сердечным, потому что как в зрительном зале, так и на сцене бьются сердца. И пока биение сердец происходит по обе стороны от рампы, театр не погибнет, какую бы страшную смерть ему ни предсказывали.

Виктор БОРЗЕНКО
«Театрал», 1 декабря 2009 года

Мы уже пробовали говорить о том, в какой связи находятся вопросы национальной безопасности и отношения к литературному и театральному наследию. Нашим собеседником был профессор Борис Николаевич Любимов, заместитель художественного руководителя Малого театра по литературно-драматической части, в 2007-м году возглавивший Высшее театральное училище имени Щепкина. Продолжим начатый ранее разговор...

Запись этой беседы слушайте в аудиофайле

СВЯЗЬ ВРЕМЕН

Мы уже пробовали говорить о том, в какой связи находятся вопросы национальной безопасности и отношения к литературному и театральному наследию. Нашим собеседником был профессор Борис Николаевич Любимов, заместитель художественного руководителя Малого театра по литературно-драматической части, в 2007-м году возглавивший Высшее театральное училище имени Щепкина. Продолжим начатый ранее разговор...

Запись этой беседы слушайте в аудиофайле

- Сейчас мы говорим с вами на языке, на котором говорили и наши недавние предки. Но язык наших близких потомков уже во многом отличается от нашего; они заглядывают в другие словари, в которых совершенно неважно, где ставится ударение, они совершенно иначе воспринимают жизнь. И такие же точно люди приходят к вам. И вот вы видите насмешливый - не глупый! - взгляд, и понимаете: ничего не выйдет; зерна, брошенные в эту душу, не прорастут... Не бывает такого ощущения?

ЛЮБИМОВ: Такое ощущение, конечно же, есть, но нет ощущения безнадежности. Когда я вижу нормальную подростковую реакцию на то, что говорит седой человек, я вспоминаю себя: я тоже не любил, когда мне взрослые делали замечания, неважно, справедливые или несправедливые. Это отчасти свойство еще и возрастное.

Что здесь можно сделать? Можно сказать: я - начальник, ты - дурак. Убери свою усмешку с лица, - четыре года ты будешь делать то, что я скажу. Придем ли мы к каким-то результатам, не прервем ли отношений, не разбежимся ли, зависит от многих обстоятельств. Иногда бывает, что человек на четыре года зажмется, как в армии, а потом - глядишь - своего учителя забыл или вообще обругал в печати. Бывает такое? Бывает.

Второй путь - вступить с ним и в прямом и в переносном смысле в диалог, в беседу. Да, у тебя есть своя правда, а разрыв в культуре, разрыв в языке... Знаете, так сложилось, что крестная мама моего отца была дочерью Марии Николаевны Ермоловой. И он, когда учился в институте, жил в доме, который потом стал музеем (и где я впоследствии стал директором). Маргарита Николаевна Зеленина, дочь Ермоловой, - 1878-го года рождения; между мною и ею - семьдесят лет. Она говорила так, как говорили в Москве в 80-90-е годы XIX-го столетия. И так же говорили в Малом театре: с теми же ударениями, интонациями и так далее.

- Язык Тургенева...

ЛЮБИМОВ: Да; Островского, Тургенева, Гончарова, Льва Толстого, Достоевского, Чехова, Бунина... И я эти интонации помнил. И когда я выходил на улицу, когда пытался в классе говорить с одноклассниками «языком Тургенева», это оказалось довольно бессмысленно. Все равно в мою жизнь входила повседневная проза, язык зэков, хлынувший после 53-го года, язык «Одного дня Ивана Денисовича». То, что в одном стихотворении раннего Евтушенко «...речь свою за водкой и чайком // Уснащал великим и могучим // Русским нецензурным языком...», - конечно, все это было, - и на стадионе, куда не ходили тургеневские девушки, и в армии... Язык стал другим.

Но разрыв между поколениями бывает всегда. Сейчас хлынула лексика, связанная с компьютером, лексика наших менеджеров, офисных ребят; она завоевывает пространство, и никуда от этого не денешься. Скажу такую вещь: я служил в стройбате на Байконуре; у меня даже есть почетный знак «Строитель Байконура». Правда, я был там связан с Домом культуры, но ведро и тряпка были основным оружием. Как тогда мы шутили, - количество вымытых полов равнялось расстоянию от Байконура до Москвы...
В роте, где я проходил карантин, кроме шестидесяти ребят из Средней Азии, было сорок москвичей. Из них тридцать восемь - ранее судимых. Когда мы пришли в баню, кроме меня и одного моего однополчанина, все остальные были татуированными. Опять-таки, сейчас, наверное, татуированные почти все...

- Есть принципиальная разница: тогда татуировки невозможно было смыть, а сейчас рисуют переводные картинки. Хочется быть крутым сегодня, но завтра это может повредить... Тогда же наносили татуировки, считая, что впереди - вечность, а в вечности нужно сохранить себя таким как есть. Согласитесь, подобное было и в драматургии: хороший драматург - в какой-то мере мастер несмываемой татуировки...

ЛЮБИМОВ: Да, да. У одного моего однополчанина (кажется, его фамилия была Зайчиков) на груди был вытатуирован тигр. А еще у него был колокол и голубок: голубь - свобода, а колокол - отсидел «от звонка до звонка». Конечно, те зэки были не страшные - с большой уголовной статьей тогда в армию вообще бы не взяли; сидели за драки, хулиганство, за угон машины по пьяной лавочке... И когда я увидел их, - тридцать восемь татуированных ребят, - подумал: ну, все... Но, знаете, я целый месяц нормально с ними общался, ну, кроме, может быть, одного. А кое-кто мне даже помогал...

Радио России
19 октября 2009 года

Наш собеседник — профессор Борис Николаевич Любимов, заместитель художественного руководителя Малого театра по литературно-драматической части, в 2007-м году возглавивший Высшее театральное училище имени Щепкина, — именно эту должность Любимов сам считает своим основным местом работы...

Запись этой беседы слушайте в аудиофайле

БОРИС ЛЮБИМОВ В ПРОГРАММЕ «НАЦИОНАЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ» НА РАДИО РОССИИ

Наш собеседник — профессор Борис Николаевич Любимов, заместитель художественного руководителя Малого театра по литературно-драматической части, в 2007-м году возглавивший Высшее театральное училище имени Щепкина, — именно эту должность Любимов сам считает своим основным местом работы...

Запись этой беседы слушайте в аудиофайле

ЛЮБИМОВ: Еще я заведую кадедрой истории театра России в ГИТИСе, где веду курс. Но в Щепкинском училище я тоже преподаю, веду курс для актеров, посвященный проблемам современного театра.

- Получается, что именно через вас проходят драматические произведения, которые попадают (или не попадают) на сцену?

ЛЮБИМОВ: Совершенно верно, хотя окончательная воля здесь у художественного руководителя. Но советы часто даю именно я; это правда. Можно сказать, я определяю репертуарную политику, и косвенно — кадровую. Потому что процентов восемьдесят пять, а то и все девяносто труппы Малого театра составляют выпускники Щепкинского училища. Уже в 2007-м году часть курса Юрия Мефодьевича Соломина пришла в Малый театр, и в 2008-м году четыре человека с курса Виктора Ивановича Коршунова пришли в Малый, и в этом году двое наших выпускников профессоров Бейлиса и Иванова были приняты в театр. Так что уже даже на моей памяти труппа Малого театра увеличилась на десять человек...

- Как вы думаете, в каком соотношении, в какой связи находятся национальная безопасность и литературное, театральное наследие России? Ведь культура каждой нации — прежде всего ее самоидентификация... Согласны?

ЛЮБИМОВ: Абсолютно согласен. Это очень верно поставленная проблема, потому что, говоря о национальной безопасности, мы прежде всего, с одной стороны, представляем себе границу, которую защищают пограничники, и это действительно так. А дальше — самые главные, важные стратегические объекты, а дальше (и это характерно для нынешнего века) — охрана самой человеческой жизни. Но давайте подумаем: что, собственно, защищают наши пограничники? Я отвечу так: историю с географией. И еще культуру...

- Небольшая ремарка: пограничная линия может продвигаться в ту или другую сторону. Но культурная идентификация народа такой подвижностью не обладает...

ЛЮБИМОВ: Безусловно, это формальная сторона. Но, скажем, в XX-м веке историческая ситуация сложилась таким образом, что огромная часть русской культуры оказалась за пределами наших границ. И Бунин, и Шаляпин, и наши замечательные мыслители, оказавшиеся в эмиграции, — тоже наша культура.

И если даже говорить о нашем ближнем зарубежье, — сколько памятников культуры оставили наши писатели, деятели культуры в Крыму, на Украине, в Прибалтике! Сейчас меня зовут в Ригу сделать доклад о русском театре в Прибалтике, — это же серьезнейшая проблема. И конечно, бережное отношение к культуре, к прошлому — это и есть национальная безопасность, вне всякого сомнения...


- Появляются ли сегодня русские драматурги, которых можно если и не поставить рядом с Чеховым, но у которых по меньшей мере есть шанс выйти на русскую сцену и надолго остаться на ней? Чтобы это был хороший язык, достойная тема, помогающая нации самоидентифицироваться? Есть такие?

ЛЮБИМОВ: Это одна из наиболее болезненных, узловых проблем современного театра. Нельзя сказать, что таких авторов нет; скажем, в «Любимовке» постоянно собираются семинары драматургов. Есть драматурги, «вырвавшиеся» на сцену; их ставят. Можно говорить, насколько они пользуются успехом у широкого зрителя, но в своем кругу у них есть поддержка прессы и так далее; своего рода «фестивальная драматургия».

Чеховым там и не пахнет. Конечно, повторить Чехова невозможно, — я говорю о масштабе дарования; не пахнет и ни Горьким, ни Булгаковым. Но даже если не обращаться к Чехову, а просто вспомнить взлет нашего театра конца 50-60-х, отчасти — 70-х годов прошлого века: Розов, Арбузов, Радзинский, Володин; ныне здравствующие Зорин, Рощин.... С 60-х до конца века они определяли театр и, более того: часто к их пьесам возвращаются...

Радио России, 5 октября 2009 года