14.10.2013
Подробнее
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ
Очерк Аллы Ануфриевой из серии «Библиотека Малого театра». М., 2011 год.
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ
Очерк Аллы Ануфриевой из серии «Библиотека Малого театра». М., 2011 год.
«Театрик маленьким построю В своих мечтах, в своих мечтах» — с задумчивой улыбкой на лице поет Эдуард Марцевич. Точнее, так поет его герой из водевиля «Таинственный ящик», старый актер Сен-Феликс. Он сидит на краю авансцены в клетчатой жилетке и соломенной шляпе-канотье, опустив ноги на ступени, ведущие в зал, точно вот-вот сейчас встанет и, действительно, пойдет свой театрик строить.
Артист Марцевич улыбается в ответ на это движение героя. Сочувственно, с пониманием улыбается. Лет 25 назад он уже построил свой театрик. На 11 мест, ни много ни мало. Отгородил место в собственной квартире, аккуратно расставил стулья... Жена, хоть и не актриса, а экономист, но тоже человек театральный, терпеливо эту трансформацию приняла. А что ей еще оставалось? Даже у маленьких сыновей, Филиппа и Кирилла, в соседней комнате уже был свой театр — кукольный. А у их отца ролей в тот момент почти не было. И спектакли Марцевичу-режиссеру ставить не давали. Играть же и ставить очень хотелось. И вот заслуженный артист, сорока с лишним лет, сыгравший уже на столичной сцене Гамлета и царя Эдипа, знаменитый на весь мир Мальмгрен из «Красной палатки» Калатозова, приглашал домой друзей и знакомых, рассаживал, артисты выходили на «сцену» и на полном серьезе играли — пьесы Ибсена, Михаила Ворфоломеева. Можно ли вообще сегодня такое представить?
Мечта водевильного Сен-Феликса сбылась: построить театр ему помогло полученное наследство. Маленький театрик Марцевича, напротив, закрылся через три года. Появились долгожданные роли в театре Малом.
Конечно, мне есть о нем сказать публике в этой ролы — о несчастных униженных артистах-неудачниках. Я тоже проходил много раз через неудачи, через бои, оставлял театр и возвращался — всякое было. Поэтому я понимаю бедного Сен-Феликса... Хотя лично я не считаю себя неудачником.
Действительно, ну что у них общего? У нелепого, ошиканного «на каждой захудалой сцене» Сен-Феликса и у Марцевича — артиста блестящего, обожаемого публикой, ценимого критиками? По крайней мере, две вещи: одержимость театром, профессией. И стойкость, умение держать удар: жизнь научила. Биография Эдуарда Марцевича — сплошь американские горки. Взлеты и разочарования, влюбленности и расставания, слава и забвение... Большую часть жизни он вводился в уже готовые спектакли, долгие годы творчески «голодал», не сыграл, пожалуй, и половины «своих» ролей. Но при этом всегда был фанатично предан театру. В котором лицедейство, по мнению артиста, — вещь глубоко вторичная. Нет, вообще-то он легко и с удовольствием лицедействует, хулиганит или, как сам Марцевич говорит, «балуется» на сцене. Он знает в этом толк, он — Мастер. И все-таки, главное для Эдуарда Евгеньевича в театре — исповедь души, служение высокому, «разговор человека с мирозданием».
В самом начале пути его неизбывный идеализм и «крылатую душу» разглядел Николай Охлопков, руководитель Театра им. Маяковского — и пригласил сыграть Гамлета — вот он, первый взлет! Тот трепетный, растерянный и бесхитростный подросток Гамлет (Марцевичу тогда было 22, но выглядел он на 18, не больше) с широко открытыми и доверчивыми, как у олененка Бемби, глазами, в 1959 году взбудоражил всю театральную Москву. Он неистово шел напролом — один против всех. И зрителей завораживало в молодом актере неожиданное сочетание — бунтарской смелости, решимости бойца и хрупкой нежности тонких черт лица, чистоты облика. Казалось, от героя Марцевича исходил свет. Критики отмечали, что «философская, интеллектуальная сторона роли еще не вполне воспринята молодым артистом», что его Гамлет чаще человек бурных чувств и эмоций, нежели тревожной мысли и мучительных раздумий. Но мог ли быть другим 22-летний принц датский?
...Эдик Марцевич был «болен» трагедией Шекспира с первых курсов Щепкинского училища: учил текст, работал над отрывками и даже бывал в судах, где волей-неволей обнажаются души людей, а тема исповеди была чрезвычайно важна для его Гамлета. Марцевич был по-настоящему одержим ролью. Приглашение Охлопкова сыграть Гамлета превратило отдаленную мечту в явь. Дало возможность отпустить героя, уже давно жившего в душе, — на сцену. Так один из лучших учеников школы Малого театра оказался его «блудным сыном». Хотя знал, что в Малом его ждут, и ждут не в массовку, — Михаил Царев видел в нем Чацкого... Но Марцевич пошел за Охлопковым, не оглядываясь и не задумываясь о последствиях.
— Вы того Гамлета, бескомпромиссного и категоричного, до сих пор в себе ощущаете?
— Да. Я долго, лет до 50, участвовал во всех боях — и с Охлопковым спорил, и с Царевым, и с Калатозовым, и с Бондарчуком. Это очень мощные индивидуальности, но я стремился драться, мне казалось, я стану сильнее... Постепенно жизнь научила, что напролом идти глупо — ты ничего не добьешься, просто разобьешь лоб о стену. А если пытаешься понять человека, с добром идешь, то возникает контакт.
— То есть, вы его, Гамлета, в себе подавляете?
— Подавляю, да. Но это не конформизм. Я — тот Гамлет, который ведет дневник. Там я «пишу себя». Пишу все, что хочу сказать. Там врать нельзя никак. А есть человек, который живет среды людей. И который понимает: лучше отходить и быть собой, чем идти на смерть просто так. Зачем, когда у меня есть сцена? Лучше умереть там...
Несколько лет спустя Царев повторно сделал ему предложение — на юбилее Охлопкова отвел молодого артиста в сторонку и негромко сказал: «Давай, приходи. На Ромео». «Ну как же мне перейти? Я играю здесь такой репертуар», — почти умоляющим голосом отказывался Марцевич. Полагаю, отказать самому Цареву было нелегко. Но и у артиста в работе был уже не только Гамлет.
Был Сергей Серегин из «Иркутской истории» Арбузова, почти идеальный современный герой — порядочный, кристально честный и ответственный. Были Женя Заботкин («Как поживаешь, парень?» Пановой) и Павлик в «Современных ребятах» Шатрова, — натуры цельные, наивные, благородные. В игре Эдуарда Марцевича отмечали редкое качество настоящего артиста-романтика: умение передать трепетную одухотворенность своих героев искренно и убедительно, избегая малейшей позы и выспренности.
И все-таки Марцевич, с его даром экспрессивного, истового и пронзительного существования на сцене, с его огнем в душе и почти болезненной одержимостью образом, с его умением «очертить нервы героя» в своем теле — был создан (а во многом и «Гамлетом» сформирован) для глубоких трагических коллизий с их дилеммой свободы воли и предопределенности, с борьбой добра и зла в душе человека, неизбежностью страдания и очищения. Он был создан и для Раскольникова, и для Мышкина, и для Нехлюдова, — ролей им не сыгранных, но как будто ему предназначенных.
Тогда, в конце 60-х, уже после смерти Охлопкова, Марцевичу удалось обозначить эту тему в двух работах: в роли царя Эдипа (в спектакле Театра им. Маяковского), сыгранной, правда, всего четыре раза, и в картине Михаила Калатозова «Красная палатка» — одном из любимейших фильмов советских лет.
...Бьет в лицо ветер, мчатся сани, запряженные оленями, а в них — крупным планом — счастливые лица молодых Клаудии Кардинале (Валерия) и Марцевича (доктор Мальмгрен). Сани переворачиваются, они падают в снег, хохочущие, влюбленные... А над ними, вокруг них — пронзительная, хрустальная мелодия Александра Зацепина... Эту сцену хочется пересматривать бесконечно — настолько вся она проникнута пронзительным ощущением полноты каждого мгновения земного счастья.
И все же Марцевичу удалось превзойти романтический, «земной» план этой роли и показать, прожить судьбу человека, призванного исполнить свою трагическую миссию. Он сыграл настоящего мученика, «святого Себастьяна». Но сделал это без всякой экзальтации, строго и сдержанно. Его Мальмгрен, добровольно остающийся в ледяной могиле ради спасения товарищей, казался
поразительно будничным. Словно для такого поступка и не требовалась нечеловеческая сила духа. «Он был влюблен в чистоту больше, чем в Валерию», — говорит в фильме Амундсен. Это ключевая фраза для понимания многих ролей актера.
Скажем, семь лет спустя эта «чистая душа» переселилась в Петю Трофимова из телеспектакля Леонида Хейфеца «Вишневый сад» (1976). Как только не играли Петю Трофимова на российской сцене — восторженным бунтарем-революционером, недозрелым и недалеким юнцом и даже душевнобольным... У Марцевича Петя был, прежде всего, человеком, остро осознающим несовершенство мира и оттого глубоко страдающим. Мягкий, тонкий, грустный интеллигент в круглых очках — он хорошо чувствовал, понимал и любил людей. И потому терпеливо сносил и циничные реплики Раневской, и насмешки Вари, и деловитость Лопахина. В желании Пети «обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым» не было ни патетики, ни фарса. Зато была тихая, глубокая и совсем не советская (учитывая 1976 год), но почти апостольская вера в будущее счастье и подлинно христианский нрав. Такой Петя, настроенный быть выше любви — имелось в виду, выше физиологии, пошлости и рутины — конечно же, выглядел недотепой в глазах окружающих. Но только он, один среди всех, и был способен разглядеть нежные пальцы артиста и тонкую душу в мужицком сыне и «хищном звере» Лопахине. Потому что у Пети самого была такая душа и такие же тонкие нежные пальцы.
Вообще, Марцевич подарил своим театральным и киногероям удивительную внешность. Его вдохновенное и нервное лицо с тонкими чертами, порывистость движений и, вместе с тем, природное изящество, аристократизм (здесь невольно вспоминается его изысканный лорд Горинг в кинофильме Георгиева «Идеальный муж», 1980) всегда вызывали у критиков и зрителей какие-то необыкновенные ассоциации. Когда-то его, хрупкого золотоволосого и ясноглазого мальчика-Гамлета, сравнивали с ростановским Орленком, или — очень верно! — с нестеровским отроком Варфоломеем, исполненным «нездешней чистоты и чувства трагической обреченности». Да и Мальмгрен в «Красной палатке» был не просто красив — он был прекрасен и освещен тем внутренним светом, который изобразить или сыграть невозможно. А одна актриса рассказывала, что еще в детстве, живя в Барнауле, услышала, как Марцевич читает Пушкина. (Холодный зал Дома культуры набит битком, народ в пальто, после рабочей смены, все усталые, привычно-грубые и не очень расположенные к искусству, а со сцены звучит этот проникновенный, пламенный голос: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли...».) Артист показался ей «ангелом, слетевшим с небес на грешную землю».
Принц, королевич, ангел, — все это ведь не только о внешности, но и о состоянии души, которое эта внешность отражает. И потому с возрастом, когда юношеская свежесть и хрупкая красота, и стройность фигуры стали безвозвратно уходить, — тот внутренний свет, которым отмечены многие роли Марцевича, надолго затмил изменения физики артиста. Увы, внешность не важна лишь до определенной степени. Все-таки она навязывает и соответствующие роли, и способ сценического существования, и во многом ограничивает репертуар. Каждый артист рано или поздно сталкивается с этими трагическими издержками своей жесткой профессии.
Сегодня тело — мой враг, я это осознаю. В 74 года душа молодая, а тело уже изношено. Но чувствую, что в тех ролях, которые я сегодня играю — в «Ревизоре», «Трех сестрах», или в новом спектакле «Наследники Рабурдена» — оно может быть таким. Ни плавать, ни бегать я не готов — в этом плане я больше похож на Обломова. Люблю полежать на диване, посмотреть телевизор, почитать книгу. Но если бы мне довелось снова сыграть царя Федора Иоанновича или, например, короля Лира, я бы исправился — есть бы перестал, лег бы в больницу, но похудел.
...Вскоре после смерти Охлопкова, в 1969 году, Эдуард Марцевич вернулся (а точнее, впервые пришел работать) в Малый театр. Его, знаменитого уже артиста, не встретили с распростертыми объятиями. Напротив, Царев, встречаясь в коридорах Малого театра, мог сделать удивленное лицо и спросить со своей неподражаемой интонацией: «А ты что здесь делаешь?» — «Работаю, Михаил Иванович». — «Странно. И что же ты собираешься играть?» — «Что дадут», — смиренно отвечал Марцевич. — «Не знаю... не знаю...»
После главных ролей в «Гамлете», «Иркутской истории» и «Царе Эдипе», в Малом театре Марцевич начинал, как и подобает — с массовки, с «послов без слов» в «Признании» Саввы Дангулова. Впрочем, его быстро ввели на роль Мешема в «Стакане воды» и назначили на главную роль Елисея Малиновского в остропублицистическом спектакле «Инженер» по Е.Каплинской. Преодолевая несовершенство пьесы, изобилие газетных лозунгов и громких фраз, Марцевич вновь играл героя цельного, активного, очень ответственного, ощущавшего себя хозяином страны. Должно быть, искренняя убежденность артиста и его прекрасное исполнение затмили слабость драматургии, спектакль шел долго, и демонстрировался по телевидению, да и сейчас Марцевич с удовольствием о нем вспоминает.
Следом появилась еще одна большая и весьма любопытная работа — Дон Жуан в поэтической драме Леси Украинки «Каменный хозяин». Это был не привычно дерзкий, властный покоритель женщин, а совсем наоборот, — бессильный и изломанный неврастеник, почти юродивый, который в единоборстве с Донной Анной (ее играла Элина Быстрицкая) был обречен с самого начала. В постановке Рачии Капланяна, мастера эффектных, насыщенных эмоциями и страстями спектаклей, романтика пьесы была доведена до патетики, и Марцевич играл в точном соответствии с замыслом режиссера: его герой метался, стонал, срывался с тона. Как писали, «Жуан — комок нервов, он весь — прыжок и напряжен- « ность... В 5-й картине Дон Жуан воплощает отчаяние и любовь, и жертвенность... Кажется, что актер не встает с колен...».
Я играл открытой романтикой, и Дон Жуан был все время как на котурнах. Мой отец, посмотрев спектакль, сказал: «Может быть, ты уйдешь из актеров?» — «Как? Почему?», — изумился я. — «Не надо ЭТОГО... Надо быть человеком на сцене, надо быть простым, сердечным...»
Кстати, Евгений Михайлович Марцевич сам был профессиональным артистом, работал в Бакинском драмтеатре, где и познакомился с будущей своей женой Ниной Алексеевной Крыловой — она была суфлером. Когда Эдику исполнилось два года, отец ушел из семьи. В театре этот поступок, мягко говоря, не одобрили. Началась война — артисты уехали в эвакуацию, все, кроме одного: Евгения Марцевича призвали в армию. После войны Евгений Михайлович играл на сцене Вильнюсского русского драматического театра, преподавал актерское мастерство в народном театре. И конечно же, он знал толк в романтическом репертуаре. Ведь когда- то именно романтик Шиллер спас ему жизнь...
В 1942 году папа оказался в плену. Тогда в Керченском проливе бои страшные шли, и немцы очень сильно давили. Наши отступали, и отец, он политруком был, вплавь решил добраться до нашего берега, там километра два было. Плывет — а сверху истребители решетят пулями воду, и его ранили в ногу, очень сильно. Пришлось возвращаться. На берегу уже стояли автоматчики. Он успел в воде снять с себя гимнастерку старшего лейтенанта, скинул сапоги — а там, под стелькой у него был партбилет — и вышел на берег. Но его выдал кто-то из своих. Отца вместе с комиссарами и евреями посадили в какой- то сарай. А утром их по одному выводили, допрашивали и расстреливали. Когда вывели отца, немецкий майор лет 35, спрашивает его по-русски: а кто вы вообще по профессии? Отец говорит: артист. Майор: «Артист?А я — преподаватель литературы Берлинского университета. И что же из немецкого репертуара вы играли?» Отец говорит: «Я играл Шиллера, «Коварство и любовь», старика Миллера». — «Вы не могли бы мне прочитать?» Папа мне потом рассказывал: «Пытаюсь вспомнить — а из головы вылетел весь текст, нет ни строчки!» Немец говорит: «Ну? Или вы лжете?» Отец начал читать — и немец вдруг посмотрел на него совсем другими глазами. Отца тут же отправили в госпиталь — у него сильно гноилась нога, а потом перебросили в Германию. Он трижды пытался бежать, но неудачно. Освободили его из плена американцы, а потом наши приехали — забрали. Вот так он и спасся. Артист!
Долгие годы в Малом театре Эдуард Марцевич получал не те роли, о которых мечтал и на которые вполне мог бы рассчитывать. В 1973-м состоялась премьера знаменитого «Царя Федора Иоанновича» А.К.Толстого с Иннокентием Смоктуновским в главной роли. Марцевич, в надежде стать его дублером и буквально зачарованный образом царя Федора, готовил роль самостоятельно. Ждать своего часа ему пришлось восемь лет.
Тогда, в 70-е годы, самым значительным его героем стал Кирилл Кисельников в «Пучине» Александра Островского. В этой роли было что играть. На глазах у зрителей проходила целая жизнь — влюбленный, элегантный, полный радужных надежд студент становился отцом семейства и мелким чиновником, вынужденным от нехватки денег идти на преступление. Затем, не выдержав тяжести греха, он терял рассудок и превращался в суетливого, нищего полустарика, полуребенка. Страшная, болезненная пьеса. И благодатная для артиста роль. Полная метаморфоз, построенная на частой смене психических состояний. Роль, словно созданная для Марцевича, — артиста реактивного и легковозбудимого, самоотверженно и безоглядно себя затрачивающего.
Полагаю, из-за этого своего качества Эдуард Марцевич был интересен в любой, даже маленькой работе: и в «Средстве Макропу- лоса» Карела Чапека, и в «Униженных и оскорбленных» Федора Достоевского, и в роли Репетилова в постановке «Горя от ума» 1975 года... Забавно, не правда ли? Мог ведь, должен был быть Чацким, а сыграл...
...В память врезался мой первый «взрослый» спектакль в Малом театре. Им-то и оказалась комедия Грибоедова. Было это в самом начале 80-х. Помню ошеломивший меня, школьницу, блеск живого грибоедовского текста, как будто заново рождавшегося для меня на сцене. Помню харизматичную фигуру Фамусова — Царева с величавой осанкой и весомой — каждое слово в отдельности играет, словно тяжелый драгоценный камень, — речью (иным Фамусов тогда и не представлялся). Помню мягкую, лукавую и грациозную Лизаньку — Глушенко. Стремительного, очень живого и страшно влюбленного Чацкого — Виталия Соломина. Надменную и величественную — под стать отцу — Софью — Нелли Корниенко... А в череде этих блистательных образов, актеров, событий, — прорвавшись сквозь них, поверх всех знакомых имен и громких званий, — случайный и странный, как черт из табакерки, РЕПЕТИЛОВ. Будто ветром занесенный под конец спектакля, к шапочному разбору, и вдруг разом вышедший для меня на первый план. Закружил, обворожил, опьянил лавиной слов, чувств, интонаций, немыслимого (до сих пор не могу понять — со знаком «плюс» или «минус») обаяния. А еще — музыкой голоса, в котором всегда слышны ноты задушевной исповедальности, почти интимного откровения. Его несло, как Остапа, и казалось, он сам был пьян не столько от вина, сколько от своего безудержного не словоблудия — словотворчества!
Кто это, что за артист? Руки искали программку, но глаз от сцены было не оторвать. И только когда, предвосхитив побег Чацкого, он отрешенно промолвил: «Сажай меня в карету, Вези куда-нибудь» и исчез, я под шум аплодисментов прочла, что роль Репетилова исполнял заслуженный артист РСФСР Э.Марцевич.
Если сегодня задуматься о значимости той эпизодической роли, о том, кого на самом деле играл тогда Марцевич, можно уверенно предположить, что играл он не Репетилова, а... Чацкого. Только Чацкого травестированного, Чацкого «наоборот», какого, кстати, и хотело видеть в Александре Андреевиче фамусовское окружение, — нелепого, болтливого, жалкого. Это был взгляд на Чацкого сквозь кривое зеркало комедии. Марцевич в образе Репетилова сыграл главного героя, низведенного в шуты, но сохранившего при этом всю свою страстность, искренность, все свое обаяние и тщательно скрываемое, но столь явственное в финале чувство одиночества и неприкаянности.
А роль настоящего Чацкого Марцевич в те годы все-таки сыграл! Только не в Малом, а на сцене Театра-студии киноактера, в постановке Эраста Гарина (который, как известно, был первым Чацким у Вс.Мейерхольда). Так и шло какое-то время параллельно: один день — Репетилов, другой — Чацкий. (Может быть оттого и проявил себя в Репетилове Марцевича тот фантасмагорический двойник Чацкого?)
...Только в 80-е годы к артисту пришли долгожданные роли — и царь Федор, и Фиеско («Заговор Фиеско в Генуе» Шиллера), и Ду- гин в «Рядовых» Дударева, и сенатский чиновник Веточкин в «Холопах» Гнедича. Роли, которые обнаружили широчайший диапазон Эдуарда Марцевича. Которые со всей очевидностью подтвердили, что он не из тех артистов, кто, взлетев однажды очень высоко, всю оставшуюся жизнь пытается удержаться на набранной высоте. И тем более не из тех, кто, устав от борьбы, медленно, но неуклонно сбавляет обороты. Он — артист на длинную дистанцию, из тех, кто с каждым жизненным «витком» меняется, становится творчески богаче, интереснее, разнообразнее.
Он виртуозно и вдохновенно играл графа Фиеско, предводителя республиканцев в средневековой Генуе, гордого красавца, чей ясный ум постепенно туманили честолюбие и тяга к власти. Он всем существом перевоплощался в угодника, холуя и крючкотвора Веточкина, создавая обобщенный, пугающе узнаваемый образ Чиновника как главной силы государства. Наконец, в роли Дугина («Рядовые»), как писал Борис Львов-Анохин в журнале «Театральная жизнь», он «обрел ту благородную, трагическую сухость, то рыцарственное мужество.., ту твердость характера, которых не хватало его прежним лирическим созданиям».
Эти и другие роли подтвердили творческую зрелость артиста и показали все возможные грани его таланта. Таланта, в котором переплавлены взаимоисключающие, казалось бы, амплуа и стили театральной игры: мелодраматический аффект, экзальтация — с ясной простотой, трагедийная глубина — с точным и подробным психологизмом; болезненная обостренность психики актера-неврастеника — с яркой комедийной природой.
Всех персонажей Марцевича отличает крайность проявлений, предельность существования. При этом он не просто играет роль, — он лепит образ, как скульптор, отсекая все лишнее. И в результате каждый его герой становится не отдельным «клиническим случаем» в истории театра, а явлением, феноменом. Его Князь К. в «Дядюшкином сне» Достоевского был не просто уморительно смешон, он был гротесков, а временами трагичен в своей патологической немощи и безволии, ему сострадали. В небольшой роли Шуйского в трагедии А.К.Толстого «Царь Борис» актер работал резко и жестко, двумя-тремя штрихами создавая портрет законченного труса и негодяя. А богатого барина Лыняева в «Волках и овцах» Марцевич лепил из другого теста. Он был воплощением безволия и мягкости. Он как вода, мог ускользнуть сквозь пальцы, и как глина, послушно принимал любую форму в руках профессионала. Импозантный Лыняев, с его открытой детской улыбкой и возвышеным настроем души, был готов удивляться и восхищаться всем — не только беззащитностью молодой вдовы Купа- виной, но и мастерством обольщения Глафиры. Казалось, что не столько сама Глафира, сколько ее актерский талант покоряет восторженного Лыняева, охотно и радостно, будто слепой щенок, ходившего на поводу ее кружевной игры.
Сегодня Марцевич играет Луку Лукича в «Ревизоре» — по-сво- ему заостренно, эксцентрично. Парализованный страхом смотритель училищ в ожидании важного начальника пребывает в полуобморочном состоянии: то расхохочется некстати, то обмякнет в беспамятстве, то деньги из потного носка достанет и протянет Хлестакову как-то необдуманно... Его исполнение искусствовед Инна Вишневская назвала выдающимся: «В этой роли у актера смешано все — и водевиль, и драма, и ум, и маразм, и смех, и слезы, и клоунада, и пафос, и комизм, и трагизм, и тема маленького человека, органично перерастающая в тему «мелкого беса».
— Что касается Луки Лукича — мне показалось сначала издевательствому что мне дали такую роль, а потом я подумал: а почему бы в ней не побаловаться? Надо отдать должное Соломину, который не только не возражал, но и подкидывал какие-то краски. Так что играю я с удовольствием.
— А кого Лука Лукич все-таки боится?
— Всех, всех боится. Вы, наверное, знаете, что у нас общество подхалимов, холуев и хамов. А вот серединки нету. Первым двум — только бы угодить, а если уж встал во власть — то унизит и растопчет каждого... Выжить, выжить, любыми средствами. Я вообще считаю, что это главная тема русского человека сегодня — выжить.
Но лично свою главную тему Эдуард Евгеньевич видит все-таки в другом. Ему всегда были интересны пьесы, в которых есть момент мучительного самопознания человека, борьба правды и неправды в его душе. Самыми любимыми, дорогими ролями для артиста в зрелые годы были царь Федор Иоаннович и Иван Петрович Войницкий. В них проявилось редкое качество Марцевича — его профессиональное бесстрашие перед изображением человеческих страданий, его умение пропустить через себя всю боль героя.
На пределе сил, в состоянии острейшего душевного кризиса выходил на сцену дядя Ваня, чтобы на глазах у зрителей проделать невыносимо тяжелый путь — к переоценке себя и своей жизни. Этот нелепый, мешковатый и заросший брюзга с самого начала был ужасно неприятен, просто отвратителен — и занудством, и чрезмерной раздражительностью, и умением моментально испортить настроение: с его появлением на сцене сразу повисала мрачная, всех заводящая атмосфера. Дядя Ваня буквально находился на грани истерики, ненавидел себя и досадовал на других, а причины понять не мог, потому и маялся от непонимания, от невыговоренной боли. Но вскоре становилось совершенно ясно, что именно любовь к Елене Андреевне, внезапная и страстная, давала толчок происходящему. Из-за этой любви вся жизнь Войницкого словно повернулась вспять. Только сейчас он осознавал, что и не жил прежде. И что Елена Андреевна непостижимым образом проходит сейчас его же путь 25-лет- ней давности, отдавая свою молодость ничтожеству. И что — самое главное! — теперь, впервые кого-то полюбив, он обречен на безответность и бессмысленность существования, и больше уже не будет ни-че-го. Жизнь сохраняло только спасенное им от продажи имение, родное детище. Но вот, наконец, все уехали, и покой, кажется, восстановлен. Замер, словно окаменел дядя Ваня, уткнувшись с головой в конторскую книгу, но вдруг судорожно схватил Сонину руку, прижался к ней: «Дитя мое, как мне тяжело! О, если б ты знала, как мне тяжело!» И начинал рыдать — открыто, безудержно, страшно... Потом, с мокрым от слез лицом, он долго сидел, глядя в зал и, кажется, совсем не слушал Соню. Его рану не залечит время, и боль ему до конца дней терпеть и не перетерпеть.
В то время Эдуард Евгеньевич рассказывал: «Когда я сижу в финале «Дяди Вани», я думаю почему-то о русском человеке, о судьбе нашей в России и ассоциирую себя со всеми, сидящими в зале: вот наша планида, мы — такие, и Россия — это судьба. Что же делать? Надо — жить...» Способность на сцене, в момент действия размышлять о судьбе русского человека — все-таки свойство художника, обладающего большой внутренней свободой и талантом полного погружения в спектакль.
Войницкого Марцевич играл в очередь с Юрием Соломиным. Любопытно, что это не единственный их «общий» герой. Сначала был Кисельников в «Пучине», позже — царь Федор, Крымов в «Игре» Бондарева, Сен-Феликс... Вообще-то Соломин и Марцевич — артисты, нисколько не похожие внешне, и манера игры у них разная, а уж характеры — те и совсем полярные! Герои у них были одни, текст, вроде бы, тот же самый, но как отличались эти спектакли! И как интересно было — не сравнивать игру артистов, но обнаруживать многомерность их образов, Войницкого или царя Федора, их объем, их подвижность. Ни Соломин, ни Марцевич не сводили их к определенным краскам или набору приемов, исполнение каждого по-своему обогащало спектакль.
Я был назначен у И.М. Смоктуновского вторым составом. Когда он ушел из театра, срочно ввели Ю. М. Соломина, и я прождал своего часа еще около 8 лет. Хоть я и был внутренне подготовлен, но если ты на велосипеде не едешь, а только сидишь, то можно упасть. Я прошел весь застольный период, был свидетелем того, как делался спектакль. А потом я ввелся за 6 репетиций. Это было в Донецке в 1983 году, Юра заболел, и мне рискнули дать роль. И, слава Богу, я вышел из этого положения с честью. Все наши актеры смотрели из-за кулис, публика очень хорошо приняла.
Когда я сначала думал, что не буду играть царя Федора в Москве, то настолько огорчился, что у меня язва открылась, я лег в больницу. Это была такая внутренняя боль, и потом она, наверное, перешла на саму роль. Спасибо тебе, Господи, и спасибо Малому театру за то, что мне все же довелось ее сыграть. Это один из главных спектаклей моей жизни, как «Гамлет», как «Пучина».
Рассказывать, как Марцевич играл царя Федора — дело почти безнадежное, потому что, во-первых, играл он в течение 21 года, и спектакль за это время менялся, и характер Федора менялся, отражая жизнь со всеми ее переменами, внешнего и внутреннего характера. А кроме того, и сам Марцевич каждый раз был непредсказуем, — ведь он не столько играл, сколько жил ролью, свободно и вольно в ней растворяясь.
Первое появление Федора всегда было неким камертоном спектакля. Один раз он выходил на сцену вдумчивый и кроткий, но погруженность в себя быстро сменялась воодушевлением — его озаряла идея примирения, и царь становился деятельным, много шутил и часто улыбался. И все вокруг Федора тоже были как будто радостны, оживлены, заражены его созидательной активностью. Тема царя-миротворца, гуманиста и духовного миссионера выходила тогда на первый план. Именно про такого Марцевича-Федора написал однажды Львов-Анохин: он «покоряет талантом доброты, талантом человечности».
В другой раз его Федор выходил медленно, тяжело ступая, а когда смотрел невидящим взором, сразу появлялось предчувствие беды. Его мучила неясная тревога, он был угнетен, подавлен. И тогда возникала тема внутренней борьбы с самим собой, со своими слабостями и страхами, с живущим в его теле голосом крови — голосом Иоанна Грозного. Примирение Шуйского и Годунова не снимало напряжения. И шутки приближенных не веселили. Пребывая в таком подавленном состоянии, Марцевич плыл, словно сомнамбула, по воле пьесы. Его царь представал здесь заземленным и очень конкретным в своей почти старческой немощи. Ключом к пониманию этого Федора становилась фраза Шуйского: «Простота твоя — от Бога». И не сразу было заметно, каким невероятным усилием гасил в себе Федор внезапные вспышки жуткого — не своего! — гнева, как в тот момент, например, когда речь заходила о Мите, или когда царица Ирина падала ниц перед князем Шуйским, а взгляд царя на какую-то долю секунды загорался нечеловеческой злобой. И наступал трагический момент, когда эту вспышку ему погасить не удавалось. После жалобы Шаховского на Шуйских царь Федор становился невменяемым. Словно в забытьи, он брал приказ об аресте Шуйских и в страшном припадке, на огромном выплеске смертельной, убивающей энергии, прибивал печать, со звериным воплем «На-а!-на-а!» протягивая ее Луп-Клешнину. И падал без чувств, как подкошенный.
В финале третьего акта происходило невероятное преображение. Облаченный в праздничные царские одежды, Федор — Марцевич возвращался после службы из храма и привносил в зал такую мощную энергетику, как будто он на самом деле отстоял всенощную. В нем просыпалась сила духа. Из мягкого, слабого, обуреваемого сомнениями блаженного царя вдруг прорастал волевой правитель, властный, с каменной хваткой и пронзительным взглядом, прямой наследник своего отца. Но возможно ли с нутром царя Иоанна справедливое и гуманное правление? И снова: «Палачей, плаху!» — раздавался крик одержимого царя, пока новое потрясение — смерть царевича Димитрия, — не сбрасывала Федора с еще большей, чем прежде, высоты.
Я не могу говорить о трагической вине Федора, мне представляется, что главное в нем — не царь, а человек. Он же не готовился, как царевич Иоанн, быть наследником. Федор всю жизнь свою посвящал церкви, духовности. У него есть внутренний контакт с высшей силой, он слышит высокий звон правды. Он понимает, где белое и где черное, где правда и где ложь. Он одарен даже, может быть, провидческими способностями. Как говорил Борис Иванович Равенских, Федор должен быть по интеллекту на пять веков впереди, должен опережать, предвидеть. Но у него нет волевой силы государя, нет цинизма. Люди, которые получают власть, должны обязательно идти на какие-то компромиссы, без этого трудно удержаться на вершине. А Федор лишен железной воли, которой наделен Борис Годунов. Это пьеса не о царе, а о человеке, его понимании жизни, его муках, его желании сделать добро людям, соединить сердца. Ведь в чем трагизм Федора? В том, что его мечты не соответствуют реальности. Очень жизненная пьеса.
Эдуард Марцевич часто вспоминает слова режиссера Юозаса Мильтиниса: как в капле океана есть весь океан, так в каждом человеке заложена вся Вселенная с любыми проявлениями добра и зла, возвышенного и низменного. В роли царя Федора он открывал этот космос, эту вселенную личности с ее огромнейшим диапазоном мыслей, чувств и страстей, с клубком неразрешимых противоречий, вмещающим в себя и дьявольский жест палача, и слезу невинного младенца.
...Казалось, этот спектакль будет жить вечно — так важен, значителен, бесконечно современен был его посыл, так жесток и нерушим режиссерский каркас, так грандиозны актерские работы...
В последние десять лет я перешел в театре в совершенно другую фазу. Закрылись все мои серьезные, драматические спектакли — «Царь Федор Иоаннович», «Дядя Ваня», «Дядюшкин сон»... Перевели меня на старческий, я бы сказал, репертуар. Но, может, действительно, возраст... Нынешняя фаза для меня более профессиональная, исполнительская, нежели исповедальная. Служение храму.
Но все-таки есть у него замечательные роли и сегодня. Есть Чебутыкин в «Трех сестрах», который у Марцевича получился персонажем совсем неоднозначным. Этого одинокого и трогательного доктора никак не назовешь приживальщиком в доме Прозоровых, — скорее, он здесь своеобразный «домовой», человек, который отчасти заменил сестрам отца. По крайней мере, ему в это очень хочется верить. Иначе, если он и здесь никому не нужен — жить тогда совсем уже незачем. Его показной цинизм и равнодушие — отчаянная защита от правды. От осознания непригодности собственной жизни. От разрушающейся на его глазах семьи, в которой он болеет душой за каждого, особенно — за Ирину.
Что в Чебутыкине меня сразу зацепило — его нежное отношение к Ирине. Я подумал, а не моя ли это дочь? Может быть, я потому ее и люблю так? А еще меня греет мысль, что в свое время Чебутыкина играл сам Лоуренс Оливье — он один из тех актеров, которых я считаю идеальными. Мне эта роль по душе.
Уже около 20 лет идет в Малом театре спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын», единственный из тех, которые сам Эдуард Марцевич ставил как режиссер.
Был период в его жизни, очень непростой — в середине 70-х. Когда и сил вроде бы еще много, но ресурс молодых героических ролей уже исчерпан, а перспективы неясны... Сегодня то душевное состояние артиста назвали бы «кризисом среднего возраста». То был период переоценки собственного места в театре, переоценки своего амплуа, острого разочарования ролями... Надо было как-то заново искать себя — другого, с новыми целями, иным потенциалом. Но как, где? Вот в этот критический момент артист интуитивно совершил очень правильный шаг — он уехал из Москвы, на целый год. Уехал в маленький литовский Паневежис, учиться режиссуре у создателя Паневежиского драматического театра Юозаса Мильтиниса. Год стажировки помог освоить новую профессию, новый, непривычный для выпускника школы Малого театра, метод постановки спектаклей, работы с актерами. Но, кроме того, это был год ученичества в широком смысле — интеллектуальном, творческом. Можно сказать, вернулся Марцевич домой другим человеком. Но... жизнь вокруг еще не готова была меняться. Он поставил в Малом свой первый спектакль — «Яков Пасынков», по р
Очерк Аллы Ануфриевой из серии «Библиотека Малого театра». М., 2011 год.
«Театрик маленьким построю В своих мечтах, в своих мечтах» — с задумчивой улыбкой на лице поет Эдуард Марцевич. Точнее, так поет его герой из водевиля «Таинственный ящик», старый актер Сен-Феликс. Он сидит на краю авансцены в клетчатой жилетке и соломенной шляпе-канотье, опустив ноги на ступени, ведущие в зал, точно вот-вот сейчас встанет и, действительно, пойдет свой театрик строить.
Артист Марцевич улыбается в ответ на это движение героя. Сочувственно, с пониманием улыбается. Лет 25 назад он уже построил свой театрик. На 11 мест, ни много ни мало. Отгородил место в собственной квартире, аккуратно расставил стулья... Жена, хоть и не актриса, а экономист, но тоже человек театральный, терпеливо эту трансформацию приняла. А что ей еще оставалось? Даже у маленьких сыновей, Филиппа и Кирилла, в соседней комнате уже был свой театр — кукольный. А у их отца ролей в тот момент почти не было. И спектакли Марцевичу-режиссеру ставить не давали. Играть же и ставить очень хотелось. И вот заслуженный артист, сорока с лишним лет, сыгравший уже на столичной сцене Гамлета и царя Эдипа, знаменитый на весь мир Мальмгрен из «Красной палатки» Калатозова, приглашал домой друзей и знакомых, рассаживал, артисты выходили на «сцену» и на полном серьезе играли — пьесы Ибсена, Михаила Ворфоломеева. Можно ли вообще сегодня такое представить?
Мечта водевильного Сен-Феликса сбылась: построить театр ему помогло полученное наследство. Маленький театрик Марцевича, напротив, закрылся через три года. Появились долгожданные роли в театре Малом.
Конечно, мне есть о нем сказать публике в этой ролы — о несчастных униженных артистах-неудачниках. Я тоже проходил много раз через неудачи, через бои, оставлял театр и возвращался — всякое было. Поэтому я понимаю бедного Сен-Феликса... Хотя лично я не считаю себя неудачником.
Действительно, ну что у них общего? У нелепого, ошиканного «на каждой захудалой сцене» Сен-Феликса и у Марцевича — артиста блестящего, обожаемого публикой, ценимого критиками? По крайней мере, две вещи: одержимость театром, профессией. И стойкость, умение держать удар: жизнь научила. Биография Эдуарда Марцевича — сплошь американские горки. Взлеты и разочарования, влюбленности и расставания, слава и забвение... Большую часть жизни он вводился в уже готовые спектакли, долгие годы творчески «голодал», не сыграл, пожалуй, и половины «своих» ролей. Но при этом всегда был фанатично предан театру. В котором лицедейство, по мнению артиста, — вещь глубоко вторичная. Нет, вообще-то он легко и с удовольствием лицедействует, хулиганит или, как сам Марцевич говорит, «балуется» на сцене. Он знает в этом толк, он — Мастер. И все-таки, главное для Эдуарда Евгеньевича в театре — исповедь души, служение высокому, «разговор человека с мирозданием».
В самом начале пути его неизбывный идеализм и «крылатую душу» разглядел Николай Охлопков, руководитель Театра им. Маяковского — и пригласил сыграть Гамлета — вот он, первый взлет! Тот трепетный, растерянный и бесхитростный подросток Гамлет (Марцевичу тогда было 22, но выглядел он на 18, не больше) с широко открытыми и доверчивыми, как у олененка Бемби, глазами, в 1959 году взбудоражил всю театральную Москву. Он неистово шел напролом — один против всех. И зрителей завораживало в молодом актере неожиданное сочетание — бунтарской смелости, решимости бойца и хрупкой нежности тонких черт лица, чистоты облика. Казалось, от героя Марцевича исходил свет. Критики отмечали, что «философская, интеллектуальная сторона роли еще не вполне воспринята молодым артистом», что его Гамлет чаще человек бурных чувств и эмоций, нежели тревожной мысли и мучительных раздумий. Но мог ли быть другим 22-летний принц датский?
...Эдик Марцевич был «болен» трагедией Шекспира с первых курсов Щепкинского училища: учил текст, работал над отрывками и даже бывал в судах, где волей-неволей обнажаются души людей, а тема исповеди была чрезвычайно важна для его Гамлета. Марцевич был по-настоящему одержим ролью. Приглашение Охлопкова сыграть Гамлета превратило отдаленную мечту в явь. Дало возможность отпустить героя, уже давно жившего в душе, — на сцену. Так один из лучших учеников школы Малого театра оказался его «блудным сыном». Хотя знал, что в Малом его ждут, и ждут не в массовку, — Михаил Царев видел в нем Чацкого... Но Марцевич пошел за Охлопковым, не оглядываясь и не задумываясь о последствиях.
— Вы того Гамлета, бескомпромиссного и категоричного, до сих пор в себе ощущаете?
— Да. Я долго, лет до 50, участвовал во всех боях — и с Охлопковым спорил, и с Царевым, и с Калатозовым, и с Бондарчуком. Это очень мощные индивидуальности, но я стремился драться, мне казалось, я стану сильнее... Постепенно жизнь научила, что напролом идти глупо — ты ничего не добьешься, просто разобьешь лоб о стену. А если пытаешься понять человека, с добром идешь, то возникает контакт.
— То есть, вы его, Гамлета, в себе подавляете?
— Подавляю, да. Но это не конформизм. Я — тот Гамлет, который ведет дневник. Там я «пишу себя». Пишу все, что хочу сказать. Там врать нельзя никак. А есть человек, который живет среды людей. И который понимает: лучше отходить и быть собой, чем идти на смерть просто так. Зачем, когда у меня есть сцена? Лучше умереть там...
Несколько лет спустя Царев повторно сделал ему предложение — на юбилее Охлопкова отвел молодого артиста в сторонку и негромко сказал: «Давай, приходи. На Ромео». «Ну как же мне перейти? Я играю здесь такой репертуар», — почти умоляющим голосом отказывался Марцевич. Полагаю, отказать самому Цареву было нелегко. Но и у артиста в работе был уже не только Гамлет.
Был Сергей Серегин из «Иркутской истории» Арбузова, почти идеальный современный герой — порядочный, кристально честный и ответственный. Были Женя Заботкин («Как поживаешь, парень?» Пановой) и Павлик в «Современных ребятах» Шатрова, — натуры цельные, наивные, благородные. В игре Эдуарда Марцевича отмечали редкое качество настоящего артиста-романтика: умение передать трепетную одухотворенность своих героев искренно и убедительно, избегая малейшей позы и выспренности.
И все-таки Марцевич, с его даром экспрессивного, истового и пронзительного существования на сцене, с его огнем в душе и почти болезненной одержимостью образом, с его умением «очертить нервы героя» в своем теле — был создан (а во многом и «Гамлетом» сформирован) для глубоких трагических коллизий с их дилеммой свободы воли и предопределенности, с борьбой добра и зла в душе человека, неизбежностью страдания и очищения. Он был создан и для Раскольникова, и для Мышкина, и для Нехлюдова, — ролей им не сыгранных, но как будто ему предназначенных.
Тогда, в конце 60-х, уже после смерти Охлопкова, Марцевичу удалось обозначить эту тему в двух работах: в роли царя Эдипа (в спектакле Театра им. Маяковского), сыгранной, правда, всего четыре раза, и в картине Михаила Калатозова «Красная палатка» — одном из любимейших фильмов советских лет.
...Бьет в лицо ветер, мчатся сани, запряженные оленями, а в них — крупным планом — счастливые лица молодых Клаудии Кардинале (Валерия) и Марцевича (доктор Мальмгрен). Сани переворачиваются, они падают в снег, хохочущие, влюбленные... А над ними, вокруг них — пронзительная, хрустальная мелодия Александра Зацепина... Эту сцену хочется пересматривать бесконечно — настолько вся она проникнута пронзительным ощущением полноты каждого мгновения земного счастья.
И все же Марцевичу удалось превзойти романтический, «земной» план этой роли и показать, прожить судьбу человека, призванного исполнить свою трагическую миссию. Он сыграл настоящего мученика, «святого Себастьяна». Но сделал это без всякой экзальтации, строго и сдержанно. Его Мальмгрен, добровольно остающийся в ледяной могиле ради спасения товарищей, казался
поразительно будничным. Словно для такого поступка и не требовалась нечеловеческая сила духа. «Он был влюблен в чистоту больше, чем в Валерию», — говорит в фильме Амундсен. Это ключевая фраза для понимания многих ролей актера.
Скажем, семь лет спустя эта «чистая душа» переселилась в Петю Трофимова из телеспектакля Леонида Хейфеца «Вишневый сад» (1976). Как только не играли Петю Трофимова на российской сцене — восторженным бунтарем-революционером, недозрелым и недалеким юнцом и даже душевнобольным... У Марцевича Петя был, прежде всего, человеком, остро осознающим несовершенство мира и оттого глубоко страдающим. Мягкий, тонкий, грустный интеллигент в круглых очках — он хорошо чувствовал, понимал и любил людей. И потому терпеливо сносил и циничные реплики Раневской, и насмешки Вари, и деловитость Лопахина. В желании Пети «обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым» не было ни патетики, ни фарса. Зато была тихая, глубокая и совсем не советская (учитывая 1976 год), но почти апостольская вера в будущее счастье и подлинно христианский нрав. Такой Петя, настроенный быть выше любви — имелось в виду, выше физиологии, пошлости и рутины — конечно же, выглядел недотепой в глазах окружающих. Но только он, один среди всех, и был способен разглядеть нежные пальцы артиста и тонкую душу в мужицком сыне и «хищном звере» Лопахине. Потому что у Пети самого была такая душа и такие же тонкие нежные пальцы.
Вообще, Марцевич подарил своим театральным и киногероям удивительную внешность. Его вдохновенное и нервное лицо с тонкими чертами, порывистость движений и, вместе с тем, природное изящество, аристократизм (здесь невольно вспоминается его изысканный лорд Горинг в кинофильме Георгиева «Идеальный муж», 1980) всегда вызывали у критиков и зрителей какие-то необыкновенные ассоциации. Когда-то его, хрупкого золотоволосого и ясноглазого мальчика-Гамлета, сравнивали с ростановским Орленком, или — очень верно! — с нестеровским отроком Варфоломеем, исполненным «нездешней чистоты и чувства трагической обреченности». Да и Мальмгрен в «Красной палатке» был не просто красив — он был прекрасен и освещен тем внутренним светом, который изобразить или сыграть невозможно. А одна актриса рассказывала, что еще в детстве, живя в Барнауле, услышала, как Марцевич читает Пушкина. (Холодный зал Дома культуры набит битком, народ в пальто, после рабочей смены, все усталые, привычно-грубые и не очень расположенные к искусству, а со сцены звучит этот проникновенный, пламенный голос: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли...».) Артист показался ей «ангелом, слетевшим с небес на грешную землю».
Принц, королевич, ангел, — все это ведь не только о внешности, но и о состоянии души, которое эта внешность отражает. И потому с возрастом, когда юношеская свежесть и хрупкая красота, и стройность фигуры стали безвозвратно уходить, — тот внутренний свет, которым отмечены многие роли Марцевича, надолго затмил изменения физики артиста. Увы, внешность не важна лишь до определенной степени. Все-таки она навязывает и соответствующие роли, и способ сценического существования, и во многом ограничивает репертуар. Каждый артист рано или поздно сталкивается с этими трагическими издержками своей жесткой профессии.
Сегодня тело — мой враг, я это осознаю. В 74 года душа молодая, а тело уже изношено. Но чувствую, что в тех ролях, которые я сегодня играю — в «Ревизоре», «Трех сестрах», или в новом спектакле «Наследники Рабурдена» — оно может быть таким. Ни плавать, ни бегать я не готов — в этом плане я больше похож на Обломова. Люблю полежать на диване, посмотреть телевизор, почитать книгу. Но если бы мне довелось снова сыграть царя Федора Иоанновича или, например, короля Лира, я бы исправился — есть бы перестал, лег бы в больницу, но похудел.
...Вскоре после смерти Охлопкова, в 1969 году, Эдуард Марцевич вернулся (а точнее, впервые пришел работать) в Малый театр. Его, знаменитого уже артиста, не встретили с распростертыми объятиями. Напротив, Царев, встречаясь в коридорах Малого театра, мог сделать удивленное лицо и спросить со своей неподражаемой интонацией: «А ты что здесь делаешь?» — «Работаю, Михаил Иванович». — «Странно. И что же ты собираешься играть?» — «Что дадут», — смиренно отвечал Марцевич. — «Не знаю... не знаю...»
После главных ролей в «Гамлете», «Иркутской истории» и «Царе Эдипе», в Малом театре Марцевич начинал, как и подобает — с массовки, с «послов без слов» в «Признании» Саввы Дангулова. Впрочем, его быстро ввели на роль Мешема в «Стакане воды» и назначили на главную роль Елисея Малиновского в остропублицистическом спектакле «Инженер» по Е.Каплинской. Преодолевая несовершенство пьесы, изобилие газетных лозунгов и громких фраз, Марцевич вновь играл героя цельного, активного, очень ответственного, ощущавшего себя хозяином страны. Должно быть, искренняя убежденность артиста и его прекрасное исполнение затмили слабость драматургии, спектакль шел долго, и демонстрировался по телевидению, да и сейчас Марцевич с удовольствием о нем вспоминает.
Следом появилась еще одна большая и весьма любопытная работа — Дон Жуан в поэтической драме Леси Украинки «Каменный хозяин». Это был не привычно дерзкий, властный покоритель женщин, а совсем наоборот, — бессильный и изломанный неврастеник, почти юродивый, который в единоборстве с Донной Анной (ее играла Элина Быстрицкая) был обречен с самого начала. В постановке Рачии Капланяна, мастера эффектных, насыщенных эмоциями и страстями спектаклей, романтика пьесы была доведена до патетики, и Марцевич играл в точном соответствии с замыслом режиссера: его герой метался, стонал, срывался с тона. Как писали, «Жуан — комок нервов, он весь — прыжок и напряжен- « ность... В 5-й картине Дон Жуан воплощает отчаяние и любовь, и жертвенность... Кажется, что актер не встает с колен...».
Я играл открытой романтикой, и Дон Жуан был все время как на котурнах. Мой отец, посмотрев спектакль, сказал: «Может быть, ты уйдешь из актеров?» — «Как? Почему?», — изумился я. — «Не надо ЭТОГО... Надо быть человеком на сцене, надо быть простым, сердечным...»
Кстати, Евгений Михайлович Марцевич сам был профессиональным артистом, работал в Бакинском драмтеатре, где и познакомился с будущей своей женой Ниной Алексеевной Крыловой — она была суфлером. Когда Эдику исполнилось два года, отец ушел из семьи. В театре этот поступок, мягко говоря, не одобрили. Началась война — артисты уехали в эвакуацию, все, кроме одного: Евгения Марцевича призвали в армию. После войны Евгений Михайлович играл на сцене Вильнюсского русского драматического театра, преподавал актерское мастерство в народном театре. И конечно же, он знал толк в романтическом репертуаре. Ведь когда- то именно романтик Шиллер спас ему жизнь...
В 1942 году папа оказался в плену. Тогда в Керченском проливе бои страшные шли, и немцы очень сильно давили. Наши отступали, и отец, он политруком был, вплавь решил добраться до нашего берега, там километра два было. Плывет — а сверху истребители решетят пулями воду, и его ранили в ногу, очень сильно. Пришлось возвращаться. На берегу уже стояли автоматчики. Он успел в воде снять с себя гимнастерку старшего лейтенанта, скинул сапоги — а там, под стелькой у него был партбилет — и вышел на берег. Но его выдал кто-то из своих. Отца вместе с комиссарами и евреями посадили в какой- то сарай. А утром их по одному выводили, допрашивали и расстреливали. Когда вывели отца, немецкий майор лет 35, спрашивает его по-русски: а кто вы вообще по профессии? Отец говорит: артист. Майор: «Артист?А я — преподаватель литературы Берлинского университета. И что же из немецкого репертуара вы играли?» Отец говорит: «Я играл Шиллера, «Коварство и любовь», старика Миллера». — «Вы не могли бы мне прочитать?» Папа мне потом рассказывал: «Пытаюсь вспомнить — а из головы вылетел весь текст, нет ни строчки!» Немец говорит: «Ну? Или вы лжете?» Отец начал читать — и немец вдруг посмотрел на него совсем другими глазами. Отца тут же отправили в госпиталь — у него сильно гноилась нога, а потом перебросили в Германию. Он трижды пытался бежать, но неудачно. Освободили его из плена американцы, а потом наши приехали — забрали. Вот так он и спасся. Артист!
Долгие годы в Малом театре Эдуард Марцевич получал не те роли, о которых мечтал и на которые вполне мог бы рассчитывать. В 1973-м состоялась премьера знаменитого «Царя Федора Иоанновича» А.К.Толстого с Иннокентием Смоктуновским в главной роли. Марцевич, в надежде стать его дублером и буквально зачарованный образом царя Федора, готовил роль самостоятельно. Ждать своего часа ему пришлось восемь лет.
Тогда, в 70-е годы, самым значительным его героем стал Кирилл Кисельников в «Пучине» Александра Островского. В этой роли было что играть. На глазах у зрителей проходила целая жизнь — влюбленный, элегантный, полный радужных надежд студент становился отцом семейства и мелким чиновником, вынужденным от нехватки денег идти на преступление. Затем, не выдержав тяжести греха, он терял рассудок и превращался в суетливого, нищего полустарика, полуребенка. Страшная, болезненная пьеса. И благодатная для артиста роль. Полная метаморфоз, построенная на частой смене психических состояний. Роль, словно созданная для Марцевича, — артиста реактивного и легковозбудимого, самоотверженно и безоглядно себя затрачивающего.
Полагаю, из-за этого своего качества Эдуард Марцевич был интересен в любой, даже маленькой работе: и в «Средстве Макропу- лоса» Карела Чапека, и в «Униженных и оскорбленных» Федора Достоевского, и в роли Репетилова в постановке «Горя от ума» 1975 года... Забавно, не правда ли? Мог ведь, должен был быть Чацким, а сыграл...
...В память врезался мой первый «взрослый» спектакль в Малом театре. Им-то и оказалась комедия Грибоедова. Было это в самом начале 80-х. Помню ошеломивший меня, школьницу, блеск живого грибоедовского текста, как будто заново рождавшегося для меня на сцене. Помню харизматичную фигуру Фамусова — Царева с величавой осанкой и весомой — каждое слово в отдельности играет, словно тяжелый драгоценный камень, — речью (иным Фамусов тогда и не представлялся). Помню мягкую, лукавую и грациозную Лизаньку — Глушенко. Стремительного, очень живого и страшно влюбленного Чацкого — Виталия Соломина. Надменную и величественную — под стать отцу — Софью — Нелли Корниенко... А в череде этих блистательных образов, актеров, событий, — прорвавшись сквозь них, поверх всех знакомых имен и громких званий, — случайный и странный, как черт из табакерки, РЕПЕТИЛОВ. Будто ветром занесенный под конец спектакля, к шапочному разбору, и вдруг разом вышедший для меня на первый план. Закружил, обворожил, опьянил лавиной слов, чувств, интонаций, немыслимого (до сих пор не могу понять — со знаком «плюс» или «минус») обаяния. А еще — музыкой голоса, в котором всегда слышны ноты задушевной исповедальности, почти интимного откровения. Его несло, как Остапа, и казалось, он сам был пьян не столько от вина, сколько от своего безудержного не словоблудия — словотворчества!
Кто это, что за артист? Руки искали программку, но глаз от сцены было не оторвать. И только когда, предвосхитив побег Чацкого, он отрешенно промолвил: «Сажай меня в карету, Вези куда-нибудь» и исчез, я под шум аплодисментов прочла, что роль Репетилова исполнял заслуженный артист РСФСР Э.Марцевич.
Если сегодня задуматься о значимости той эпизодической роли, о том, кого на самом деле играл тогда Марцевич, можно уверенно предположить, что играл он не Репетилова, а... Чацкого. Только Чацкого травестированного, Чацкого «наоборот», какого, кстати, и хотело видеть в Александре Андреевиче фамусовское окружение, — нелепого, болтливого, жалкого. Это был взгляд на Чацкого сквозь кривое зеркало комедии. Марцевич в образе Репетилова сыграл главного героя, низведенного в шуты, но сохранившего при этом всю свою страстность, искренность, все свое обаяние и тщательно скрываемое, но столь явственное в финале чувство одиночества и неприкаянности.
А роль настоящего Чацкого Марцевич в те годы все-таки сыграл! Только не в Малом, а на сцене Театра-студии киноактера, в постановке Эраста Гарина (который, как известно, был первым Чацким у Вс.Мейерхольда). Так и шло какое-то время параллельно: один день — Репетилов, другой — Чацкий. (Может быть оттого и проявил себя в Репетилове Марцевича тот фантасмагорический двойник Чацкого?)
...Только в 80-е годы к артисту пришли долгожданные роли — и царь Федор, и Фиеско («Заговор Фиеско в Генуе» Шиллера), и Ду- гин в «Рядовых» Дударева, и сенатский чиновник Веточкин в «Холопах» Гнедича. Роли, которые обнаружили широчайший диапазон Эдуарда Марцевича. Которые со всей очевидностью подтвердили, что он не из тех артистов, кто, взлетев однажды очень высоко, всю оставшуюся жизнь пытается удержаться на набранной высоте. И тем более не из тех, кто, устав от борьбы, медленно, но неуклонно сбавляет обороты. Он — артист на длинную дистанцию, из тех, кто с каждым жизненным «витком» меняется, становится творчески богаче, интереснее, разнообразнее.
Он виртуозно и вдохновенно играл графа Фиеско, предводителя республиканцев в средневековой Генуе, гордого красавца, чей ясный ум постепенно туманили честолюбие и тяга к власти. Он всем существом перевоплощался в угодника, холуя и крючкотвора Веточкина, создавая обобщенный, пугающе узнаваемый образ Чиновника как главной силы государства. Наконец, в роли Дугина («Рядовые»), как писал Борис Львов-Анохин в журнале «Театральная жизнь», он «обрел ту благородную, трагическую сухость, то рыцарственное мужество.., ту твердость характера, которых не хватало его прежним лирическим созданиям».
Эти и другие роли подтвердили творческую зрелость артиста и показали все возможные грани его таланта. Таланта, в котором переплавлены взаимоисключающие, казалось бы, амплуа и стили театральной игры: мелодраматический аффект, экзальтация — с ясной простотой, трагедийная глубина — с точным и подробным психологизмом; болезненная обостренность психики актера-неврастеника — с яркой комедийной природой.
Всех персонажей Марцевича отличает крайность проявлений, предельность существования. При этом он не просто играет роль, — он лепит образ, как скульптор, отсекая все лишнее. И в результате каждый его герой становится не отдельным «клиническим случаем» в истории театра, а явлением, феноменом. Его Князь К. в «Дядюшкином сне» Достоевского был не просто уморительно смешон, он был гротесков, а временами трагичен в своей патологической немощи и безволии, ему сострадали. В небольшой роли Шуйского в трагедии А.К.Толстого «Царь Борис» актер работал резко и жестко, двумя-тремя штрихами создавая портрет законченного труса и негодяя. А богатого барина Лыняева в «Волках и овцах» Марцевич лепил из другого теста. Он был воплощением безволия и мягкости. Он как вода, мог ускользнуть сквозь пальцы, и как глина, послушно принимал любую форму в руках профессионала. Импозантный Лыняев, с его открытой детской улыбкой и возвышеным настроем души, был готов удивляться и восхищаться всем — не только беззащитностью молодой вдовы Купа- виной, но и мастерством обольщения Глафиры. Казалось, что не столько сама Глафира, сколько ее актерский талант покоряет восторженного Лыняева, охотно и радостно, будто слепой щенок, ходившего на поводу ее кружевной игры.
Сегодня Марцевич играет Луку Лукича в «Ревизоре» — по-сво- ему заостренно, эксцентрично. Парализованный страхом смотритель училищ в ожидании важного начальника пребывает в полуобморочном состоянии: то расхохочется некстати, то обмякнет в беспамятстве, то деньги из потного носка достанет и протянет Хлестакову как-то необдуманно... Его исполнение искусствовед Инна Вишневская назвала выдающимся: «В этой роли у актера смешано все — и водевиль, и драма, и ум, и маразм, и смех, и слезы, и клоунада, и пафос, и комизм, и трагизм, и тема маленького человека, органично перерастающая в тему «мелкого беса».
— Что касается Луки Лукича — мне показалось сначала издевательствому что мне дали такую роль, а потом я подумал: а почему бы в ней не побаловаться? Надо отдать должное Соломину, который не только не возражал, но и подкидывал какие-то краски. Так что играю я с удовольствием.
— А кого Лука Лукич все-таки боится?
— Всех, всех боится. Вы, наверное, знаете, что у нас общество подхалимов, холуев и хамов. А вот серединки нету. Первым двум — только бы угодить, а если уж встал во власть — то унизит и растопчет каждого... Выжить, выжить, любыми средствами. Я вообще считаю, что это главная тема русского человека сегодня — выжить.
Но лично свою главную тему Эдуард Евгеньевич видит все-таки в другом. Ему всегда были интересны пьесы, в которых есть момент мучительного самопознания человека, борьба правды и неправды в его душе. Самыми любимыми, дорогими ролями для артиста в зрелые годы были царь Федор Иоаннович и Иван Петрович Войницкий. В них проявилось редкое качество Марцевича — его профессиональное бесстрашие перед изображением человеческих страданий, его умение пропустить через себя всю боль героя.
На пределе сил, в состоянии острейшего душевного кризиса выходил на сцену дядя Ваня, чтобы на глазах у зрителей проделать невыносимо тяжелый путь — к переоценке себя и своей жизни. Этот нелепый, мешковатый и заросший брюзга с самого начала был ужасно неприятен, просто отвратителен — и занудством, и чрезмерной раздражительностью, и умением моментально испортить настроение: с его появлением на сцене сразу повисала мрачная, всех заводящая атмосфера. Дядя Ваня буквально находился на грани истерики, ненавидел себя и досадовал на других, а причины понять не мог, потому и маялся от непонимания, от невыговоренной боли. Но вскоре становилось совершенно ясно, что именно любовь к Елене Андреевне, внезапная и страстная, давала толчок происходящему. Из-за этой любви вся жизнь Войницкого словно повернулась вспять. Только сейчас он осознавал, что и не жил прежде. И что Елена Андреевна непостижимым образом проходит сейчас его же путь 25-лет- ней давности, отдавая свою молодость ничтожеству. И что — самое главное! — теперь, впервые кого-то полюбив, он обречен на безответность и бессмысленность существования, и больше уже не будет ни-че-го. Жизнь сохраняло только спасенное им от продажи имение, родное детище. Но вот, наконец, все уехали, и покой, кажется, восстановлен. Замер, словно окаменел дядя Ваня, уткнувшись с головой в конторскую книгу, но вдруг судорожно схватил Сонину руку, прижался к ней: «Дитя мое, как мне тяжело! О, если б ты знала, как мне тяжело!» И начинал рыдать — открыто, безудержно, страшно... Потом, с мокрым от слез лицом, он долго сидел, глядя в зал и, кажется, совсем не слушал Соню. Его рану не залечит время, и боль ему до конца дней терпеть и не перетерпеть.
В то время Эдуард Евгеньевич рассказывал: «Когда я сижу в финале «Дяди Вани», я думаю почему-то о русском человеке, о судьбе нашей в России и ассоциирую себя со всеми, сидящими в зале: вот наша планида, мы — такие, и Россия — это судьба. Что же делать? Надо — жить...» Способность на сцене, в момент действия размышлять о судьбе русского человека — все-таки свойство художника, обладающего большой внутренней свободой и талантом полного погружения в спектакль.
Войницкого Марцевич играл в очередь с Юрием Соломиным. Любопытно, что это не единственный их «общий» герой. Сначала был Кисельников в «Пучине», позже — царь Федор, Крымов в «Игре» Бондарева, Сен-Феликс... Вообще-то Соломин и Марцевич — артисты, нисколько не похожие внешне, и манера игры у них разная, а уж характеры — те и совсем полярные! Герои у них были одни, текст, вроде бы, тот же самый, но как отличались эти спектакли! И как интересно было — не сравнивать игру артистов, но обнаруживать многомерность их образов, Войницкого или царя Федора, их объем, их подвижность. Ни Соломин, ни Марцевич не сводили их к определенным краскам или набору приемов, исполнение каждого по-своему обогащало спектакль.
Я был назначен у И.М. Смоктуновского вторым составом. Когда он ушел из театра, срочно ввели Ю. М. Соломина, и я прождал своего часа еще около 8 лет. Хоть я и был внутренне подготовлен, но если ты на велосипеде не едешь, а только сидишь, то можно упасть. Я прошел весь застольный период, был свидетелем того, как делался спектакль. А потом я ввелся за 6 репетиций. Это было в Донецке в 1983 году, Юра заболел, и мне рискнули дать роль. И, слава Богу, я вышел из этого положения с честью. Все наши актеры смотрели из-за кулис, публика очень хорошо приняла.
Когда я сначала думал, что не буду играть царя Федора в Москве, то настолько огорчился, что у меня язва открылась, я лег в больницу. Это была такая внутренняя боль, и потом она, наверное, перешла на саму роль. Спасибо тебе, Господи, и спасибо Малому театру за то, что мне все же довелось ее сыграть. Это один из главных спектаклей моей жизни, как «Гамлет», как «Пучина».
Рассказывать, как Марцевич играл царя Федора — дело почти безнадежное, потому что, во-первых, играл он в течение 21 года, и спектакль за это время менялся, и характер Федора менялся, отражая жизнь со всеми ее переменами, внешнего и внутреннего характера. А кроме того, и сам Марцевич каждый раз был непредсказуем, — ведь он не столько играл, сколько жил ролью, свободно и вольно в ней растворяясь.
Первое появление Федора всегда было неким камертоном спектакля. Один раз он выходил на сцену вдумчивый и кроткий, но погруженность в себя быстро сменялась воодушевлением — его озаряла идея примирения, и царь становился деятельным, много шутил и часто улыбался. И все вокруг Федора тоже были как будто радостны, оживлены, заражены его созидательной активностью. Тема царя-миротворца, гуманиста и духовного миссионера выходила тогда на первый план. Именно про такого Марцевича-Федора написал однажды Львов-Анохин: он «покоряет талантом доброты, талантом человечности».
В другой раз его Федор выходил медленно, тяжело ступая, а когда смотрел невидящим взором, сразу появлялось предчувствие беды. Его мучила неясная тревога, он был угнетен, подавлен. И тогда возникала тема внутренней борьбы с самим собой, со своими слабостями и страхами, с живущим в его теле голосом крови — голосом Иоанна Грозного. Примирение Шуйского и Годунова не снимало напряжения. И шутки приближенных не веселили. Пребывая в таком подавленном состоянии, Марцевич плыл, словно сомнамбула, по воле пьесы. Его царь представал здесь заземленным и очень конкретным в своей почти старческой немощи. Ключом к пониманию этого Федора становилась фраза Шуйского: «Простота твоя — от Бога». И не сразу было заметно, каким невероятным усилием гасил в себе Федор внезапные вспышки жуткого — не своего! — гнева, как в тот момент, например, когда речь заходила о Мите, или когда царица Ирина падала ниц перед князем Шуйским, а взгляд царя на какую-то долю секунды загорался нечеловеческой злобой. И наступал трагический момент, когда эту вспышку ему погасить не удавалось. После жалобы Шаховского на Шуйских царь Федор становился невменяемым. Словно в забытьи, он брал приказ об аресте Шуйских и в страшном припадке, на огромном выплеске смертельной, убивающей энергии, прибивал печать, со звериным воплем «На-а!-на-а!» протягивая ее Луп-Клешнину. И падал без чувств, как подкошенный.
В финале третьего акта происходило невероятное преображение. Облаченный в праздничные царские одежды, Федор — Марцевич возвращался после службы из храма и привносил в зал такую мощную энергетику, как будто он на самом деле отстоял всенощную. В нем просыпалась сила духа. Из мягкого, слабого, обуреваемого сомнениями блаженного царя вдруг прорастал волевой правитель, властный, с каменной хваткой и пронзительным взглядом, прямой наследник своего отца. Но возможно ли с нутром царя Иоанна справедливое и гуманное правление? И снова: «Палачей, плаху!» — раздавался крик одержимого царя, пока новое потрясение — смерть царевича Димитрия, — не сбрасывала Федора с еще большей, чем прежде, высоты.
Я не могу говорить о трагической вине Федора, мне представляется, что главное в нем — не царь, а человек. Он же не готовился, как царевич Иоанн, быть наследником. Федор всю жизнь свою посвящал церкви, духовности. У него есть внутренний контакт с высшей силой, он слышит высокий звон правды. Он понимает, где белое и где черное, где правда и где ложь. Он одарен даже, может быть, провидческими способностями. Как говорил Борис Иванович Равенских, Федор должен быть по интеллекту на пять веков впереди, должен опережать, предвидеть. Но у него нет волевой силы государя, нет цинизма. Люди, которые получают власть, должны обязательно идти на какие-то компромиссы, без этого трудно удержаться на вершине. А Федор лишен железной воли, которой наделен Борис Годунов. Это пьеса не о царе, а о человеке, его понимании жизни, его муках, его желании сделать добро людям, соединить сердца. Ведь в чем трагизм Федора? В том, что его мечты не соответствуют реальности. Очень жизненная пьеса.
Эдуард Марцевич часто вспоминает слова режиссера Юозаса Мильтиниса: как в капле океана есть весь океан, так в каждом человеке заложена вся Вселенная с любыми проявлениями добра и зла, возвышенного и низменного. В роли царя Федора он открывал этот космос, эту вселенную личности с ее огромнейшим диапазоном мыслей, чувств и страстей, с клубком неразрешимых противоречий, вмещающим в себя и дьявольский жест палача, и слезу невинного младенца.
...Казалось, этот спектакль будет жить вечно — так важен, значителен, бесконечно современен был его посыл, так жесток и нерушим режиссерский каркас, так грандиозны актерские работы...
В последние десять лет я перешел в театре в совершенно другую фазу. Закрылись все мои серьезные, драматические спектакли — «Царь Федор Иоаннович», «Дядя Ваня», «Дядюшкин сон»... Перевели меня на старческий, я бы сказал, репертуар. Но, может, действительно, возраст... Нынешняя фаза для меня более профессиональная, исполнительская, нежели исповедальная. Служение храму.
Но все-таки есть у него замечательные роли и сегодня. Есть Чебутыкин в «Трех сестрах», который у Марцевича получился персонажем совсем неоднозначным. Этого одинокого и трогательного доктора никак не назовешь приживальщиком в доме Прозоровых, — скорее, он здесь своеобразный «домовой», человек, который отчасти заменил сестрам отца. По крайней мере, ему в это очень хочется верить. Иначе, если он и здесь никому не нужен — жить тогда совсем уже незачем. Его показной цинизм и равнодушие — отчаянная защита от правды. От осознания непригодности собственной жизни. От разрушающейся на его глазах семьи, в которой он болеет душой за каждого, особенно — за Ирину.
Что в Чебутыкине меня сразу зацепило — его нежное отношение к Ирине. Я подумал, а не моя ли это дочь? Может быть, я потому ее и люблю так? А еще меня греет мысль, что в свое время Чебутыкина играл сам Лоуренс Оливье — он один из тех актеров, которых я считаю идеальными. Мне эта роль по душе.
Уже около 20 лет идет в Малом театре спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын», единственный из тех, которые сам Эдуард Марцевич ставил как режиссер.
Был период в его жизни, очень непростой — в середине 70-х. Когда и сил вроде бы еще много, но ресурс молодых героических ролей уже исчерпан, а перспективы неясны... Сегодня то душевное состояние артиста назвали бы «кризисом среднего возраста». То был период переоценки собственного места в театре, переоценки своего амплуа, острого разочарования ролями... Надо было как-то заново искать себя — другого, с новыми целями, иным потенциалом. Но как, где? Вот в этот критический момент артист интуитивно совершил очень правильный шаг — он уехал из Москвы, на целый год. Уехал в маленький литовский Паневежис, учиться режиссуре у создателя Паневежиского драматического театра Юозаса Мильтиниса. Год стажировки помог освоить новую профессию, новый, непривычный для выпускника школы Малого театра, метод постановки спектаклей, работы с актерами. Но, кроме того, это был год ученичества в широком смысле — интеллектуальном, творческом. Можно сказать, вернулся Марцевич домой другим человеком. Но... жизнь вокруг еще не готова была меняться. Он поставил в Малом свой первый спектакль — «Яков Пасынков», по р
Подробнее
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЁВ: МАРЦЕВИЧ БЫЛ ФАНАТОМ СВОЕЙ ПРОФЕССИИ
Эдуард Марцевич был уникальным артистом, погруженным в профессию до фанатизма, настоящим фанатом профессии и театра. Так сказал РИА Новости ведущий актер Малого театра Василий Бочкарев о своем коллеге, народном артисте РФ Марцевиче, который скончался на 77-м году жизни после тяжелой болезни.
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЁВ: МАРЦЕВИЧ БЫЛ ФАНАТОМ СВОЕЙ ПРОФЕССИИ
Эдуард Марцевич был уникальным артистом, погруженным в профессию до фанатизма, настоящим фанатом профессии и театра. Так сказал РИА Новости ведущий актер Малого театра Василий Бочкарев о своем коллеге, народном артисте РФ Марцевиче, который скончался на 77-м году жизни после тяжелой болезни.
«Эдик остро чувствовал время, умел вступать с автором пьесы и со своим персонажем в диалог, что невероятно трудно и что очень важно. Он никогда не забывал своих учителей, и я ни разу не видел, чтобы он отошел от главного — познания театра. Это был истинно романтический герой, которых почти не стало в театре, он нес особую поэтическую красоту», — рассказал Бочкарев.
По словам актера, в театре исчезают люди с такими лицами, которых, увидев раз, не забудешь никогда.
«В совсем молодом возрасте Охлопков доверил ему роль «Гамлета». Для нас, тогда только начинающих актерскую жизнь, это был такой порыв, мы поняли, что можем дерзать. Многое дал Эдику Мильтинис, руководитель знаменитого театра из маленького литовского города Паневежис, гремевшего тогда на весь мир. Он приезжал оттуда с горящими глазами, с жаждой поделиться всем, что узнал от мастера. Это был очень интересный и важный для него период, культурный пласт», — вспоминает актер.
По словам Бочкарева, Марцевич был глубоко верующим человеком, и это придавало особый объем его ролям и спектаклям.
«Буквально неделю назад мы разговаривали по телефону — голос у него был бодрый, и он живо интересовался жизнью театра, мы обсуждали спектакли нового сезона. Конец, как и всегда, оказался неожиданным. Мы потеряли большого актера, особую невосполнимую краску в палитре театра», — заключил народный артист РФ.
Эдуард Марцевич родился 29 декабря 1936 года в Тбилиси. Актер играл на сцене театра имени Маяковского и Малом театре, снимался в кино, в частности в картинах «Отцы и дети», «Война и мир», «Красная палатка». В 1987 году Марцевичу присвоили звание «Народный артист России». Он скончался вечером в субботу в одной из столичных клиник.
РИА Новости, 14 октября 2013 года
Эдуард Марцевич был уникальным артистом, погруженным в профессию до фанатизма, настоящим фанатом профессии и театра. Так сказал РИА Новости ведущий актер Малого театра Василий Бочкарев о своем коллеге, народном артисте РФ Марцевиче, который скончался на 77-м году жизни после тяжелой болезни.
«Эдик остро чувствовал время, умел вступать с автором пьесы и со своим персонажем в диалог, что невероятно трудно и что очень важно. Он никогда не забывал своих учителей, и я ни разу не видел, чтобы он отошел от главного — познания театра. Это был истинно романтический герой, которых почти не стало в театре, он нес особую поэтическую красоту», — рассказал Бочкарев.
По словам актера, в театре исчезают люди с такими лицами, которых, увидев раз, не забудешь никогда.
«В совсем молодом возрасте Охлопков доверил ему роль «Гамлета». Для нас, тогда только начинающих актерскую жизнь, это был такой порыв, мы поняли, что можем дерзать. Многое дал Эдику Мильтинис, руководитель знаменитого театра из маленького литовского города Паневежис, гремевшего тогда на весь мир. Он приезжал оттуда с горящими глазами, с жаждой поделиться всем, что узнал от мастера. Это был очень интересный и важный для него период, культурный пласт», — вспоминает актер.
По словам Бочкарева, Марцевич был глубоко верующим человеком, и это придавало особый объем его ролям и спектаклям.
«Буквально неделю назад мы разговаривали по телефону — голос у него был бодрый, и он живо интересовался жизнью театра, мы обсуждали спектакли нового сезона. Конец, как и всегда, оказался неожиданным. Мы потеряли большого актера, особую невосполнимую краску в палитре театра», — заключил народный артист РФ.
Эдуард Марцевич родился 29 декабря 1936 года в Тбилиси. Актер играл на сцене театра имени Маяковского и Малом театре, снимался в кино, в частности в картинах «Отцы и дети», «Война и мир», «Красная палатка». В 1987 году Марцевичу присвоили звание «Народный артист России». Он скончался вечером в субботу в одной из столичных клиник.
РИА Новости, 14 октября 2013 года
13.10.2013
Подробнее
УТРАТА
12 октября на 77-м году жизни скончался ведущий актер Малого театра, народный артист России Эдуард Евгеньевич Марцевич. Коллектив Малого театра скорбит и приносит глубочайшие соболезнования родным и близким Эдуарда Евгеньевича.
Прощание с Э.Е.Марцевичем состоится в четверг 17 октября в 12:00 в помещении сцены на Большой Ордынке, 69.
Прощание с Э.Е.Марцевичем состоится в четверг 17 октября в 12:00 в помещении сцены на Большой Ордынке, 69.
НЕКРОЛОГ
В Малом театре горе – 12 октября на 77-ом году жизни скончался Эдуард Евгеньевич Марцевич. Один из последних аристократов нашего искусства, интеллигент, он был подлинно народным артистом, которого знали и любили несколько поколений зрителей.
Его дебют – из числа самых ярких и ошеломляющих в отечественной культуре. По окончании Щепкинского училища Эдуард Марцевич был принят в труппу театра им. Маяковского, где в двадцать два года сыграл Гамлета, став самым молодым исполнителем роли принца датского в истории. «Это сама юность мира, перед которой отступает всё грязное, низкое, вчерашнее», – писал драматург Александр Штейн о Гамлете-Марцевиче. Мало кому удавалось столь блистательно заявить о себе первой же работой.
Марцевич служил в театре Маяковского в течение десяти лет, сыграв, среди прочего, в таких спектаклях, как «Иркутская история» и «Нас где-то ждут» Алексея Арбузова, «Проводы белых ночей» Веры Пановой и софокловском «Царе Эдипе», где артист исполнил заглавную роль.
Ещё будучи студентом ВТУ им. Щепкина, Эдуард Марцевич впервые снялся в кино – он сыграл Аркадия Кирсанова в экранизации «Отцов и детей». Пройдут годы, и эту же роль артист воплотит на подмостках Малого театра, куда он перешёл в 1969 году.
Около сорока работ за сорок четыре года работы в Малом. Конечно, Эдуарду Евгеньевичу довелось играть и в не всегда сильных с точки зрения драматургии советских пьесах, но большая часть его ролей принадлежит к лучшим образцам отечественной и мировой классики. Артур Мешем («Стакан воды» Эжена Скриба), Дон Жуан («Каменный хозяин» Леси Украинки), Кирилл Кисельников («Пучина» Александра Островского), Альберт Грегор («Средство Макропулоса» Карела Чапека), Репетилов («Горе от ума» Александра Грибоедова), Князь Бельский («Касатка» Алексея Николаевича Толстого), Алёша («Униженные и оскорблённые» по Фёдору Достоевскому), Устрашимов («Женитьба Бальзаминова» Александра Островского), Фиеско («Заговор Фиеско в Генуе» Фридриха Шиллера), царь Фёдор («Царь Фёдор Иоаннович» Алексея Константиновича Толстого), Дугин («Рядовые» Алексея Дударева), Ухтищев («Фома Гордеев» Максима Горького), Веточкин («Холопы» Петра Гнедича), Ротмистр («Отец» Августа Стриндберга), Князь К. («Дядюшкин сон» по Фёдору Достоевскому), Василий Шуйский («Царь Борис» Алексея Константиновича Толстого), Лыняев («Волки и овцы» Александра Островского), Крутицкий («Не было ни гроша, да вдруг алтын» Александра Островского), Войницкий («Дядя Ваня» Антона Чехова), Чебутыкин («Три сестры» Антона Чехова), Сен-Феликс («Таинственный ящик» Петра Каратыгина), Лука Лукич Хлопов («Ревизор» Николая Гоголя), Шапюзо («Наследники Рабурдена» Эмиля Золя) – вот далеко не полный список работ Марцевича.
Почувствовав в какой-то момент, что ему тесно в рамках одной лишь актёрской профессии, он решил заняться режиссурой. В течение года Эдуард Евгеньевич обучался в литовском Паневежисе у известного режиссёра Юозаса Мильтиниса. На сцене Малого театра Марцевич выпустил спектакли «Яков Пасынков» по Ивану Тургеневу, «Отец» Августа Стриндберга, «Не было гроша, да вдруг алтын» Александра Островского и «Воскресение» по Льву Толстому. Инсценировки «Якова Пасынкова» и «Воскресения» Эдуард Евгеньевич сделал собственноручно.
Его жизнь в кино оказалась на редкость удачной. Камера любила Марцевича – органичного, обаятельного, наделённого изумительной красотой артиста. «Война и мир», «Красная палатка», «Идеальный муж», «Женщина в белом», «С вечера до полудня», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Зелёный фургон», «Продлись, продлись, очарованье…», «ТАСС уполномочен заявить…» – эти и другие фильмы с участием Эдуарда Марцевича составляют золотой фонд отечественного кино.
Великий артист, наделённый поистине божественным талантом, Эдуард Евгеньевич принадлежал к числу тех мастеров, которые прекрасны и в комедийных, и в трагических ролях. Марцевич – один из лучших представителей русского психологического театра. Уход мастера такого уровня – колоссальная, невосполнимая потеря не только для Малого театра, но для отечественной культуры в целом. Выражаем искренние соболезнования родным и близким Эдуарда Евгеньевича. Светлая память и вечный покой.
Коллектив Малого театра
В Малом театре горе – 12 октября на 77-ом году жизни скончался Эдуард Евгеньевич Марцевич. Один из последних аристократов нашего искусства, интеллигент, он был подлинно народным артистом, которого знали и любили несколько поколений зрителей.
Его дебют – из числа самых ярких и ошеломляющих в отечественной культуре. По окончании Щепкинского училища Эдуард Марцевич был принят в труппу театра им. Маяковского, где в двадцать два года сыграл Гамлета, став самым молодым исполнителем роли принца датского в истории. «Это сама юность мира, перед которой отступает всё грязное, низкое, вчерашнее», – писал драматург Александр Штейн о Гамлете-Марцевиче. Мало кому удавалось столь блистательно заявить о себе первой же работой.
Марцевич служил в театре Маяковского в течение десяти лет, сыграв, среди прочего, в таких спектаклях, как «Иркутская история» и «Нас где-то ждут» Алексея Арбузова, «Проводы белых ночей» Веры Пановой и софокловском «Царе Эдипе», где артист исполнил заглавную роль.
Ещё будучи студентом ВТУ им. Щепкина, Эдуард Марцевич впервые снялся в кино – он сыграл Аркадия Кирсанова в экранизации «Отцов и детей». Пройдут годы, и эту же роль артист воплотит на подмостках Малого театра, куда он перешёл в 1969 году.
Около сорока работ за сорок четыре года работы в Малом. Конечно, Эдуарду Евгеньевичу довелось играть и в не всегда сильных с точки зрения драматургии советских пьесах, но большая часть его ролей принадлежит к лучшим образцам отечественной и мировой классики. Артур Мешем («Стакан воды» Эжена Скриба), Дон Жуан («Каменный хозяин» Леси Украинки), Кирилл Кисельников («Пучина» Александра Островского), Альберт Грегор («Средство Макропулоса» Карела Чапека), Репетилов («Горе от ума» Александра Грибоедова), Князь Бельский («Касатка» Алексея Николаевича Толстого), Алёша («Униженные и оскорблённые» по Фёдору Достоевскому), Устрашимов («Женитьба Бальзаминова» Александра Островского), Фиеско («Заговор Фиеско в Генуе» Фридриха Шиллера), царь Фёдор («Царь Фёдор Иоаннович» Алексея Константиновича Толстого), Дугин («Рядовые» Алексея Дударева), Ухтищев («Фома Гордеев» Максима Горького), Веточкин («Холопы» Петра Гнедича), Ротмистр («Отец» Августа Стриндберга), Князь К. («Дядюшкин сон» по Фёдору Достоевскому), Василий Шуйский («Царь Борис» Алексея Константиновича Толстого), Лыняев («Волки и овцы» Александра Островского), Крутицкий («Не было ни гроша, да вдруг алтын» Александра Островского), Войницкий («Дядя Ваня» Антона Чехова), Чебутыкин («Три сестры» Антона Чехова), Сен-Феликс («Таинственный ящик» Петра Каратыгина), Лука Лукич Хлопов («Ревизор» Николая Гоголя), Шапюзо («Наследники Рабурдена» Эмиля Золя) – вот далеко не полный список работ Марцевича.
Почувствовав в какой-то момент, что ему тесно в рамках одной лишь актёрской профессии, он решил заняться режиссурой. В течение года Эдуард Евгеньевич обучался в литовском Паневежисе у известного режиссёра Юозаса Мильтиниса. На сцене Малого театра Марцевич выпустил спектакли «Яков Пасынков» по Ивану Тургеневу, «Отец» Августа Стриндберга, «Не было гроша, да вдруг алтын» Александра Островского и «Воскресение» по Льву Толстому. Инсценировки «Якова Пасынкова» и «Воскресения» Эдуард Евгеньевич сделал собственноручно.
Его жизнь в кино оказалась на редкость удачной. Камера любила Марцевича – органичного, обаятельного, наделённого изумительной красотой артиста. «Война и мир», «Красная палатка», «Идеальный муж», «Женщина в белом», «С вечера до полудня», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Зелёный фургон», «Продлись, продлись, очарованье…», «ТАСС уполномочен заявить…» – эти и другие фильмы с участием Эдуарда Марцевича составляют золотой фонд отечественного кино.
Великий артист, наделённый поистине божественным талантом, Эдуард Евгеньевич принадлежал к числу тех мастеров, которые прекрасны и в комедийных, и в трагических ролях. Марцевич – один из лучших представителей русского психологического театра. Уход мастера такого уровня – колоссальная, невосполнимая потеря не только для Малого театра, но для отечественной культуры в целом. Выражаем искренние соболезнования родным и близким Эдуарда Евгеньевича. Светлая память и вечный покой.
Коллектив Малого театра
17.01.2012
Подробнее
ТАКИЕ СМЕШНЫЕ СТРАСТИ ВОКРУГ ВОЖДЕЛЕННОГО СЕЙФА
В Малом театре — неожиданная премьера: режиссёр Владимир Бейлис поставил почти забытую пьесу Эмиля Золя «Наследники Рабурдена».
ТАКИЕ СМЕШНЫЕ СТРАСТИ ВОКРУГ ВОЖДЕЛЕННОГО СЕЙФА
В Малом театре — неожиданная премьера: режиссёр Владимир Бейлис поставил почти забытую пьесу Эмиля Золя «Наследники Рабурдена». Если спросить даже многих завзятых театралов, она даже им мало известна. Вообще, Золя знают всё-таки в основном как великого романиста. А между тем эта пьеса, написанная в 1874 году, уже на следующий год появилась в русском переводе, причём под характерным названием — «Коршуны».
Мне думается, тот самый смысл, который акцентировал в изменённом названии русский переводчик, прежде всего привлёк внимание Малого театра к драматургическому произведению классика французской прозы. Точно так же произошло несколько лет назад с малоизвестной пьесой Бальзака «Делец», поставленной на этой сцене и, можно сказать, открытой заново.
Делец как герой и знамение времени; хищные коршуны, слетающиеся на добычу, которую они почуяли… Согласитесь, весьма современно. Кстати, тут даже прямая перекличка двух пьес встречается: лицемерно оплакивая мнимую смерть Рабурдена, одна из его племянниц, домогающихся наследства, восклицает: «Такой прекрасный человек, умница, делец!» Ну а как же, поистине прекрасным может быть только делец, у которого есть деньги и от которого в данном случае есть надежда получить наследство.
Это слово «наследство» в нынешней нашей жизни стало столь же весомым и возбуждающим, а подчас — роковым, как во времена Золя и Бальзака. Знаю двух сыновей своей покойной учительницы (абсолютной бессребреницы!), превратившихся в лютых врагов из-за материнского дома в деревне и скромных её сбережений на сберкнижке. «Новая жизнь» с всевластием денег корёжит людей, лишает всего человеческого, уничтожает даже исконную семейную близость. Сколько драм и трагедий!
Впрочем, у Золя на сей раз, как и у Бальзака в «Дельце», — не трагедия, а комедия. Интересно взглянуть на то, что делается с людьми из-за денег, с точки зрения человека, остающегося человеком. Увиденное предстанет и ужасным, и смешным, так что писать можно в зависимости от ракурса, который автор для себя избирает. У Золя не только ситуация, но и лукаво-ироничная интонация словно Пушкиным заданы — общеизвестным зачином «Евгения Онегина»:
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог…»
Правда, в «Наследниках Рабурдена» главный персонаж (тоже дядя, причём бесчисленных племянников и племянниц!) занемог-то в шутку, разыграл небескорыстно свой недуг, но какие страсти завихрились сразу вокруг него и вокруг дома, который вот-вот превратится в чью-то наследственную собственность, вокруг сейфа, в котором, как ошибочно убеждены все вожделеющие наследства родственники и друзья, хранятся немереные богатства дельца!
Режиссёр делает этот массивный зелёный сейф своего рода центром спектакля — центром притяжения основных интересов и чувств. Страстных чувств, пылких, прямо-таки что у самого влюблённого юноши. Да «друг» Рабурдена — Шапюзо в блистательном исполнении народного артиста России Эдуарда Марцевича и восклицает в адрес этого сейфа как пылкий влюбленный, задыхаясь в экстазе: «Мой любимый шкаф! Такой прохладный, приятный, нежный…»
Пусть пьеса Золя и не столь глубока в сравнении с лучшими его романами, но В. Бейлис сумел изобретательно выделить все её достоинства, заострить социальный юмор, создать на сцене действие яркое, динамичное и очень смешное. При этом без малейшей пошлости, от которой ныне, под влиянием «моды», даже уважаемые театральные мастера иногда не могут уйти. Переполненный зал хохочет, и это хороший смех, честный и чистый, я бы сказал.
Совсем недавно, замечу, Владимир Михайлович с такой же изысканностью и выразительностью поставил на сцене МХАТ имени М. Горького (у Татьяны Васильевны Дорониной) «Школу злословия» Шеридана. Спектакль тоже в лучшем смысле «стильный» и тоже вызывающий много доброго смеха. Вот уж действительно смех, который лечит!
Разумеется, режиссёр решает благородные и нелёгкие свои задачи в первую очередь с помощью талантливых актёров. Зная весь репертуар Малого, могу сказать, что ни в одном другом спектакле не видел народного артиста России Вячеслава Езепова таким, как в роли Рабурдена. Юмор у него тонкий и точный, без перехлёстов, с необходимым чувством меры. И все остальные исполнители стараются ему соответствовать, так что ансамбль налицо. А художник Александр Глазунов и художник по костюмам Алексей Трефилов сумели обеспечить по-бытовому достоверную и вместе с тем по-театральному праздничную картину действия.
Зал от души смеётся. А потом, уверен, многие задумаются. Страсти на сцене поневоле обращают к страстям в сегодняшней жизни. Как всегда бывало в русском театре, это призвано служить исправлению нравов.
Виктор КОЖЕМЯКО
Правда-КПРФ, 17 января 2012 года
В Малом театре — неожиданная премьера: режиссёр Владимир Бейлис поставил почти забытую пьесу Эмиля Золя «Наследники Рабурдена». Если спросить даже многих завзятых театралов, она даже им мало известна. Вообще, Золя знают всё-таки в основном как великого романиста. А между тем эта пьеса, написанная в 1874 году, уже на следующий год появилась в русском переводе, причём под характерным названием — «Коршуны».
Мне думается, тот самый смысл, который акцентировал в изменённом названии русский переводчик, прежде всего привлёк внимание Малого театра к драматургическому произведению классика французской прозы. Точно так же произошло несколько лет назад с малоизвестной пьесой Бальзака «Делец», поставленной на этой сцене и, можно сказать, открытой заново.
Делец как герой и знамение времени; хищные коршуны, слетающиеся на добычу, которую они почуяли… Согласитесь, весьма современно. Кстати, тут даже прямая перекличка двух пьес встречается: лицемерно оплакивая мнимую смерть Рабурдена, одна из его племянниц, домогающихся наследства, восклицает: «Такой прекрасный человек, умница, делец!» Ну а как же, поистине прекрасным может быть только делец, у которого есть деньги и от которого в данном случае есть надежда получить наследство.
Это слово «наследство» в нынешней нашей жизни стало столь же весомым и возбуждающим, а подчас — роковым, как во времена Золя и Бальзака. Знаю двух сыновей своей покойной учительницы (абсолютной бессребреницы!), превратившихся в лютых врагов из-за материнского дома в деревне и скромных её сбережений на сберкнижке. «Новая жизнь» с всевластием денег корёжит людей, лишает всего человеческого, уничтожает даже исконную семейную близость. Сколько драм и трагедий!
Впрочем, у Золя на сей раз, как и у Бальзака в «Дельце», — не трагедия, а комедия. Интересно взглянуть на то, что делается с людьми из-за денег, с точки зрения человека, остающегося человеком. Увиденное предстанет и ужасным, и смешным, так что писать можно в зависимости от ракурса, который автор для себя избирает. У Золя не только ситуация, но и лукаво-ироничная интонация словно Пушкиным заданы — общеизвестным зачином «Евгения Онегина»:
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог…»
Правда, в «Наследниках Рабурдена» главный персонаж (тоже дядя, причём бесчисленных племянников и племянниц!) занемог-то в шутку, разыграл небескорыстно свой недуг, но какие страсти завихрились сразу вокруг него и вокруг дома, который вот-вот превратится в чью-то наследственную собственность, вокруг сейфа, в котором, как ошибочно убеждены все вожделеющие наследства родственники и друзья, хранятся немереные богатства дельца!
Режиссёр делает этот массивный зелёный сейф своего рода центром спектакля — центром притяжения основных интересов и чувств. Страстных чувств, пылких, прямо-таки что у самого влюблённого юноши. Да «друг» Рабурдена — Шапюзо в блистательном исполнении народного артиста России Эдуарда Марцевича и восклицает в адрес этого сейфа как пылкий влюбленный, задыхаясь в экстазе: «Мой любимый шкаф! Такой прохладный, приятный, нежный…»
Пусть пьеса Золя и не столь глубока в сравнении с лучшими его романами, но В. Бейлис сумел изобретательно выделить все её достоинства, заострить социальный юмор, создать на сцене действие яркое, динамичное и очень смешное. При этом без малейшей пошлости, от которой ныне, под влиянием «моды», даже уважаемые театральные мастера иногда не могут уйти. Переполненный зал хохочет, и это хороший смех, честный и чистый, я бы сказал.
Совсем недавно, замечу, Владимир Михайлович с такой же изысканностью и выразительностью поставил на сцене МХАТ имени М. Горького (у Татьяны Васильевны Дорониной) «Школу злословия» Шеридана. Спектакль тоже в лучшем смысле «стильный» и тоже вызывающий много доброго смеха. Вот уж действительно смех, который лечит!
Разумеется, режиссёр решает благородные и нелёгкие свои задачи в первую очередь с помощью талантливых актёров. Зная весь репертуар Малого, могу сказать, что ни в одном другом спектакле не видел народного артиста России Вячеслава Езепова таким, как в роли Рабурдена. Юмор у него тонкий и точный, без перехлёстов, с необходимым чувством меры. И все остальные исполнители стараются ему соответствовать, так что ансамбль налицо. А художник Александр Глазунов и художник по костюмам Алексей Трефилов сумели обеспечить по-бытовому достоверную и вместе с тем по-театральному праздничную картину действия.
Зал от души смеётся. А потом, уверен, многие задумаются. Страсти на сцене поневоле обращают к страстям в сегодняшней жизни. Как всегда бывало в русском театре, это призвано служить исправлению нравов.
Виктор КОЖЕМЯКО
Правда-КПРФ, 17 января 2012 года
29.12.2011
Подробнее
ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ ПОЗДРАВЛЯЕТ ЭДУАРДА МАРЦЕВИЧА С ЮБИЛЕЕМ
ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ ПОЗДРАВЛЯЕТ ЭДУАРДА МАРЦЕВИЧА С ЮБИЛЕЕМ
Уважаемый Эдуард Евгеньевич!
В день вашего 75-летия примите мои поздравления и наилучшие пожелания.
Уже с первых дебютных ролей Вы заявили о себе как о ярком талантливом актере, сумели завоевать профессиональное признание. На протяжении долгого времени Вы трудитесь на одной из лучших сцен страны, в Малом театре, покоряя зрителей глубокой темпераментной игрой. Большой популярностью пользуются и созданные Вами в кино запоминающиеся образы.
Доброго Вам здоровья, благополучия и с наступающим Новым годом. К моим поздравлениям присоединяется супруга.
Дмитрий Медведев
Уважаемый Эдуард Евгеньевич!
В день вашего 75-летия примите мои поздравления и наилучшие пожелания.
Уже с первых дебютных ролей Вы заявили о себе как о ярком талантливом актере, сумели завоевать профессиональное признание. На протяжении долгого времени Вы трудитесь на одной из лучших сцен страны, в Малом театре, покоряя зрителей глубокой темпераментной игрой. Большой популярностью пользуются и созданные Вами в кино запоминающиеся образы.
Доброго Вам здоровья, благополучия и с наступающим Новым годом. К моим поздравлениям присоединяется супруга.
Дмитрий Медведев
Подробнее
«ГЕРОИ И РОЛИ ЭДУАРДА МАРЦЕВИЧА»
Смотрите передачу на канале МАЛЫЙ-ТВ
Ведущая – театральный критик, кандидат искусствоведения Вера Максимова
Ведущая – театральный критик, кандидат искусствоведения Вера Максимова
Подробнее
ВЛАДИМИР ПУТИН И АЛЕКСАНДР ЛУКАШЕНКО ПОЗДРАВИЛИ ЭДУАРДА МАРЦЕВИЧА С ЮБИЛЕЕМ
ВЛАДИМИР ПУТИН И АЛЕКСАНДР ЛУКАШЕНКО ПОЗДРАВИЛИ ЭДУАРДА МАРЦЕВИЧА С ЮБИЛЕЕМ
В поздравительной телеграмме председателя правительства России, в частности, говорится: «Вы по праву принадлежите к плеяде ярких, одарённых представителей отечественного театра и кинематографа. В Вашем актёрском багаже немало интересных, поистине незабываемых работ, заслуживших искреннюю любовь зрителей. За каждой из них – самобытный, щедрый талант, уникальное мастерство перевоплощения и, конечно, огромный творческий труд».
«В Беларуси хорошо знают Ваше творчество, ценят тот большой вклад, который Вы вносите в укрепление культурных связей наших стран», – говорится в поздравлении президента Беларуси.
В поздравительной телеграмме председателя правительства России, в частности, говорится: «Вы по праву принадлежите к плеяде ярких, одарённых представителей отечественного театра и кинематографа. В Вашем актёрском багаже немало интересных, поистине незабываемых работ, заслуживших искреннюю любовь зрителей. За каждой из них – самобытный, щедрый талант, уникальное мастерство перевоплощения и, конечно, огромный творческий труд».
«В Беларуси хорошо знают Ваше творчество, ценят тот большой вклад, который Вы вносите в укрепление культурных связей наших стран», – говорится в поздравлении президента Беларуси.
Подробнее
СЕНСАЦИОННЫЙ ГАМЛЕТ ОТМЕЧАЕТ ЮБИЛЕЙ
СЕНСАЦИОННЫЙ ГАМЛЕТ ОТМЕЧАЕТ ЮБИЛЕЙ
Народному артисту России, актеру Малого театра Эдуарду Марцевиу сегодня исполняется 75 лет. Об актере, который дебютировал в конце 50-х в «Гамлете» у великого Николая Охлопкова, - Григорий Заславский на радио «Вести ФМ».
Слушать запись программы на канале МАЛЫЙ-ТВ
Народному артисту России, актеру Малого театра Эдуарду Марцевиу сегодня исполняется 75 лет. Об актере, который дебютировал в конце 50-х в «Гамлете» у великого Николая Охлопкова, - Григорий Заславский на радио «Вести ФМ».
Слушать запись программы на канале МАЛЫЙ-ТВ
СЕНСАЦИОННЫЙ ГАМЛЕТ ОТМЕЧАЕТ ЮБИЛЕЙ
Народному артисту России, актеру Малого театра Эдуарду Марцевиу сегодня исполняется 75 лет. Об актере, который дебютировал в конце 50-х в «Гамлете» у великого Николая Охлопкова, - Григорий Заславский на радио «Вести ФМ».
Слушать запись программы на канале МАЛЫЙ-ТВ
Сегодня можно убедиться в том, что такое высокий класс игры, посмотрев, как в «Ревизоре» Малого театра Марцевич играет вроде бы не главную роль - смотрителя училищ Хлопова. Городничего играет Александр Потапов и, читая письмо дальнего родственника, в котором и сообщается про ревизора из Петербурга, городничий, вероятно, в незнакомом ему слове ставит ударение так: иконгнИто. А смотритель училищ Хлопов, которого играет Марцевич, сразу видно - из образованных, он автоматом произносит то же слово - но правильно. Но тут же буквально проваливается под стол: поправляет - из образованности, а со страху чуть не умирает - из вечного чиновничьего ужаса перед начальством. Когда при нем Хлестаков все выше и выше поднимается в своем вранье, Хлопов, это видно, готов потерять сознание и одновременно - вот-вот его охватит медвежья болезнь, с двух сторон его пытаются удержать от падения другие чиновники. Марцевич играет очень смешно!
Марцевич родился в Тбилиси, его мама работала в театре суфлером, отец в том же театре - актером. Так что с детства - в театре, ходит в детскую театральную студию, а одновременно - в танцевальный, певческий - короче говоря, во все кружки, где параллельно работе в театре преподавал его отец. Так бывает - Эдуард Марцевич смело отправился поступать в ГИТИС, но в ГИТИСе ему сказали: «Вы очень симпатичный молодой человек. У вас умные глаза. Но вам не стоит заниматься театральным искусством». А в Школе-студии МХАТ сразу попросили прийти на третий тур, а в «Щепке» - и вовсе сказали: «Пришли к нам, нечего бегать по другим школам». После окончания пригласили в Малый, но Марцевич мечтал сыграть Гамлета. Эту трагедию Шекспира, как известно, при Сталине в СССР вообще не ставили, хотя, конечно, официально никто не запрещал, и «Гамлет» Охлопкова стал таким вот первым спектаклем после десятилетий «полузапрета». Охлопкову Марцевич очень понравился и Гамлет в его исполнении - молодой, порывистый, какой-то, можно даже сказать, вдохновенный, молодой - актеру-то было всего 22 года - стал сенсацией московского сезона. Это случилось в 1959 году. После Гамлета Марцевич сыграл главные роли в нескольких других спектаклях Охлопкова, а когда режиссер умер, Марцевич - можно сказать - вернулся в родные стены Малого театра. Актер стиля, человек стиля, это видно даже когда он выходит во вроде бы небольшой роли доктора Чебутыкина. Он не затерялся в легендарной картине Калатозова «Красная палатка», где с ним рядом - Клаудия Кардинале, Шон Коннери и другие великие.
Когда ему захотелось заняться режиссурой, Марцевич отправился учиться в Паневежис к Мильтинису, тогда - лидеру и можно сказать основателю литовской школы. Там же поставил свой первый спектакль - «Старый дом» по пьесе Казанцева. И сейчас, празднуя юбилей, готовится выпустить в Малом театре «Бесприданницу» Островского.
«Вести ФМ»
Народному артисту России, актеру Малого театра Эдуарду Марцевиу сегодня исполняется 75 лет. Об актере, который дебютировал в конце 50-х в «Гамлете» у великого Николая Охлопкова, - Григорий Заславский на радио «Вести ФМ».
Слушать запись программы на канале МАЛЫЙ-ТВ
Сегодня можно убедиться в том, что такое высокий класс игры, посмотрев, как в «Ревизоре» Малого театра Марцевич играет вроде бы не главную роль - смотрителя училищ Хлопова. Городничего играет Александр Потапов и, читая письмо дальнего родственника, в котором и сообщается про ревизора из Петербурга, городничий, вероятно, в незнакомом ему слове ставит ударение так: иконгнИто. А смотритель училищ Хлопов, которого играет Марцевич, сразу видно - из образованных, он автоматом произносит то же слово - но правильно. Но тут же буквально проваливается под стол: поправляет - из образованности, а со страху чуть не умирает - из вечного чиновничьего ужаса перед начальством. Когда при нем Хлестаков все выше и выше поднимается в своем вранье, Хлопов, это видно, готов потерять сознание и одновременно - вот-вот его охватит медвежья болезнь, с двух сторон его пытаются удержать от падения другие чиновники. Марцевич играет очень смешно!
Марцевич родился в Тбилиси, его мама работала в театре суфлером, отец в том же театре - актером. Так что с детства - в театре, ходит в детскую театральную студию, а одновременно - в танцевальный, певческий - короче говоря, во все кружки, где параллельно работе в театре преподавал его отец. Так бывает - Эдуард Марцевич смело отправился поступать в ГИТИС, но в ГИТИСе ему сказали: «Вы очень симпатичный молодой человек. У вас умные глаза. Но вам не стоит заниматься театральным искусством». А в Школе-студии МХАТ сразу попросили прийти на третий тур, а в «Щепке» - и вовсе сказали: «Пришли к нам, нечего бегать по другим школам». После окончания пригласили в Малый, но Марцевич мечтал сыграть Гамлета. Эту трагедию Шекспира, как известно, при Сталине в СССР вообще не ставили, хотя, конечно, официально никто не запрещал, и «Гамлет» Охлопкова стал таким вот первым спектаклем после десятилетий «полузапрета». Охлопкову Марцевич очень понравился и Гамлет в его исполнении - молодой, порывистый, какой-то, можно даже сказать, вдохновенный, молодой - актеру-то было всего 22 года - стал сенсацией московского сезона. Это случилось в 1959 году. После Гамлета Марцевич сыграл главные роли в нескольких других спектаклях Охлопкова, а когда режиссер умер, Марцевич - можно сказать - вернулся в родные стены Малого театра. Актер стиля, человек стиля, это видно даже когда он выходит во вроде бы небольшой роли доктора Чебутыкина. Он не затерялся в легендарной картине Калатозова «Красная палатка», где с ним рядом - Клаудия Кардинале, Шон Коннери и другие великие.
Когда ему захотелось заняться режиссурой, Марцевич отправился учиться в Паневежис к Мильтинису, тогда - лидеру и можно сказать основателю литовской школы. Там же поставил свой первый спектакль - «Старый дом» по пьесе Казанцева. И сейчас, празднуя юбилей, готовится выпустить в Малом театре «Бесприданницу» Островского.
«Вести ФМ»
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ЮБИЛЕЕМ!
29 декабря исполняется 75 лет народному артисту России Эдуарду Евгеньевичу Марцевичу. От души поздравляем Эдуарда Евгеньевича и желаем ему крепкого здоровья, благополучия и успехов во всех творческих начинаниях!
05.12.2011
Подробнее
…БЫВАЕТ И ВО БЛАГО ЛОЖЬ, ИЛИ ИСТИНА ГДЕ-ТО РЯДОМ
«Наследники Рабурдена» в Малом театре
…БЫВАЕТ И ВО БЛАГО ЛОЖЬ, ИЛИ ИСТИНА ГДЕ-ТО РЯДОМ
«Наследники Рабурдена» в Малом театре
Эта комедия французского классика Эмиля Золя пользовалась большой популярностью. Годом спустя ее перевели на русский язык под названием «Коршуны». В чем-то такое название обедняло авторский замысел. Но почему бы и не назвать коршунами тех, кто готов едва ли не прикончить своих конкурентов, даже родственников, из-за будущего наследства.
Золя, в сущности, написал пьесу не столько даже о ловцах денег, сколько о глубоком одиночестве. Оно вынуждает французского буржуа в солидных летах, обладающего незаурядными актерскими данными, притворяться, морочить голову родственникам, да еще и личному врачу, обещаниями — непременно оставить наследство то одному, то другому. А наследства-то и нет. Дядюшка Рабурден гол, как сокол. Конечно, в финале истинное материальное положение главного героя становится известно всем потенциальным наследникам. «Претендентам» приходится еще и оплатить дядюшкины долги, потому что очень солидный ростовщик Исаак (В. Дубровский), госпожа Фике (Л.Титова) и госпожа Воссар (О. Пашкова) готовы на все, лишь бы только оттяпать у Рабурдена завещание на свое имя. Дамы эти высокомерные, корыстные, лживые (каждая по-своему), импозантные и ловкие. Они искренне лгут (именно так!) друг другу, нескрываемо ненавидят своих конкурентов и до последнего не теряют надежды на свою победу. Однако есть еще более близкий наследник — отчаянно смешной и беспомощный Шапюзо, блистательно сыгранный Эдуардом Марцевичем.
Пестра и интересна вся сценическая компания «родственников». Но на первом месте обладающий «незаурядным» актерским мастерством, по-своему наивный, порой даже трогательный, Рабурден. Этот страдающий от одиночества и безденежья старик — бесспорная творческая победа Вячеслава Езепова. Нельзя не сказать и о очень интересной работе Валерия Бабятинского, играющего личного доктора Рабурдена — лукавого и хитрого обманщика, элегантного, самоуверенного и полагающего себя самым умным и самым успешным из роя претендентов.
Рабурдену же удается валять дурака при помощи своей служанки и совсем уже дальней родственницы Шарлотты (О. Жевакина). К традициям Мольера и Бомарше, у которых слуги оказывались куда умнее своих господ, Эмиль Золя обратился вполне намеренно.
Пресмешно развиваются сложные отношения перезрелой невесты Эжени ( Е. Порубель) и ее жениха Леду, откровенного охотника за приданым (К.Юдаев). Пара на удивление хороша. Хочется поздравить Малый театр с такой яркой творческой молодежью.
Нельзя не заметить, что действие спектакля, поставленного В. Бейлисом, развивается порой вяловато. Без доработки при дальнейшей обкатке не обойтись.
Наталья ЛАГИНА
«Москвичка», №47 2011
«Наследники Рабурдена» в Малом театре
Эта комедия французского классика Эмиля Золя пользовалась большой популярностью. Годом спустя ее перевели на русский язык под названием «Коршуны». В чем-то такое название обедняло авторский замысел. Но почему бы и не назвать коршунами тех, кто готов едва ли не прикончить своих конкурентов, даже родственников, из-за будущего наследства.
Золя, в сущности, написал пьесу не столько даже о ловцах денег, сколько о глубоком одиночестве. Оно вынуждает французского буржуа в солидных летах, обладающего незаурядными актерскими данными, притворяться, морочить голову родственникам, да еще и личному врачу, обещаниями — непременно оставить наследство то одному, то другому. А наследства-то и нет. Дядюшка Рабурден гол, как сокол. Конечно, в финале истинное материальное положение главного героя становится известно всем потенциальным наследникам. «Претендентам» приходится еще и оплатить дядюшкины долги, потому что очень солидный ростовщик Исаак (В. Дубровский), госпожа Фике (Л.Титова) и госпожа Воссар (О. Пашкова) готовы на все, лишь бы только оттяпать у Рабурдена завещание на свое имя. Дамы эти высокомерные, корыстные, лживые (каждая по-своему), импозантные и ловкие. Они искренне лгут (именно так!) друг другу, нескрываемо ненавидят своих конкурентов и до последнего не теряют надежды на свою победу. Однако есть еще более близкий наследник — отчаянно смешной и беспомощный Шапюзо, блистательно сыгранный Эдуардом Марцевичем.
Пестра и интересна вся сценическая компания «родственников». Но на первом месте обладающий «незаурядным» актерским мастерством, по-своему наивный, порой даже трогательный, Рабурден. Этот страдающий от одиночества и безденежья старик — бесспорная творческая победа Вячеслава Езепова. Нельзя не сказать и о очень интересной работе Валерия Бабятинского, играющего личного доктора Рабурдена — лукавого и хитрого обманщика, элегантного, самоуверенного и полагающего себя самым умным и самым успешным из роя претендентов.
Рабурдену же удается валять дурака при помощи своей служанки и совсем уже дальней родственницы Шарлотты (О. Жевакина). К традициям Мольера и Бомарше, у которых слуги оказывались куда умнее своих господ, Эмиль Золя обратился вполне намеренно.
Пресмешно развиваются сложные отношения перезрелой невесты Эжени ( Е. Порубель) и ее жениха Леду, откровенного охотника за приданым (К.Юдаев). Пара на удивление хороша. Хочется поздравить Малый театр с такой яркой творческой молодежью.
Нельзя не заметить, что действие спектакля, поставленного В. Бейлисом, развивается порой вяловато. Без доработки при дальнейшей обкатке не обойтись.
Наталья ЛАГИНА
«Москвичка», №47 2011
01.06.2011
Подробнее
НОВОЕ НА КАНАЛЕ МАЛЫЙ-ТВ
«Таинственный ящик» П.А.Каратыгина. Сцена из 1-го действия
Режиссёр-постановщик – Юрий Соломин. Сен-Феликс – Эдуард Марцевич, Дюпре – Александр Клюквин, Эмиль – Алексей Фаддеев, Младший писарь – Пётр Абрамов
Режиссёр-постановщик – Юрий Соломин. Сен-Феликс – Эдуард Марцевич, Дюпре – Александр Клюквин, Эмиль – Алексей Фаддеев, Младший писарь – Пётр Абрамов
29.12.2010
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!
29 декабря – день рождения народного артиста России Эдуарда Евгеньевича Марцевича. Поздравляем Эдуарда Евгеньевича и желаем ему доброго здоровья, праздничного настроения и новых ролей на сцене Малого театра!
14.10.2010
Подробнее
ПО СЛЕДАМ ВЕЛИКИХ МАСТЕРОВ
По традиции право открытия IV фестиваля «Старейшие театры России в Калуге» принадлежит Государственному академическому Малому театру, и этот год не стал исключением.
ПО СЛЕДАМ ВЕЛИКИХ МАСТЕРОВ
По традиции право открытия IV фестиваля «Старейшие театры России в Калуге» принадлежит Государственному академическому Малому театру, и этот год не стал исключением. По этому случаю в Калужском областном драматическом театре прошла пресс-конференция, на которой помимо организаторов фестиваля и членов жюри присутствовали и актеры этого старейшего театра, в этом году открывшего свой 255-й сезон. Малый театр прежде всего ассоциируется с верностью традициям и замечательными актерами, в разные годы выходившими на его подмостки. Такие имена как Щепкин, Мочалов, Ермолова, Пашенная, Ильинский и другие навсегда вписаны в историю российского театра.
Участникам пресс-конференции посчастливилось пообщаться с замечательным актером, представителем старой щепкинской школы Эдуардом Марцевичем. Многим зрителям он знаком по фильмам «Красная палатка», «Война и мир», а также по спектаклям «Волки и овцы», «Три сестры» и «Дядя Ваня». Некоторым даже посчастливилось увидеть его в роли Гамлета — одной из его первых ролей, которую он сыграл в двадцатилетнем возрасте. В этом году Эдуард Евгеньевич проводит свой 42-й сезон в Малом театре, но в Калугу он приехал не только как актер. Фестиваль открывает поставленный им спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын» по пьесе А.Н.Островского, где он же и играет главную роль. Отвечая на вопросы об этом спектакле, Эдуард Евгеньевич отметил, что Островский сегодня — один из самых современных и важных авторов, а эта пьеса, «наполненная внутренней мелодией души», затрагивает самые актуальные вопросы: расслоение общества, деградацию личности и жизнь, превратившуюся в бесконечную погоню за деньгами. Но, несмотря на это, режиссер постарался вложить в спектакль и надежду на возрождение России, духовности и нравственных ценностей.
Спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын» идет уже восемнадцатый сезон, и за это время состав изменился. На заслуженный отдых уходили одни актеры, а их места занимала молодежь. На пресс-конференции присутствовало четыре молодых актера: Ольга Молочная, Екатерина Базарова, Дмитрий Солодовник и Михаил Мартьянов. Несмотря на то, что некоторые из них в театре не так давно, эти ребята успели показать себя с лучшей стороны, сыграв множество не только второстепенных, но и главных ролей (в спектакле «Ревизор» роль Хлестакова исполнял Дмитрий Солодовник, а Ольга Молочная сыграла Софью в «Горе от ума»). Молодые актеры оказались полностью солидарны со своими учителями в их отношении к театру, классике и искусству вообще. Эти молодые ребята могут послужить примером того, что называется «верность своему театру» сегодня, когда молодежь в большинстве своем старается прославиться, снимаясь во второсортных телесериалах и низкопробных фильмах. Однако не стоит думать, что традиции Малого театра есть нечто мертвое и незыблемое, и молодой актер, вводясь в спектакль, должен копировать манеру игры своего знаменитого предшественника. Главными являются индивидуальность актера, его личность, а ощущение великого прошлого только подстегивает, заставляя вступать в почтительный диалог со старшим поколением. В этой связи Эдуард Евгеньевич высказал один из незыблемых постулатов Малого театра: «Уважать стариков и пестовать молодежь».
Важно еще и то, что эта молодежь, пришедшая в театр, — не разрозненные люди, но дружный коллектив. Именно так они сплотились в ответе на провокационный вопрос о различных прочтениях и постановках классики. Не секрет, что многие театры Москвы, да и всей России, эксплуатируют классику, представляя ее в новых авангардных формах лишь затем, чтобы показать свою псевдосовременность. В ответе на этот вопрос молодые актеры и их старшие коллеги были единодушны: «Ставить пьесы надо так, как это написано автором и никак иначе. Будущее непременно отметет все эти псевдоактуальные постановки, и останутся только те спектакли, которые говорят о высоком, о «жизни человеческого духа» на сцене». Непривычно было слышать из уст молодых актеров слова: «Сцена — это кафедра для морали».
Дмитрий ХОВАНСКИЙ
Вестник фестиваля «Старейшие театры России в Калуге», №1, окт 2010
По традиции право открытия IV фестиваля «Старейшие театры России в Калуге» принадлежит Государственному академическому Малому театру, и этот год не стал исключением. По этому случаю в Калужском областном драматическом театре прошла пресс-конференция, на которой помимо организаторов фестиваля и членов жюри присутствовали и актеры этого старейшего театра, в этом году открывшего свой 255-й сезон. Малый театр прежде всего ассоциируется с верностью традициям и замечательными актерами, в разные годы выходившими на его подмостки. Такие имена как Щепкин, Мочалов, Ермолова, Пашенная, Ильинский и другие навсегда вписаны в историю российского театра.
Участникам пресс-конференции посчастливилось пообщаться с замечательным актером, представителем старой щепкинской школы Эдуардом Марцевичем. Многим зрителям он знаком по фильмам «Красная палатка», «Война и мир», а также по спектаклям «Волки и овцы», «Три сестры» и «Дядя Ваня». Некоторым даже посчастливилось увидеть его в роли Гамлета — одной из его первых ролей, которую он сыграл в двадцатилетнем возрасте. В этом году Эдуард Евгеньевич проводит свой 42-й сезон в Малом театре, но в Калугу он приехал не только как актер. Фестиваль открывает поставленный им спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын» по пьесе А.Н.Островского, где он же и играет главную роль. Отвечая на вопросы об этом спектакле, Эдуард Евгеньевич отметил, что Островский сегодня — один из самых современных и важных авторов, а эта пьеса, «наполненная внутренней мелодией души», затрагивает самые актуальные вопросы: расслоение общества, деградацию личности и жизнь, превратившуюся в бесконечную погоню за деньгами. Но, несмотря на это, режиссер постарался вложить в спектакль и надежду на возрождение России, духовности и нравственных ценностей.
Спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын» идет уже восемнадцатый сезон, и за это время состав изменился. На заслуженный отдых уходили одни актеры, а их места занимала молодежь. На пресс-конференции присутствовало четыре молодых актера: Ольга Молочная, Екатерина Базарова, Дмитрий Солодовник и Михаил Мартьянов. Несмотря на то, что некоторые из них в театре не так давно, эти ребята успели показать себя с лучшей стороны, сыграв множество не только второстепенных, но и главных ролей (в спектакле «Ревизор» роль Хлестакова исполнял Дмитрий Солодовник, а Ольга Молочная сыграла Софью в «Горе от ума»). Молодые актеры оказались полностью солидарны со своими учителями в их отношении к театру, классике и искусству вообще. Эти молодые ребята могут послужить примером того, что называется «верность своему театру» сегодня, когда молодежь в большинстве своем старается прославиться, снимаясь во второсортных телесериалах и низкопробных фильмах. Однако не стоит думать, что традиции Малого театра есть нечто мертвое и незыблемое, и молодой актер, вводясь в спектакль, должен копировать манеру игры своего знаменитого предшественника. Главными являются индивидуальность актера, его личность, а ощущение великого прошлого только подстегивает, заставляя вступать в почтительный диалог со старшим поколением. В этой связи Эдуард Евгеньевич высказал один из незыблемых постулатов Малого театра: «Уважать стариков и пестовать молодежь».
Важно еще и то, что эта молодежь, пришедшая в театр, — не разрозненные люди, но дружный коллектив. Именно так они сплотились в ответе на провокационный вопрос о различных прочтениях и постановках классики. Не секрет, что многие театры Москвы, да и всей России, эксплуатируют классику, представляя ее в новых авангардных формах лишь затем, чтобы показать свою псевдосовременность. В ответе на этот вопрос молодые актеры и их старшие коллеги были единодушны: «Ставить пьесы надо так, как это написано автором и никак иначе. Будущее непременно отметет все эти псевдоактуальные постановки, и останутся только те спектакли, которые говорят о высоком, о «жизни человеческого духа» на сцене». Непривычно было слышать из уст молодых актеров слова: «Сцена — это кафедра для морали».
Дмитрий ХОВАНСКИЙ
Вестник фестиваля «Старейшие театры России в Калуге», №1, окт 2010
29.12.2009
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
29 декабря – день рождения народного артиста России Эдуарда Евгеньевича Марцевича. От души поздравляем любимого артиста и желаем ему крепкого здоровья, бодрости духа и новых актерских и режиссерских работ на родных подмостках!
28.09.2009
Подробнее
Э. МАРЦЕВИЧ: «ВАЖНЕЕ СЦЕНЫ НЕТ НИЧЕГО»
Какова она - «жизнь артиста», и от чего зависит степень ее успешности - от таланта, удачливости или терпения? Об этом www.TatCenter.ru рассказал удивительный актер, интересный собеседник и очень добрый человек Эдуард Марцевич - актер Государственного академического Малого театра, гастроли которого проходят сейчас в Казани.
Э. МАРЦЕВИЧ: «ВАЖНЕЕ СЦЕНЫ НЕТ НИЧЕГО»
Какова она - «жизнь артиста», и от чего зависит степень ее успешности - от таланта, удачливости или терпения? Об этом www.TatCenter.ru рассказал удивительный актер, интересный собеседник и очень добрый человек Эдуард Марцевич - актер Государственного академического Малого театра, гастроли которого проходят сейчас в Казани.
Эдуард Евгеньевич, о чем Ваши самые ранние воспоминания?
- О театре… Идет спектакль Бакинского драмтеатра «Вагиф», в котором отец играет шута. Мне, видимо, нету и двух лет. Мама держит меня на руках, кругом все золотое, красное и много-много людей… А далеко от себя я вижу папу. Он, в красивой шапке и разноцветных штанах, что-то говорит каким-то нарядным одетым дядям. Один из них хватает нож, бросается на папу, и тот перестает двигаться. И я вдруг своим детским умишком понимаю, что папу убили… Вы не представляете, как я орал! Мама выскочила со мной в фойе. Мы стояли у стеночки, она гладила меня, целовала. Прибежал папа в этих своих шароварах, взял меня на руки, но я все плакал и не понимал, как папа живой, если его убили…
Ну, раз отец - актер, вероятно, чуть ли не с рождения Вы «жили» в театре?
- Папа ушел от нас, когда мне было три года. Но мама дружила со многими актерами, которые и у нас часто бывали, и нас в театр приглашали. Помню, как перед спектаклем «Жди меня» Симонова я хожу по сцене и рассматриваю бутафорские яблоки, сливы, виноград. Они красивые, как настоящие, но, как я ни пытаюсь откусить кусочек, не получается. Я с детства люблю сцену и могу смотреть на нее, даже пустую, часами. Сцена - суть моей жизни, и если не будет её, то зачем я, зачем всё? Мне нравится само это пространство - оно наполнено некоей духовной силой, которая словно вливается в меня. Думаю, что даже, когда уже не смогу играть, то все равно буду приходить в театр и смотреть на сцену, на кулисы, на то, как рабочие устанавливают декорации...
Наверное, эта любовь генетическая. Я с младших классов сочинял какие-то пьесы, играл в них, а позже выступал на смотрах художественной самодеятельности, в конкурсах юных чтецов и даже получал призы.
Я снова встретился с отцом лишь в двенадцать лет в Вильнюсе, куда мы переехали после войны. Оказалось, что и он с семьей жил там. Папа играл в местном драмтеатре, а еще руководил театральной студией в одном из Домов культуры. Я был счастлив, что он рядом и могу целыми днями пропадать у него в студии.
Мне посчастливилось играть Ромео, пушкинского Самозванца, Овода. К окончанию школы я считал себя уже настоящим артистом. Представляете, как же я обалдел, услышав на вступительном экзамене в ГИТИСе: «Вы очень симпатичный молодой человек. У вас умные глаза. Но вам не стоит заниматься театральным искусством. Поступайте лучше на мехмат»!… Слава Богу, что я успел на третий тур в Щепкинское.
После окончания училища Вы получаете приглашение в Малый театр, а уходите в театр Маяковского. Почему?
- А я сошел с ума (смеется - прим. авт.). В училище мне достался лотерейный билет на спектакль «Гамлет», где главную роль играл Пол Скофилд. Тогда я впервые посмотрел эту трагедию и Скофилд просто за-ча-ро-вал меня своей игрой. Но, когда в этой роли я увидел, Евгения Самойлова… Это было нечто - Мощь, Темперамент, Энергетика!
Я заболел Гамлетом, я даже физически заболел - потерял сон, аппетит. Всё, кроме Гамлета, перестало меня интересовать. Я «слышал» его, «видел» его, «видел» мир его глазами, хотя все очень по-русски: замок Эльсинор совсем не такой, как на самом деле; могилу отца Гамлета (деревья вокруг свежего холмика, на котором стоит деревянный крест). Я пытался душой, кожей понять, что чувствовал он, когда столкнулся со смертью отца, с изменой матери, с потерей всего, что любил. Самостоятельно на втором курсе я подготовил сцену из «Гамлета», показав её сокурсникам и преподавателям. Увидев ЭТО, Николай Светловидов-народный артист СССР, сказал: «Ничего не понял, но здорово!» (смеется - прим. авт.). Моя страстная игра сокурсников не впечатлила. Однако я продолжал готовить роль Гамлета, никогда не расставаясь с карманным изданием трагедии.
Мечтал после училища работать в Малом театре, сцена которого помнила Мочалова, Щепкина, Ермолову, Садовских, Остужева и где в то время играл Царев. Но, вдруг в 1959 году, сразу после окончания «Щепки» сам Николай Охлопков (главный режиссер театра им. Маяковского) предложил мне сыграть Гамлета, заменив заболевшего Евгения Самойлова. Разве я мог отказаться?
Мальчишка, выпускник училища… Да, как же Вы согласились в двадцать два года играть Гамлета после Качалова, Астангова, Оливье, Скофилда, Самойлова?
- Знаете, у меня было чувство, что меня кто-то ведет за руку, что так все и должно быть. Молодой, самоуверенный я ничего не боялся, и обрадовался, конечно, невероятно. Прибежал в училище с криком: «Я буду играть Гамлета, я буду играть Гамлета!» Ребята решили, что я сошел с ума - Гамлета в мои-то годы?! Такого не было нигде и никогда.
Но я играл его девять лет (кстати, еще до Смоктуновского в кино). Играл так, как учил меня Охлопков. Он говорил: «Ты - Эдик Марцевич в горящем лесу. Лес горит. Все куда-то бегут. Одни люди убивают друг друга, другие воруют. И ты в этих обстоятельствах. Ты знаешь олененка Бэмби? Представь, что на все, что вокруг, ты смотришь глазами Бэмби. Играй только это». Спектакль пользовался большой популярностью. Между прочим, мне говорили, что в Стаффорде в музее Гамлета среди портретов актеров, игравших эту роль, есть и мой портрет.
У Охлопкова играл я и другие роли. Но Гамлет стал моей точкой отсчета. И, что бы я потом ни делал, над какими ролями бы ни работал, всюду был Он. И Сережа в «Иркутской истории» - Гамлет, и царь Федор. Да, и во мне самом много было тогда от этого датского принца: такой же бескомпромиссный я шел против всего и всех. Помню, режиссер Борис Равенских, как-то сказал мне: «Ты чокнутый на этом Гамлете. Ведешь себя в жизни как он, а жизнь-то - другая. Ты должен понимать, что здесь совершенно иные ситуации, а ты с этим миром борешься». И только позже, когда у меня уже дети родились, я немного остепенился, но все равно Гамлет до сих пор во мне.
Ну, уж после такой-то роли счастливая актерская судьба Вам была просто обеспечена.
- С точностью до наоборот. После смерти Охлопкова я вернулся в Малый театр. И четырнадцать (!) лет у меня не было настоящих ролей. Можно считать, что карьера в Малом началась у меня только в 1983 году.
Почему? Вас же приглашали в театр сразу после училища и официально, и лично Михаил Царев.
- Да он и позже приглашал. Как-то на юбилее Охлопкова Михаил Иванович отозвал меня и говорит: «Я тебя зову на Ромео. Гамлета ты уже сыграл, надо и Ромео сыграть». А я отвечаю: «Ну, как же? Я же здесь всего два года. Мне такую роль дали, меня здесь «подняли», а я уйду?». «Ну, смотри, смотри, - сказал Царев - я тебя жду». Однако сам, похоже, обиделся. В училище он очень был ко мне расположен, но, наверное, по молодости, я действительно, его чем-то обижал. Сначала я просто приходил на репетиции, стулья какие-то таскал, помогая рабочим сцены, потом много лет участвовал в массовке. Как-то увидел меня Михаил Иванович в театре и спрашивает: «А ты что здесь делаешь?» Отвечаю, что работаю. «А я об этом не знал», - сказал Царев, хотя конечно, все он знал. Но я терпел и ждал. Постепенно мне стали давать роли. Я играл Мешема в «Стакане воды» Скриба, Дон Жуана в «Каменном хозяине» Леси Украинки, младшего Кирсанова в «Отцах и детях», Репетилова и так далее. Играл, говорят, неплохо, но роли-то были проходными. Понятно, что и их нужно играть, но как-то обидно после Гамлета выходить на сцену с парой фраз секретаря какого-то парткома в «Целине» Брежнева.
И однажды меня назначили дублером Иннокентия Смоктуновского в спектакле «Царь Федор Иоаннович» Бориса Равенских. Мне казалось, что круг разомкнулся. Однако еще восемь лет я не просто ждал этой роли, а каждый день готовился к ней: ездил в лес и читал, читал монологи, играл какие-то сцены. А роль всё не давали. Я очень переживал, думал, что моя актерская карьера уже завершилась, жизни без театра не представлял. У меня открылась язва, во время операций меня дважды возвращали с того света. Тогда я начал понимать, что в мире есть еще и трава, и небо, и вода, и деревья, и дом, и семья, и что можно быть счастливым даже от того, что все это просто есть.
Счастливым-то, по-человечески, от этого быть можно, но профессионально… Что же Вам помогло не сломаться?
- Кино, в котором я тогда очень активно работал, и телевидение. Я вообще актер театральный и не очень люблю сниматься. Конечно, кино дает возможность не забыть свои профессиональные навыки, приносит популярность, и деньги, но я люблю играть в театре. Без дублей, без черновиков, на одном дыхании, всем существом своим, а не только «кончиками ресниц». В 1969-м, когда мне предложили сниматься в «Красной палатке» я готовил роль царя Эдипа, и мне было не до кино. Но друзья посоветовали: иди - это первый советско-итальянский фильм, там играют Клаудиа Кардинале, Питер Финч, Пол Скофилд, Шон Коннери, Донатас Банионис, а ставит его сам Калатозов.
«Палатка» стала для меня первой настоящей киношколой. Днем звезды мирового кинематографа учили меня ответственности и профессионализму, а после съемок мы все вместе пили красное вино, болтали, острили, хулиганили. Михаил Калатозов - один из выдающихся режиссеров, взял меня в оборот. Как он со мной работал, постоянно повторяя, что «хотя бы один советский артист должен прозвучать среди этой банды первоклассных звезд»! Может, я не очень-то в фильме и «прозвучал» (папе не понравилось), но картина получилась сильная и зрители до сих пор ее помнят. Еще одной тогдашней удачей стало то, что на съемках мы с Донатасом Банионисом подружились на всю жизнь. И я горжусь, что, когда поставил «Иванова», Донатас сыграл у меня Лебедева. За эти четырнадцать лет, я снялся в двадцати трех картинах, но, все же, мечтал о настоящей роли и репетировал царя Федора.
А когда Вы решили сменить профессию?
- Вот тогда и решил стать режиссером, когда болел, когда почти не играл. Учился в Литве у великого Юозаса Мильтиниса, перед которым просто преклонялся. Целый год я безвыездно жил в Паневежиском русском драматическом театре. Сидел в библиотеках, смотрел какие-то театральные фестивали, спектакли театра, обсуждая их с Мильтинисом, вместе с труппой присутствовал на регулярных разборах репертуара. Защитив режиссерский диплом, поставил там «Обыкновенную историю» И. Гончарова и вернулся в Малый театр.
Первой моей режиссерской работой здесь стал «Яков Пасынков» по Тургеневу. Прекрасный спектакль получился: и ребята играли замечательно, и публика хорошо шла. Представляете, сам Царев стоит в дверях, а зрители - мимо него - на мой спектакль? Но скоро «Якова» закрыли, поскольку, по мнению пожарных, малая сцена, на которой мы играли, оказалась пожароопасной. Мне было очень жаль, но я понял, что должен продолжать терпеть.
Тогда со своими прежними студентами я организовал театр дома, и он просуществовал три года. Жена говорит, что сейчас она бы мне это безобразие не позволила. Но тогда молоденькая была и с мужем не спорила (смеется - прим. авт.).
Это было здорово! В своей квартире, не убирая мебели, мы создали одиннадцать зрительских мест. Приглашали наших друзей, а они - своих. Все было бесплатно, с антрактом (во время которого устраивали чаепитие), с последующим обсуждением до четырех утра. Помню, как-то заболел мой младшенький. Приехала «Скорая», врачи в белых халатах на цыпочках мимо нас проходят в маленькую комнату, а мы играем. Тогда я поставил спектакль из двух небольших новелл Варфоломеева, «Нору» Ибсена, приступил к «Отцу» Стриндберга.
А в 1983 году вдруг разверзлись небеса: я в течение трех месяцев получил сразу три необыкновенные роли - Иван фон Крижовец в пьесе «Агония» М. Крлежи, Фиеско в «Заговоре Фиеско в Генуе» Шиллера и, наконец, царя Федора.
Я двадцать лет играл эту роль. Жаль, что «Царь» не идет сейчас. Он вечен, как вечна Россия. В нем абсолютно русская философия: что есть «добро», что есть «зло», что есть «правда», в чем она.
В 83-м году Вы стали репертуарным актером Малого театра, значит, Ваши мытарства закончились?
- Почти, пока не наступили 90-е… Вакханалия безвкусицы, ни у театра, ни у публики денег нет, актеры, фактически, без работы. Я от съемок в рекламе отказывался - меня Гамлетом помнят, царем Федором, неужели же мне колбасу рекламировать или очередную финансовую пирамиду? Вот тогда на полтора года я ушел из театра, ездил со своими спектаклями по клубам страны. Потом вернулся в Малый.
Четыре года я писал инсценировку «Воскресенья» по Льву Толстому. Сделал девять вариантов. Мне очень нравится это произведение. Такой широкий взгляд на общество, на человека, такая вера в его духовную силу, в возможность перерождения! Красивый был спектакль, пресса и публика хорошо его принимали: зрители выходили на сцену и вставали на колени перед Катюшей Масловой. Думаю, что это - моя лучшая работа.
Эдуард Евгеньевич, Вас называют «актером без амплуа», подчеркивая, что Вы можете играть все…
- А знаете, я бы с удовольствием был актером амплуа. И, если бы можно было играть то, что хочешь, то я бы переиграл все трагедии Шекспира (да и начинал же с него). Но в театре нужно играть то, что дают. И, слава Богу, если дают, потому что самая страшная беда для актера - невостребованность.
После «Красной палатки» Калатозов сказал мне: «Ну, а теперь не снимайся ни в чем, кроме «вкусной» роли, которая даст тебе славу». Но, разве актер может себе позволить такое? Мы должны играть все - маленьких ролей не бывает. Вот, например, Хлопов из «Ревизора». Затюканный, перепуганный человечек. Но он - титулярный советник, чи-нов-ник, от него зависят судьбы детей, которых учат подведомственные ему учителя. Таким я его и играю, где-то пережимая, что-то доводя до абсурда.
Сейчас в театре у меня пять ролей (Крутицкого в «Не было ни гроша…», который я сам и поставил; Сен-Феликса в «Таинственном ящике» П. Каратыгина; Шуйского в «Царе Борисе», Хлопова и Чебутыкина). Роли интересные. А в свободное время занимаюсь и режиссурой (есть интересные планы).
Эдуард Евгеньевич, а чему, по большому счету, научил Вас театр?
- Компромиссу. Важнее театра, важнее сцены нет ничего. Из двух с половиной веков жизни Малого театра я служу ему сорок лет - значит, я ему нужен. На сцене я перестаю быть собой и проникаю в какую-то другую реальность, в параллельный мир. Я чувствую себя одновременно скрипачом и скрипкой, рукой и смычком. Это - огромное счастье! Вместе со мной Малому театру служат талантливейшие актеры. И нужно просто жить по-Божески, в мире с людьми. Мой учитель жизни Михаил Иванович Царев как-то сказал: «Твоя душа как хрустальный бокал с божественной влагой». Всю жизнь я боролся за то, чтобы сохранить его в целости. Ведь он принадлежит тем, кто приходит в наш театр.
Марцевич Эдуард Евгеньевич - актер и режиссер, народный артист России, лауреат премии Правительства РФ. Родился в 1936 году в Баку в театральной семье. Окончил Высшее театральное училище им. М.С. Щепкина.
Лучшие театральные роли: Гамлет («Гамлет» У. Шекспира), царь Федор («Царь Федор Иоаннович» А.К. Толстого), Василий Шуйский («Царь Борис» А. К. Толстого), Крутицкий («Не было ни гроша да вдруг алтын» А. Н. Островского), Войницкий («Дядя Ваня» А.П. Чехова).
Среди восьми десятков фильмов с его участием «Красная палатка», «Война и мир», «Идеальный муж», «Женщина в белом».
Режиссуре обучался у Юозаса Мильтиниса - всемирно известного литовского актера, режиссера и театрального педагога. Поставил спектакли «Яков Пасынков» И. Тургенева, «Белые ночи» Ф. Достоевского, «Короткое счастье Френсиса Маккомбера» Э. Хемингуэя, «Старый дом» А. Арбузова, «Иванов» А. Чехова, «Отец» А. Стриндберга, «На дне» М.Горького, «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А.Н. Островского, «Воскресение» Л.Толстого и др.
Автор: Елена Кудрявцева
Tatcenter.ru, 25 сентября 2009 г.
Какова она - «жизнь артиста», и от чего зависит степень ее успешности - от таланта, удачливости или терпения? Об этом www.TatCenter.ru рассказал удивительный актер, интересный собеседник и очень добрый человек Эдуард Марцевич - актер Государственного академического Малого театра, гастроли которого проходят сейчас в Казани.
Эдуард Евгеньевич, о чем Ваши самые ранние воспоминания?
- О театре… Идет спектакль Бакинского драмтеатра «Вагиф», в котором отец играет шута. Мне, видимо, нету и двух лет. Мама держит меня на руках, кругом все золотое, красное и много-много людей… А далеко от себя я вижу папу. Он, в красивой шапке и разноцветных штанах, что-то говорит каким-то нарядным одетым дядям. Один из них хватает нож, бросается на папу, и тот перестает двигаться. И я вдруг своим детским умишком понимаю, что папу убили… Вы не представляете, как я орал! Мама выскочила со мной в фойе. Мы стояли у стеночки, она гладила меня, целовала. Прибежал папа в этих своих шароварах, взял меня на руки, но я все плакал и не понимал, как папа живой, если его убили…
Ну, раз отец - актер, вероятно, чуть ли не с рождения Вы «жили» в театре?
- Папа ушел от нас, когда мне было три года. Но мама дружила со многими актерами, которые и у нас часто бывали, и нас в театр приглашали. Помню, как перед спектаклем «Жди меня» Симонова я хожу по сцене и рассматриваю бутафорские яблоки, сливы, виноград. Они красивые, как настоящие, но, как я ни пытаюсь откусить кусочек, не получается. Я с детства люблю сцену и могу смотреть на нее, даже пустую, часами. Сцена - суть моей жизни, и если не будет её, то зачем я, зачем всё? Мне нравится само это пространство - оно наполнено некоей духовной силой, которая словно вливается в меня. Думаю, что даже, когда уже не смогу играть, то все равно буду приходить в театр и смотреть на сцену, на кулисы, на то, как рабочие устанавливают декорации...
Наверное, эта любовь генетическая. Я с младших классов сочинял какие-то пьесы, играл в них, а позже выступал на смотрах художественной самодеятельности, в конкурсах юных чтецов и даже получал призы.
Я снова встретился с отцом лишь в двенадцать лет в Вильнюсе, куда мы переехали после войны. Оказалось, что и он с семьей жил там. Папа играл в местном драмтеатре, а еще руководил театральной студией в одном из Домов культуры. Я был счастлив, что он рядом и могу целыми днями пропадать у него в студии.
Мне посчастливилось играть Ромео, пушкинского Самозванца, Овода. К окончанию школы я считал себя уже настоящим артистом. Представляете, как же я обалдел, услышав на вступительном экзамене в ГИТИСе: «Вы очень симпатичный молодой человек. У вас умные глаза. Но вам не стоит заниматься театральным искусством. Поступайте лучше на мехмат»!… Слава Богу, что я успел на третий тур в Щепкинское.
После окончания училища Вы получаете приглашение в Малый театр, а уходите в театр Маяковского. Почему?
- А я сошел с ума (смеется - прим. авт.). В училище мне достался лотерейный билет на спектакль «Гамлет», где главную роль играл Пол Скофилд. Тогда я впервые посмотрел эту трагедию и Скофилд просто за-ча-ро-вал меня своей игрой. Но, когда в этой роли я увидел, Евгения Самойлова… Это было нечто - Мощь, Темперамент, Энергетика!
Я заболел Гамлетом, я даже физически заболел - потерял сон, аппетит. Всё, кроме Гамлета, перестало меня интересовать. Я «слышал» его, «видел» его, «видел» мир его глазами, хотя все очень по-русски: замок Эльсинор совсем не такой, как на самом деле; могилу отца Гамлета (деревья вокруг свежего холмика, на котором стоит деревянный крест). Я пытался душой, кожей понять, что чувствовал он, когда столкнулся со смертью отца, с изменой матери, с потерей всего, что любил. Самостоятельно на втором курсе я подготовил сцену из «Гамлета», показав её сокурсникам и преподавателям. Увидев ЭТО, Николай Светловидов-народный артист СССР, сказал: «Ничего не понял, но здорово!» (смеется - прим. авт.). Моя страстная игра сокурсников не впечатлила. Однако я продолжал готовить роль Гамлета, никогда не расставаясь с карманным изданием трагедии.
Мечтал после училища работать в Малом театре, сцена которого помнила Мочалова, Щепкина, Ермолову, Садовских, Остужева и где в то время играл Царев. Но, вдруг в 1959 году, сразу после окончания «Щепки» сам Николай Охлопков (главный режиссер театра им. Маяковского) предложил мне сыграть Гамлета, заменив заболевшего Евгения Самойлова. Разве я мог отказаться?
Мальчишка, выпускник училища… Да, как же Вы согласились в двадцать два года играть Гамлета после Качалова, Астангова, Оливье, Скофилда, Самойлова?
- Знаете, у меня было чувство, что меня кто-то ведет за руку, что так все и должно быть. Молодой, самоуверенный я ничего не боялся, и обрадовался, конечно, невероятно. Прибежал в училище с криком: «Я буду играть Гамлета, я буду играть Гамлета!» Ребята решили, что я сошел с ума - Гамлета в мои-то годы?! Такого не было нигде и никогда.
Но я играл его девять лет (кстати, еще до Смоктуновского в кино). Играл так, как учил меня Охлопков. Он говорил: «Ты - Эдик Марцевич в горящем лесу. Лес горит. Все куда-то бегут. Одни люди убивают друг друга, другие воруют. И ты в этих обстоятельствах. Ты знаешь олененка Бэмби? Представь, что на все, что вокруг, ты смотришь глазами Бэмби. Играй только это». Спектакль пользовался большой популярностью. Между прочим, мне говорили, что в Стаффорде в музее Гамлета среди портретов актеров, игравших эту роль, есть и мой портрет.
У Охлопкова играл я и другие роли. Но Гамлет стал моей точкой отсчета. И, что бы я потом ни делал, над какими ролями бы ни работал, всюду был Он. И Сережа в «Иркутской истории» - Гамлет, и царь Федор. Да, и во мне самом много было тогда от этого датского принца: такой же бескомпромиссный я шел против всего и всех. Помню, режиссер Борис Равенских, как-то сказал мне: «Ты чокнутый на этом Гамлете. Ведешь себя в жизни как он, а жизнь-то - другая. Ты должен понимать, что здесь совершенно иные ситуации, а ты с этим миром борешься». И только позже, когда у меня уже дети родились, я немного остепенился, но все равно Гамлет до сих пор во мне.
Ну, уж после такой-то роли счастливая актерская судьба Вам была просто обеспечена.
- С точностью до наоборот. После смерти Охлопкова я вернулся в Малый театр. И четырнадцать (!) лет у меня не было настоящих ролей. Можно считать, что карьера в Малом началась у меня только в 1983 году.
Почему? Вас же приглашали в театр сразу после училища и официально, и лично Михаил Царев.
- Да он и позже приглашал. Как-то на юбилее Охлопкова Михаил Иванович отозвал меня и говорит: «Я тебя зову на Ромео. Гамлета ты уже сыграл, надо и Ромео сыграть». А я отвечаю: «Ну, как же? Я же здесь всего два года. Мне такую роль дали, меня здесь «подняли», а я уйду?». «Ну, смотри, смотри, - сказал Царев - я тебя жду». Однако сам, похоже, обиделся. В училище он очень был ко мне расположен, но, наверное, по молодости, я действительно, его чем-то обижал. Сначала я просто приходил на репетиции, стулья какие-то таскал, помогая рабочим сцены, потом много лет участвовал в массовке. Как-то увидел меня Михаил Иванович в театре и спрашивает: «А ты что здесь делаешь?» Отвечаю, что работаю. «А я об этом не знал», - сказал Царев, хотя конечно, все он знал. Но я терпел и ждал. Постепенно мне стали давать роли. Я играл Мешема в «Стакане воды» Скриба, Дон Жуана в «Каменном хозяине» Леси Украинки, младшего Кирсанова в «Отцах и детях», Репетилова и так далее. Играл, говорят, неплохо, но роли-то были проходными. Понятно, что и их нужно играть, но как-то обидно после Гамлета выходить на сцену с парой фраз секретаря какого-то парткома в «Целине» Брежнева.
И однажды меня назначили дублером Иннокентия Смоктуновского в спектакле «Царь Федор Иоаннович» Бориса Равенских. Мне казалось, что круг разомкнулся. Однако еще восемь лет я не просто ждал этой роли, а каждый день готовился к ней: ездил в лес и читал, читал монологи, играл какие-то сцены. А роль всё не давали. Я очень переживал, думал, что моя актерская карьера уже завершилась, жизни без театра не представлял. У меня открылась язва, во время операций меня дважды возвращали с того света. Тогда я начал понимать, что в мире есть еще и трава, и небо, и вода, и деревья, и дом, и семья, и что можно быть счастливым даже от того, что все это просто есть.
Счастливым-то, по-человечески, от этого быть можно, но профессионально… Что же Вам помогло не сломаться?
- Кино, в котором я тогда очень активно работал, и телевидение. Я вообще актер театральный и не очень люблю сниматься. Конечно, кино дает возможность не забыть свои профессиональные навыки, приносит популярность, и деньги, но я люблю играть в театре. Без дублей, без черновиков, на одном дыхании, всем существом своим, а не только «кончиками ресниц». В 1969-м, когда мне предложили сниматься в «Красной палатке» я готовил роль царя Эдипа, и мне было не до кино. Но друзья посоветовали: иди - это первый советско-итальянский фильм, там играют Клаудиа Кардинале, Питер Финч, Пол Скофилд, Шон Коннери, Донатас Банионис, а ставит его сам Калатозов.
«Палатка» стала для меня первой настоящей киношколой. Днем звезды мирового кинематографа учили меня ответственности и профессионализму, а после съемок мы все вместе пили красное вино, болтали, острили, хулиганили. Михаил Калатозов - один из выдающихся режиссеров, взял меня в оборот. Как он со мной работал, постоянно повторяя, что «хотя бы один советский артист должен прозвучать среди этой банды первоклассных звезд»! Может, я не очень-то в фильме и «прозвучал» (папе не понравилось), но картина получилась сильная и зрители до сих пор ее помнят. Еще одной тогдашней удачей стало то, что на съемках мы с Донатасом Банионисом подружились на всю жизнь. И я горжусь, что, когда поставил «Иванова», Донатас сыграл у меня Лебедева. За эти четырнадцать лет, я снялся в двадцати трех картинах, но, все же, мечтал о настоящей роли и репетировал царя Федора.
А когда Вы решили сменить профессию?
- Вот тогда и решил стать режиссером, когда болел, когда почти не играл. Учился в Литве у великого Юозаса Мильтиниса, перед которым просто преклонялся. Целый год я безвыездно жил в Паневежиском русском драматическом театре. Сидел в библиотеках, смотрел какие-то театральные фестивали, спектакли театра, обсуждая их с Мильтинисом, вместе с труппой присутствовал на регулярных разборах репертуара. Защитив режиссерский диплом, поставил там «Обыкновенную историю» И. Гончарова и вернулся в Малый театр.
Первой моей режиссерской работой здесь стал «Яков Пасынков» по Тургеневу. Прекрасный спектакль получился: и ребята играли замечательно, и публика хорошо шла. Представляете, сам Царев стоит в дверях, а зрители - мимо него - на мой спектакль? Но скоро «Якова» закрыли, поскольку, по мнению пожарных, малая сцена, на которой мы играли, оказалась пожароопасной. Мне было очень жаль, но я понял, что должен продолжать терпеть.
Тогда со своими прежними студентами я организовал театр дома, и он просуществовал три года. Жена говорит, что сейчас она бы мне это безобразие не позволила. Но тогда молоденькая была и с мужем не спорила (смеется - прим. авт.).
Это было здорово! В своей квартире, не убирая мебели, мы создали одиннадцать зрительских мест. Приглашали наших друзей, а они - своих. Все было бесплатно, с антрактом (во время которого устраивали чаепитие), с последующим обсуждением до четырех утра. Помню, как-то заболел мой младшенький. Приехала «Скорая», врачи в белых халатах на цыпочках мимо нас проходят в маленькую комнату, а мы играем. Тогда я поставил спектакль из двух небольших новелл Варфоломеева, «Нору» Ибсена, приступил к «Отцу» Стриндберга.
А в 1983 году вдруг разверзлись небеса: я в течение трех месяцев получил сразу три необыкновенные роли - Иван фон Крижовец в пьесе «Агония» М. Крлежи, Фиеско в «Заговоре Фиеско в Генуе» Шиллера и, наконец, царя Федора.
Я двадцать лет играл эту роль. Жаль, что «Царь» не идет сейчас. Он вечен, как вечна Россия. В нем абсолютно русская философия: что есть «добро», что есть «зло», что есть «правда», в чем она.
В 83-м году Вы стали репертуарным актером Малого театра, значит, Ваши мытарства закончились?
- Почти, пока не наступили 90-е… Вакханалия безвкусицы, ни у театра, ни у публики денег нет, актеры, фактически, без работы. Я от съемок в рекламе отказывался - меня Гамлетом помнят, царем Федором, неужели же мне колбасу рекламировать или очередную финансовую пирамиду? Вот тогда на полтора года я ушел из театра, ездил со своими спектаклями по клубам страны. Потом вернулся в Малый.
Четыре года я писал инсценировку «Воскресенья» по Льву Толстому. Сделал девять вариантов. Мне очень нравится это произведение. Такой широкий взгляд на общество, на человека, такая вера в его духовную силу, в возможность перерождения! Красивый был спектакль, пресса и публика хорошо его принимали: зрители выходили на сцену и вставали на колени перед Катюшей Масловой. Думаю, что это - моя лучшая работа.
Эдуард Евгеньевич, Вас называют «актером без амплуа», подчеркивая, что Вы можете играть все…
- А знаете, я бы с удовольствием был актером амплуа. И, если бы можно было играть то, что хочешь, то я бы переиграл все трагедии Шекспира (да и начинал же с него). Но в театре нужно играть то, что дают. И, слава Богу, если дают, потому что самая страшная беда для актера - невостребованность.
После «Красной палатки» Калатозов сказал мне: «Ну, а теперь не снимайся ни в чем, кроме «вкусной» роли, которая даст тебе славу». Но, разве актер может себе позволить такое? Мы должны играть все - маленьких ролей не бывает. Вот, например, Хлопов из «Ревизора». Затюканный, перепуганный человечек. Но он - титулярный советник, чи-нов-ник, от него зависят судьбы детей, которых учат подведомственные ему учителя. Таким я его и играю, где-то пережимая, что-то доводя до абсурда.
Сейчас в театре у меня пять ролей (Крутицкого в «Не было ни гроша…», который я сам и поставил; Сен-Феликса в «Таинственном ящике» П. Каратыгина; Шуйского в «Царе Борисе», Хлопова и Чебутыкина). Роли интересные. А в свободное время занимаюсь и режиссурой (есть интересные планы).
Эдуард Евгеньевич, а чему, по большому счету, научил Вас театр?
- Компромиссу. Важнее театра, важнее сцены нет ничего. Из двух с половиной веков жизни Малого театра я служу ему сорок лет - значит, я ему нужен. На сцене я перестаю быть собой и проникаю в какую-то другую реальность, в параллельный мир. Я чувствую себя одновременно скрипачом и скрипкой, рукой и смычком. Это - огромное счастье! Вместе со мной Малому театру служат талантливейшие актеры. И нужно просто жить по-Божески, в мире с людьми. Мой учитель жизни Михаил Иванович Царев как-то сказал: «Твоя душа как хрустальный бокал с божественной влагой». Всю жизнь я боролся за то, чтобы сохранить его в целости. Ведь он принадлежит тем, кто приходит в наш театр.
Марцевич Эдуард Евгеньевич - актер и режиссер, народный артист России, лауреат премии Правительства РФ. Родился в 1936 году в Баку в театральной семье. Окончил Высшее театральное училище им. М.С. Щепкина.
Лучшие театральные роли: Гамлет («Гамлет» У. Шекспира), царь Федор («Царь Федор Иоаннович» А.К. Толстого), Василий Шуйский («Царь Борис» А. К. Толстого), Крутицкий («Не было ни гроша да вдруг алтын» А. Н. Островского), Войницкий («Дядя Ваня» А.П. Чехова).
Среди восьми десятков фильмов с его участием «Красная палатка», «Война и мир», «Идеальный муж», «Женщина в белом».
Режиссуре обучался у Юозаса Мильтиниса - всемирно известного литовского актера, режиссера и театрального педагога. Поставил спектакли «Яков Пасынков» И. Тургенева, «Белые ночи» Ф. Достоевского, «Короткое счастье Френсиса Маккомбера» Э. Хемингуэя, «Старый дом» А. Арбузова, «Иванов» А. Чехова, «Отец» А. Стриндберга, «На дне» М.Горького, «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А.Н. Островского, «Воскресение» Л.Толстого и др.
Автор: Елена Кудрявцева
Tatcenter.ru, 25 сентября 2009 г.
21.09.2009
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ!
От души поздравляем Екатерину Базарову и Филиппа Марцевича с рождением дочери, а Эдуарда Евгеньевича Марцевича – с рождением внучки Александры! Желаем Александре счастья и здоровья, а молодым родителям и дедушке – терпения и успехов в воспитании!
15.09.2009
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ТРУДОВЫМ ЮБИЛЕЕМ!
15 сентября исполняется 40 лет работы в Малом театре народного артиста России Эдуарда Евгеньевича Марцевича. От души поздравляем Эдуарда Евгеньевича и желаем ему крепкого здоровья и еще многих лет служения старейшим подмосткам России!
07.07.2009
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра»АЛЕКСЕЙ ДУДАРЕВ «РЯДОВЫЕ»
«Звуковой архив Малого театра»
АЛЕКСЕЙ ДУДАРЕВ «РЯДОВЫЕ»
Предлагаем вашему вниманию запись спектакля, поставленного в 1985 году режиссером Борисом Львовым-Анохиным…
АЛЕКСЕЙ ДУДАРЕВ «РЯДОВЫЕ»
Предлагаем вашему вниманию запись спектакля, поставленного в 1985 году режиссером Борисом Львовым-Анохиным…
«Звуковой архив Малого театра»
Алексей Дударев
«РЯДОВЫЕ»
Драматическая баллада в 2-х действиях. Перевод с белорусского автора
Действующие лица и исполнители:
Дугин – Эдуард Марцевич
Дервоед – Виктор Коршунов
Буштец — Юрий Васильев
Соляник – Александр Потапов
Одуванчик – Игорь Марычев
Лида – Евгения Глушенко
Вера – Алефтина Евдокимова
Люська – Елена Доронина
Женщина — Галина Кирюшина
Лейтенант – Дмитрий Писаренко
От автора — Борис Львов-Анохин
Постановка — Борис Львов-Анохин и Василий Федоров
Режиссёр (радио) — Мария Попова
Художник – Давид Боровский
Премьера – 5 февраля 1985 года
Запись 1985 года
Б.Львов-Анохин об участниках спектакля – Евгении Глушенко и Александре Потапове
Из книги Ю.Дмитриева
«Академический Малый театр. 1941-1995»
Если «Русские люди» и «Так и будет» были написаны во время войны, то пьеса белорусского писателя А.Дударева «Рядовые» — спустя почти сорок лет. В первый раз ее сыграли 5 февраля 1985 года. Ставили спектакль Б.Львов-Анохин и В.Федоров, оформлял Д.Боровский.
Московские театралы знали Дударева и по другим его пьесам: «Порог», который шел в Театре имени К.С.Станиславского, и «Вечер» — в Театре Моссовета.
События пьесы «Рядовые» происходили в 1945 году. Неподалеку от Берлина обосновался взвод под командованием старшины Дугина (Э.Марцевич). В нем бывший партизан Петро Дервоед (В.Коршунов), совсем молодой боец, которого все называют Одуванчиком (студент Щепкинского училища И.Марычев), до предела озлобленный Сергей Буштец (Ю.Васильев), Матвей Соляник (А.Потапов).
Перед тем как спектакль увидел свет рампы, режиссер говорил, что драматург поднимает существенные вопросы добра и зла, любви и ненависти, создает яркие, живые и сложные характеры. В пьесе присутствует суровая правда военных будней. Это сочетается с высоким духовным напряжением и поэтическими взлетами мыслей и чувств. Все сказанное придает пьесе философские масштабы, и хочется верить, что ее будут играть долгие годы (Львов-Анохин Б. Аншлаг. — «Советский Союз», 1985, № 10, с. 26).
Художник возвел на сцене полуразрушенную стену, по-видимому бывшего костела, а может быть старинной ратуши. Возле этой стены и расположился взвод. Здесь горы щебня, искореженные металлические конструкции. Сцену заволакивал густой дым, на заднем плане зарево пожара, оно освещало здание, которое когда-то было прекрасным. Пели соловьи, шел дождь, тучи сменялись чистым небом.
Драматург и режиссер отказались от батальных сцен, их интересовали характеры людей, то. какая перспектива их ожидает в мирных условиях. Прав был режиссер, когда писал, что суть спектакля в соединении кровавой достоверности с поэтическим ощущением мира, освободившегося от войны (Львов-Анохин Б. Аншлаг. — «Советский Союз», 1985, № 10, с. 26).
Партизан Дервоед видел, как сжигали его жену и ребенка. Он поседел от ужаса, но в то время не мог двинуться, поднять головы, выстрелить, потому что у него в сумке находились документы, определявшие судьбы сотен людей. Свой военный долг Дервоед выполнил, но счастья ему это не принесло. Теперь он молит, чтобы его вина перед родными была прощена. Но сам себя простить не может, воспоминания о виденном причиняют ему жестокие страдания. И при этом он умеет сочувствовать чужой беде, и когда в расположение части пришли две женщины, он засуетился, не знал, чем их угостить, как смягчить загрубевшие, озлобленные сердца.
Коршунов играл эту роль мощно, приподнимая своего героя над бытом, символизируя в нем народную силу, готовность все личное принести в жертву общему делу.
Старшина Дугин был ранен и теперь лишен возможности иметь детей, сам на себя он написал похоронку и отправил красавице жене. И все же сохранил светлое ощущение жизни, его улыбка способна растопить даже заледеневшее сердце. Он погибал — война есть война, — но оставлял о себе добрую память. В том Дугине. каким его показывал Марцевич, заключалась хрупкость, интеллигентность, благородство. Казалось, что он рожден для мира, но если шла война, он отдавал ей все силы и в результате жизнь.
Буштеца призвали в армию прямо из-за свадебного стола, после первой чарки вина. И он узнал, что фашисты надругались над его Люськой. Кажется, все чувства, кроме ненависти и мести, выжжены в его сердце. И когда он снова встречает Люську, у него нет сил даже для того, чтобы обнять ее, хотя умом он может понять, что она ни в чем не виновата. Так и стоял он, переполненный обидой.
Еще один солдат — Соляник — человек верующий, по-видимому, сектант-баптист. Он хороню помнил Божью заповедь «не убий!». Сам от пуль не уклонялся, не прятался за спины товарищей, но и в людей, а это значило и во врагов, не стрелял. Тем самым он давал им возможность убивать своих однополчан. Соляник был смертельно ранен осколком снаряда, перед смертью он просил у товарищей прощения, но не раскаивался в своих действиях, оставался при убеждении, что человека, кто бы он ни был, убивать нельзя.
Одуванчик очень молод, наивен. Им увлечена санитарка Лиза (Е.Глушенко), ранее знавшая мужчин, но теперь ей нужен не просто тот, с кем можно сойтись, а кого она сможет полюбить. Но Одуванчика она не увлекла: слишком энергична, напориста, активно добивается своего.
В свою очередь Лиза нравилась Буштецу, он ревновал ее, но выносил Одуванчика из огня. Сама же Лиза погибала на переправе — простая, добрая, ищущая счастья девушка, спасшая многих раненых.
Разные люди встречались в этом спектакле, и у каждого был свой характер, свои привычки, вкусы. Смотря на них, можно было представить, как сложится судьба у тех, кто останется жив.
14.10.2013
ВАСИЛИЙ БОЧКАРЁВ: МАРЦЕВИЧ БЫЛ ФАНАТОМ СВОЕЙ ПРОФЕССИИ
Эдуард Марцевич был уникальным артистом, погруженным в профессию до фанатизма, настоящим фанатом профессии и театра. Так сказал РИА Новости ведущий актер Малого театра Василий Бочкарев о своем коллеге, народном артисте РФ Марцевиче, который скончался на 77-м году жизни после тяжелой болезни.
13.10.2013
УТРАТА
12 октября на 77-м году жизни скончался ведущий актер Малого театра, народный артист России Эдуард Евгеньевич Марцевич. Коллектив Малого театра скорбит и приносит глубочайшие соболезнования родным и близким Эдуарда Евгеньевича.
Прощание с Э.Е.Марцевичем состоится в четверг 17 октября в 12:00 в помещении сцены на Большой Ордынке, 69.
Прощание с Э.Е.Марцевичем состоится в четверг 17 октября в 12:00 в помещении сцены на Большой Ордынке, 69.
17.01.2012
ТАКИЕ СМЕШНЫЕ СТРАСТИ ВОКРУГ ВОЖДЕЛЕННОГО СЕЙФА
В Малом театре — неожиданная премьера: режиссёр Владимир Бейлис поставил почти забытую пьесу Эмиля Золя «Наследники Рабурдена».
29.12.2011
«ГЕРОИ И РОЛИ ЭДУАРДА МАРЦЕВИЧА»
Смотрите передачу на канале МАЛЫЙ-ТВ
Ведущая – театральный критик, кандидат искусствоведения Вера Максимова
Ведущая – театральный критик, кандидат искусствоведения Вера Максимова
29.12.2011
СЕНСАЦИОННЫЙ ГАМЛЕТ ОТМЕЧАЕТ ЮБИЛЕЙ
СЕНСАЦИОННЫЙ ГАМЛЕТ ОТМЕЧАЕТ ЮБИЛЕЙ
Народному артисту России, актеру Малого театра Эдуарду Марцевиу сегодня исполняется 75 лет. Об актере, который дебютировал в конце 50-х в «Гамлете» у великого Николая Охлопкова, - Григорий Заславский на радио «Вести ФМ».
Слушать запись программы на канале МАЛЫЙ-ТВ
Народному артисту России, актеру Малого театра Эдуарду Марцевиу сегодня исполняется 75 лет. Об актере, который дебютировал в конце 50-х в «Гамлете» у великого Николая Охлопкова, - Григорий Заславский на радио «Вести ФМ».
Слушать запись программы на канале МАЛЫЙ-ТВ
29.12.2011
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ЮБИЛЕЕМ!
29 декабря исполняется 75 лет народному артисту России Эдуарду Евгеньевичу Марцевичу. От души поздравляем Эдуарда Евгеньевича и желаем ему крепкого здоровья, благополучия и успехов во всех творческих начинаниях!
01.06.2011
НОВОЕ НА КАНАЛЕ МАЛЫЙ-ТВ
«Таинственный ящик» П.А.Каратыгина. Сцена из 1-го действия
Режиссёр-постановщик – Юрий Соломин. Сен-Феликс – Эдуард Марцевич, Дюпре – Александр Клюквин, Эмиль – Алексей Фаддеев, Младший писарь – Пётр Абрамов
Режиссёр-постановщик – Юрий Соломин. Сен-Феликс – Эдуард Марцевич, Дюпре – Александр Клюквин, Эмиль – Алексей Фаддеев, Младший писарь – Пётр Абрамов
29.12.2010
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!
29 декабря – день рождения народного артиста России Эдуарда Евгеньевича Марцевича. Поздравляем Эдуарда Евгеньевича и желаем ему доброго здоровья, праздничного настроения и новых ролей на сцене Малого театра!
14.10.2010
ПО СЛЕДАМ ВЕЛИКИХ МАСТЕРОВ
По традиции право открытия IV фестиваля «Старейшие театры России в Калуге» принадлежит Государственному академическому Малому театру, и этот год не стал исключением.
29.12.2009
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
29 декабря – день рождения народного артиста России Эдуарда Евгеньевича Марцевича. От души поздравляем любимого артиста и желаем ему крепкого здоровья, бодрости духа и новых актерских и режиссерских работ на родных подмостках!
28.09.2009
Э. МАРЦЕВИЧ: «ВАЖНЕЕ СЦЕНЫ НЕТ НИЧЕГО»
Какова она - «жизнь артиста», и от чего зависит степень ее успешности - от таланта, удачливости или терпения? Об этом www.TatCenter.ru рассказал удивительный актер, интересный собеседник и очень добрый человек Эдуард Марцевич - актер Государственного академического Малого театра, гастроли которого проходят сейчас в Казани.
21.09.2009
ПОЗДРАВЛЯЕМ!
От души поздравляем Екатерину Базарову и Филиппа Марцевича с рождением дочери, а Эдуарда Евгеньевича Марцевича – с рождением внучки Александры! Желаем Александре счастья и здоровья, а молодым родителям и дедушке – терпения и успехов в воспитании!
15.09.2009
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ТРУДОВЫМ ЮБИЛЕЕМ!
15 сентября исполняется 40 лет работы в Малом театре народного артиста России Эдуарда Евгеньевича Марцевича. От души поздравляем Эдуарда Евгеньевича и желаем ему крепкого здоровья и еще многих лет служения старейшим подмосткам России!
07.07.2009
«Звуковой архив Малого театра»АЛЕКСЕЙ ДУДАРЕВ «РЯДОВЫЕ»
«Звуковой архив Малого театра»
АЛЕКСЕЙ ДУДАРЕВ «РЯДОВЫЕ»
Предлагаем вашему вниманию запись спектакля, поставленного в 1985 году режиссером Борисом Львовым-Анохиным…
АЛЕКСЕЙ ДУДАРЕВ «РЯДОВЫЕ»
Предлагаем вашему вниманию запись спектакля, поставленного в 1985 году режиссером Борисом Львовым-Анохиным…
Художественный руководитель Малого театра — народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Виртуальная экскурсия
Партнёры
О театре
Попечительский совет
Руководство театра
Актёры
Режиссеры
Художники
Оркестр
Репертуарный отдел
Режиссёрский отдел
Пресс-служба
Музейно-информационный центр
Художественно-постановочная часть
Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина
Щепкинское училище
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2024 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнёры:
Информационная поддержа
