01.11.2005
Подробнее
ЗДОРОВО ЖИВЕШЬ
ЗДОРОВО ЖИВЕШЬ
«Мнимый больной» Сергея Женовача легко заменяет сеанс психотерапии
«Мнимый больной» Сергея Женовача легко заменяет сеанс психотерапии
ЗДОРОВО ЖИВЕШЬ
«Мнимый больной» Сергея Женовача легко заменяет сеанс психотерапии
Постановки Сергея Женовача в осенне-зимний период надо прописывать наравне с витаминами: например, «Мнимый больной» в Малом театре поможет при синдроме хронической усталости, утрате вкуса к жизни и общей тревожности.
Режиссер Сергей Женовач — главный утешитель в нашем театре. После его спектаклей кажется, что все в мире идет своим чередом, век не так уж и расшатался и жизнь непременно наладится. Он никогда не тяготел к трагедии, и инсценировка романа Фолкнера «Шум и ярость», поставленная им в начале 90-х с юными актерами «Мастерской Фоменко», остается, кажется, едва ли не единственным действительно мрачным его высказыванием. В сегодняшнем российском театре, который мотает из стороны в сторону как растерявшегося невротика, Женовач утверждает понятие нормы — чувств, отношения к прошлому, профессионализма. Еще и поэтому за него так ухватился Малый театр.
«Мнимый больной» Мольера в постановке Женовача, во-первых, очень красив. Глаз ведь понемногу отвыкает от гармоничной картинки в театре: не броской или аттракционной — просто красивой. А здесь смотри и наслаждайся: на сцене обшитый деревом зал дома XVII в., веселые отблески камина, высокие окна, сначала уютно закрытые портьерами, потом щедро пропускающие солнечный свет. Сценограф Александр Боровский и художник по костюмам Оксана Ярмольник не позволили себе ни единой тревожной ноты: только открытое пространство и ясные четкие линии, только теплая гамма — от красного дерева стен до темно-коричневой обивки любимого кресла Аргана, от светло-кремовых платьев дам до рыжих волос служанки. И когда блондинка Анжелика, дочка Аргана (Ольга Молочная), стоит у окна, действие может замереть и не двигаться: не спешите, посмотрите, как подчеркивает высокий воротник старинного платья изгиб шеи, как отливают золотом локоны пышной прически на свету. Правда, красиво?
Во-вторых, этот «Мнимый больной» — бальзам на душу тех, кто тоскует по семейным ценностям. Потому что главное в нем — не причуды Аргана (Василий Бочкарев), решившего, что он болен, и даже, наверное, не обаятельная импровизационная игра артистов, главное — это идея дома. Дом Аргана крепок и наполнен любовью, но не лишен проблем, которые, однако же, здесь стараются решать, время от времени без обиняков говоря друг другу правду. Здесь служанка Туанетта (Людмила Титова) имеет полное право голоса и способна заявить, что «не даст согласия на брак» своей госпожи. Из этой семьи могут исключить, если ты на самом деле ее не ценишь (что и происходит с женой Аргана, которую играет Евгения Глушенко). Но можно и стать ее членом — достаточно в тяжелый для клана момент, как это делает молодой Клеант (Глеб Подгородинский), поставить свой стул подле стула возлюбленной, усесться скорбным рядком, добровольно разделив горе с еще недавно чужими людьми.
В спектакле Женовача есть неожиданная самоцитата: когда Арган зовет слуг, их выходит целая стайка, и все они спят на ходу. Точно так же спали русские слуги во «Владимире III степени» — знаменитом спектакле Женовача по Гоголю в «Мастерской Фоменко». Черты давней постановки проступают в свежей, с иголочки, премьере пусть на минуту, но с той же отчетливостью, с какой черты бабушки узнаются в лице внучки. Ничто не исчезает без следа, все имеет и свой смысл, и свое продолжение. Ну чем не психотерапия?
Александра Машукова
«Ведомости», 1.11.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
«Мнимый больной» Сергея Женовача легко заменяет сеанс психотерапии
Постановки Сергея Женовача в осенне-зимний период надо прописывать наравне с витаминами: например, «Мнимый больной» в Малом театре поможет при синдроме хронической усталости, утрате вкуса к жизни и общей тревожности.
Режиссер Сергей Женовач — главный утешитель в нашем театре. После его спектаклей кажется, что все в мире идет своим чередом, век не так уж и расшатался и жизнь непременно наладится. Он никогда не тяготел к трагедии, и инсценировка романа Фолкнера «Шум и ярость», поставленная им в начале 90-х с юными актерами «Мастерской Фоменко», остается, кажется, едва ли не единственным действительно мрачным его высказыванием. В сегодняшнем российском театре, который мотает из стороны в сторону как растерявшегося невротика, Женовач утверждает понятие нормы — чувств, отношения к прошлому, профессионализма. Еще и поэтому за него так ухватился Малый театр.
«Мнимый больной» Мольера в постановке Женовача, во-первых, очень красив. Глаз ведь понемногу отвыкает от гармоничной картинки в театре: не броской или аттракционной — просто красивой. А здесь смотри и наслаждайся: на сцене обшитый деревом зал дома XVII в., веселые отблески камина, высокие окна, сначала уютно закрытые портьерами, потом щедро пропускающие солнечный свет. Сценограф Александр Боровский и художник по костюмам Оксана Ярмольник не позволили себе ни единой тревожной ноты: только открытое пространство и ясные четкие линии, только теплая гамма — от красного дерева стен до темно-коричневой обивки любимого кресла Аргана, от светло-кремовых платьев дам до рыжих волос служанки. И когда блондинка Анжелика, дочка Аргана (Ольга Молочная), стоит у окна, действие может замереть и не двигаться: не спешите, посмотрите, как подчеркивает высокий воротник старинного платья изгиб шеи, как отливают золотом локоны пышной прически на свету. Правда, красиво?
Во-вторых, этот «Мнимый больной» — бальзам на душу тех, кто тоскует по семейным ценностям. Потому что главное в нем — не причуды Аргана (Василий Бочкарев), решившего, что он болен, и даже, наверное, не обаятельная импровизационная игра артистов, главное — это идея дома. Дом Аргана крепок и наполнен любовью, но не лишен проблем, которые, однако же, здесь стараются решать, время от времени без обиняков говоря друг другу правду. Здесь служанка Туанетта (Людмила Титова) имеет полное право голоса и способна заявить, что «не даст согласия на брак» своей госпожи. Из этой семьи могут исключить, если ты на самом деле ее не ценишь (что и происходит с женой Аргана, которую играет Евгения Глушенко). Но можно и стать ее членом — достаточно в тяжелый для клана момент, как это делает молодой Клеант (Глеб Подгородинский), поставить свой стул подле стула возлюбленной, усесться скорбным рядком, добровольно разделив горе с еще недавно чужими людьми.
В спектакле Женовача есть неожиданная самоцитата: когда Арган зовет слуг, их выходит целая стайка, и все они спят на ходу. Точно так же спали русские слуги во «Владимире III степени» — знаменитом спектакле Женовача по Гоголю в «Мастерской Фоменко». Черты давней постановки проступают в свежей, с иголочки, премьере пусть на минуту, но с той же отчетливостью, с какой черты бабушки узнаются в лице внучки. Ничто не исчезает без следа, все имеет и свой смысл, и свое продолжение. Ну чем не психотерапия?
Александра Машукова
«Ведомости», 1.11.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
27.10.2005
Подробнее
ВРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ
ВРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом....
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом....
ВРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ
«Мнимый больной». Малый театр
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом. Спору нет, с Мольером рядом не стояли ни Людвиг, ни Куни. Но ведь и «Мнимый больной» — не «Тартюф» не «Дон Жуан» а чистый легкий жанр.
С каждым новым спектаклем Сергея Женовача становится все очевиднее, что Малый театр нашел своего режиссера. Здесь принципиально не жалуют активных интерпретаторов оригинала и приоритет в спектакле актера всегда виден. Но Женовач — интерпретатор, только в особом, совершенно неагрессивном смысле этого слова. И атмосфера, и актерское состояние, и смыслы — все сделано режиссером. Только в отсутствие жирных масляных красок и игры постановочной мускулатурой это не очень заметно. Тут не хирургия, а гомеопатия.
Мольер в его интерпретации лишен всего того, что так осточертело во многих наших мольеровских спектаклях. Нет ни ретивых, потных массовок. Ни шума и натужной экспрессии. Ни крикливых костюмов и декораций. Пьеса на медицинскую тему, но никаких клистиров и шприцов величиной с телеграфный столб не наблюдается. Комедия в руках Женовача становится изящной и легкой вещицей. Едва уловимый русский акцент не заглушает парижского происхождения. Ненависть Жана Батиста к врачебному сословию, сквозящая в комедийных пассажах, на сцене Малого театра трансформируется в снисходительную иронию. Российское народонаселение, переживающее на собственных организмах вялотекущую государственную реформу здравоохранения, сидя в зрительном зале, весело реагирует на бессмертные реплики. «Больные умирают не от болезней, а от лекарств» — хохот и продолжительные аплодисменты. «Тот, кто любит гонораре, может роль врача играре» — «латинизированное» посвящение главного героя в лекари вызывает у зрителей живейшую реакцию. К слову, эту четырехстраничную финальную декламацию постановщики обычно опускают. А Женовач разыгрывает ее так же легко и непринужденно, как все предыдущие события пьесы.
В постоянном содружестве режиссера и художника Александра Боровского всегда, помимо прочих задач, есть потребность создать ауру настроения и самочувствия героев представленной на сцене истории. На этот раз сцена одета в теплые, добротные деревянные панели, блестит зеркально натертый паркет, сверкают хрусталем люстры и канделябры, а в растворенные окна льется ослепительный летний свет. В доме господина Аргана не мерзнут, не голодают, не нуждаются и... не болеют. Щеголяют в тонких, кремового цвета кружевах, платья и камзолы выдержаны в изысканной коричневато-бежевой гамме (художник по костюмам Оксана Ярмольник), буйные рыжие кудри рассыпаются по плечам, из смелых декольте выглядывают прелестные округлости, а парики всем мужчинам к лицу, и нет в них ничего карикатурного. Эти белые «барашки» буклей -особая, чисто театральная радость, напоминающая о Пале-Рояле, о том, как стучали когда-то палкой о подмостки, призывая зрителей к началу представления. У Женовача палкой, правда, не стучат, но ребята в париках и штанах до колен ходят между рядами, звонят в колокольчики к началу действия — прелесть, да и только!
«Мнимый больной» отчетливо несет на себе приметы фарса, но в Малом театре пьесу играют до такой степени негрубо и изящно, что вспоминается куртуазное искусство, родившееся почти на век позже мольеровских сочинений. Цвет и освещение постановки Женовача, Боровского и художника по свету Дамира Исмагилова чуть намекают на театр Джорджо Стрелера — и теплой коричнево-бежевой гаммой, и волшебной игрой теней, отбрасываемых от камина, и истомой, разлитой в движениях, и легкой интонацией притворства. Здесь притворяются все и во всем: в болезни, во врачевании, в любви, в корысти, в заботе, в безделье. И первый притворщик — господин АрганВасилия Бочкарева. Он не только мнимый больной, но и мнимый деспот, и мнимый глава семьи. Утопая в ночной рубахе и халате, Арган вследствие бесконечно употребляемых клистиров без конца бегает по нужде. Но, право, несется так быстро, вскакивает с кресла так мгновенно, что о серьезном недуге и речи быть не может. Запутавшись в диетах (один лекарь велит есть вареное, другой — жареное), он дожидается заветной минуты и с завидным аппетитом поедает в одиночестве яйцо всмятку. Бочкарев играет на тончайшей грани представления и переживания, существует в образе лукаво, простодушно, а главное — человечно. Есть момент, когда чуть не назревает драма, которой, впрочем, не дано развития, ибо условия игры его не допускают. Притворившись усопшим, Арган слышит, как его дражайшая супруга Белина — Евгения Глушенко абсолютно искренне радуется избавлению от мужа-нытика. И надо видеть, как удручен бедняга, как не на шутку обижен и расстроен.
Режиссура Сергея Женовача если и концептуальна, то концепт в ней основывается на изучении людских повадок, на точнейших наблюдениях за состояниями, мотивами поступков, взаимоотношениями. В такой режиссуре тоже находится место приемам, но последние не выражены ярко, и часто кажется, что их нет вовсе. Однако в мольеровском спектакле Женовач знакомый чередуется с Женовачем неожиданным. Сцена представления дочке Анжелике — Ольге Молочной жениха Томаса Диафуаруса — Виктора Низового выглядит непривычно ударной репризой. Низовой играет дебила, произносит с трудом заученные реплики по десять раз, невзирая на то, что его перебивают и не слушают, и вся эта сцена разыгрывается на грани скетча. Особая роль отводится и полчищам Аргановых слуг; которых ничто не может заставить двигаться хоть чуточку менее лениво и вальяжно. Они ходят по поручениям, носят бесконечное количество стульев для живого оркестрика, и все это исполняется как сцены из «Марлезонского балета» — с комичным, нахальным сознанием собственной значимости.
Вообще же, все персонажи этого спектакля куда более «себе на уме» чем господин Арган, хотя и он — не промах. Брат главного героя — Александр Клюквин побеждает здравым смыслом. Служанка Туанетта — Людмила Титова, этот «Фигаро в юбке» даже и вида не показывает, что ей трудно закрутить интригу, но весело и изящно «дергает за веревочки» Глеб Подгородинский в роли Клеанта играет еще одну, на этот раз чисто водевильную версию героя-любовника, добавляет к избранному им в спектакле «Правда — хорошо, а счастье лучше» аналогичному амплуа горсть еще более легкомысленных красок.
В Малом театре появился спектакль для альтернативного отдыха. Ступайте на «Мнимого больного» испейте этого легкого и вкусного вина. Вы отдохнете и получите удовольствие — только совсем иного, чем на бесконечных коммерческих поделках, сорта.
Наталия КАМИНСКАЯ
«Культура», 27.10.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
«Мнимый больной». Малый театр
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом. Спору нет, с Мольером рядом не стояли ни Людвиг, ни Куни. Но ведь и «Мнимый больной» — не «Тартюф» не «Дон Жуан» а чистый легкий жанр.
С каждым новым спектаклем Сергея Женовача становится все очевиднее, что Малый театр нашел своего режиссера. Здесь принципиально не жалуют активных интерпретаторов оригинала и приоритет в спектакле актера всегда виден. Но Женовач — интерпретатор, только в особом, совершенно неагрессивном смысле этого слова. И атмосфера, и актерское состояние, и смыслы — все сделано режиссером. Только в отсутствие жирных масляных красок и игры постановочной мускулатурой это не очень заметно. Тут не хирургия, а гомеопатия.
Мольер в его интерпретации лишен всего того, что так осточертело во многих наших мольеровских спектаклях. Нет ни ретивых, потных массовок. Ни шума и натужной экспрессии. Ни крикливых костюмов и декораций. Пьеса на медицинскую тему, но никаких клистиров и шприцов величиной с телеграфный столб не наблюдается. Комедия в руках Женовача становится изящной и легкой вещицей. Едва уловимый русский акцент не заглушает парижского происхождения. Ненависть Жана Батиста к врачебному сословию, сквозящая в комедийных пассажах, на сцене Малого театра трансформируется в снисходительную иронию. Российское народонаселение, переживающее на собственных организмах вялотекущую государственную реформу здравоохранения, сидя в зрительном зале, весело реагирует на бессмертные реплики. «Больные умирают не от болезней, а от лекарств» — хохот и продолжительные аплодисменты. «Тот, кто любит гонораре, может роль врача играре» — «латинизированное» посвящение главного героя в лекари вызывает у зрителей живейшую реакцию. К слову, эту четырехстраничную финальную декламацию постановщики обычно опускают. А Женовач разыгрывает ее так же легко и непринужденно, как все предыдущие события пьесы.
В постоянном содружестве режиссера и художника Александра Боровского всегда, помимо прочих задач, есть потребность создать ауру настроения и самочувствия героев представленной на сцене истории. На этот раз сцена одета в теплые, добротные деревянные панели, блестит зеркально натертый паркет, сверкают хрусталем люстры и канделябры, а в растворенные окна льется ослепительный летний свет. В доме господина Аргана не мерзнут, не голодают, не нуждаются и... не болеют. Щеголяют в тонких, кремового цвета кружевах, платья и камзолы выдержаны в изысканной коричневато-бежевой гамме (художник по костюмам Оксана Ярмольник), буйные рыжие кудри рассыпаются по плечам, из смелых декольте выглядывают прелестные округлости, а парики всем мужчинам к лицу, и нет в них ничего карикатурного. Эти белые «барашки» буклей -особая, чисто театральная радость, напоминающая о Пале-Рояле, о том, как стучали когда-то палкой о подмостки, призывая зрителей к началу представления. У Женовача палкой, правда, не стучат, но ребята в париках и штанах до колен ходят между рядами, звонят в колокольчики к началу действия — прелесть, да и только!
«Мнимый больной» отчетливо несет на себе приметы фарса, но в Малом театре пьесу играют до такой степени негрубо и изящно, что вспоминается куртуазное искусство, родившееся почти на век позже мольеровских сочинений. Цвет и освещение постановки Женовача, Боровского и художника по свету Дамира Исмагилова чуть намекают на театр Джорджо Стрелера — и теплой коричнево-бежевой гаммой, и волшебной игрой теней, отбрасываемых от камина, и истомой, разлитой в движениях, и легкой интонацией притворства. Здесь притворяются все и во всем: в болезни, во врачевании, в любви, в корысти, в заботе, в безделье. И первый притворщик — господин АрганВасилия Бочкарева. Он не только мнимый больной, но и мнимый деспот, и мнимый глава семьи. Утопая в ночной рубахе и халате, Арган вследствие бесконечно употребляемых клистиров без конца бегает по нужде. Но, право, несется так быстро, вскакивает с кресла так мгновенно, что о серьезном недуге и речи быть не может. Запутавшись в диетах (один лекарь велит есть вареное, другой — жареное), он дожидается заветной минуты и с завидным аппетитом поедает в одиночестве яйцо всмятку. Бочкарев играет на тончайшей грани представления и переживания, существует в образе лукаво, простодушно, а главное — человечно. Есть момент, когда чуть не назревает драма, которой, впрочем, не дано развития, ибо условия игры его не допускают. Притворившись усопшим, Арган слышит, как его дражайшая супруга Белина — Евгения Глушенко абсолютно искренне радуется избавлению от мужа-нытика. И надо видеть, как удручен бедняга, как не на шутку обижен и расстроен.
Режиссура Сергея Женовача если и концептуальна, то концепт в ней основывается на изучении людских повадок, на точнейших наблюдениях за состояниями, мотивами поступков, взаимоотношениями. В такой режиссуре тоже находится место приемам, но последние не выражены ярко, и часто кажется, что их нет вовсе. Однако в мольеровском спектакле Женовач знакомый чередуется с Женовачем неожиданным. Сцена представления дочке Анжелике — Ольге Молочной жениха Томаса Диафуаруса — Виктора Низового выглядит непривычно ударной репризой. Низовой играет дебила, произносит с трудом заученные реплики по десять раз, невзирая на то, что его перебивают и не слушают, и вся эта сцена разыгрывается на грани скетча. Особая роль отводится и полчищам Аргановых слуг; которых ничто не может заставить двигаться хоть чуточку менее лениво и вальяжно. Они ходят по поручениям, носят бесконечное количество стульев для живого оркестрика, и все это исполняется как сцены из «Марлезонского балета» — с комичным, нахальным сознанием собственной значимости.
Вообще же, все персонажи этого спектакля куда более «себе на уме» чем господин Арган, хотя и он — не промах. Брат главного героя — Александр Клюквин побеждает здравым смыслом. Служанка Туанетта — Людмила Титова, этот «Фигаро в юбке» даже и вида не показывает, что ей трудно закрутить интригу, но весело и изящно «дергает за веревочки» Глеб Подгородинский в роли Клеанта играет еще одну, на этот раз чисто водевильную версию героя-любовника, добавляет к избранному им в спектакле «Правда — хорошо, а счастье лучше» аналогичному амплуа горсть еще более легкомысленных красок.
В Малом театре появился спектакль для альтернативного отдыха. Ступайте на «Мнимого больного» испейте этого легкого и вкусного вина. Вы отдохнете и получите удовольствие — только совсем иного, чем на бесконечных коммерческих поделках, сорта.
Наталия КАМИНСКАЯ
«Культура», 27.10.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
24.10.2005
Подробнее
ЖЕНОВАЧ И ЖЕНОВАЧИ
«Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет», — убежден режиссер Сергей Женовач...
ЖЕНОВАЧ И ЖЕНОВАЧИ
«Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет», — убежден режиссер Сергей Женовач
ЗАВЕДУЮЩЕГО КАФЕДРОЙ РЕЖИССУРЫ РАТИ Женовача обожают студенты. Успешного и популярного постановщика Женовача ценит зритель и привечает критика. Подтверждение тому — «Хрустальная Турандот» за лучшую режиссерскую работу прошлого сезона. Все хорошо у Сергея Васильевича, только вот дома своего, постоянной сценической площадки, не было. Опыт с Малой Бронной, куда пришел главным режиссером, закончился разводом. С тех пор и блуждает Женовач по театрам в качестве приглашенного режиссера: то в Малом спектакль выпустит, то в Художественном... Впрочем, знающие люди утверждают, блужданиям пришел конец. Недавно созданной из выпускников мастерской Женовача Студии театрального искусства, которая пока ютится в трех комнатах Дома актера на Арбате, выделяют здание.
- В тесноте или в обиде, Сергей?
- Мы арендовали это помещение на год и чувствуем себя здесь комфортно, поскольку получили главное — место для репетиций. Пока трех комнат вполне хватает. Ближе к выпуску спектакля и подумаем, где играть премьеру по незаконченному роману Николая Лескова «Захудалый род».
- Значит, рассчитываете на новоселье в обозримом будущем?
- Мечтаем обрести собственный дом, но об этом рано говорить.
- А как же здание на улице Станиславского?
- Сегодня театрам в одиночку не выжить. Есть люди, которые хотят нам помочь, мы благодарны всем, готовым принять участие в судьбе студии, но, повторяю, разговоры о конкретике некстати. Если все сложится удачно, через год обзаведемся своей сценической площадкой.
- Фоменко тринадцать лет скитается по чужим углам.
- Недавно Петр Наумович грустно пошутил, мол, надеюсь, котлован, который роют под здание театра, не окажется нашей братской могилой...
- Боитесь сглазить и разделить судьбу?
- Больше всего не люблю пустых слов. Зачем рассуждать о том, чего нет? Куда ценнее, что мы вместе, можем продолжать учиться и работать.
- Помнится, прежде вы, Сергей, кисло оценивали перспективы театральных коллективов, созданных из сокурсников.
- И сейчас не изменил скептического взгляда, представляю серьезность проблем, поджидающих каждого, кто ступил на этот путь. Честно предупреждал ребят о трудностях, но они не захотели разбегаться после окончания института и остались вместе. Пошел за желанием студентов.
- Молодых понять можно, в них романтика бурлит, но вам-то, востребованному режиссеру, чего в жизни не хватает?
- Если ответить коротко, одной фразой, прежде всего я педагог и горд участием в воспитании молодых режиссеров.
- Полагаете, эту профессию можно освоить за студенческой скамьей?
Кирилл Серебренников и без диплома театрального вуза, по-моему, чувствует себя прекрасно.
- И не он один... Питер Брук, например, тоже постигал театральную науку методом проб и ошибок. На мой взгляд, самый эффективный путь. Нужно культивировать в себе режиссерское мышление, умение превращать литературные образы в сценические. Это обучение может занять годы, но без него в нашем деле ничего не получится. Убежден, учить других имеет право лишь тот, кто сам активно работает. Поэтому продолжаю сотрудничать с театрами, оставаясь практиком, а не теоретиком.
- Выходит, и будущих актеров должны наставлять на путь истинный корифеи сцены?
- Необязательно. Потрясающий педагог Сулержицкий никогда не играл в театре, но это не помешало ему вырастить Евгения Вахтангова, Михаила Чехова, Софью Гиацинтову и других великих артистов. Иной вопрос — четырех лет, проведенных в институте, мало, чтобы овладеть актерским мастерством. Выпускникам трудно сразу найти себя в профессии, после вуза они попадают в сложившиеся труппы, где получают эпизодические роли, порой годами ожидая серьезных предложений. Кстати, не понимаю деления артистов на плохих, средних и хороших. На мой взгляд, актерская природа или есть, или ее нет. Все остальное -судьба, случай. Важно оказаться в среде людей одаренных, постоянно подпитывать талант. Одно дело — быть институтскими любимцами, и совсем другое -оказаться в свободном плавании. Сейчас на выходе курс профессора Кудряшова, замечательный, талантливый. Ребята уже сделали восемь спектаклей, на которые ломится публика, но им еще предстоит найти себя вне стен РАТИ. Мы же продолжаем учебу в процессе работы, строим репертуар вокруг студийцев.
- И сколько у вас сейчас названий в афише?
- Шесть, но играем пока три. «Мальчиков» по Достоевскому, «Мариенбад» Шолом-Алейхема и «Как вам это понравится» по Шекспиру. Спектакли институтские, мы их сохранили.
- По-вашему, студия — долгоиграющая история?
- Никаких обещаний друг другу не давали, будем работать, пока не угаснет взаимный интерес.
- А если кто-то из команды завтра скажет: «Спасибо. До свидания»? Воспримете как измену родине?
- Повторяю, не питал и не питаю личных амбиций, речь не о том, чтобы создать некий проект под себя. У меня много друзей-артистов — прекрасных, замечательных, мог бы позвать их, собрать труппу, но сейчас цель иная. Счастливый случай, когда все возникло по взаимному согласию сторон: желание помочь талантливым ребятам совпало с их стремлением учиться дальше.
- Словом, полная гармония и единение душ?
- Нам хорошо вместе!
- Но вы же знаете, Сергей, обо что обычно разбивается любовная лодка.
- Жить в вольном полете сложно, но беда случается, когда люди утрачивают взаимный интерес и начинают самостоятельно строить свою судьбу. Театр — такой вид искусства, где один за всех, а все за одного.
- А вы, значит, капитан мушкетеров де Тревиль?
- Может, я старомодный, несовременный, но больше всего хочу помочь воспитанникам не затеряться, встать на ноги в профессии. Пока нужен им, буду рядом. У вас есть дети? Вот и студийцы -мои чада.
- Женовачи?
- У нас на режиссерском факультете так принято: студентов зовут по имени мастера курса. У Фоменко были фоменки, у Захарова — захаровцы, у Кудряшова — кудряши или кудряшки. Ну а у меня — женовачи... Конечно, я понимаю: студийные отношения не могут длиться вечно, Петр Наумович вообще считает, что продолжительность жизни труппы — десять лет. Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет...
- Вам о таких вещах задумываться вроде рановато, не по возрасту мысли.
- Жизнь летит стремительно. В театре, как в любви. Все мечтают жить долго и счастливо и умереть в один день. Но если взаимное чувство исчезает, люди расходятся. Глупо строить планы на десятилетия вперед. Пока занимаюсь студией, параллельно набрал новый курс в РАТИ.
- Старшие не ревнуют вас к младшим?
- Никак не поймете, что столкнулись со странными людьми. Какая ревность, о чем вы? Выпускники сидели на вступительных экзаменах, актеры мастерской Петра Фоменко тоже приходили, помогали. Мы одна семья, клан! Сейчас вот сражались в футбол. Первый курс против студии. Более сыгранные «старички» победили со счетом 7: 2. Теперь будем ждать матча-реванша.
- Вы на какой позиции играли?
- Боялся подвести команду, поэтому не вышел на поле. Я в резерве, постоянный запасной.
- А болели за кого?
- За всех сразу. Мне каждый по-своему дорог.
- Если студийцы ваши дети, то интересно, в каких родственных отношениях состоите с труппой Малого театра, где недавно выпустили «Мнимого больного»?
- Там работают состоявшиеся, сформировавшиеся мастера. Видимо, уже я их ребенок. То ли подкидыш, то ли приемыш. Все-таки три спектакля поставил. И в МХТ такое же отношение.
- А у Фоменко в мастерской? Вы, по сути, выросли под приглядом Петра Наумовича.
- Это особая история. Что-то очень близкое и родное.
- Была еще Малая Бронная, где провели семь сезонов.
- Один из счастливейших периодов в моей жизни! Мог с головой погрузиться в режиссуру, работать с любимыми артистами. Казалось, удастся создать театр, о котором мечталось. Мы выпустили спектакли «Ночь перед Рождеством», «Леший», «Пять вечеров», «Идиот», шедший три вечера и длившийся более одиннадцати часов. Много трудились и, надеюсь, немало успел и.
- Сожалеете об уходе?
- Контракт закончился, продлевать не стали, а сидеть без дела не умею. Есть смысл что-то создавать в обстановке доброжелательности, взаимного уважения. Не хочу и не буду толкаться локтями, воевать с кем-то... Впрочем, это история старая, болезненная, не стоит вспоминать.
- Давайте о настоящем. Успеваете следить за успехами коллег?
- Начинающим режиссерам надо смотреть все подряд, напитываться, учиться, я же могу выбирать, поскольку знаю, кто на что способен. В любом случае не хожу по театрам, если занят выпуском спектаклей. Заметил: негативные впечатления из чужих работ глубже проникают в тебя, чем положительные.
- Почему?
- Откуда мне знать? Наткнешься в телевизоре на дурацкий сериал и долго потом не можешь освободиться от пошлых и навязчивых интонаций. Поэтому, работая над спектаклем, стараюсь не отвлекаться на постороннее, ничего не смотрю, не читаю, никуда не хожу. Сейчас репетирую Лескова и целиком погружен в него.
- А параллелить нельзя, совмещать?
- У меня же еще студенты! Когда был помоложе, мог одновременно преподавать, ставить на Малой Бронной и у Фоменко. Даже за границу успевал ездить, выпустил три спектакля в Норвегии, в том числе «Дикую утку» Ибсена в Бергене. Что для этой постановки позвали меня, русского режиссера, воспринял как некий...
- ...вызов?
- Экзамен.
- Продолжаете их сдавать?
- Профессия такая. Каждый день как с чистого листа.
- Вы были отличником?
- В ГИТИСе да, а в школе нет, конечно. Не уроки учил, а искал свое, пока не увлекся театром. Сегодня уже нельзя разбрасываться, пора сосредоточиться на чем-то одном. Согласен с фольклористом Владимиром Проппом, считавшим, что на каждом жизненном этапе нужно определять главную цель и стремиться к ней. Мои теперешние приоритеты — студия и первый курс вуза.
- Значит, с постановками на стороне завязываете?
- Есть определенные обязательства перед МХТ, вынужден просить войти в положение. Мне необходима пауза. Хотя бы на сезон. Олег Павлович Табаков -мудрый человек, он все поймет...
- Какой спектакль откладываете?
- «Историю горячего сердца» по «Братьям Карамазовым».
- А «Белая гвардия» в Камергерском — чья идея?
- Кажется, я предложил Олегу Павловичу, а может, Булгаков возник в процессе нашего разговора.
- И Семчева на роль Лариосика вы сосватали?
- Любой спектакль — процесс творческого сговора худрука театра, приглашенного режиссера и актеров. Не столь важно, кто первым назвал пьесу или фамилию исполнителя. Главное, что получилось в итоге. Конкретно же Семчева рекомендовал Табаков.
- Сразу согласились?
- День раздумывал.
- Из-за «пивного» шлейфа?
- Лариосик из Саши получился прекрасный. Что до шлейфа, это проблема зрителей, а не артиста или режиссера. Надо было суметь сыграть так, чтобы страна полюбила тебя за трехсекундный рекламный ролик. Нет плохой работы, есть халтурщики. Нужно уважать себя и профессию, которая похожа на езду на велосипеде в горку. Чтобы не скатиться вниз, приходится постоянно крутить педали. Актер не может простаивать, он должен играть. А режиссер — выпускать спектакли, снимать кино.
- Коллеги ваши часто жалуются, мол, нет достойного материала.
- Островский, Шекспир, Мольер, Кальдерон и Беккет — чем не имена? Жизни не хватит, чтобы все поставить. А Вампилов, Володин, Петрушевская? Как говорил классик, люди ленивы и нелюбопытны. Возьмите, к примеру, драматургию Ирландии и увидите: это другая, неведомая планета.
- Вы на ней бывали?
- В Ирландии? Нет, но заочно очень люблю. К слову, первой моей работой на курсе Фоменко в ГИТИСе стал спектакль «Дураки из Мэйо» по пьесе Джона Синга.
- А новомодным российским авторам симпатизируете? Скажем, Угарову или братьям Пресняковым с Дурненковыми.
- Мне они не близки. Ищу то, что ошеломит, поставит в тупик, а тут все просто и понятно, нет изюминки для режиссерской мысли. Театр не может жить без современных пьес, но это не значит, будто нужно раздувать авторов, мелькнувших на каких-то конкурсах, сочинивших несколько, как сейчас говорят, текстов. Это не драматургия, написанное годится для бумаги, но не для сцены. Конечно, мечтаю найти пьесу, которая поразит. А сколько замечательных театров, в которых хотелось бы проверить свои силы! Правда, пока тянет в малые пространства, в поиск вместе с ребятами вот в этих трех комнатках.
- Значит, в тесноте и не в обиде?
- Я же сразу сказал: все так и есть. По-другому у нас быть не может.
Андрей Ванденко
«Итоги», 24.10.2005
«Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет», — убежден режиссер Сергей Женовач
ЗАВЕДУЮЩЕГО КАФЕДРОЙ РЕЖИССУРЫ РАТИ Женовача обожают студенты. Успешного и популярного постановщика Женовача ценит зритель и привечает критика. Подтверждение тому — «Хрустальная Турандот» за лучшую режиссерскую работу прошлого сезона. Все хорошо у Сергея Васильевича, только вот дома своего, постоянной сценической площадки, не было. Опыт с Малой Бронной, куда пришел главным режиссером, закончился разводом. С тех пор и блуждает Женовач по театрам в качестве приглашенного режиссера: то в Малом спектакль выпустит, то в Художественном... Впрочем, знающие люди утверждают, блужданиям пришел конец. Недавно созданной из выпускников мастерской Женовача Студии театрального искусства, которая пока ютится в трех комнатах Дома актера на Арбате, выделяют здание.
- В тесноте или в обиде, Сергей?
- Мы арендовали это помещение на год и чувствуем себя здесь комфортно, поскольку получили главное — место для репетиций. Пока трех комнат вполне хватает. Ближе к выпуску спектакля и подумаем, где играть премьеру по незаконченному роману Николая Лескова «Захудалый род».
- Значит, рассчитываете на новоселье в обозримом будущем?
- Мечтаем обрести собственный дом, но об этом рано говорить.
- А как же здание на улице Станиславского?
- Сегодня театрам в одиночку не выжить. Есть люди, которые хотят нам помочь, мы благодарны всем, готовым принять участие в судьбе студии, но, повторяю, разговоры о конкретике некстати. Если все сложится удачно, через год обзаведемся своей сценической площадкой.
- Фоменко тринадцать лет скитается по чужим углам.
- Недавно Петр Наумович грустно пошутил, мол, надеюсь, котлован, который роют под здание театра, не окажется нашей братской могилой...
- Боитесь сглазить и разделить судьбу?
- Больше всего не люблю пустых слов. Зачем рассуждать о том, чего нет? Куда ценнее, что мы вместе, можем продолжать учиться и работать.
- Помнится, прежде вы, Сергей, кисло оценивали перспективы театральных коллективов, созданных из сокурсников.
- И сейчас не изменил скептического взгляда, представляю серьезность проблем, поджидающих каждого, кто ступил на этот путь. Честно предупреждал ребят о трудностях, но они не захотели разбегаться после окончания института и остались вместе. Пошел за желанием студентов.
- Молодых понять можно, в них романтика бурлит, но вам-то, востребованному режиссеру, чего в жизни не хватает?
- Если ответить коротко, одной фразой, прежде всего я педагог и горд участием в воспитании молодых режиссеров.
- Полагаете, эту профессию можно освоить за студенческой скамьей?
Кирилл Серебренников и без диплома театрального вуза, по-моему, чувствует себя прекрасно.
- И не он один... Питер Брук, например, тоже постигал театральную науку методом проб и ошибок. На мой взгляд, самый эффективный путь. Нужно культивировать в себе режиссерское мышление, умение превращать литературные образы в сценические. Это обучение может занять годы, но без него в нашем деле ничего не получится. Убежден, учить других имеет право лишь тот, кто сам активно работает. Поэтому продолжаю сотрудничать с театрами, оставаясь практиком, а не теоретиком.
- Выходит, и будущих актеров должны наставлять на путь истинный корифеи сцены?
- Необязательно. Потрясающий педагог Сулержицкий никогда не играл в театре, но это не помешало ему вырастить Евгения Вахтангова, Михаила Чехова, Софью Гиацинтову и других великих артистов. Иной вопрос — четырех лет, проведенных в институте, мало, чтобы овладеть актерским мастерством. Выпускникам трудно сразу найти себя в профессии, после вуза они попадают в сложившиеся труппы, где получают эпизодические роли, порой годами ожидая серьезных предложений. Кстати, не понимаю деления артистов на плохих, средних и хороших. На мой взгляд, актерская природа или есть, или ее нет. Все остальное -судьба, случай. Важно оказаться в среде людей одаренных, постоянно подпитывать талант. Одно дело — быть институтскими любимцами, и совсем другое -оказаться в свободном плавании. Сейчас на выходе курс профессора Кудряшова, замечательный, талантливый. Ребята уже сделали восемь спектаклей, на которые ломится публика, но им еще предстоит найти себя вне стен РАТИ. Мы же продолжаем учебу в процессе работы, строим репертуар вокруг студийцев.
- И сколько у вас сейчас названий в афише?
- Шесть, но играем пока три. «Мальчиков» по Достоевскому, «Мариенбад» Шолом-Алейхема и «Как вам это понравится» по Шекспиру. Спектакли институтские, мы их сохранили.
- По-вашему, студия — долгоиграющая история?
- Никаких обещаний друг другу не давали, будем работать, пока не угаснет взаимный интерес.
- А если кто-то из команды завтра скажет: «Спасибо. До свидания»? Воспримете как измену родине?
- Повторяю, не питал и не питаю личных амбиций, речь не о том, чтобы создать некий проект под себя. У меня много друзей-артистов — прекрасных, замечательных, мог бы позвать их, собрать труппу, но сейчас цель иная. Счастливый случай, когда все возникло по взаимному согласию сторон: желание помочь талантливым ребятам совпало с их стремлением учиться дальше.
- Словом, полная гармония и единение душ?
- Нам хорошо вместе!
- Но вы же знаете, Сергей, обо что обычно разбивается любовная лодка.
- Жить в вольном полете сложно, но беда случается, когда люди утрачивают взаимный интерес и начинают самостоятельно строить свою судьбу. Театр — такой вид искусства, где один за всех, а все за одного.
- А вы, значит, капитан мушкетеров де Тревиль?
- Может, я старомодный, несовременный, но больше всего хочу помочь воспитанникам не затеряться, встать на ноги в профессии. Пока нужен им, буду рядом. У вас есть дети? Вот и студийцы -мои чада.
- Женовачи?
- У нас на режиссерском факультете так принято: студентов зовут по имени мастера курса. У Фоменко были фоменки, у Захарова — захаровцы, у Кудряшова — кудряши или кудряшки. Ну а у меня — женовачи... Конечно, я понимаю: студийные отношения не могут длиться вечно, Петр Наумович вообще считает, что продолжительность жизни труппы — десять лет. Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет...
- Вам о таких вещах задумываться вроде рановато, не по возрасту мысли.
- Жизнь летит стремительно. В театре, как в любви. Все мечтают жить долго и счастливо и умереть в один день. Но если взаимное чувство исчезает, люди расходятся. Глупо строить планы на десятилетия вперед. Пока занимаюсь студией, параллельно набрал новый курс в РАТИ.
- Старшие не ревнуют вас к младшим?
- Никак не поймете, что столкнулись со странными людьми. Какая ревность, о чем вы? Выпускники сидели на вступительных экзаменах, актеры мастерской Петра Фоменко тоже приходили, помогали. Мы одна семья, клан! Сейчас вот сражались в футбол. Первый курс против студии. Более сыгранные «старички» победили со счетом 7: 2. Теперь будем ждать матча-реванша.
- Вы на какой позиции играли?
- Боялся подвести команду, поэтому не вышел на поле. Я в резерве, постоянный запасной.
- А болели за кого?
- За всех сразу. Мне каждый по-своему дорог.
- Если студийцы ваши дети, то интересно, в каких родственных отношениях состоите с труппой Малого театра, где недавно выпустили «Мнимого больного»?
- Там работают состоявшиеся, сформировавшиеся мастера. Видимо, уже я их ребенок. То ли подкидыш, то ли приемыш. Все-таки три спектакля поставил. И в МХТ такое же отношение.
- А у Фоменко в мастерской? Вы, по сути, выросли под приглядом Петра Наумовича.
- Это особая история. Что-то очень близкое и родное.
- Была еще Малая Бронная, где провели семь сезонов.
- Один из счастливейших периодов в моей жизни! Мог с головой погрузиться в режиссуру, работать с любимыми артистами. Казалось, удастся создать театр, о котором мечталось. Мы выпустили спектакли «Ночь перед Рождеством», «Леший», «Пять вечеров», «Идиот», шедший три вечера и длившийся более одиннадцати часов. Много трудились и, надеюсь, немало успел и.
- Сожалеете об уходе?
- Контракт закончился, продлевать не стали, а сидеть без дела не умею. Есть смысл что-то создавать в обстановке доброжелательности, взаимного уважения. Не хочу и не буду толкаться локтями, воевать с кем-то... Впрочем, это история старая, болезненная, не стоит вспоминать.
- Давайте о настоящем. Успеваете следить за успехами коллег?
- Начинающим режиссерам надо смотреть все подряд, напитываться, учиться, я же могу выбирать, поскольку знаю, кто на что способен. В любом случае не хожу по театрам, если занят выпуском спектаклей. Заметил: негативные впечатления из чужих работ глубже проникают в тебя, чем положительные.
- Почему?
- Откуда мне знать? Наткнешься в телевизоре на дурацкий сериал и долго потом не можешь освободиться от пошлых и навязчивых интонаций. Поэтому, работая над спектаклем, стараюсь не отвлекаться на постороннее, ничего не смотрю, не читаю, никуда не хожу. Сейчас репетирую Лескова и целиком погружен в него.
- А параллелить нельзя, совмещать?
- У меня же еще студенты! Когда был помоложе, мог одновременно преподавать, ставить на Малой Бронной и у Фоменко. Даже за границу успевал ездить, выпустил три спектакля в Норвегии, в том числе «Дикую утку» Ибсена в Бергене. Что для этой постановки позвали меня, русского режиссера, воспринял как некий...
- ...вызов?
- Экзамен.
- Продолжаете их сдавать?
- Профессия такая. Каждый день как с чистого листа.
- Вы были отличником?
- В ГИТИСе да, а в школе нет, конечно. Не уроки учил, а искал свое, пока не увлекся театром. Сегодня уже нельзя разбрасываться, пора сосредоточиться на чем-то одном. Согласен с фольклористом Владимиром Проппом, считавшим, что на каждом жизненном этапе нужно определять главную цель и стремиться к ней. Мои теперешние приоритеты — студия и первый курс вуза.
- Значит, с постановками на стороне завязываете?
- Есть определенные обязательства перед МХТ, вынужден просить войти в положение. Мне необходима пауза. Хотя бы на сезон. Олег Павлович Табаков -мудрый человек, он все поймет...
- Какой спектакль откладываете?
- «Историю горячего сердца» по «Братьям Карамазовым».
- А «Белая гвардия» в Камергерском — чья идея?
- Кажется, я предложил Олегу Павловичу, а может, Булгаков возник в процессе нашего разговора.
- И Семчева на роль Лариосика вы сосватали?
- Любой спектакль — процесс творческого сговора худрука театра, приглашенного режиссера и актеров. Не столь важно, кто первым назвал пьесу или фамилию исполнителя. Главное, что получилось в итоге. Конкретно же Семчева рекомендовал Табаков.
- Сразу согласились?
- День раздумывал.
- Из-за «пивного» шлейфа?
- Лариосик из Саши получился прекрасный. Что до шлейфа, это проблема зрителей, а не артиста или режиссера. Надо было суметь сыграть так, чтобы страна полюбила тебя за трехсекундный рекламный ролик. Нет плохой работы, есть халтурщики. Нужно уважать себя и профессию, которая похожа на езду на велосипеде в горку. Чтобы не скатиться вниз, приходится постоянно крутить педали. Актер не может простаивать, он должен играть. А режиссер — выпускать спектакли, снимать кино.
- Коллеги ваши часто жалуются, мол, нет достойного материала.
- Островский, Шекспир, Мольер, Кальдерон и Беккет — чем не имена? Жизни не хватит, чтобы все поставить. А Вампилов, Володин, Петрушевская? Как говорил классик, люди ленивы и нелюбопытны. Возьмите, к примеру, драматургию Ирландии и увидите: это другая, неведомая планета.
- Вы на ней бывали?
- В Ирландии? Нет, но заочно очень люблю. К слову, первой моей работой на курсе Фоменко в ГИТИСе стал спектакль «Дураки из Мэйо» по пьесе Джона Синга.
- А новомодным российским авторам симпатизируете? Скажем, Угарову или братьям Пресняковым с Дурненковыми.
- Мне они не близки. Ищу то, что ошеломит, поставит в тупик, а тут все просто и понятно, нет изюминки для режиссерской мысли. Театр не может жить без современных пьес, но это не значит, будто нужно раздувать авторов, мелькнувших на каких-то конкурсах, сочинивших несколько, как сейчас говорят, текстов. Это не драматургия, написанное годится для бумаги, но не для сцены. Конечно, мечтаю найти пьесу, которая поразит. А сколько замечательных театров, в которых хотелось бы проверить свои силы! Правда, пока тянет в малые пространства, в поиск вместе с ребятами вот в этих трех комнатках.
- Значит, в тесноте и не в обиде?
- Я же сразу сказал: все так и есть. По-другому у нас быть не может.
Андрей Ванденко
«Итоги», 24.10.2005
21.10.2005
Подробнее
НАКАНУНЕ ПИРА
НАКАНУНЕ ПИРА
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому...
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому...
НАКАНУНЕ ПИРА
В Малом театре Сергей Женовач «ошинелил» Мольера
СЕРГЕИ ЖЕНОВАЧ — СОЗДАТЕЛЬ ОДНОГО ИЗ САМЫХ ОПРЕДЕЛЕННЫХ, ЯСНО И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО ВЫСТРОЕННЫХ ТЕАТРАЛЬНЫХ МИРОВ. ЧТО НИ ПОПАДАЕТ В ЕГО ПОЛЕ, СТАНОВИТСЯ ДОМАШНИМ, НЕЖНЫМ, ТЕПЛЫМ, ТОЧНО ОЧИЩЕННЫМ ОТ ВСЕХ РЕЗКИХ, ОПАСНЫХ И НЕПРИЯТНЫХ ПРИМЕСЕЙ. БУРИ, КАТАКЛИЗМЫ, РОКОВЫЕ ОБВАЛЫ, ВОЗМОЖНЫЕ ТРЯСИНЫ И БЕЗДНЫ, ПУГАЮЩИЕ КРУТЫЕ ПЕРЕВАЛЫ — ВСЕ ЭТО ОСТАЕТСЯ ДАЛЕКО ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЕГО МИРА.
Разумеется, только он и мог сочинить того «Мнимого больного», какого он придумал для Малого театра. Декорации Александра Боровского — торжество благородной и очень дорогой простоты, стиля, давно торжествующего в «Комеди Франсез». Деревом зашитая с трех сторон сцена превращена в огромную, пустую комнату роскошного дома. Только стол, заваленный лекарствами, кресло с больным и камин с огнем, отбрасывающим огромную мерцающую тень.
В этой полутьме почти невидимый для публики и начинает свой рассказ о лекарствах и болезнях Арган — Василий Бочкарев.
Даже Станиславский, любивший быть адвокатом своим персонажам, в роли Аргана не был способен на такую нежность к нему. Бочкарев играет так, что немедленно забываешь о классицизме и театре представления, о комедии дель арте, которой вдохновлялся Мольер. Забываешь и о мрачных обстоятельствах пьесы: беспредельном эгоизме главного героя, циничном расчете его жены, притворной смерти маленькой Луизон, желающей подразнить отца, притворной смерти самого Аргана, жаждущего узнать истину, и, наконец, о смерти самого Мольера, умершего сразу же после четвертого представления пьесы.
Женовач пытается «очеловечить» театр классицизма, как Эфрос когда-то «ошинеливал» Гоголя, лишая его мрачного, инфернального гротеска, видя в его самых нелепых, комических и даже отрицательных персонажах судьбу «маленького человека». «Очеловеченный» Арган выходит у Бочкарева простодушнейшим созданием, жаждущим тепла и любви, младенчески зависящим от разнообразных поглаживаний и похлопываний. Он, отец двух дочерей, одна из которых уже собирается замуж, сам остался ребенком, беспрестанно требующим любовных ласк хоть от врачей, хоть от дочерей. Маленькая Луизон (Женовач пригласил на эту роль, часто вымарываемую из пьесы, совсем ребенка, очаровательную Варю Куценко) прекрасно знает, что ее отец — едва ли не младше ее самой. Она играет с ним, как взрослая с маленьким, забавляясь и любя. Так же играет с ним его пышнотелая жена (Евгения Глушенко), сюсюкая и причитая, там и сям подкладывая подушки.
Бочкарев, умеющий играть самые парадоксальные проявления истерического человека или человека святого, юродивого или затравленного, восторженного или опустошенного, располагается в сугубо драматическом регистре. Из его нежных, лирических эскапад решительно не выходит ничего смешного. Кажется, что он и остальные играют в разные игры, не договорившись о правилах. Кто-то мучительно и натужно смешит, как Анжелика, дочь Аргана (Ольга Молочная), или ее возлюбленный Клеант (вечно ребячливый Глеб Подгородинский), кто-то смешит поживее и поразвязнее, откровенно вовлекая публику в партнерство, подмигивая и провоцируя ее смех, как Александр Клюквин (брат Аргана Беральд). Кто-то работает в яркой, почти ярмарочной манере, как веселая служанка Туанетта Людмилы Титовой.
Но в конечном счете «ошинеленная» комедия Мольера выходит у Женовача вялой и совсем не смешной.
Спектакль прежде всего радует своей изысканной красотой, игрой света и тени, когда распахиваются окна и двери, заливая темную комнату теплыми солнечными тонами, как на полотнах малых голландцев (Дамир Исмагилов), мягкими и изысканными линиями костюмов (Оксана Ярмольник). И, наконец, самой красивой сценой — ритуалом посвящения, когда огромная зала заполняется столами и массивными стульями с высокими спинками, на которые кладутся и ставятся сложенные стопками скатерти, тарелки и бокалы.
Вот-вот начнется пиршество. А пока все только готовятся: семья с любовью и нежностью подыгрывает Аргану, посвящая его в гильдию докторов. Сцена, которая могла бы стать поводом для какого-нибудь «масонского» ритуала, инфернального и страшного, гротескного и философского, у Женовача исполнена спокойной, «голландской», сдержанной красоты.
Пир еще не грянул. Василий Бочкарев, идеальный альтер-эго самого Женовача, кажется, совсем не готов сыграть Мольера. Несмотря на всю тонкость, его игра точно пролетает мимо цели. Исполненная множества блистательных деталей и нюансов она теряется среди теней этой огромной комнаты.
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому.
Алена Карась
«Российская газета», 21.10.2005
В Малом театре Сергей Женовач «ошинелил» Мольера
СЕРГЕИ ЖЕНОВАЧ — СОЗДАТЕЛЬ ОДНОГО ИЗ САМЫХ ОПРЕДЕЛЕННЫХ, ЯСНО И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО ВЫСТРОЕННЫХ ТЕАТРАЛЬНЫХ МИРОВ. ЧТО НИ ПОПАДАЕТ В ЕГО ПОЛЕ, СТАНОВИТСЯ ДОМАШНИМ, НЕЖНЫМ, ТЕПЛЫМ, ТОЧНО ОЧИЩЕННЫМ ОТ ВСЕХ РЕЗКИХ, ОПАСНЫХ И НЕПРИЯТНЫХ ПРИМЕСЕЙ. БУРИ, КАТАКЛИЗМЫ, РОКОВЫЕ ОБВАЛЫ, ВОЗМОЖНЫЕ ТРЯСИНЫ И БЕЗДНЫ, ПУГАЮЩИЕ КРУТЫЕ ПЕРЕВАЛЫ — ВСЕ ЭТО ОСТАЕТСЯ ДАЛЕКО ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЕГО МИРА.
Разумеется, только он и мог сочинить того «Мнимого больного», какого он придумал для Малого театра. Декорации Александра Боровского — торжество благородной и очень дорогой простоты, стиля, давно торжествующего в «Комеди Франсез». Деревом зашитая с трех сторон сцена превращена в огромную, пустую комнату роскошного дома. Только стол, заваленный лекарствами, кресло с больным и камин с огнем, отбрасывающим огромную мерцающую тень.
В этой полутьме почти невидимый для публики и начинает свой рассказ о лекарствах и болезнях Арган — Василий Бочкарев.
Даже Станиславский, любивший быть адвокатом своим персонажам, в роли Аргана не был способен на такую нежность к нему. Бочкарев играет так, что немедленно забываешь о классицизме и театре представления, о комедии дель арте, которой вдохновлялся Мольер. Забываешь и о мрачных обстоятельствах пьесы: беспредельном эгоизме главного героя, циничном расчете его жены, притворной смерти маленькой Луизон, желающей подразнить отца, притворной смерти самого Аргана, жаждущего узнать истину, и, наконец, о смерти самого Мольера, умершего сразу же после четвертого представления пьесы.
Женовач пытается «очеловечить» театр классицизма, как Эфрос когда-то «ошинеливал» Гоголя, лишая его мрачного, инфернального гротеска, видя в его самых нелепых, комических и даже отрицательных персонажах судьбу «маленького человека». «Очеловеченный» Арган выходит у Бочкарева простодушнейшим созданием, жаждущим тепла и любви, младенчески зависящим от разнообразных поглаживаний и похлопываний. Он, отец двух дочерей, одна из которых уже собирается замуж, сам остался ребенком, беспрестанно требующим любовных ласк хоть от врачей, хоть от дочерей. Маленькая Луизон (Женовач пригласил на эту роль, часто вымарываемую из пьесы, совсем ребенка, очаровательную Варю Куценко) прекрасно знает, что ее отец — едва ли не младше ее самой. Она играет с ним, как взрослая с маленьким, забавляясь и любя. Так же играет с ним его пышнотелая жена (Евгения Глушенко), сюсюкая и причитая, там и сям подкладывая подушки.
Бочкарев, умеющий играть самые парадоксальные проявления истерического человека или человека святого, юродивого или затравленного, восторженного или опустошенного, располагается в сугубо драматическом регистре. Из его нежных, лирических эскапад решительно не выходит ничего смешного. Кажется, что он и остальные играют в разные игры, не договорившись о правилах. Кто-то мучительно и натужно смешит, как Анжелика, дочь Аргана (Ольга Молочная), или ее возлюбленный Клеант (вечно ребячливый Глеб Подгородинский), кто-то смешит поживее и поразвязнее, откровенно вовлекая публику в партнерство, подмигивая и провоцируя ее смех, как Александр Клюквин (брат Аргана Беральд). Кто-то работает в яркой, почти ярмарочной манере, как веселая служанка Туанетта Людмилы Титовой.
Но в конечном счете «ошинеленная» комедия Мольера выходит у Женовача вялой и совсем не смешной.
Спектакль прежде всего радует своей изысканной красотой, игрой света и тени, когда распахиваются окна и двери, заливая темную комнату теплыми солнечными тонами, как на полотнах малых голландцев (Дамир Исмагилов), мягкими и изысканными линиями костюмов (Оксана Ярмольник). И, наконец, самой красивой сценой — ритуалом посвящения, когда огромная зала заполняется столами и массивными стульями с высокими спинками, на которые кладутся и ставятся сложенные стопками скатерти, тарелки и бокалы.
Вот-вот начнется пиршество. А пока все только готовятся: семья с любовью и нежностью подыгрывает Аргану, посвящая его в гильдию докторов. Сцена, которая могла бы стать поводом для какого-нибудь «масонского» ритуала, инфернального и страшного, гротескного и философского, у Женовача исполнена спокойной, «голландской», сдержанной красоты.
Пир еще не грянул. Василий Бочкарев, идеальный альтер-эго самого Женовача, кажется, совсем не готов сыграть Мольера. Несмотря на всю тонкость, его игра точно пролетает мимо цели. Исполненная множества блистательных деталей и нюансов она теряется среди теней этой огромной комнаты.
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому.
Алена Карась
«Российская газета», 21.10.2005
14.10.2005
Подробнее
БОЛЬНОЙ РАЗЛИТИЕМ ЖЕЛЧИ НЕ СТРАДАЕТ
БОЛЬНОЙ РАЗЛИТИЕМ ЖЕЛЧИ НЕ СТРАДАЕТ
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной»...
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной»...
БОЛЬНОЙ РАЗЛИТИЕМ ЖЕЛЧИ НЕ СТРАДАЕТ
Ж.-Б. МОЛЬЕР
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ»
РЕЖИССЕР С. ЖЕНОВАЧ
МАЛЫЙ ТЕАТР
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной».
Но не доверился никому, кроме многократно испытанного режиссера Сергея Женовача.
В прошлом сезоне Женовач поставил надрывные главы «Братьев Карамазовых». Неудивительно, что теперь его потянуло на комедию, в которой так много фарсовых сцен и раблезианского смеха, хотя и не самую беспечную.
Арган, млеющий перед авторитетом медицины и предписаниями шарлатанов, сам тиранит дочерей. Да и хеппи-энд сам не свой. Никакие разоблачения не в силах заставить героя избавиться от святой веры в клистир, кровопускание и латынь. Комедию венчает шутовская церемония посвящения Аргана в докторское сословие.
Тут французские режиссеры любят сгустить мрак. Порассуждать о фрейдистском подтексте помешанности Аргана на своем теле. Или изобразить его эдаким Акакием Акакиевичем времен Людовика XIV. Есть у них и путь стилизации – вернуть комедию в атмосферу придворного праздника с музыкой и танцами. Словом, во Франции знают способ отрясти со своей классики пыль столетий. Все что угодно, лишь бы не «мольеровские традиции»! Женовач с присущей ему деликатностью уже вернул к жизни русскую комедию Грибоедова и Островского. Но, взявшись за Мольера, решил поиграть с традицией в «кто-кого» и проиграл.
Все, начиная с массивной деревянной выгородки (художник Александр Боровский) и тяжелых дверей с захватанными стеклами и кончая нарочитыми кудряшками и сбившейся наколкой горничной Туанетты (Людмила Титова) говорит о шаловливом намерении режиссера поддразнить омертвевшие приемы.
Вот угрюмые лакеи. Уже триста лет как они выносят стулья во втором акте и больше не находят в себе сил улыбаться опостылевшим репликам. Но и нам не до смеха, когда нас теребят со сцены: ну вспомните, как обычно поджимает губы уличенная в корыстном расчете супруга (Евгения Глушенко), как трагически сдвигают брови и мнут шляпы с пером толпы Клеантов или Валеров (Глеб Подгородинский), когда им отказывают в руке возлюбленной. А еще вспомните, как гогочет резонер и подмигивает залу (Александр Клюквин), припечатав заблудшего родственника веским аргументом. Маститые актеры самозабвенно комикуют над штампами своих собратьев по цеху и над собой.
Когда-то Женовач уже играл в эту игру, ставя отрывки из французской мелодрамы XIX века «Тридцать лет, или Жизнь игрока». Но Мольер не ловится на тот же крючок.
Глубины его раблезианского трагифарса остаются совершенно не затронуты. Он превращается в суетливую и невнятную беготню. Лишь Арган (Василий Бочкарев) держится определенного маршрута: по диагонали через сцену от камина до горшка, чего властно требует хроническая диарея. Арган Бочкарева – капризный, но добродушный и смешливый старик, усердно освобожденный от всех своих аномалий.
Сергей Женовач всегда стремился соблюдать творческое равновесие. В один вечер – подлинно глубокое, сокровенное, в следующий – легкое и веселое.
Теперь в пару к его «Мальчикам» по Достоевскому подобрался «Мнимый больной». И Мольер как истинный классицист одобрил бы подобное разделение жанров.
Мария ЗЕРЧАНИНОВА
«Вечерняя Москва», 11.10.2005
Ж.-Б. МОЛЬЕР
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ»
РЕЖИССЕР С. ЖЕНОВАЧ
МАЛЫЙ ТЕАТР
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной».
Но не доверился никому, кроме многократно испытанного режиссера Сергея Женовача.
В прошлом сезоне Женовач поставил надрывные главы «Братьев Карамазовых». Неудивительно, что теперь его потянуло на комедию, в которой так много фарсовых сцен и раблезианского смеха, хотя и не самую беспечную.
Арган, млеющий перед авторитетом медицины и предписаниями шарлатанов, сам тиранит дочерей. Да и хеппи-энд сам не свой. Никакие разоблачения не в силах заставить героя избавиться от святой веры в клистир, кровопускание и латынь. Комедию венчает шутовская церемония посвящения Аргана в докторское сословие.
Тут французские режиссеры любят сгустить мрак. Порассуждать о фрейдистском подтексте помешанности Аргана на своем теле. Или изобразить его эдаким Акакием Акакиевичем времен Людовика XIV. Есть у них и путь стилизации – вернуть комедию в атмосферу придворного праздника с музыкой и танцами. Словом, во Франции знают способ отрясти со своей классики пыль столетий. Все что угодно, лишь бы не «мольеровские традиции»! Женовач с присущей ему деликатностью уже вернул к жизни русскую комедию Грибоедова и Островского. Но, взявшись за Мольера, решил поиграть с традицией в «кто-кого» и проиграл.
Все, начиная с массивной деревянной выгородки (художник Александр Боровский) и тяжелых дверей с захватанными стеклами и кончая нарочитыми кудряшками и сбившейся наколкой горничной Туанетты (Людмила Титова) говорит о шаловливом намерении режиссера поддразнить омертвевшие приемы.
Вот угрюмые лакеи. Уже триста лет как они выносят стулья во втором акте и больше не находят в себе сил улыбаться опостылевшим репликам. Но и нам не до смеха, когда нас теребят со сцены: ну вспомните, как обычно поджимает губы уличенная в корыстном расчете супруга (Евгения Глушенко), как трагически сдвигают брови и мнут шляпы с пером толпы Клеантов или Валеров (Глеб Подгородинский), когда им отказывают в руке возлюбленной. А еще вспомните, как гогочет резонер и подмигивает залу (Александр Клюквин), припечатав заблудшего родственника веским аргументом. Маститые актеры самозабвенно комикуют над штампами своих собратьев по цеху и над собой.
Когда-то Женовач уже играл в эту игру, ставя отрывки из французской мелодрамы XIX века «Тридцать лет, или Жизнь игрока». Но Мольер не ловится на тот же крючок.
Глубины его раблезианского трагифарса остаются совершенно не затронуты. Он превращается в суетливую и невнятную беготню. Лишь Арган (Василий Бочкарев) держится определенного маршрута: по диагонали через сцену от камина до горшка, чего властно требует хроническая диарея. Арган Бочкарева – капризный, но добродушный и смешливый старик, усердно освобожденный от всех своих аномалий.
Сергей Женовач всегда стремился соблюдать творческое равновесие. В один вечер – подлинно глубокое, сокровенное, в следующий – легкое и веселое.
Теперь в пару к его «Мальчикам» по Достоевскому подобрался «Мнимый больной». И Мольер как истинный классицист одобрил бы подобное разделение жанров.
Мария ЗЕРЧАНИНОВА
«Вечерняя Москва», 11.10.2005
28.09.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ВОСЬМАЯ «ПРАВДА» СЕРГЕЯ ЖЕНОВАЧА
«Листая старые подшивки»
ВОСЬМАЯ «ПРАВДА» СЕРГЕЯ ЖЕНОВАЧА
27 декабря на основной сцене Малого театра будет сыграна премьера «Правда — хорошо, а счастье лучше». Еще один Островский в Доме Островского. Спектакль, однако, ожидается не рядовой...
ВОСЬМАЯ «ПРАВДА» СЕРГЕЯ ЖЕНОВАЧА
27 декабря на основной сцене Малого театра будет сыграна премьера «Правда — хорошо, а счастье лучше». Еще один Островский в Доме Островского. Спектакль, однако, ожидается не рядовой...
«Листая старые подшивки»
ВОСЬМАЯ «ПРАВДА» СЕРГЕЯ ЖЕНОВАЧА
27 декабря на основной сцене Малого театра будет сыграна премьера «Правда — хорошо, а счастье лучше». Еще один Островский в Доме Островского. Спектакль, однако, ожидается не рядовой. Вторая встреча режиссера Сергея Женовача и сценографа Александра Боровского с бархатно-позолоченным народным достоянием, судя по предыдущему «Горю от ума», обещает быть увлекательной.
Четыре с половиной года назад Сергей Женовач, возглавлявший тогда Театр на Малой Бронной, вместе с группой артистов вынужден был его покинуть под давлением облеченного полной властью директора театра Ильи Когана (похожая история разворачивается сегодня на Бронной со сменившим Женовача на посту главрежа Андреем Житинкиным, постановщиком совсем иного стиля и нрава, что, тем не менее, не уберегло и его от директорских интриг). С той поры исчезли из репертуара пять спектаклей, а Женовач лишен возможности работать со своей командой, в которую входили очень хорошие артисты — Ирина Розанова, Надежда Маркина, Сергей Тарамаев, Сергей Баталов, Геннадий Назаров, много снимающиеся в кино, а на сцене теперь почти не играющие.
После всех этих невеселых событий Малый театр пригласил Женовача, тяготеющего к русской классике, на постановку «Горя от ума», и тот, расправившись с навязчивыми пафосными штампами, сочувственно, просто и современно рассказал грибоедовскую историю любви, разлуки и предательства. Спектакль, в котором роль Фамусова — лучшее за многие годы актерское создание Юрия Соломина, третий сезон пользуется очевидным успехом у публики.
Теперь же нас ожидает встреча с Островским в неотменимом контексте увесистой истории постановок этого драматурга на некогда императорских подмостках. Похоже, можно смело вести речь о «новой жизни традиции». Сам Сергей Женовач размышляет об этом так:
«Здесь возникла ситуация, с которой я до встречи с Малым театром не сталкивался. Приходится ставить пьесу Островского, неминуемо учитывая опыт постановок ее в этих стенах. Это, конечно, не только исторический экскурс. Накладывается определенный отпечаток на работу, отчего возникает несколько иной подход к репетициям. Наша постановка «Правды — хорошо», как, впрочем, и «Горя от ума» — восьмая по счету. Мы сами входим в исторический контекст: продолжая – добавляем».
Помимо признанных мастеров Малого театра, замечательных Людмилы Поляковой, Евгении Глушенко, Василия Бочкарева и других, в спектакле занято молодое поколение — Ирина Леонова и Глеб Подгородинский, ведущая пара «Горя от ума». За этим скрыта обаятельная внутритеатральная игра. Дело в том, что, сочиняя своего молодого героя Платона, Островский имел в виду Чацкого; он сам об этом упоминал. Конечно, это только отзвуки грибоедовского образа, не без доброго юмора, но ни в коем случае не пародия. А Поликсена, конечно, чуточку Софья. Так что, надеюсь, у нас получатся такие вот замоскворецкие Чацкий и Софья.
Если раньше сюжет «Правды — хорошо» упорно разворачивали под углом столкновения «темного царства» и подрастающего демократического поколения, то сегодня пьеса открывается своей наивностью, душевностью, ясностью, щемящей тоской, какой-то потаенной прелестью. Пьесы ведь тоже движутся, живут во времени.
У Островского есть масса пьес ярких, броских, которые тебя потрясают и захватывают с первых строк, как «Бесприданница», как «Горячее сердце» или «Гроза». А есть пьесы-Золушки, как «Правда — хорошо», которые на себя не очень-то и обращают внимание. Однако при внешней неэффектности они постепенно раскрываются теми качествами, которых у броских пьес или поменьше, или нет вовсе.
Время сейчас такое динамичное, что театры любят из длинных названий делать короткие, например, «На всякого мудреца довольно простоты» урезается до «Мудреца». Но лично мне нравятся старые московские неспешные заглавия, как «Правда — хорошо, а счастье лучше». Не только потому, что это пословица, не только потому, что это длинно, а я тяготею ко всему длинному, но и потому, что в этих словах есть утверждение, но нет противопоставления. Ведь правда — это действительно хорошо, и жить по правде — единственно верно, но существуют вещи, которые находятся выше чувства правды: состояние души, гармония с собой, счастливые минуты... В этом названии нет тенденциозности, но есть приглашение к разговору. Так что – «Правда — хорошо, а счастье лучше»!
Мария ХАЛИЗЕВА
«Вечерний клуб», 26.12.2002
ВОСЬМАЯ «ПРАВДА» СЕРГЕЯ ЖЕНОВАЧА
27 декабря на основной сцене Малого театра будет сыграна премьера «Правда — хорошо, а счастье лучше». Еще один Островский в Доме Островского. Спектакль, однако, ожидается не рядовой. Вторая встреча режиссера Сергея Женовача и сценографа Александра Боровского с бархатно-позолоченным народным достоянием, судя по предыдущему «Горю от ума», обещает быть увлекательной.
Четыре с половиной года назад Сергей Женовач, возглавлявший тогда Театр на Малой Бронной, вместе с группой артистов вынужден был его покинуть под давлением облеченного полной властью директора театра Ильи Когана (похожая история разворачивается сегодня на Бронной со сменившим Женовача на посту главрежа Андреем Житинкиным, постановщиком совсем иного стиля и нрава, что, тем не менее, не уберегло и его от директорских интриг). С той поры исчезли из репертуара пять спектаклей, а Женовач лишен возможности работать со своей командой, в которую входили очень хорошие артисты — Ирина Розанова, Надежда Маркина, Сергей Тарамаев, Сергей Баталов, Геннадий Назаров, много снимающиеся в кино, а на сцене теперь почти не играющие.
После всех этих невеселых событий Малый театр пригласил Женовача, тяготеющего к русской классике, на постановку «Горя от ума», и тот, расправившись с навязчивыми пафосными штампами, сочувственно, просто и современно рассказал грибоедовскую историю любви, разлуки и предательства. Спектакль, в котором роль Фамусова — лучшее за многие годы актерское создание Юрия Соломина, третий сезон пользуется очевидным успехом у публики.
Теперь же нас ожидает встреча с Островским в неотменимом контексте увесистой истории постановок этого драматурга на некогда императорских подмостках. Похоже, можно смело вести речь о «новой жизни традиции». Сам Сергей Женовач размышляет об этом так:
«Здесь возникла ситуация, с которой я до встречи с Малым театром не сталкивался. Приходится ставить пьесу Островского, неминуемо учитывая опыт постановок ее в этих стенах. Это, конечно, не только исторический экскурс. Накладывается определенный отпечаток на работу, отчего возникает несколько иной подход к репетициям. Наша постановка «Правды — хорошо», как, впрочем, и «Горя от ума» — восьмая по счету. Мы сами входим в исторический контекст: продолжая – добавляем».
Помимо признанных мастеров Малого театра, замечательных Людмилы Поляковой, Евгении Глушенко, Василия Бочкарева и других, в спектакле занято молодое поколение — Ирина Леонова и Глеб Подгородинский, ведущая пара «Горя от ума». За этим скрыта обаятельная внутритеатральная игра. Дело в том, что, сочиняя своего молодого героя Платона, Островский имел в виду Чацкого; он сам об этом упоминал. Конечно, это только отзвуки грибоедовского образа, не без доброго юмора, но ни в коем случае не пародия. А Поликсена, конечно, чуточку Софья. Так что, надеюсь, у нас получатся такие вот замоскворецкие Чацкий и Софья.
Если раньше сюжет «Правды — хорошо» упорно разворачивали под углом столкновения «темного царства» и подрастающего демократического поколения, то сегодня пьеса открывается своей наивностью, душевностью, ясностью, щемящей тоской, какой-то потаенной прелестью. Пьесы ведь тоже движутся, живут во времени.
У Островского есть масса пьес ярких, броских, которые тебя потрясают и захватывают с первых строк, как «Бесприданница», как «Горячее сердце» или «Гроза». А есть пьесы-Золушки, как «Правда — хорошо», которые на себя не очень-то и обращают внимание. Однако при внешней неэффектности они постепенно раскрываются теми качествами, которых у броских пьес или поменьше, или нет вовсе.
Время сейчас такое динамичное, что театры любят из длинных названий делать короткие, например, «На всякого мудреца довольно простоты» урезается до «Мудреца». Но лично мне нравятся старые московские неспешные заглавия, как «Правда — хорошо, а счастье лучше». Не только потому, что это пословица, не только потому, что это длинно, а я тяготею ко всему длинному, но и потому, что в этих словах есть утверждение, но нет противопоставления. Ведь правда — это действительно хорошо, и жить по правде — единственно верно, но существуют вещи, которые находятся выше чувства правды: состояние души, гармония с собой, счастливые минуты... В этом названии нет тенденциозности, но есть приглашение к разговору. Так что – «Правда — хорошо, а счастье лучше»!
Мария ХАЛИЗЕВА
«Вечерний клуб», 26.12.2002
08.06.2005
Подробнее
СПЕКТАКЛЬ ПРО ТО, ЧТО ЧЕЛОВЕК СОЗДАН ДЛЯ СЧАСТЬЯ, ИЛИ ЯБЛОНЕВЫЙ САД В МАЛОМ ТЕАТРЕ 11 мая в 15:25
СПЕКТАКЛЬ ПРО ТО, ЧТО ЧЕЛОВЕК СОЗДАН ДЛЯ СЧАСТЬЯ,
ИЛИ ЯБЛОНЕВЫЙ САД В МАЛОМ ТЕАТРЕ
11 мая в 15:25 смотрите только на телеканале «Культура» спектакль Малого театра «Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островский
ИЛИ ЯБЛОНЕВЫЙ САД В МАЛОМ ТЕАТРЕ
11 мая в 15:25 смотрите только на телеканале «Культура» спектакль Малого театра «Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островский
СПЕКТАКЛЬ ПРО ТО, ЧТО ЧЕЛОВЕК СОЗДАН ДЛЯ СЧАСТЬЯ,
ИЛИ ЯБЛОНЕВЫЙ САД В МАЛОМ ТЕАТРЕ
На телеканале «Культура» — премьера спектакля Малого театра «Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н. Островского в постановке С. Женовача.
Драматург Александр Николаевич Островский рассказывает в пьесе историю о яблоневом саде – веселую, ироничную, мудрую и добрую, утверждая, что человек живет для счастья, и оно доступно каждому.
Сюжет пьесы Островского внешне прост: юная обладательница большого приданого Поликсена влюблена в нищего правдолюбца Платона. Бабушка Поликсены, богатая купчиха Барабошева, ищет для девушки состоятельного жениха. Когда в воздухе серьезно запахнет грозой, нянька Фелицата приведет в дом бывшего возлюбленного Барабошевой Силу Грознова, которому та по молодости неосторожно дала клятву выполнить любое его требование. Грознов настаивает, чтобы суровая купчиха дала согласие на брак по любви. Влюбленные счастливы. Добро торжествует.
«Пьеса А.Н.Островского для меня, — рассказывает Сергей Женовач, — это светлая и мудрая история о том, что у каждого человека свое представление о добре и зле и своя правда. Люди так мало слушают и слышат друг друга. Вспоминаются слова героя фильма «Доживем до понедельника»: «Счастье – это когда тебя понимают!» И еще одна мысль Островского была особенно важна для нас в этом спектакле: за противостоянием амбиций и самолюбий проходят годы, проходит жизнь, которая дается каждому человеку свыше, чтобы любить и быть любимым, чтобы быть счастливым!».
Традиционная для Островского бытовая драма оборачивается сказкой. Светлое сказочное прочтение пьесы подчеркнуто и оформлением спектакля (художник Александр Боровский). На сцене – сад купеческого дома, яблони, и везде — аппетитные зеленые яблоки. Сад, словно маленькое сказочное королевство, отделен от внешнего мира высоким забором. За забором – обычная жизнь Замоскворечья с ее песнями, ссорами, любовными признаниями, разговорами прохожих…
«Традиционно Барабошеву играли, как Кабаниху из «Грозы» — говорит С. Женовач, — жестокая купчиха-самодурка, олицетворение «темного царства». Мы с актрисой Евгенией Глушенко предложили другое прочтение этой роли. Барабошева еще достаточно молода, женщина в самом расцвете сил, соблазнительная своей зрелой красотой. Ходит она тихо, потому все слышит и видит, своего не упустит, чужого не возьмет, а, главное, знает, что такое устои жизни, порядок. Она жестокосердна, своевольна и упряма, но у нее своя правда: она не верит в пресловутый рай в шалаше и не хочет выдавать любимую внучку за оборванца». Образ Поликсены тоже решен режиссером не традиционно: это не восторженная юная барышня, переживающая первое чувство и летящая как мотылек на огонь; она своенравна, умеет постоять за себя и во многом напоминает свою бабку.
«Чтобы обуздать всех этих строптивых женщин, нужна сила, точнее, нужен Сила Грознов, — продолжает рассказ режиссер-постановщик. – Как потрясающе играет эту роль Василий Бочкарев! Маленький, сухонький, из-под затертой фуражки выглядывают хитрющие глазки. Он не грозен, как положено по фамилии, а сметлив и лукав. Стоит ему появиться на сцене, смех не смолкает ни на минуту!».
Жюри премии «Золотая маска» наградило спектакль «за актерский ансамбль». В спектакле заняты прославленные мастера Малого театра — Евгения Глушенко, Людмила Полякова, Василий Бочкарев, Александр Клюквин. Молодых героев играют Глеб Подгородинский и Ирина Леонова, знакомые телезрителям по исполнению главных ролей в спектакле Малого театра «Горе от ума» в постановке С.Женовача.
«Работать с труппой Малого театра для меня – говорит режиссер-постановщик, — огромная профессиональная и человеческая радость. Мы с этими артистами одной крови. Это как в любви. Нужно, чтобы возникла искра…Чтобы была потребность друг в друге».
Театр, по мнению режиссера, существует для того, чтобы показать, что за плохим последует хорошее, чтобы научить спокойно и стойко переносить невзгоды. «Театр только тогда театр, когда он дарит зрителям Веру, Надежду и Любовь».
Для режиссера С. Женовача этот спектакль — второе обращение к драматургии А.Н. Островского (он ставил «Пучину») и вторая постановка в Малом театре, которой предшествовал спектакль «Горе от ума». Женовач – ученик Петра Фоменко, вместе с которым в качестве режиссера-постановщика работает уже 15 лет. Сегодня Женовач успешно ставит во многих столичных театрах, руководит курсом в РАТИ, и мечтает создать, как его наставник П.Н.Фоменко, свой театр, где будут играть его ученики.
В числе главных достоинств Женовача критика отмечает то, что режиссер возвращает театру театральность, не вымученную, не «от ума», а словно бы первозданную. «Давно уже язык Островского не звучал со сцены Малого театра так свежо и естественно, а артисты не играли так вдохновенно, заставляя сопереживать своим героям, как в «Правда хорошо, а счастье лучше», — писал рецензент газеты «Культура».
Спектакль Малого театра удостоен самых престижных наград – Государственной премии в области театрального искусства за 2003 год, премии «Золотая маска»-2004 и премии Союза театральных деятелей России. Вручая премию с формулировкой «за чистоту звучания Островского на сцене», председатель СТД А.А. Калягин сказал, что спектакль «Правда — хорошо, а счастье лучше» получил признание и профессионалов, и театральной критики, и публики, несмотря на разницу вкусов, эстетических и политических предпочтений – редчайший случай!
Теперь знаменитый спектакль Малого театра смогут увидеть и миллионы зрителей телеканала «Культура».
СМОТРИТЕ ТОЛЬКО НА ТЕЛЕКАНАЛЕ «КУЛЬТУРА»
СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО ТЕАТРА
«ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ» А.Н.ОСТРОВСКОГО
11 МАЯ В 15.25
Ольга Горкина, пресс-служба ГТРК «Культура».
ИЛИ ЯБЛОНЕВЫЙ САД В МАЛОМ ТЕАТРЕ
На телеканале «Культура» — премьера спектакля Малого театра «Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н. Островского в постановке С. Женовача.
Драматург Александр Николаевич Островский рассказывает в пьесе историю о яблоневом саде – веселую, ироничную, мудрую и добрую, утверждая, что человек живет для счастья, и оно доступно каждому.
Сюжет пьесы Островского внешне прост: юная обладательница большого приданого Поликсена влюблена в нищего правдолюбца Платона. Бабушка Поликсены, богатая купчиха Барабошева, ищет для девушки состоятельного жениха. Когда в воздухе серьезно запахнет грозой, нянька Фелицата приведет в дом бывшего возлюбленного Барабошевой Силу Грознова, которому та по молодости неосторожно дала клятву выполнить любое его требование. Грознов настаивает, чтобы суровая купчиха дала согласие на брак по любви. Влюбленные счастливы. Добро торжествует.
«Пьеса А.Н.Островского для меня, — рассказывает Сергей Женовач, — это светлая и мудрая история о том, что у каждого человека свое представление о добре и зле и своя правда. Люди так мало слушают и слышат друг друга. Вспоминаются слова героя фильма «Доживем до понедельника»: «Счастье – это когда тебя понимают!» И еще одна мысль Островского была особенно важна для нас в этом спектакле: за противостоянием амбиций и самолюбий проходят годы, проходит жизнь, которая дается каждому человеку свыше, чтобы любить и быть любимым, чтобы быть счастливым!».
Традиционная для Островского бытовая драма оборачивается сказкой. Светлое сказочное прочтение пьесы подчеркнуто и оформлением спектакля (художник Александр Боровский). На сцене – сад купеческого дома, яблони, и везде — аппетитные зеленые яблоки. Сад, словно маленькое сказочное королевство, отделен от внешнего мира высоким забором. За забором – обычная жизнь Замоскворечья с ее песнями, ссорами, любовными признаниями, разговорами прохожих…
«Традиционно Барабошеву играли, как Кабаниху из «Грозы» — говорит С. Женовач, — жестокая купчиха-самодурка, олицетворение «темного царства». Мы с актрисой Евгенией Глушенко предложили другое прочтение этой роли. Барабошева еще достаточно молода, женщина в самом расцвете сил, соблазнительная своей зрелой красотой. Ходит она тихо, потому все слышит и видит, своего не упустит, чужого не возьмет, а, главное, знает, что такое устои жизни, порядок. Она жестокосердна, своевольна и упряма, но у нее своя правда: она не верит в пресловутый рай в шалаше и не хочет выдавать любимую внучку за оборванца». Образ Поликсены тоже решен режиссером не традиционно: это не восторженная юная барышня, переживающая первое чувство и летящая как мотылек на огонь; она своенравна, умеет постоять за себя и во многом напоминает свою бабку.
«Чтобы обуздать всех этих строптивых женщин, нужна сила, точнее, нужен Сила Грознов, — продолжает рассказ режиссер-постановщик. – Как потрясающе играет эту роль Василий Бочкарев! Маленький, сухонький, из-под затертой фуражки выглядывают хитрющие глазки. Он не грозен, как положено по фамилии, а сметлив и лукав. Стоит ему появиться на сцене, смех не смолкает ни на минуту!».
Жюри премии «Золотая маска» наградило спектакль «за актерский ансамбль». В спектакле заняты прославленные мастера Малого театра — Евгения Глушенко, Людмила Полякова, Василий Бочкарев, Александр Клюквин. Молодых героев играют Глеб Подгородинский и Ирина Леонова, знакомые телезрителям по исполнению главных ролей в спектакле Малого театра «Горе от ума» в постановке С.Женовача.
«Работать с труппой Малого театра для меня – говорит режиссер-постановщик, — огромная профессиональная и человеческая радость. Мы с этими артистами одной крови. Это как в любви. Нужно, чтобы возникла искра…Чтобы была потребность друг в друге».
Театр, по мнению режиссера, существует для того, чтобы показать, что за плохим последует хорошее, чтобы научить спокойно и стойко переносить невзгоды. «Театр только тогда театр, когда он дарит зрителям Веру, Надежду и Любовь».
Для режиссера С. Женовача этот спектакль — второе обращение к драматургии А.Н. Островского (он ставил «Пучину») и вторая постановка в Малом театре, которой предшествовал спектакль «Горе от ума». Женовач – ученик Петра Фоменко, вместе с которым в качестве режиссера-постановщика работает уже 15 лет. Сегодня Женовач успешно ставит во многих столичных театрах, руководит курсом в РАТИ, и мечтает создать, как его наставник П.Н.Фоменко, свой театр, где будут играть его ученики.
В числе главных достоинств Женовача критика отмечает то, что режиссер возвращает театру театральность, не вымученную, не «от ума», а словно бы первозданную. «Давно уже язык Островского не звучал со сцены Малого театра так свежо и естественно, а артисты не играли так вдохновенно, заставляя сопереживать своим героям, как в «Правда хорошо, а счастье лучше», — писал рецензент газеты «Культура».
Спектакль Малого театра удостоен самых престижных наград – Государственной премии в области театрального искусства за 2003 год, премии «Золотая маска»-2004 и премии Союза театральных деятелей России. Вручая премию с формулировкой «за чистоту звучания Островского на сцене», председатель СТД А.А. Калягин сказал, что спектакль «Правда — хорошо, а счастье лучше» получил признание и профессионалов, и театральной критики, и публики, несмотря на разницу вкусов, эстетических и политических предпочтений – редчайший случай!
Теперь знаменитый спектакль Малого театра смогут увидеть и миллионы зрителей телеканала «Культура».
СМОТРИТЕ ТОЛЬКО НА ТЕЛЕКАНАЛЕ «КУЛЬТУРА»
СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО ТЕАТРА
«ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ» А.Н.ОСТРОВСКОГО
11 МАЯ В 15.25
Ольга Горкина, пресс-служба ГТРК «Культура».
20.12.2004
Подробнее
Сергей ЖЕНОВАЧ в эфире Радио «Культура» Удивительное ощущение от спектакля «Правда — хорошо, а счастье — лучше» — ощущение постоянно звучащей музыки, хотя это совсем не так. Да, но речь.
Сергей ЖЕНОВАЧ в эфире Радио «Культура»
Удивительное ощущение от спектакля «Правда — хорошо, а счастье — лучше» — ощущение постоянно звучащей музыки, хотя это совсем не так. Да, но речь.
Удивительное ощущение от спектакля «Правда — хорошо, а счастье — лучше» — ощущение постоянно звучащей музыки, хотя это совсем не так. Да, но речь.
Сергей ЖЕНОВАЧ в эфире Радио «Культура»
М. БАГДАСАРЯН — Здравствуйте, меня действительно зовут Марина Багдасарян. Сегодня у меня в гостях Сергей Васильевич Женовач. Здравствуйте, Сергей Васильевич.
С. ЖЕНОВАЧ — Здравствуйте, Марина.
М. БАГДАСАРЯН — Сергей Женовач — не только театральный режиссер, но еще заведующий кафедрой режиссуры в РАТИ (Российской академии театрального искусства), которую многие по-прежнему именуют ГИТИСом. У Сергея Васильевича Женовача в этом году четвертый курс. Четвертый правильно?
С. ЖЕНОВАЧ — Да.
М. БАГДАСАРЯН — Четвертый. И он ведет этот курс к выпускным экзаменам, к государственному экзамену. Курс ставит спектакль, пробует, ошибается. У кого-то получается, Москва встречает студенческие спектакли аплодисментами, а потом Сергей Васильевич Женовач берет и ставит на этом курсе спектакль «Мальчики», который всколыхнул Москву, взбудоражил ее и заставил повернуться зрителей в сторону студентов. Причем повернуться таким серьезным взглядом, с серьезным намерением. Толпы желающих попасть на спектакль. Я сама пробиралась на спектакль, расталкивая немножечко публику. Сережа, когда и при каких обстоятельства… Сергей Васильевич, будем так?
С. ЖЕНОВАЧ — Как удобней.
М. БАГДАСАРЯН — Вы у нас теперь заведующий кафедрой, поэтому будем официально. Итак, Сергей Васильевич, когда и при каких обстоятельствах возникла идея с этими «Мальчиками» и почему она осуществилась не в стационарном театре, а на курсе?
С. ЖЕНОВАЧ — Федор Михайлович Достоевский один из тех авторов, с которым работать мечта для любого режиссера.
М. БАГДАСАРЯН — Это же не первая встреча с Достоевским…
С. ЖЕНОВАЧ — Да. Для меня это не первая, поэтому вначале возникла затея сделать «Исповедь горячего сердца» по трем главам романа «Братья Карамазовы», и для того чтобы как-то вжиться в атмосферу настроения романа, я поехал в Старую Руссу. Это место действия романа «Братьев Карамазовых». Это удивительное место, по Карамзину это то место, с которого Россия как бы начиналась. Этот городок стоит на трех речках. Правда, после Великой Отечественной войны там очень много разбомбили. Но все-таки оно удивительно тем, что это место действия романа и там даже на домах, на улицах висят таблички. Люди, которые любят этот роман, чувствуют и гордятся, что действие происходило в этом месте. Вымысел, естественно, но этот вымысел вдруг оборачивается такой реальность, когда ты стоишь на площади и видишь трактир, который у Достоевского «Столичный город», теперь называется «Рушанка», где возле второго окошка стоит такой же столик, и можно заказать себе борща…
М. БАГДАСАРЯН — Все совпадает ....
С. ЖЕНОВАЧ — Совпадает, и смотришь на площадь, где Дмитрий Федорович вытащил за бороду Мочалку, и тут же гимназия, где учились мальчики, напротив лавка плотника, где висит такая досточка…..
М. БАГДАСАРЯН — До сих пор?
С. ЖЕНОВАЧ — До сих пор. Это лавка плотника, куда приходил Федор Михайлович за покупками. Сейчас это небольшой гастрономчик, где можно также купить сладости. Там же Митя Карамазов покупал шампанское, вино, конфеты, чтобы Грушеньку в Мокрое отвезти. И там же сохранился мостик, у которого мальчики кидали в Илюшу камни. Сохранился мост, над которым Федор Павлович Карамазов насиловал Смердящую, там даже такие же лопухи. И все эти маршруты сохранились. Домик, где жила Грушенька, дом, где жила Катерина Ивановна, дом, естественно, Федора Павловича.
М. БАГДАСАРЯН — А есть какие-то опознавательные знаки для тех...
С. ЖЕНОВАЧ — Конечно. Во-первых, там есть центр по изучению творчества Достоевского, есть музей Федора Михайловича, есть замечательные люди, которые все эти маршруты протопали и водят там экскурсии. И, конечно, есть сам роман, который ты читаешь и по этим улочкам ходишь. И когда можно шагами промерить путь Мити (как он шел через мост, как он попал к Грушеньке домой, как он пришел к Федору Павловичу, за каким забором он находился), то возникает некая реальность. Я был со своим товарищем, и мы шли по одной из улиц, только что закончился дождь, и много было разных луж. Навстречу нам шли мальчишки лет от девяти до десяти-одиннадцати. «Мальчики» Федора Михайловича шли в одну такую линеечку, обнявшись друг с другом, и шли так нагло, целеустремленно, молча, как бы сметая всех прохожих. Если впереди была какая-то лужа, они не топали по луже, обходили дружно, все, не сговариваясь, то вправо, то влево. Как такое упражнение?
М. БАГДАСАРЯН — Этой цепочкой неразделяемой, да?
С. ЖЕНОВАЧ — Да, они обходили все лужи, всех прохожих. Там было шесть-семь пацанов, и как-то настолько в память втемяшилось, настолько это эмоционально, и почему-то захотелось окунуться в «Мальчиков». Когда я прочел, вдруг понял, что это вещь цельная, единая, какая-то чистая, до боли сентиментальная, но не в плохом, а в хорошем смысле этого слова. Когда через смерть матери девятилетнего мальчика подростки вдруг понимают цену жизни, понимают ради чего стоит жить и терпеть, и не просто проживать эту жизнь, а прожить ее достойно. Это вещь серьезная, трудная и кому ее не играть, как только не молодым ребятам. Тем более у меня же был опыт, когда идешь, когда не делаешь инсценировки пресловутой, так называемой, а когда стараешься пойти за дыханием прозы. И тогда проза открывается какими-то новыми театральными ходами, решениями. Уже не знакомыми нам по пьесе, где просто диалог и смена места действия, а когда есть пространство мысли, пространство души, когда есть так называемые потоки сознания, потоки мысли. А что может быть интереснее, чем выразить поток мыслей. В театре мы, к сожалению, всегда привязаны к графику, к плану, к тому, чтобы спектакль был зрительский, чтобы на него ходили, чтобы у театра был успех. Поискать, попробовать, пойти в какую-то историю незнакомую возможно только в институте. Особенно режиссерский факультет, конечно, это предполагает. И нам не нужно приглашать артистов на роль мальчишек девяти-десяти лет, наши ребята, они студенты от восемнадцати-девятнадцати лет. Здесь самое главное не играть пацанов, может возникнуть такой плохой театр юного зрителя, а просто передать мышление этих мальчишек. Тем более что был опыт с погружением на одном из курсов Петра Наумовича Фоменко. Мы ставили «Шум и ярость» Фолкнера, и во многом это перекликается с теми поисками, которые были в той работе и в «Идиоте» в театре на Малой Бронной, когда была попытка за одиннадцать часов прочесть роман. Не целиком, конечно, но, по крайней мере, в композиционном объеме почувствовать его движение. А здесь затея немножечко другая. Здесь затея взять этот роман в романе, и поставить «Мальчиков» отдельно. Отдельно-то практически никогда не ставилось, даже в замечательной инсценировке композиции Розова, туда входили линии Лили Хохлаковой.
М. БАГДАСАРЯН — Вы говорите о той, которая была поставлена в Центральном детском театре?
С. ЖЕНОВАЧ — Да. И в театре на Малой Бронной Анатолием Васильевичем Эфросом, спектакль назывался «Брат Алеша». Там входили линии Снегиревых, но они все равно размывались карамазовскими сценами. А мы взяли в чистом виде именно историю, от того, как мальчика забросали камнями, и до того, как его хоронят у этого же камушка, где его, в общем-то, забили до смерти. И как от ненависти к любви идет движение душ. Это была попытка найти через игровую природу театра это движение.
М. БАГДАСАРЯН — Вы возили своих студентов в Старую Руссу?
С. ЖЕНОВАЧ — К сожалению, пока не удалось, потому что мы спектакль только сейчас собрали. Мы сняли Старую Руссу на пленку, и перед тем как приступить к работе, смотрели это наше доморощенное кино, смотрели место действия Карамазовых и площадь эту, и гимназию, и место жительства персонажей героев. Да, была телевизионная экскурсия. Но съездить с ребятами пока не удалось, но мне ужасно хочется, мечтается и, когда сейчас спектакль обретет силу, может быть, нам удастся как-нибудь в Старую Руссу махануть.
М. БАГДАСАРЯН — Вы нечасто его играете. С чем это связано?
С. ЖЕНОВАЧ — Почему? Достаточно часто. В декабре у нас, например, спектакли третьего, четвертого, девятого, двадцать восьмого. Для студенческого спектакля это достаточно, потому что у нас еще много работ. У нас же обучение совместное — артисты и режиссеры.
М. БАГДАСАРЯН — Режиссеры?
С. ЖЕНОВАЧ — И есть такая задумка, чтобы режиссеры, перед тем как столкнутся с реальностью уже драматического и серьезного большого театра, с теми ребятами, с кем они воспитываются, могли бы попробовать не на маленький формат себя проверить, а на большой спектакль, поэтому…
М. БАГДАСАРЯН — Примеривали бы на них большие полнометражные спектакли.
С. ЖЕНОВАЧ — Да. Перед тем как уже пойти в большой театр. Поэтому у нас сейчас идет уже четыре спектакля в репертуаре. Это два педагогических — «Обломовщина» Германа Петровича Седакова и «Мальчики» — и два спектакля самостоятельных режиссерских. Это «Как вам это понравится» Шекспира Саши Каручекова, который мы уже возили на международный фестиваль в Омск и, мне кажется, спектакль там состоялся и….
М. БАГДАСАРЯН — Это фестиваль молодых театров?
С. ЖЕНОВАЧ — Молодые театры, да, в Омске. И «Поздняя любовь» нашего молодого режиссера Баяриева. Этот спектакль мы возили тоже на фестиваль, только уже на студенческий фестиваль в Ярославль, и там работа выглядела достойно, любопытно, интересно. Для ребят это был бесценный опыт. И сейчас у нас в работе еще пять спектаклей. Это не значит, что все пять выйдут, но мы стараемся, потому что научиться можно, только много работая, не разговаривая в аудиториях, не споря, дискутируя, а только пробуя, ошибаясь, чего-то находя. Только работая.
М. БАГДАСАРЯН — Сергей Васильевич, а правда ли, что все эти спектакли не сойдут, а будут жить и будут представлены в Театральном центре на Страстном даже после того, как ребята закончат обучение в академии?
С. ЖЕНОВАЧ — Ой, мне трудно это как-то комментировать. Мы в январе планируем в центре на Страстном сыграть «Как вам это понравится». Посмотрим, как это все случится и как это произойдет. Все-таки будут зрители уже не Учебного театра ГИТИСа, а зрители, которые ходят именно в этот Театральный центр. У ребят учеба заканчивается в июне месяце, поэтому как жизнь этих ребят будет складываться, пока никто ничего сказать не может. Мы пока не думаем, потому что сейчас, к сожалению, так жизнь устроена, что живешь только сегодняшним днем и не знаешь, что с тобой вечером будет. Поэтому мы трудимся, и ребята много трудятся, играют сейчас. В ноябре, например, мы сыграли около двадцати спектаклей. То есть, мне кажется, только играя спектакли на зрителя нужно осваивать эту непростую, но интересную профессию.
М. БАГДАСАРЯН — Это правда. Я последовательно из эфира в эфир приглашаю на студенческие спектакли, в студенческие аудитории, в школы-студии, в РАТИ, потому что именно там рождается то самое настоящее, и есть возможность увидеть это настоящее. Причем срок этого настоящего недолог, к сожалению, и не потому что они, уйдя из ВУЗа, теряют все это, нет. А потому что просто сейчас они окончат четвертый курс, все, обучение завершилось. И рассыпался курс, да. Какие-то разные театры обрели этих актеров и режиссеров, пригласили к себе. Собраться, снова восстановить эту работу колоссальных трудов стоит.
С. ЖЕНОВАЧ — Я абсолютно согласен, потому что сегодня в профессиональном театре, в котором я тоже и работаю, и служу, бывает очень предсказуемый результат. А у молодых ребят… Сейчас же новые театры практически не открываются и нет возможности курсом становится театрами, поэтому сейчас нет таких мест, где бы можно было что-то поискать, попробовать. Найти какие-то новые ходы, все-таки профессиональный театр требует уже результата. А здесь есть возможность еще поошибаться, поискать и попробовать. Поэтому когда ходишь, смотришь работы молодых ребят и в нашем ГИТИСе, и все театральные школы, которые вы перечислили, это действительно интересно. Потому что когда они приходят в театр уже сложившиеся, подчас их личности размываются и не все, к сожалению, могут удержаться и устоять, сохранить себя и тот детский сад, который в душе у них сидит и распирает. Они влюблены в театр и готовы заниматься двадцать четыре часа в сутки, а театр, к сожалению, это немножечко что-то уже тугое. Это большая проблема и беда. Наверное, это отдельный разговор, почему так происходит, почему происходит такой разрыв между школой и профессиональным театром. Об этом, по-моему, очень здорово Наина Давыдова сказала в своей статье в «Известиях». Эта проблема существует.
М. БАГДАСАРЯН — Эта проблема существует, а ни с чем несравнимая радость, о которой говорит Сергей Васильевич, она тоже существует, и подарите ее себе. Это же достаточно просто сделать, нужно прийти и что-то…
С. ЖЕНОВАЧ — И посмотреть спектакль.
М. БАГДАСАРЯН — Прийти и посмотреть спектакль. И больше ничего не нужно делать. Потом любопытно, конечно, отслеживать судьбы этих актеров, на которых ты обратил внимание, когда они еще были студентами, как это происходило с фоменковскими, да?
С. ЖЕНОВАЧ — Да. Тем более что играют в спектаклях не только студенты актерской группы, но играют режиссеры.
М. БАГДАСАРЯН — Режиссеры?
С. ЖЕНОВАЧ — Это очень занимательная вещь — посмотреть будущих ребят, которые скоро будут работать, будут ставить спектакль, посмотреть их и актерское творчество. Например, на предыдущем курсе Петра Наумовича, часть которых вошла в Театр-мастерскую Фоменко, училась Ира Пегова, Паша Баршак, Женя Цыганов и многие-многие другие ребята
М. БАГДАСАРЯН — Наташа Курдюмова.
С. ЖЕНОВАЧ — Наташа Курдюмова, да, и многие другие. Просто для тех, кто любит театр, мне кажется, это любопытно. Тем более у нас Алешу Карамазова играет тоже режиссер со своей уже сложившейся актерской судьбой — Александр Каручеков. Мне кажется, для него эта роль тоже своего рода возвращение в профессию и поступок.
М. БАГДАСАРЯН — Режиссерские курсы редко когда становятся театрами. Такой перспективы нет, Сергей Васильевич, чтобы этот курс превратился в театр?
С. ЖЕНОВАЧ — Это вопрос сложный. Последний театр, по-моему, в Москве, который организовался, я имею в виду творчески интересный, своеобразный, это наша мастерская Петра Наумовича, когда все последующие два выпуска ребят, учеников…
М. БАГДАСАРЯН — Уже вливались.
С. ЖЕНОВАЧ — Как-то вписывались, вливались и входили. Сейчас бурно, активно, подчас истерично дискутируется вопрос о сокращении московских театров. Но мне кажется, что без возникновения новых коллективов, а новый коллектив — это новый почерк, новая эстетика, это новая тенденция, новое направление. Пусть, может быть, не столь великое и гениальное, об это судить можно только когда пройдет какое-то определенное время, и судить уже будут и зрители, и театральные люди, и критики. Только время может проверить на прочность эту идею. Сейчас такие театры практически не возникают. К сожалению, мне кажется, по ряду организационных причин. Жалко, что многие идеи так и остаются …
М. БАГДАСАРЯН — Даже не опробованными, да.
С. ЖЕНОВАЧ — Даже не опробованными. Я могу сказать, что лучшие постановки молодых режиссеров, которые учились в режиссерской группе у Петра Наумовича, я ведь там работал пятнадцать лет, все-таки были в студенческое время. Это и у Лены Невежиной «История господина Дома», это и «Геда Габлер» и т.д. Эти работы, мне кажется, были тем трамплином, тем шагом, который формировал мировосприятие и миропонимание молодых режиссеров. Может быть, что-то они еще не умели, может, чем-то не владели. То же самое могу сказать не только про наших выпускников, но и про Чусову, и про других ребят, которые учились на нашем факультете. Та же «Шинель» Нины Чусовой, мне кажется, по затеям, по идеям очень сильна, потому что все-таки это было со своими ребятами, со своими артистами.
М. БАГДАСАРЯН — Ничего больше потом не было так пронзительно и так сильно и ярко.
С. ЖЕНОВАЧ — В театре все-таки есть момент выживания, приспосабливания к личностям, к мастерам, к артистам, цехам и многие другие причины, а здесь есть возможность заниматься поиском.
М. БАГДАСАРЯН — А удивительная вещь. Здесь не думаешь о зрителе, да, а истории получаются абсолютно зрительские. А там вынужден учитывать этого зрителя и не всегда попадаешь.
С. ЖЕНОВАЧ — К сожалению, возникает такой обман природы — когда об этом не думаешь, легче всего этого и достигаешь.
М. БАГДАСАРЯН — Сергей Васильевич, на секундочку представим себе ситуацию, что вам предложен такой театр. Я сейчас не хочу вспоминать всех тех обстоятельств, при которых не случилось театра у Сергея Женовача. Я не буду сейчас про это, а если возникнет такое предложение Сергею Женовачу этот курс не распускать, а оставить и сделать из него театр.
С. ЖЕНОВАЧ — Если возникнет такая возможность, я буду только рад. Все, что могу сказать, потому что любой режиссер, я думаю, он лукавит, когда говорит о том, что….
М. БАГДАСАРЯН — Ему не нужно.
С. ЖЕНОВАЧ — И что легче ходить по театрам, в уже сложившиеся дома, преодолевать какие-то трудности, ни от кого не зависеть. Мне кажется, это все равно лукавство. Создать, иметь свою среду. Иметь тех людей, которые тебе открыты навстречу, которым ты открыт навстречу. Безусловно, есть сложности, но это мои все сложности, они просты и ясны. Такой театр у меня был. Это был театр на Малой Бронной, где мы проработали семь лет, и была группа артистов….
М. БАГДАСАРЯН — И группа артистов, которые больше уже нигде, между прочим, не могли работать.
С. ЖЕНОВАЧ — Да. И сейчас, когда приходишь в тот же МХТ или в Малый театр, всегда видишь и чувствуешь людей, с кем бы ты хотел и мог работать.
М. БАГДАСАРЯН — Что, у Маркиной так и нет судьбы театральной?
С. ЖЕНОВАЧ — Театральной, нет. Надя сейчас трудится в кинематографе, когда возникают какие-то интересные предложения, и в антрепризе тоже где-то работает, а постоянного места на сегодняшний день, насколько я знаю, пока нет.
М. БАГДАСАРЯН — Я надеюсь, я очень хочу верить в то, что хотя бы один человек, от которого хоть что-то зависит в этой жизни, слышит нашу с Сергеем Женовачом беседу. Потому что справедливость, ну…
С. ЖЕНОВАЧ — Прошу прощения, что я перебиваю, это у любимого Михаил Афанасьевича есть такая фраза: «Никогда ни у кого ничего не проси».
М. БАГДАСАРЯН — Да мы не просим, мы только ставим в известность.
С. ЖЕНОВАЧ — Еще я хочу сказать: все, что происходит, происходит разумно и как-то над нами, в последнее время над этим задумываешься, что действительно есть какая-то режиссерская воля. Поэтому, может быть, все, что не происходит, это уже банально и говорить, но происходит к лучшему. Наверное, всегда что-то есть хорошее, что-то есть плохое, и в жизни кто-то умело, умно все балансирует.
М. БАГДАСАРЯН — Никак не могу согласиться. Я допускаю, что тем самым можно что-то оправдывать или находить чему-то объяснение, но я категорически против чьей-то режиссерской воли, которая на меня давит и не дает мне…
С. ЖЕНОВАЧ — Она мудрая.
М. БАГДАСАРЯН — Не знаю, может быть, она и мудрая, но она не дает мне реализовать эту свою жизнь и все, что во мне заложено, пусть даже на уровне попробовать, пусть следом неудача, да, но попробовать. Давайте вернемся к Достоевскому, потому что спектакль «Мальчики» и история с «Мальчиками» не заканчивается, ведь есть продолжение этой истории в МХТ, на малой сцене, «Исповедь горячего сердца». Будет?
С. ЖЕНОВАЧ — Должно быть. Я верю и надеюсь, потому что эта работа связана с замечательным артистом Михаилом Пореченковым, который очень много снимается и занят, поэтому мы должны были эту работу сделать до середины декабря, но так сложилось, что Михаил Евгеньевич не смог, поэтому мы перенесли ее на весну. Надеюсь, что мы обязательно эту работу сделаем. Я понимаю, что театр ждет.
М. БАГДАСАРЯН — Я понимаю, и мы тоже ждем, а подробнее можно о спектакле «Мальчики». Там добавлены еще две главы?
С. ЖЕНОВАЧ — Нет, это не так, просто когда есть несколько авторов, которые с тобой идут по жизни (у меня так сложилось, что это Булгаков, Гоголь, Федор Михайлович Достоевский, Островский), которые тебя все время сопровождают, и тебе кажется, что в этот период интересно повернуть это произведение. Достоевский все время разными гранями разворачивается. В какой-то период жизни мне казалось правильным посмотреть на роман целиком, то есть понять композицию от обморока к обмороку, только так можно понять психологию и миропонимание Льва Николаевича Мышкина. Невозможно что-то вырывать именно в этой конструкции. Что касается Карамазовых, при всей потрясающей и очень любопытной и интересной форме построения, событийной форме построения, там существует очень много разветвлений. И каждое разветвление это отдельная история. И мне интересней взять такую одну веточку и в этой одной веточке вдруг увидеть и корни, и ствол, и какая крона у листвы. То есть в одно мгновение рассмотреть все взаимосвязи. И мне кажется, что глава «Исповедь горячего сердца» это позволяет.
М. БАГДАСАРЯН — Это спектакль не на двух актеров?
С. ЖЕНОВАЧ — Нет. Это спектакль на девять артистов, но через двух людей будут в глубь романа нити тянуться.
М. БАГДАСАРЯН — А кто Митя?
С. ЖЕНОВАЧ — Михаил Евгеньевич Пореченков.
М. БАГДАСАРЯН — А Алеша?
С. ЖЕНОВАЧ — А других артистов я пока не назову, потому что основная нагрузка ложится на Митю, и мне очень важно, чтобы это был именно Михаил Евгеньевич Пореченков.
М. БАГДАСАРЯН — А почему именно он? Ну да, я понимаю, уже есть опыт работы в «Белой гвардии», куда вы отбирали конкретного артиста.
С. ЖЕНОВАЧ — Да.
М. БАГДАСАРЯН — Но почему именно он?
С. ЖЕНОВАЧ — Я очень рад, что судьба меня свела именно с группой артистов, которые заняты в «Белой гвардии». Сейчас спектакль, как мне кажется, набрал силу, мы второго числа едем в Киев, Одессу, на место действия романа, где сейчас происходит примерно то же самое, что происходило тогда, когда это произведение было написано.
М. БАГДАСАРЯН — Как будто специально…
С. ЖЕНОВАЧ — Да.
М. БАГДАСАРЯН — Как странно все это?
С. ЖЕНОВАЧ — Да, и хочется сходить и в гимназию, где происходит место действия, где гибнет Алексей Турбин, и в домик на спуск Андреевский. И вообще хочется по этим местам побродить, но главное, что та смута, которая охватила героев и персонажей, та же смута охватила и сейчас людей. Опять этот мятежный Киев, опять эти расколы, опять куча разных мыслей и….
М. БАГДАСАРЯН — Опять трагедия.
С. ЖЕНОВАЧ — И опять не своя воля у многих. И опять многие марионетки. Как было с гетманом Скоропадским. Все как-то крутится
М. БАГДАСАРЯН — Возвращается снова и снова, да.
С. ЖЕНОВАЧ — Да, да. Поэтому не знаю, как этот спектакль будет воспринят. Но та компания артистов, которая возникла в «Белой гвардии», нельзя сказать, что мы дружим и общаемся, нет, соединяемся только на спектакле. Но мне эта компания очень дорога, и с каждым из ребят хотелось бы что-то продолжить. Просто для меня работа — это не только результат, но это еще процесс, когда ты человека чувствуешь, понимаешь. Я сейчас поделился только своими намерениями, но это намерения режиссерские. Миша Пореченков помимо того, что это человек с телевизионного экрана и многие его знают как телеведущего, для меня прежде всего артист, артист с потрясающим потенциалом какого-то удивительного сплава мужского обаяния, внутреннего трагизма и в то же время какой-то малахольной бесшабашности.
М. БАГДАСАРЯН — Все, что вы сейчас сказали, очень подходит для Мити Карамазова.
С. ЖЕНОВАЧ — Да, и мне кажется, что эта работа помогла бы нам вместе с Михаилом Евгеньевичем почувствовать что-то в Мите Карамазове. Потому что всегда хочется понять, пьесу и роман невозможно понять, читая и размышляя. Людям театральным можно понять, только поставив, можно написать столько книжек умных про «Короля Лира» и про «Сон в летнюю ночь», но только тогда, когда начинаешь работать в конкретном пространстве с конкретными людьми и, пытаясь произносить слова вслух, ты начинаешь постигать и понимать….
М. БАГДАСАРЯН — Все объемы, которые за этими словами.
С. ЖЕНОВАЧ — Да, даже иногда не формулировав, просто интуитивно это чувствовав, выражая в том или ином каком-то образном приспособлении, ходе и так далее. Поэтому если в «Мальчиках» все-таки эти потоки мысли, потоки сознаний, они многомерны и там еще много персонажей, то здесь хочется через душу одного человека Мити Карамазова попытаться театральным ходом, театральными средствами выразить эту мятущуюся душу.
М. БАГДАСАРЯН — Прежде, чем мы перейдем к другой теме и к другому спектаклю, я бы хотела прочитать сообщение от Татьяны: «Сергей Васильевич, спасибо за ваши спектакли, успехов».
С. ЖЕНОВАЧ — Спасибо вам, спасибо.
М. БАГДАСАРЯН — Мы получили и сообщение от Антона: «Существует ли хороший театральный режиссер, которого вы не любите и почему?»
С. ЖЕНОВАЧ — Вы знаете, о коллегах вообще как-то в нашей среде не принято говорить, потому что эта профессия, к сожалению, одинокая. Есть режиссеры от Бога, потому что режиссерская профессия это все-таки призвание, это определенное мировосприятие и миропонимание, да. Есть, например, миропонимание, которых тебе не близко, но это не значит, что этот человек…
М. БАГДАСАРЯН — Не имеет права на существование.
С. ЖЕНОВАЧ — И более того, это не значит, что мне неинтересно это смотреть. Это безумно интересно, но я так не мыслю. Поэтому если все будут мыслить, как мыслит, допустим, Фоменко или Гинкас, или Додин, или Васильев, или еще там кто-то. Это скучно, представляете, все театры Васильевы или все театры Фоменко. Даже можно было бы умереть. Хорошо, когда все разное, поэтому люди должны быть разные и мыслить, и высказываться. Я думаю, что любой режиссер понимает, что спектакль, например, режиссерский, но по тем или иным причинам он ему не близок. Это нормально и естественно.
М. БАГДАСАРЯН — Есть еще одна история, о которой, мне кажется, просто необходимо говорить. Это история связана с Малым театром. И маячит уже совсем близко на горизонте третья работа. Я напомню нашим радиослушателям, что сначала было «Горе от ума». А потом спектакль «Правда — хорошо, а счастье — лучше». И надо вам сказать, что в «Горе от ума» роль Фамусова сыграл Юрий Мефодиевич Соломин, роль, за которую он удостоился Государственной премии. Второй спектакль «Правда — хорошо, а счастье — лучше» тоже, по-моему, получил Государственную премию.
С. ЖЕНОВАЧ — Да, но уже не один артист, а уже ансамбль.
М. БАГДАСАРЯН — Да, а еще была премия «Гвоздь сезона» за ансамбль, и «Золотая маска» тоже за ансамбль.
С. ЖЕНОВАЧ — Да.
М. БАГДАСАРЯН — За уникальный ансамбль, в котором я только три фамилии назову — Евгения Глушенко, Людмила Полякова и Василий Бочкарев. Конечно, там еще есть молодые артисты….
С. ЖЕНОВАЧ — Ира Леонова.
М. БАГДАСАРЯН — И художник-сценограф спектакля…
С. ЖЕНОВАЧ — Да, Александр Боровский в обоих случаях.
М. БАГДАСАРЯН — И в «Белой гвардии» Александр Боровский?
С. ЖЕНОВАЧ — Да.
М. БАГДАСАРЯН — Кстати, пока мы еще недалеко ушли от Достоевского, новая работа тоже с Боровским?
С. ЖЕНОВАЧ — Да. Безусловно, только с ним.
М. БАГДАСАРЯН — А почему только с ним?
С. ЖЕНОВАЧ — У меня получается, что какие-то периоды жизни связаны с тем или иным художником, потому что, если честно, неправильно, когда считают автором спектакля одного режиссера. Авторов спектакля всегда двое. Это режиссер и сценограф. Потому что сегодня пространственное мышление, пространственное решение спектакля, оно и определяет все существо спектакля и его восприятие. Это всегда должен быть твой друг, товарищ, вечный оппонент и вечный друг. Все в одном лице, когда вместе сочиняешь и идешь в этот трудный бой, не зная, какой будет результат. Александр Давидович, я считаю, ну помимо того, что он мой товарищ, потрясающий художник, который обладает таким редким качеством, как умение мыслить идеями — не просто оформлять сцену, а изобретать именно идею пространственного решения.
М. БАГДАСАРЯН — Удивительное ощущение от спектакля «Правда — хорошо, а счастье — лучше» — ощущение постоянно звучащей музыки, хотя это совсем не так. Да, но речь.
С. ЖЕНОВАЧ — Это заслуга звуковой дорожки, тоже нашего друга и товарища композитора Григория Гоберника, потому что звук в театре это не только объем звучащей музыки. В чем прелесть Григория Яковлевича Гоберника? В том, что являясь действительно замечательным и очень хорошим композитором, он не навязывает свою музыку спектаклю, а исходит из пространства, ситуации. Например, его удивительное решение в «Белой гвардии». Я так говорю не потому, что это любимый мой спектакль, это понятно, но мне кажется, что я в этом смысле объективен. Мы уже оговаривали, какие должны быть музыкальные решения в «Белой гвардии», но он не мог сесть за инструмент, пока не увидит свет в пространстве. Я очень рад, что мы, начиная говорить о спектаклях, о Малом театре, вдруг заговорили о Боровском, о Гобернике. Еще хочется говорить об Оксане Ярмольник, о Дамире Смагилове и многих других. Потому что здесь очень важна компания, команда. Это только кажется, что режиссер — автор спектакля. Автор спектакля — вся постановочная компания, бригада, которая участвуют. Просто режиссер — этот тот человек, который ведет за собой.
М. БАГДАСАРЯН — И еще одно ощущение от правды. Я смотрела спектакль пять или шесть раз. Я сидела в разных точках и всегда ощущала невероятный запах яблок.
С. ЖЕНОВАЧ — Как говорит персонаж Миши Пореченкова в «Белой гвардии» капитан Мышлоевский, когда он лихо выпивает рюмку водки, Лариосик — Саша Семчев, спрашивает: «Как это вы ловко ее опрокидываете. Он имеет рюмку водки», на что Мышлоевский-Пореченков отвечает: «Достигается упражнениями». То же самое и здесь, достигается упражнениями. С первой репетиции я притаскивал килограммы яблок, и мы все репетиции жевали эти яблоки, потому что, когда ешь яблоко, во-первых, ты хрустишь, во-вторых, оно сочное. Помимо того, что полезно для здоровья, еще вызывает такое ощущение, что яблоки становятся частью нашей жизни. Когда ты можешь говорить с полным ртом, когда яблоко бывает кислое или сладкое, его можно выбросить, если оно тебе надоело или можно откатить его ногой. Это ощущение нарабатывалось во время репетиции, поэтому мне радостно, что вы это почувствовали.
М. БАГДАСАРЯН — Есть еще одна история для Малого театра. Эта история связана с Мольером и «Мнимым больным», и я даже рискну предположить, что будет опять Боровский, будет опять Гоберник, будет опять Оксана Ярмольник и будет еще кто-нибудь.
С. ЖЕНОВАЧ — Дамир Исмагилов.
М. БАГДАСАРЯН — Будет Дамир Исмагилов. Итак, «Мнимый больной». Кто сделал предложение или это ваш выбор?
С. ЖЕНОВАЧ — Существует компания, о которой я говорил, в этой компании еще есть человек Борис Николаевич Любимов. Это была его затея. Потом уже возникло знакомство и взаимопонимание с Юрием Мефодиевичем Соломиным, руководителем театра. С театром возникло уже некое доверие и был Островский, Грибоедов, а Мольер — это тот драматург, который, как мне кажется, очень современный. Хотя, может, это и банально. Сейчас куда не глянешь, все современные. К сожалению, Мольеру не повезло, потому что все время в нем видят только кривляние, балаган и какие-то такие веселые фарсовые капустники, и не повезло с переводами. Мольер, как любой драматург, прежде всего человек театра. Он и артист, он и режиссер. Поэтому для него важно не слово, а игровая ситуация. И поэтому не случайно во времена Мольера многие артисты, импровизируя и играя, что-то добавляли и от себя, потому что их вела игровая стихия, игровая природа. Сейчас слова во многих переводах аккуратные, чистенькие, причесанные и за ними сложно уловить Мольера. Но все равно Мольер, мне кажется, непобедим. У нас с ребятами на третьем году был мольеровский семестр.
М. БАГДАСАРЯН — В РАТИ?
С. ЖЕНОВАЧ — Да. Мы с ребятами брали пьесы, которые незнакомы широкому зрителю. Это и «Блистательные любовники», и «Любовная досада», и «Господин де Пурсоньяк». Потрясающая история, и мы попытались там найти именно природу мольеровской стихийной игры, которая очень далека от такого внешнего кривляния и балаганного существования. Это очень горький писатель, очень желчный, даже какой-то болезненный и в тоже время безумно смешной. Мольер смеется на крови. Не случайно сегодня в московских театрах очень часто возникают пьесы Мольера.
М. БАГДАСАРЯН — Кто Оргон?
С. ЖЕНОВАЧ — Здесь я уже могу назвать, потому что существует приказ, это Василий Иванович Бочкарев, Туанетта — Людмила Титова, Евгения Константиновна Глушенко супруга Оргона Беллина. Молодые герои — выпускники Щепкинского училища Оля Молочная, Глеб Подгородинский, Александр Клюквин, как все шутят, «Золотой голос России», который нас встречает по второму российскому каналу утром, ведет целый день и провожает нас в ночь. На мой взгляд, очень любопытный и интересный, замечательный артист. И помимо этого будут заняты артисты Носик, Витя Низовой, Игорь Григорьев, Кирилл Демин и др.
М. БАГДАСАРЯН — Когда начнутся репетиции?
С. ЖЕНОВАЧ — Во второй половине декабря театр выпускает спектакль «Последняя жертва» режиссера Владимира Драгунова, там освобождаются артисты Бочкарев, Титова, и мы сразу начинаем трудиться.
М. БАГДАСАРЯН — Это спектакль этого сезона или следующего?
С. ЖЕНОВАЧ — В планах театра выпустить спектакль в начале апреля месяца. Мы планируем в этом сезоне.
М. БАГДАСАРЯН — Сергей Васильевич, наша беседа почти подошла к концу. Есть еще одно сообщение: «Уважаемый, Сергей Васильевич, не хотели бы вы снять телеспектакль?» Вопрос от Ирины.
С. ЖЕНОВАЧ — Ира, как и снять фильм, телеспектакль, сделать спектакль на радио и поставить оперу, я не знаю, что еще. Все, что связано с живым творчеством. Конечно, все это хочется, но одно дело — желание, другое дело — реальная конкретная жизнь, которая втягивает, затягивает и определяет наше существование. На сегодняшний день все планы связаны с ГИТИСом — и с набором курса, и с выпуском этого курса. Возможно, будет новый набор. Это тоже очень большие силы и ответственность за судьбы ребят, актеров, режиссеров. Это «Мнимый больной», это постоянная жизнь и «Белой гвардии». Это гастроли, это «Правда — хорошо» и «Горе от ума» вместе с Малым театром будет гастролировать, это «Исповедь горячего сердца», то есть планов очень много. Поэтому, мечты, желания, все, что связано с другими свойствами театральной игры, просто игры — это всегда здорово.
М. БАГДАСАРЯН — Спасибо, Сергей Васильевич.
С. ЖЕНОВАЧ — Вам спасибо.
М. БАГДАСАРЯН — Удачи, пусть все исполняется, пусть будет и опера, и телеспектакль, и спектакль на радио, пусть будет театр Сергея Женовача. Мне этого очень хочется, и я думаю, что очень многие зрители и многие критики сейчас разделяют эти слова и присоединяются к моим пожеланиям. Спасибо вам большое, и всего вам самого наилучшего.
С. ЖЕНОВАЧ — Вам спасибо, что пригласили. А вам спасибо, что слушали.
«Действующие лица», 29.11, 14.00
Ведущая — Марина БАГДАСАРЯН
Радио «Культура»
М. БАГДАСАРЯН — Здравствуйте, меня действительно зовут Марина Багдасарян. Сегодня у меня в гостях Сергей Васильевич Женовач. Здравствуйте, Сергей Васильевич.
С. ЖЕНОВАЧ — Здравствуйте, Марина.
М. БАГДАСАРЯН — Сергей Женовач — не только театральный режиссер, но еще заведующий кафедрой режиссуры в РАТИ (Российской академии театрального искусства), которую многие по-прежнему именуют ГИТИСом. У Сергея Васильевича Женовача в этом году четвертый курс. Четвертый правильно?
С. ЖЕНОВАЧ — Да.
М. БАГДАСАРЯН — Четвертый. И он ведет этот курс к выпускным экзаменам, к государственному экзамену. Курс ставит спектакль, пробует, ошибается. У кого-то получается, Москва встречает студенческие спектакли аплодисментами, а потом Сергей Васильевич Женовач берет и ставит на этом курсе спектакль «Мальчики», который всколыхнул Москву, взбудоражил ее и заставил повернуться зрителей в сторону студентов. Причем повернуться таким серьезным взглядом, с серьезным намерением. Толпы желающих попасть на спектакль. Я сама пробиралась на спектакль, расталкивая немножечко публику. Сережа, когда и при каких обстоятельства… Сергей Васильевич, будем так?
С. ЖЕНОВАЧ — Как удобней.
М. БАГДАСАРЯН — Вы у нас теперь заведующий кафедрой, поэтому будем официально. Итак, Сергей Васильевич, когда и при каких обстоятельствах возникла идея с этими «Мальчиками» и почему она осуществилась не в стационарном театре, а на курсе?
С. ЖЕНОВАЧ — Федор Михайлович Достоевский один из тех авторов, с которым работать мечта для любого режиссера.
М. БАГДАСАРЯН — Это же не первая встреча с Достоевским…
С. ЖЕНОВАЧ — Да. Для меня это не первая, поэтому вначале возникла затея сделать «Исповедь горячего сердца» по трем главам романа «Братья Карамазовы», и для того чтобы как-то вжиться в атмосферу настроения романа, я поехал в Старую Руссу. Это место действия романа «Братьев Карамазовых». Это удивительное место, по Карамзину это то место, с которого Россия как бы начиналась. Этот городок стоит на трех речках. Правда, после Великой Отечественной войны там очень много разбомбили. Но все-таки оно удивительно тем, что это место действия романа и там даже на домах, на улицах висят таблички. Люди, которые любят этот роман, чувствуют и гордятся, что действие происходило в этом месте. Вымысел, естественно, но этот вымысел вдруг оборачивается такой реальность, когда ты стоишь на площади и видишь трактир, который у Достоевского «Столичный город», теперь называется «Рушанка», где возле второго окошка стоит такой же столик, и можно заказать себе борща…
М. БАГДАСАРЯН — Все совпадает ....
С. ЖЕНОВАЧ — Совпадает, и смотришь на площадь, где Дмитрий Федорович вытащил за бороду Мочалку, и тут же гимназия, где учились мальчики, напротив лавка плотника, где висит такая досточка…..
М. БАГДАСАРЯН — До сих пор?
С. ЖЕНОВАЧ — До сих пор. Это лавка плотника, куда приходил Федор Михайлович за покупками. Сейчас это небольшой гастрономчик, где можно также купить сладости. Там же Митя Карамазов покупал шампанское, вино, конфеты, чтобы Грушеньку в Мокрое отвезти. И там же сохранился мостик, у которого мальчики кидали в Илюшу камни. Сохранился мост, над которым Федор Павлович Карамазов насиловал Смердящую, там даже такие же лопухи. И все эти маршруты сохранились. Домик, где жила Грушенька, дом, где жила Катерина Ивановна, дом, естественно, Федора Павловича.
М. БАГДАСАРЯН — А есть какие-то опознавательные знаки для тех...
С. ЖЕНОВАЧ — Конечно. Во-первых, там есть центр по изучению творчества Достоевского, есть музей Федора Михайловича, есть замечательные люди, которые все эти маршруты протопали и водят там экскурсии. И, конечно, есть сам роман, который ты читаешь и по этим улочкам ходишь. И когда можно шагами промерить путь Мити (как он шел через мост, как он попал к Грушеньке домой, как он пришел к Федору Павловичу, за каким забором он находился), то возникает некая реальность. Я был со своим товарищем, и мы шли по одной из улиц, только что закончился дождь, и много было разных луж. Навстречу нам шли мальчишки лет от девяти до десяти-одиннадцати. «Мальчики» Федора Михайловича шли в одну такую линеечку, обнявшись друг с другом, и шли так нагло, целеустремленно, молча, как бы сметая всех прохожих. Если впереди была какая-то лужа, они не топали по луже, обходили дружно, все, не сговариваясь, то вправо, то влево. Как такое упражнение?
М. БАГДАСАРЯН — Этой цепочкой неразделяемой, да?
С. ЖЕНОВАЧ — Да, они обходили все лужи, всех прохожих. Там было шесть-семь пацанов, и как-то настолько в память втемяшилось, настолько это эмоционально, и почему-то захотелось окунуться в «Мальчиков». Когда я прочел, вдруг понял, что это вещь цельная, единая, какая-то чистая, до боли сентиментальная, но не в плохом, а в хорошем смысле этого слова. Когда через смерть матери девятилетнего мальчика подростки вдруг понимают цену жизни, понимают ради чего стоит жить и терпеть, и не просто проживать эту жизнь, а прожить ее достойно. Это вещь серьезная, трудная и кому ее не играть, как только не молодым ребятам. Тем более у меня же был опыт, когда идешь, когда не делаешь инсценировки пресловутой, так называемой, а когда стараешься пойти за дыханием прозы. И тогда проза открывается какими-то новыми театральными ходами, решениями. Уже не знакомыми нам по пьесе, где просто диалог и смена места действия, а когда есть пространство мысли, пространство души, когда есть так называемые потоки сознания, потоки мысли. А что может быть интереснее, чем выразить поток мыслей. В театре мы, к сожалению, всегда привязаны к графику, к плану, к тому, чтобы спектакль был зрительский, чтобы на него ходили, чтобы у театра был успех. Поискать, попробовать, пойти в какую-то историю незнакомую возможно только в институте. Особенно режиссерский факультет, конечно, это предполагает. И нам не нужно приглашать артистов на роль мальчишек девяти-десяти лет, наши ребята, они студенты от восемнадцати-девятнадцати лет. Здесь самое главное не играть пацанов, может возникнуть такой плохой театр юного зрителя, а просто передать мышление этих мальчишек. Тем более что был опыт с погружением на одном из курсов Петра Наумовича Фоменко. Мы ставили «Шум и ярость» Фолкнера, и во многом это перекликается с теми поисками, которые были в той работе и в «Идиоте» в театре на Малой Бронной, когда была попытка за одиннадцать часов прочесть роман. Не целиком, конечно, но, по крайней мере, в композиционном объеме почувствовать его движение. А здесь затея немножечко другая. Здесь затея взять этот роман в романе, и поставить «Мальчиков» отдельно. Отдельно-то практически никогда не ставилось, даже в замечательной инсценировке композиции Розова, туда входили линии Лили Хохлаковой.
М. БАГДАСАРЯН — Вы говорите о той, которая была поставлена в Центральном детском театре?
С. ЖЕНОВАЧ — Да. И в театре на Малой Бронной Анатолием Васильевичем Эфросом, спектакль назывался «Брат Алеша». Там входили линии Снегиревых, но они все равно размывались карамазовскими сценами. А мы взяли в чистом виде именно историю, от того, как мальчика забросали камнями, и до того, как его хоронят у этого же камушка, где его, в общем-то, забили до смерти. И как от ненависти к любви идет движение душ. Это была попытка найти через игровую природу театра это движение.
М. БАГДАСАРЯН — Вы возили своих студентов в Старую Руссу?
С. ЖЕНОВАЧ — К сожалению, пока не удалось, потому что мы спектакль только сейчас собрали. Мы сняли Старую Руссу на пленку, и перед тем как приступить к работе, смотрели это наше доморощенное кино, смотрели место действия Карамазовых и площадь эту, и гимназию, и место жительства персонажей героев. Да, была телевизионная экскурсия. Но съездить с ребятами пока не удалось, но мне ужасно хочется, мечтается и, когда сейчас спектакль обретет силу, может быть, нам удастся как-нибудь в Старую Руссу махануть.
М. БАГДАСАРЯН — Вы нечасто его играете. С чем это связано?
С. ЖЕНОВАЧ — Почему? Достаточно часто. В декабре у нас, например, спектакли третьего, четвертого, девятого, двадцать восьмого. Для студенческого спектакля это достаточно, потому что у нас еще много работ. У нас же обучение совместное — артисты и режиссеры.
М. БАГДАСАРЯН — Режиссеры?
С. ЖЕНОВАЧ — И есть такая задумка, чтобы режиссеры, перед тем как столкнутся с реальностью уже драматического и серьезного большого театра, с теми ребятами, с кем они воспитываются, могли бы попробовать не на маленький формат себя проверить, а на большой спектакль, поэтому…
М. БАГДАСАРЯН — Примеривали бы на них большие полнометражные спектакли.
С. ЖЕНОВАЧ — Да. Перед тем как уже пойти в большой театр. Поэтому у нас сейчас идет уже четыре спектакля в репертуаре. Это два педагогических — «Обломовщина» Германа Петровича Седакова и «Мальчики» — и два спектакля самостоятельных режиссерских. Это «Как вам это понравится» Шекспира Саши Каручекова, который мы уже возили на международный фестиваль в Омск и, мне кажется, спектакль там состоялся и….
М. БАГДАСАРЯН — Это фестиваль молодых театров?
С. ЖЕНОВАЧ — Молодые театры, да, в Омске. И «Поздняя любовь» нашего молодого режиссера Баяриева. Этот спектакль мы возили тоже на фестиваль, только уже на студенческий фестиваль в Ярославль, и там работа выглядела достойно, любопытно, интересно. Для ребят это был бесценный опыт. И сейчас у нас в работе еще пять спектаклей. Это не значит, что все пять выйдут, но мы стараемся, потому что научиться можно, только много работая, не разговаривая в аудиториях, не споря, дискутируя, а только пробуя, ошибаясь, чего-то находя. Только работая.
М. БАГДАСАРЯН — Сергей Васильевич, а правда ли, что все эти спектакли не сойдут, а будут жить и будут представлены в Театральном центре на Страстном даже после того, как ребята закончат обучение в академии?
С. ЖЕНОВАЧ — Ой, мне трудно это как-то комментировать. Мы в январе планируем в центре на Страстном сыграть «Как вам это понравится». Посмотрим, как это все случится и как это произойдет. Все-таки будут зрители уже не Учебного театра ГИТИСа, а зрители, которые ходят именно в этот Театральный центр. У ребят учеба заканчивается в июне месяце, поэтому как жизнь этих ребят будет складываться, пока никто ничего сказать не может. Мы пока не думаем, потому что сейчас, к сожалению, так жизнь устроена, что живешь только сегодняшним днем и не знаешь, что с тобой вечером будет. Поэтому мы трудимся, и ребята много трудятся, играют сейчас. В ноябре, например, мы сыграли около двадцати спектаклей. То есть, мне кажется, только играя спектакли на зрителя нужно осваивать эту непростую, но интересную профессию.
М. БАГДАСАРЯН — Это правда. Я последовательно из эфира в эфир приглашаю на студенческие спектакли, в студенческие аудитории, в школы-студии, в РАТИ, потому что именно там рождается то самое настоящее, и есть возможность увидеть это настоящее. Причем срок этого настоящего недолог, к сожалению, и не потому что они, уйдя из ВУЗа, теряют все это, нет. А потому что просто сейчас они окончат четвертый курс, все, обучение завершилось. И рассыпался курс, да. Какие-то разные театры обрели этих актеров и режиссеров, пригласили к себе. Собраться, снова восстановить эту работу колоссальных трудов стоит.
С. ЖЕНОВАЧ — Я абсолютно согласен, потому что сегодня в профессиональном театре, в котором я тоже и работаю, и служу, бывает очень предсказуемый результат. А у молодых ребят… Сейчас же новые театры практически не открываются и нет возможности курсом становится театрами, поэтому сейчас нет таких мест, где бы можно было что-то поискать, попробовать. Найти какие-то новые ходы, все-таки профессиональный театр требует уже результата. А здесь есть возможность еще поошибаться, поискать и попробовать. Поэтому когда ходишь, смотришь работы молодых ребят и в нашем ГИТИСе, и все театральные школы, которые вы перечислили, это действительно интересно. Потому что когда они приходят в театр уже сложившиеся, подчас их личности размываются и не все, к сожалению, могут удержаться и устоять, сохранить себя и тот детский сад, который в душе у них сидит и распирает. Они влюблены в театр и готовы заниматься двадцать четыре часа в сутки, а театр, к сожалению, это немножечко что-то уже тугое. Это большая проблема и беда. Наверное, это отдельный разговор, почему так происходит, почему происходит такой разрыв между школой и профессиональным театром. Об этом, по-моему, очень здорово Наина Давыдова сказала в своей статье в «Известиях». Эта проблема существует.
М. БАГДАСАРЯН — Эта проблема существует, а ни с чем несравнимая радость, о которой говорит Сергей Васильевич, она тоже существует, и подарите ее себе. Это же достаточно просто сделать, нужно прийти и что-то…
С. ЖЕНОВАЧ — И посмотреть спектакль.
М. БАГДАСАРЯН — Прийти и посмотреть спектакль. И больше ничего не нужно делать. Потом любопытно, конечно, отслеживать судьбы этих актеров, на которых ты обратил внимание, когда они еще были студентами, как это происходило с фоменковскими, да?
С. ЖЕНОВАЧ — Да. Тем более что играют в спектаклях не только студенты актерской группы, но играют режиссеры.
М. БАГДАСАРЯН — Режиссеры?
С. ЖЕНОВАЧ — Это очень занимательная вещь — посмотреть будущих ребят, которые скоро будут работать, будут ставить спектакль, посмотреть их и актерское творчество. Например, на предыдущем курсе Петра Наумовича, часть которых вошла в Театр-мастерскую Фоменко, училась Ира Пегова, Паша Баршак, Женя Цыганов и многие-многие другие ребята
М. БАГДАСАРЯН — Наташа Курдюмова.
С. ЖЕНОВАЧ — Наташа Курдюмова, да, и многие другие. Просто для тех, кто любит театр, мне кажется, это любопытно. Тем более у нас Алешу Карамазова играет тоже режиссер со своей уже сложившейся актерской судьбой — Александр Каручеков. Мне кажется, для него эта роль тоже своего рода возвращение в профессию и поступок.
М. БАГДАСАРЯН — Режиссерские курсы редко когда становятся театрами. Такой перспективы нет, Сергей Васильевич, чтобы этот курс превратился в театр?
С. ЖЕНОВАЧ — Это вопрос сложный. Последний театр, по-моему, в Москве, который организовался, я имею в виду творчески интересный, своеобразный, это наша мастерская Петра Наумовича, когда все последующие два выпуска ребят, учеников…
М. БАГДАСАРЯН — Уже вливались.
С. ЖЕНОВАЧ — Как-то вписывались, вливались и входили. Сейчас бурно, активно, подчас истерично дискутируется вопрос о сокращении московских театров. Но мне кажется, что без возникновения новых коллективов, а новый коллектив — это новый почерк, новая эстетика, это новая тенденция, новое направление. Пусть, может быть, не столь великое и гениальное, об это судить можно только когда пройдет какое-то определенное время, и судить уже будут и зрители, и театральные люди, и критики. Только время может проверить на прочность эту идею. Сейчас такие театры практически не возникают. К сожалению, мне кажется, по ряду организационных причин. Жалко, что многие идеи так и остаются …
М. БАГДАСАРЯН — Даже не опробованными, да.
С. ЖЕНОВАЧ — Даже не опробованными. Я могу сказать, что лучшие постановки молодых режиссеров, которые учились в режиссерской группе у Петра Наумовича, я ведь там работал пятнадцать лет, все-таки были в студенческое время. Это и у Лены Невежиной «История господина Дома», это и «Геда Габлер» и т.д. Эти работы, мне кажется, были тем трамплином, тем шагом, который формировал мировосприятие и миропонимание молодых режиссеров. Может быть, что-то они еще не умели, может, чем-то не владели. То же самое могу сказать не только про наших выпускников, но и про Чусову, и про других ребят, которые учились на нашем факультете. Та же «Шинель» Нины Чусовой, мне кажется, по затеям, по идеям очень сильна, потому что все-таки это было со своими ребятами, со своими артистами.
М. БАГДАСАРЯН — Ничего больше потом не было так пронзительно и так сильно и ярко.
С. ЖЕНОВАЧ — В театре все-таки есть момент выживания, приспосабливания к личностям, к мастерам, к артистам, цехам и многие другие причины, а здесь есть возможность заниматься поиском.
М. БАГДАСАРЯН — А удивительная вещь. Здесь не думаешь о зрителе, да, а истории получаются абсолютно зрительские. А там вынужден учитывать этого зрителя и не всегда попадаешь.
С. ЖЕНОВАЧ — К сожалению, возникает такой обман природы — когда об этом не думаешь, легче всего этого и достигаешь.
М. БАГДАСАРЯН — Сергей Васильевич, на секундочку представим себе ситуацию, что вам предложен такой театр. Я сейчас не хочу вспоминать всех тех обстоятельств, при которых не случилось театра у Сергея Женовача. Я не буду сейчас про это, а если возникнет такое предложение Сергею Женовачу этот курс не распускать, а оставить и сделать из него театр.
С. ЖЕНОВАЧ — Если возникнет такая возможность, я буду только рад. Все, что могу сказать, потому что любой режиссер, я думаю, он лукавит, когда говорит о том, что….
М. БАГДАСАРЯН — Ему не нужно.
С. ЖЕНОВАЧ — И что легче ходить по театрам, в уже сложившиеся дома, преодолевать какие-то трудности, ни от кого не зависеть. Мне кажется, это все равно лукавство. Создать, иметь свою среду. Иметь тех людей, которые тебе открыты навстречу, которым ты открыт навстречу. Безусловно, есть сложности, но это мои все сложности, они просты и ясны. Такой театр у меня был. Это был театр на Малой Бронной, где мы проработали семь лет, и была группа артистов….
М. БАГДАСАРЯН — И группа артистов, которые больше уже нигде, между прочим, не могли работать.
С. ЖЕНОВАЧ — Да. И сейчас, когда приходишь в тот же МХТ или в Малый театр, всегда видишь и чувствуешь людей, с кем бы ты хотел и мог работать.
М. БАГДАСАРЯН — Что, у Маркиной так и нет судьбы театральной?
С. ЖЕНОВАЧ — Театральной, нет. Надя сейчас трудится в кинематографе, когда возникают какие-то интересные предложения, и в антрепризе тоже где-то работает, а постоянного места на сегодняшний день, насколько я знаю, пока нет.
М. БАГДАСАРЯН — Я надеюсь, я очень хочу верить в то, что хотя бы один человек, от которого хоть что-то зависит в этой жизни, слышит нашу с Сергеем Женовачом беседу. Потому что справедливость, ну…
С. ЖЕНОВАЧ — Прошу прощения, что я перебиваю, это у любимого Михаил Афанасьевича есть такая фраза: «Никогда ни у кого ничего не проси».
М. БАГДАСАРЯН — Да мы не просим, мы только ставим в известность.
С. ЖЕНОВАЧ — Еще я хочу сказать: все, что происходит, происходит разумно и как-то над нами, в последнее время над этим задумываешься, что действительно есть какая-то режиссерская воля. Поэтому, может быть, все, что не происходит, это уже банально и говорить, но происходит к лучшему. Наверное, всегда что-то есть хорошее, что-то есть плохое, и в жизни кто-то умело, умно все балансирует.
М. БАГДАСАРЯН — Никак не могу согласиться. Я допускаю, что тем самым можно что-то оправдывать или находить чему-то объяснение, но я категорически против чьей-то режиссерской воли, которая на меня давит и не дает мне…
С. ЖЕНОВАЧ — Она мудрая.
М. БАГДАСАРЯН — Не знаю, может быть, она и мудрая, но она не дает мне реализовать эту свою жизнь и все, что во мне заложено, пусть даже на уровне попробовать, пусть следом неудача, да, но попробовать. Давайте вернемся к Достоевскому, потому что спектакль «Мальчики» и история с «Мальчиками» не заканчивается, ведь есть продолжение этой истории в МХТ, на малой сцене, «Исповедь горячего сердца». Будет?
С. ЖЕНОВАЧ — Должно быть. Я верю и надеюсь, потому что эта работа связана с замечательным артистом Михаилом Пореченковым, который очень много снимается и занят, поэтому мы должны были эту работу сделать до середины декабря, но так сложилось, что Михаил Евгеньевич не смог, поэтому мы перенесли ее на весну. Надеюсь, что мы обязательно эту работу сделаем. Я понимаю, что театр ждет.
М. БАГДАСАРЯН — Я понимаю, и мы тоже ждем, а подробнее можно о спектакле «Мальчики». Там добавлены еще две главы?
С. ЖЕНОВАЧ — Нет, это не так, просто когда есть несколько авторов, которые с тобой идут по жизни (у меня так сложилось, что это Булгаков, Гоголь, Федор Михайлович Достоевский, Островский), которые тебя все время сопровождают, и тебе кажется, что в этот период интересно повернуть это произведение. Достоевский все время разными гранями разворачивается. В какой-то период жизни мне казалось правильным посмотреть на роман целиком, то есть понять композицию от обморока к обмороку, только так можно понять психологию и миропонимание Льва Николаевича Мышкина. Невозможно что-то вырывать именно в этой конструкции. Что касается Карамазовых, при всей потрясающей и очень любопытной и интересной форме построения, событийной форме построения, там существует очень много разветвлений. И каждое разветвление это отдельная история. И мне интересней взять такую одну веточку и в этой одной веточке вдруг увидеть и корни, и ствол, и какая крона у листвы. То есть в одно мгновение рассмотреть все взаимосвязи. И мне кажется, что глава «Исповедь горячего сердца» это позволяет.
М. БАГДАСАРЯН — Это спектакль не на двух актеров?
С. ЖЕНОВАЧ — Нет. Это спектакль на девять артистов, но через двух людей будут в глубь романа нити тянуться.
М. БАГДАСАРЯН — А кто Митя?
С. ЖЕНОВАЧ — Михаил Евгеньевич Пореченков.
М. БАГДАСАРЯН — А Алеша?
С. ЖЕНОВАЧ — А других артистов я пока не назову, потому что основная нагрузка ложится на Митю, и мне очень важно, чтобы это был именно Михаил Евгеньевич Пореченков.
М. БАГДАСАРЯН — А почему именно он? Ну да, я понимаю, уже есть опыт работы в «Белой гвардии», куда вы отбирали конкретного артиста.
С. ЖЕНОВАЧ — Да.
М. БАГДАСАРЯН — Но почему именно он?
С. ЖЕНОВАЧ — Я очень рад, что судьба меня свела именно с группой артистов, которые заняты в «Белой гвардии». Сейчас спектакль, как мне кажется, набрал силу, мы второго числа едем в Киев, Одессу, на место действия романа, где сейчас происходит примерно то же самое, что происходило тогда, когда это произведение было написано.
М. БАГДАСАРЯН — Как будто специально…
С. ЖЕНОВАЧ — Да.
М. БАГДАСАРЯН — Как странно все это?
С. ЖЕНОВАЧ — Да, и хочется сходить и в гимназию, где происходит место действия, где гибнет Алексей Турбин, и в домик на спуск Андреевский. И вообще хочется по этим местам побродить, но главное, что та смута, которая охватила героев и персонажей, та же смута охватила и сейчас людей. Опять этот мятежный Киев, опять эти расколы, опять куча разных мыслей и….
М. БАГДАСАРЯН — Опять трагедия.
С. ЖЕНОВАЧ — И опять не своя воля у многих. И опять многие марионетки. Как было с гетманом Скоропадским. Все как-то крутится
М. БАГДАСАРЯН — Возвращается снова и снова, да.
С. ЖЕНОВАЧ — Да, да. Поэтому не знаю, как этот спектакль будет воспринят. Но та компания артистов, которая возникла в «Белой гвардии», нельзя сказать, что мы дружим и общаемся, нет, соединяемся только на спектакле. Но мне эта компания очень дорога, и с каждым из ребят хотелось бы что-то продолжить. Просто для меня работа — это не только результат, но это еще процесс, когда ты человека чувствуешь, понимаешь. Я сейчас поделился только своими намерениями, но это намерения режиссерские. Миша Пореченков помимо того, что это человек с телевизионного экрана и многие его знают как телеведущего, для меня прежде всего артист, артист с потрясающим потенциалом какого-то удивительного сплава мужского обаяния, внутреннего трагизма и в то же время какой-то малахольной бесшабашности.
М. БАГДАСАРЯН — Все, что вы сейчас сказали, очень подходит для Мити Карамазова.
С. ЖЕНОВАЧ — Да, и мне кажется, что эта работа помогла бы нам вместе с Михаилом Евгеньевичем почувствовать что-то в Мите Карамазове. Потому что всегда хочется понять, пьесу и роман невозможно понять, читая и размышляя. Людям театральным можно понять, только поставив, можно написать столько книжек умных про «Короля Лира» и про «Сон в летнюю ночь», но только тогда, когда начинаешь работать в конкретном пространстве с конкретными людьми и, пытаясь произносить слова вслух, ты начинаешь постигать и понимать….
М. БАГДАСАРЯН — Все объемы, которые за этими словами.
С. ЖЕНОВАЧ — Да, даже иногда не формулировав, просто интуитивно это чувствовав, выражая в том или ином каком-то образном приспособлении, ходе и так далее. Поэтому если в «Мальчиках» все-таки эти потоки мысли, потоки сознаний, они многомерны и там еще много персонажей, то здесь хочется через душу одного человека Мити Карамазова попытаться театральным ходом, театральными средствами выразить эту мятущуюся душу.
М. БАГДАСАРЯН — Прежде, чем мы перейдем к другой теме и к другому спектаклю, я бы хотела прочитать сообщение от Татьяны: «Сергей Васильевич, спасибо за ваши спектакли, успехов».
С. ЖЕНОВАЧ — Спасибо вам, спасибо.
М. БАГДАСАРЯН — Мы получили и сообщение от Антона: «Существует ли хороший театральный режиссер, которого вы не любите и почему?»
С. ЖЕНОВАЧ — Вы знаете, о коллегах вообще как-то в нашей среде не принято говорить, потому что эта профессия, к сожалению, одинокая. Есть режиссеры от Бога, потому что режиссерская профессия это все-таки призвание, это определенное мировосприятие и миропонимание, да. Есть, например, миропонимание, которых тебе не близко, но это не значит, что этот человек…
М. БАГДАСАРЯН — Не имеет права на существование.
С. ЖЕНОВАЧ — И более того, это не значит, что мне неинтересно это смотреть. Это безумно интересно, но я так не мыслю. Поэтому если все будут мыслить, как мыслит, допустим, Фоменко или Гинкас, или Додин, или Васильев, или еще там кто-то. Это скучно, представляете, все театры Васильевы или все театры Фоменко. Даже можно было бы умереть. Хорошо, когда все разное, поэтому люди должны быть разные и мыслить, и высказываться. Я думаю, что любой режиссер понимает, что спектакль, например, режиссерский, но по тем или иным причинам он ему не близок. Это нормально и естественно.
М. БАГДАСАРЯН — Есть еще одна история, о которой, мне кажется, просто необходимо говорить. Это история связана с Малым театром. И маячит уже совсем близко на горизонте третья работа. Я напомню нашим радиослушателям, что сначала было «Горе от ума». А потом спектакль «Правда — хорошо, а счастье — лучше». И надо вам сказать, что в «Горе от ума» роль Фамусова сыграл Юрий Мефодиевич Соломин, роль, за которую он удостоился Государственной премии. Второй спектакль «Правда — хорошо, а счастье — лучше» тоже, по-моему, получил Государственную премию.
С. ЖЕНОВАЧ — Да, но уже не один артист, а уже ансамбль.
М. БАГДАСАРЯН — Да, а еще была премия «Гвоздь сезона» за ансамбль, и «Золотая маска» тоже за ансамбль.
С. ЖЕНОВАЧ — Да.
М. БАГДАСАРЯН — За уникальный ансамбль, в котором я только три фамилии назову — Евгения Глушенко, Людмила Полякова и Василий Бочкарев. Конечно, там еще есть молодые артисты….
С. ЖЕНОВАЧ — Ира Леонова.
М. БАГДАСАРЯН — И художник-сценограф спектакля…
С. ЖЕНОВАЧ — Да, Александр Боровский в обоих случаях.
М. БАГДАСАРЯН — И в «Белой гвардии» Александр Боровский?
С. ЖЕНОВАЧ — Да.
М. БАГДАСАРЯН — Кстати, пока мы еще недалеко ушли от Достоевского, новая работа тоже с Боровским?
С. ЖЕНОВАЧ — Да. Безусловно, только с ним.
М. БАГДАСАРЯН — А почему только с ним?
С. ЖЕНОВАЧ — У меня получается, что какие-то периоды жизни связаны с тем или иным художником, потому что, если честно, неправильно, когда считают автором спектакля одного режиссера. Авторов спектакля всегда двое. Это режиссер и сценограф. Потому что сегодня пространственное мышление, пространственное решение спектакля, оно и определяет все существо спектакля и его восприятие. Это всегда должен быть твой друг, товарищ, вечный оппонент и вечный друг. Все в одном лице, когда вместе сочиняешь и идешь в этот трудный бой, не зная, какой будет результат. Александр Давидович, я считаю, ну помимо того, что он мой товарищ, потрясающий художник, который обладает таким редким качеством, как умение мыслить идеями — не просто оформлять сцену, а изобретать именно идею пространственного решения.
М. БАГДАСАРЯН — Удивительное ощущение от спектакля «Правда — хорошо, а счастье — лучше» — ощущение постоянно звучащей музыки, хотя это совсем не так. Да, но речь.
С. ЖЕНОВАЧ — Это заслуга звуковой дорожки, тоже нашего друга и товарища композитора Григория Гоберника, потому что звук в театре это не только объем звучащей музыки. В чем прелесть Григория Яковлевича Гоберника? В том, что являясь действительно замечательным и очень хорошим композитором, он не навязывает свою музыку спектаклю, а исходит из пространства, ситуации. Например, его удивительное решение в «Белой гвардии». Я так говорю не потому, что это любимый мой спектакль, это понятно, но мне кажется, что я в этом смысле объективен. Мы уже оговаривали, какие должны быть музыкальные решения в «Белой гвардии», но он не мог сесть за инструмент, пока не увидит свет в пространстве. Я очень рад, что мы, начиная говорить о спектаклях, о Малом театре, вдруг заговорили о Боровском, о Гобернике. Еще хочется говорить об Оксане Ярмольник, о Дамире Смагилове и многих других. Потому что здесь очень важна компания, команда. Это только кажется, что режиссер — автор спектакля. Автор спектакля — вся постановочная компания, бригада, которая участвуют. Просто режиссер — этот тот человек, который ведет за собой.
М. БАГДАСАРЯН — И еще одно ощущение от правды. Я смотрела спектакль пять или шесть раз. Я сидела в разных точках и всегда ощущала невероятный запах яблок.
С. ЖЕНОВАЧ — Как говорит персонаж Миши Пореченкова в «Белой гвардии» капитан Мышлоевский, когда он лихо выпивает рюмку водки, Лариосик — Саша Семчев, спрашивает: «Как это вы ловко ее опрокидываете. Он имеет рюмку водки», на что Мышлоевский-Пореченков отвечает: «Достигается упражнениями». То же самое и здесь, достигается упражнениями. С первой репетиции я притаскивал килограммы яблок, и мы все репетиции жевали эти яблоки, потому что, когда ешь яблоко, во-первых, ты хрустишь, во-вторых, оно сочное. Помимо того, что полезно для здоровья, еще вызывает такое ощущение, что яблоки становятся частью нашей жизни. Когда ты можешь говорить с полным ртом, когда яблоко бывает кислое или сладкое, его можно выбросить, если оно тебе надоело или можно откатить его ногой. Это ощущение нарабатывалось во время репетиции, поэтому мне радостно, что вы это почувствовали.
М. БАГДАСАРЯН — Есть еще одна история для Малого театра. Эта история связана с Мольером и «Мнимым больным», и я даже рискну предположить, что будет опять Боровский, будет опять Гоберник, будет опять Оксана Ярмольник и будет еще кто-нибудь.
С. ЖЕНОВАЧ — Дамир Исмагилов.
М. БАГДАСАРЯН — Будет Дамир Исмагилов. Итак, «Мнимый больной». Кто сделал предложение или это ваш выбор?
С. ЖЕНОВАЧ — Существует компания, о которой я говорил, в этой компании еще есть человек Борис Николаевич Любимов. Это была его затея. Потом уже возникло знакомство и взаимопонимание с Юрием Мефодиевичем Соломиным, руководителем театра. С театром возникло уже некое доверие и был Островский, Грибоедов, а Мольер — это тот драматург, который, как мне кажется, очень современный. Хотя, может, это и банально. Сейчас куда не глянешь, все современные. К сожалению, Мольеру не повезло, потому что все время в нем видят только кривляние, балаган и какие-то такие веселые фарсовые капустники, и не повезло с переводами. Мольер, как любой драматург, прежде всего человек театра. Он и артист, он и режиссер. Поэтому для него важно не слово, а игровая ситуация. И поэтому не случайно во времена Мольера многие артисты, импровизируя и играя, что-то добавляли и от себя, потому что их вела игровая стихия, игровая природа. Сейчас слова во многих переводах аккуратные, чистенькие, причесанные и за ними сложно уловить Мольера. Но все равно Мольер, мне кажется, непобедим. У нас с ребятами на третьем году был мольеровский семестр.
М. БАГДАСАРЯН — В РАТИ?
С. ЖЕНОВАЧ — Да. Мы с ребятами брали пьесы, которые незнакомы широкому зрителю. Это и «Блистательные любовники», и «Любовная досада», и «Господин де Пурсоньяк». Потрясающая история, и мы попытались там найти именно природу мольеровской стихийной игры, которая очень далека от такого внешнего кривляния и балаганного существования. Это очень горький писатель, очень желчный, даже какой-то болезненный и в тоже время безумно смешной. Мольер смеется на крови. Не случайно сегодня в московских театрах очень часто возникают пьесы Мольера.
М. БАГДАСАРЯН — Кто Оргон?
С. ЖЕНОВАЧ — Здесь я уже могу назвать, потому что существует приказ, это Василий Иванович Бочкарев, Туанетта — Людмила Титова, Евгения Константиновна Глушенко супруга Оргона Беллина. Молодые герои — выпускники Щепкинского училища Оля Молочная, Глеб Подгородинский, Александр Клюквин, как все шутят, «Золотой голос России», который нас встречает по второму российскому каналу утром, ведет целый день и провожает нас в ночь. На мой взгляд, очень любопытный и интересный, замечательный артист. И помимо этого будут заняты артисты Носик, Витя Низовой, Игорь Григорьев, Кирилл Демин и др.
М. БАГДАСАРЯН — Когда начнутся репетиции?
С. ЖЕНОВАЧ — Во второй половине декабря театр выпускает спектакль «Последняя жертва» режиссера Владимира Драгунова, там освобождаются артисты Бочкарев, Титова, и мы сразу начинаем трудиться.
М. БАГДАСАРЯН — Это спектакль этого сезона или следующего?
С. ЖЕНОВАЧ — В планах театра выпустить спектакль в начале апреля месяца. Мы планируем в этом сезоне.
М. БАГДАСАРЯН — Сергей Васильевич, наша беседа почти подошла к концу. Есть еще одно сообщение: «Уважаемый, Сергей Васильевич, не хотели бы вы снять телеспектакль?» Вопрос от Ирины.
С. ЖЕНОВАЧ — Ира, как и снять фильм, телеспектакль, сделать спектакль на радио и поставить оперу, я не знаю, что еще. Все, что связано с живым творчеством. Конечно, все это хочется, но одно дело — желание, другое дело — реальная конкретная жизнь, которая втягивает, затягивает и определяет наше существование. На сегодняшний день все планы связаны с ГИТИСом — и с набором курса, и с выпуском этого курса. Возможно, будет новый набор. Это тоже очень большие силы и ответственность за судьбы ребят, актеров, режиссеров. Это «Мнимый больной», это постоянная жизнь и «Белой гвардии». Это гастроли, это «Правда — хорошо» и «Горе от ума» вместе с Малым театром будет гастролировать, это «Исповедь горячего сердца», то есть планов очень много. Поэтому, мечты, желания, все, что связано с другими свойствами театральной игры, просто игры — это всегда здорово.
М. БАГДАСАРЯН — Спасибо, Сергей Васильевич.
С. ЖЕНОВАЧ — Вам спасибо.
М. БАГДАСАРЯН — Удачи, пусть все исполняется, пусть будет и опера, и телеспектакль, и спектакль на радио, пусть будет театр Сергея Женовача. Мне этого очень хочется, и я думаю, что очень многие зрители и многие критики сейчас разделяют эти слова и присоединяются к моим пожеланиям. Спасибо вам большое, и всего вам самого наилучшего.
С. ЖЕНОВАЧ — Вам спасибо, что пригласили. А вам спасибо, что слушали.
«Действующие лица», 29.11, 14.00
Ведущая — Марина БАГДАСАРЯН
Радио «Культура»
11.11.2003
Подробнее
АРХАИЧНОЕ СЧАСТЬЕ МАЛОГО ТЕАТРА
А.Н.Островский «Правда — хорошо, а счастье лучше».
Режиссер Сергей Женовач возрождает Малый театр.
Режиссер Сергей Женовач возрождает Малый театр.
Архаичное счастье Малого театра
А.Н.Островский «Правда — хорошо, а счастье лучше».
Режиссер Сергей Женовач возрождает Малый театр.
Секрет прост – надо заставить актеров хорошо играть.
То, что в Малом театре поставили пьесу Островского само по себе совершенно не удивительно. Где как не в Малом, с девятнадцатого века прозванном «домом Островского», ставить его пьесы. А тем более такие, как «Правда — хорошо, а счастье лучше», не всегда известные даже начитанным театроведам, очень простенькие, сюжетно построенные на какой-нибудь поговорке и трогательные в своей искренности. Режиссер Сергей Женовач, уже сделавший для Малого театра блестящий спектакль «Горе от ума» явно тяготеет к такой, чуть подзабытой драматургии. Еще в самом начале своей карьеры Женовач извлек из театральных хрестоматий комическую оперу Аблесимова «Мельник – колдун, обманщик и сват», бывшую в большой популярности на русской сцене в конце 18 века, и заставил восхититься ею вполне современных зрителей. Теперь он проделал тоже самое с пьесой Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше». Давно уже язык Островского не звучал со сцены Малого театра так свежо и естественно, а артисты не заставляли так искренне сопереживать своим героям: Маврам Тарасовным, Поликсенам Амосовным и Силам Ерофеичам. А ведь никаких особых постановочных приемов Сергей Женовач не применял и в непримиримую борьбу с вековой традицией самого консервативного театра страны не вступал. На сцене сооружена традиционная, но стильная выгородка, изображающая сад с высоким забором богатого купеческого дома (художник Александр Боровский).
Как и во всякой другой пьесе Островского, идущей в Малом, у авансцены стоят скамеечки, на них сидят купчихи разодетые в шали, судачат о всякой всячине и чистят яблоки. Однако на этот раз текст, изобилующий всяческими давно не потребляемыми в русской речи словечками и выражениями, неожиданно приобрел почти современное звучание. История в пьесе очень обыкновенная. Дурковатый купец (Виктор Низовой) расстраивает свое состояние выпивками да гуляньем, а его юный приказчик (Глеб Подгородинский) не только пытается увильнуть от составления фальшивой бухгалтерии, но еще и влюбляется в дочку купца Поликсену. Совсем бы парень со своей привычкой всю правду господам резать, как она есть и чуть-что подчеркивать: «Я патриот!» пропал, если бы ни случай, приведший всю интригу к счастливой развязке и трогательному финалу. Ради этого всеобщего умиления в финале, видимо, и полюбил эту старенькую и редко играющуюся пьесу режиссер Сергей Женовач, который прежде всего предпочитает в театре простоту и доброту. Вслед за ним неспешностью и простотой купеческого быта прониклись и артисты Малого театра. Они слезли с пафосных котурн, перестали активно «актерствовать» и демонстрировать двухсотлетнюю традицию изображения темного
купечества. Звезды Малого: Евгения Глушенко, Василий Бочкарев и Людмила Полякова заиграли с таким психологическим правдоподобием, которого, должно быть, со времен Мочалова и Щепкина не бывало в этих академических стенах. Но особенно хороши и приятны оказались молодые исполнители: Глеб Подгородинский, играющий юного идеалиста и правдолюбца, и Ирина Леонова представившая полную разных чувств и сильную характером купеческую дочку. «Правда — хорошо, а счастье лучше» — вторая после «Горя от ума» их удачная работа. Напрашиваются утешительные выводы. С приходом Сергея Женовача в Малый, там появился не только режиссер, тонко понимающий природу этого театра, но и очень хорошие молодые актеры, которые заставляют зрителей сопереживать замосквореченским купчикам так, словно это их родные и близкие.
Евгения Поливанова
«Газета.ru», 28 ДЕКАБРЯ
А.Н.Островский «Правда — хорошо, а счастье лучше».
Режиссер Сергей Женовач возрождает Малый театр.
Секрет прост – надо заставить актеров хорошо играть.
То, что в Малом театре поставили пьесу Островского само по себе совершенно не удивительно. Где как не в Малом, с девятнадцатого века прозванном «домом Островского», ставить его пьесы. А тем более такие, как «Правда — хорошо, а счастье лучше», не всегда известные даже начитанным театроведам, очень простенькие, сюжетно построенные на какой-нибудь поговорке и трогательные в своей искренности. Режиссер Сергей Женовач, уже сделавший для Малого театра блестящий спектакль «Горе от ума» явно тяготеет к такой, чуть подзабытой драматургии. Еще в самом начале своей карьеры Женовач извлек из театральных хрестоматий комическую оперу Аблесимова «Мельник – колдун, обманщик и сват», бывшую в большой популярности на русской сцене в конце 18 века, и заставил восхититься ею вполне современных зрителей. Теперь он проделал тоже самое с пьесой Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше». Давно уже язык Островского не звучал со сцены Малого театра так свежо и естественно, а артисты не заставляли так искренне сопереживать своим героям: Маврам Тарасовным, Поликсенам Амосовным и Силам Ерофеичам. А ведь никаких особых постановочных приемов Сергей Женовач не применял и в непримиримую борьбу с вековой традицией самого консервативного театра страны не вступал. На сцене сооружена традиционная, но стильная выгородка, изображающая сад с высоким забором богатого купеческого дома (художник Александр Боровский).
Как и во всякой другой пьесе Островского, идущей в Малом, у авансцены стоят скамеечки, на них сидят купчихи разодетые в шали, судачат о всякой всячине и чистят яблоки. Однако на этот раз текст, изобилующий всяческими давно не потребляемыми в русской речи словечками и выражениями, неожиданно приобрел почти современное звучание. История в пьесе очень обыкновенная. Дурковатый купец (Виктор Низовой) расстраивает свое состояние выпивками да гуляньем, а его юный приказчик (Глеб Подгородинский) не только пытается увильнуть от составления фальшивой бухгалтерии, но еще и влюбляется в дочку купца Поликсену. Совсем бы парень со своей привычкой всю правду господам резать, как она есть и чуть-что подчеркивать: «Я патриот!» пропал, если бы ни случай, приведший всю интригу к счастливой развязке и трогательному финалу. Ради этого всеобщего умиления в финале, видимо, и полюбил эту старенькую и редко играющуюся пьесу режиссер Сергей Женовач, который прежде всего предпочитает в театре простоту и доброту. Вслед за ним неспешностью и простотой купеческого быта прониклись и артисты Малого театра. Они слезли с пафосных котурн, перестали активно «актерствовать» и демонстрировать двухсотлетнюю традицию изображения темного
купечества. Звезды Малого: Евгения Глушенко, Василий Бочкарев и Людмила Полякова заиграли с таким психологическим правдоподобием, которого, должно быть, со времен Мочалова и Щепкина не бывало в этих академических стенах. Но особенно хороши и приятны оказались молодые исполнители: Глеб Подгородинский, играющий юного идеалиста и правдолюбца, и Ирина Леонова представившая полную разных чувств и сильную характером купеческую дочку. «Правда — хорошо, а счастье лучше» — вторая после «Горя от ума» их удачная работа. Напрашиваются утешительные выводы. С приходом Сергея Женовача в Малый, там появился не только режиссер, тонко понимающий природу этого театра, но и очень хорошие молодые актеры, которые заставляют зрителей сопереживать замосквореченским купчикам так, словно это их родные и близкие.
Евгения Поливанова
«Газета.ru», 28 ДЕКАБРЯ
18.01.2003
Подробнее
РЕЖИССЕР НА «СЧАСТЬЕ»
Сергей Женовач в Малом театре
В Малом театре показали премьеру спектакля «Правда – хорошо, а счастье лучше» по пьесе Островского.
В Малом театре показали премьеру спектакля «Правда – хорошо, а счастье лучше» по пьесе Островского.
Режиссер на «Счастье».
Сергей Женовач в Малом театре
В Малом театре показали премьеру спектакля «Правда – хорошо, а счастье лучше» по пьесе Островского. Это второй спектакль, поставленный на главной академической сцене русского театра Сергеем Женовачем. Обозреватель Роман Должанский уверен, что театр наконец-то нашел в лице господина Женовача своего идеального режиссера.
С первой здешней постановкой режиссера, «Горем от ума», новый Островский связался в некоторую дилогию. Связь зрителю видна, что называется, невооруженным глазом. В обеих пьесах главный молодой герой – правдолюб, готовый с пеной у рта обличать пороки окружающих. В грибоедовской комедии у Сергея Женовача фамусовский мир был так вкусно сыгран и так прочно и красиво стоял на ногах, что «бунт» Чацкого был заранее обречен на провал. Так и хотелось в финале крикнуть герою актера Глеба Подгородинского: «Ну и поделом же тебе, не по зубам себе выбираешь противников!» В комедии Островского тоже дело идет к унижению и изгнанию принципиального смутьяна, но заканчивается все хорошо – свадьбой по любви с купеческой дочкой. А честного юношу Платона в новом спектакле играет все тот же господин Подгородинский (кстати, под руководством Сергея Женовача очень набравший мастерства со времен премьеры «Горя от ума»).
И не в том дело, что правда торжествует, а в том, что счастливый случай помог. Сколько ни самодурствует глава купеческого семейства Мавра Тарасовна Барабошева, а и на нее жизнь по воле Островского находит управу: в нанятом для пущей важности охранять ворота унтер-офицере Силе Грознове узнает она милого дружка своей молодости. И волшебным образом мгновенно тает тогда бабушкино сердце, осаживает она хамоватого гуляку-сына и соединяет молодых. Сцена судьбоносной встречи героев Евгении Глушенко (Барабошева) и Василия Бочкарева (Грознов) вообще лучшая в спектакле. Эти замечательные мастера Малого театра играют выпукло, с удовольствием, но при том лукаво и иронично. Благо и текст в «Правде...» такой, что только и успеваешь причмокивать от удовольствия да проговаривать про себя в тайной надежде запомнить все эти обороты да выражения. Звучит Островский в спектакле Женовача отчетливо, звонко, но очень естественно.
В сущности, ничего сверхъестественного вроде бы и не происходит. Островского в Малом и без Женовача ставят регулярно (на то театру и дано второе имя – «дом Островского»), и занимают в его пьесах, разумеется, лучшие силы труппы. И играют все эти силы, понятно, с удовольствием, потому что никто лучше Островского в русской драматургии не умел сочинять соблазнительные для лицедеев роли. Да вот только выглядят такие постановки – еще в лучшем случае! – сборными концертами, где каждому участнику до целого спектакля нет никакого дела, и дует каждый в свою дуду, а пьесу если и слышно во всей красоте русского языка, то выглядит она все-таки каким-то величественным литературным памятником, благообразным ископаемым.
Сергей Женовач, никаких режиссерских «Америк» для Малого театра не открывает. Но он всегда чувствует жанр и настрой материала и обладает тем недекларативным внутренним слухом, что позволяет режиссеру к каждому герою, будь тот хоть патентованный самодур, хоть стихийный правдолюбец, найти свой подход и свой ключ. Поэтому и выглядят в «Правде...» все хоть и по-театральному преувеличенно, но в то же время очень живо и привлекательно. Господину Женовачу, кажется, понятно и близко свойственное Островскому приятие общего течения русской жизни, в которой не сегодня все заведено, не завтра кончится, и не нам этот порядок изменить – хотя от страстей нешуточных и конфликтов нравственных никуда людям в этом раскладе не деться. Всегда тут есть чему ужаснуться и что высмеять, но всегда есть чему умилиться и порадоваться.
Царство это никакое не «темное» (хоть и темны обрамляющие подмостки стены купеческого двора-крепости), а матовое, дымчатое. Сквозь белесые, затуманенные небеса в спектакле «Правда – хорошо, а счастье лучше» проглядывает кружок – и не поймешь у художника Александра Боровского, солнце это или луна. И то и другое одновременно. Такая стабильность настраивает на оптимистический лад. «Ура!» не кричат, а нежно выдыхают с облегчением в финале персонажи Островского. То же самое сможем сделать и мы, если союз Сергея Женовача и Малого театра станет постоянным.
Роман Должанский
Коммерсант, 13 января 2003 года
Сергей Женовач в Малом театре
В Малом театре показали премьеру спектакля «Правда – хорошо, а счастье лучше» по пьесе Островского. Это второй спектакль, поставленный на главной академической сцене русского театра Сергеем Женовачем. Обозреватель Роман Должанский уверен, что театр наконец-то нашел в лице господина Женовача своего идеального режиссера.
С первой здешней постановкой режиссера, «Горем от ума», новый Островский связался в некоторую дилогию. Связь зрителю видна, что называется, невооруженным глазом. В обеих пьесах главный молодой герой – правдолюб, готовый с пеной у рта обличать пороки окружающих. В грибоедовской комедии у Сергея Женовача фамусовский мир был так вкусно сыгран и так прочно и красиво стоял на ногах, что «бунт» Чацкого был заранее обречен на провал. Так и хотелось в финале крикнуть герою актера Глеба Подгородинского: «Ну и поделом же тебе, не по зубам себе выбираешь противников!» В комедии Островского тоже дело идет к унижению и изгнанию принципиального смутьяна, но заканчивается все хорошо – свадьбой по любви с купеческой дочкой. А честного юношу Платона в новом спектакле играет все тот же господин Подгородинский (кстати, под руководством Сергея Женовача очень набравший мастерства со времен премьеры «Горя от ума»).
И не в том дело, что правда торжествует, а в том, что счастливый случай помог. Сколько ни самодурствует глава купеческого семейства Мавра Тарасовна Барабошева, а и на нее жизнь по воле Островского находит управу: в нанятом для пущей важности охранять ворота унтер-офицере Силе Грознове узнает она милого дружка своей молодости. И волшебным образом мгновенно тает тогда бабушкино сердце, осаживает она хамоватого гуляку-сына и соединяет молодых. Сцена судьбоносной встречи героев Евгении Глушенко (Барабошева) и Василия Бочкарева (Грознов) вообще лучшая в спектакле. Эти замечательные мастера Малого театра играют выпукло, с удовольствием, но при том лукаво и иронично. Благо и текст в «Правде...» такой, что только и успеваешь причмокивать от удовольствия да проговаривать про себя в тайной надежде запомнить все эти обороты да выражения. Звучит Островский в спектакле Женовача отчетливо, звонко, но очень естественно.
В сущности, ничего сверхъестественного вроде бы и не происходит. Островского в Малом и без Женовача ставят регулярно (на то театру и дано второе имя – «дом Островского»), и занимают в его пьесах, разумеется, лучшие силы труппы. И играют все эти силы, понятно, с удовольствием, потому что никто лучше Островского в русской драматургии не умел сочинять соблазнительные для лицедеев роли. Да вот только выглядят такие постановки – еще в лучшем случае! – сборными концертами, где каждому участнику до целого спектакля нет никакого дела, и дует каждый в свою дуду, а пьесу если и слышно во всей красоте русского языка, то выглядит она все-таки каким-то величественным литературным памятником, благообразным ископаемым.
Сергей Женовач, никаких режиссерских «Америк» для Малого театра не открывает. Но он всегда чувствует жанр и настрой материала и обладает тем недекларативным внутренним слухом, что позволяет режиссеру к каждому герою, будь тот хоть патентованный самодур, хоть стихийный правдолюбец, найти свой подход и свой ключ. Поэтому и выглядят в «Правде...» все хоть и по-театральному преувеличенно, но в то же время очень живо и привлекательно. Господину Женовачу, кажется, понятно и близко свойственное Островскому приятие общего течения русской жизни, в которой не сегодня все заведено, не завтра кончится, и не нам этот порядок изменить – хотя от страстей нешуточных и конфликтов нравственных никуда людям в этом раскладе не деться. Всегда тут есть чему ужаснуться и что высмеять, но всегда есть чему умилиться и порадоваться.
Царство это никакое не «темное» (хоть и темны обрамляющие подмостки стены купеческого двора-крепости), а матовое, дымчатое. Сквозь белесые, затуманенные небеса в спектакле «Правда – хорошо, а счастье лучше» проглядывает кружок – и не поймешь у художника Александра Боровского, солнце это или луна. И то и другое одновременно. Такая стабильность настраивает на оптимистический лад. «Ура!» не кричат, а нежно выдыхают с облегчением в финале персонажи Островского. То же самое сможем сделать и мы, если союз Сергея Женовача и Малого театра станет постоянным.
Роман Должанский
Коммерсант, 13 января 2003 года
15.01.2003
Подробнее
«ГОРЕ» — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ
Сергей Женовач поставил в Доме Островского комедию Островского.
Теперь, когда Сергей Женовач выпустил в Малом второй спектакль, «Правда — хорошо, а счастье — лучше», стало окончательно ясно, что этот режиссер и этот театр созданы друг для друга.
Теперь, когда Сергей Женовач выпустил в Малом второй спектакль, «Правда — хорошо, а счастье — лучше», стало окончательно ясно, что этот режиссер и этот театр созданы друг для друга.
«Горе»- хорошо, а счастье — лучше. Сергей Женовач поставил в Доме Островского комедию Островского.
Теперь, когда Сергей Женовач выпустил в Малом второй спектакль, «Правда — хорошо, а счастье — лучше» (первым было грибоедовское «Горе от ума»), стало окончательно ясно, что этот режиссер и этот театр созданы друг для друга. А ведь Малый, что ни говори, был разборчивой невестой. Такой поди сыщи жениха-режиссера. Это МХАТ, Вахтанговский или «Моссовет» (кто медленно, но верно, а кто с поистине космической скоростью) превращаются из театров в театральные площадки. Они за любым и за любого готовы пойти — только помани. Сцена старейшего театра Москвы оставалась верна себе. Возьмем для вящей наглядности «императорского» собрата Малого — петербургскую Александринку. Яд сценического вольнодумства, впрыснутый сюда Мейерхольдом, до сих пор не испарился из ее пропитанных и напитанных актерской традицией стен (недавно сюда нагрянул с «Ревизором» Валерий Фокин и сразу пришелся ко двору). У Малого на режиссерский яд всегда находилось мощное противоядие. Этот оплот вдохновенного лицедейства не возьмешь, казалось, ни приступом, ни обманом. Не запугаешь и не обольстишь. Ученик Петра Фоменко (во всех смыслах первый из его учеников) обольстил. Сцена «оплота» отдалась ему по любви. Женовач мало того что не разит наповал радикальными концепциями, он — и это куда важнее — умирает в актерах так, как нужно умирать в стенах Малого. Не грузя психологизмом, не призывая «зазерняться», не мешая свободному актерскому волеизъявлению и предпочитая жизни человеческого духа жизнь духа сценического. Он возвращает театру театральность, но не вымороченную и даже не стилизованную, а словно бы первозданную. В его спектакле нет «живых людей», но нет и социальных масок. Есть персонажи, сыгранные, как водится в Малом, жирными мазками. Вороватый садовник (Александр Клюквин), беспутный купец (Виктор Низовой), сметливая нянька-хлопотунья (Людмила Полякова), властная купчиха (изумительная Евгения Глушенко), бравый унтер-офицер (Василий Бочкарев)... Последний выше всяких похвал — уж так крутит ус, так блестит глазом, так поводит плечом. Э-э-э, да чего там говорить!.. В этих сценических портретах не сыщешь светотени и объема, зато сразу же обнаружишь много ярких, насыщенных цветов. Чуть позже, приглядевшись, распознаешь посреди актерской вольницы наличие сильной режиссерской воли. Это яркое лоскутное одеяло не расползается на части. Наоборот, пленяет стройностью рисунка. Но главное, в чем безусловно обнаруживается генетическое родство Малого и Женовача, — их обоюдная страсть к Островскому. Точнее, к его изящным, ладно скроенным и крепко сшитым комедиям вроде «Правда — хорошо». Давно замечено, что Женовачу всегда плохо удавались страсти-мордасти, вскрытие темных сторон человеческой души, игра на разрыв аорты, трагедийная мощь. Зато всегда и неизменно — театральное лукавство, обаятельное озорство, добрая сценическая шутка... И Достоевский, и Тургенев, и Чехов, и даже отчасти Шекспир были увидены им сквозь призму Островского. И в «Идиоте», и в «Месяце в деревне», и в «Лешем» у него действовали милые люди, чьи недостатки простительны и понятны. Но ведь и Малый театр тоже по большому счету чужд высокой трагедии и экзистенциальной драмы. Тоже чурается «подсознательных» глубин и метафизических высот. Зато лукавство и озорство, вкус к комедии и любовь к характерности были присущи ему во все времена. Некоторые до сих пор по ошибке думают, что Малый — это что-то такое важное, тяжеловесное, до тошноты серьезное. Полноте, и цитадель традиции, и Женовача всегда отличало легкое приятие жизни. Радость бытия, равно как и радость игры.Так вот, вернемся к спектаклю. Сюжет комедии Островского, особенно в постановке Женовача, недвусмысленно отсылает нас к «Горю от ума». В центре — резонер-правдолюб Платон, сражающийся, как несложно догадаться, не с высшим светом, а с купеческой средой, и сыгранный, что, разумеется, неслучайно, тем же артистом, который в прошлый раз играл у Женовача Чацкого, — Глебом Подгородинским. Разница, однако, в том, что в «Горе от ума» противостояние правдолюба и среды было смыслообразующим, а в спектакле по Островскому — нет. Тут образ резонера не возвышен и — упаси бог — не снижен. Просто, как и все остальные образы, задан как типаж. А ведь типажи в отличие от людей не могут вызывать морального осуждения или, наоборот, восхищения. Они лишь могут быть хорошо сыграны или плохо. Вот бабушка-купчиха препятствует счастью молодых. Так ей природой положено — препятствовать, самодурствовать и вредничать. А вот пришел бывшая ее зазноба, унтер, и она, вспомнив молодость, правильно распорядилась внучкиной судьбой. И все хорошо закончилось. А и не могло плохо. Потому что жизнь, что бы вы там ни говорили, устроена правильно. В ней почти всегда можно сказать: «Все будет хорошо. Они поженятся». И про правдолюба Платона с купеческой дочкой, и про купчиху с отставным унтером. И, будем надеяться, про Женовача с Малым. Оркестр, марш Мендельсона! Свидетели, ставьте подписи! Брачующиеся, сойдите с ковра! Отправляйтесь-ка лучше на сцену.
Марина Давыдова
Теперь, когда Сергей Женовач выпустил в Малом второй спектакль, «Правда — хорошо, а счастье — лучше» (первым было грибоедовское «Горе от ума»), стало окончательно ясно, что этот режиссер и этот театр созданы друг для друга. А ведь Малый, что ни говори, был разборчивой невестой. Такой поди сыщи жениха-режиссера. Это МХАТ, Вахтанговский или «Моссовет» (кто медленно, но верно, а кто с поистине космической скоростью) превращаются из театров в театральные площадки. Они за любым и за любого готовы пойти — только помани. Сцена старейшего театра Москвы оставалась верна себе. Возьмем для вящей наглядности «императорского» собрата Малого — петербургскую Александринку. Яд сценического вольнодумства, впрыснутый сюда Мейерхольдом, до сих пор не испарился из ее пропитанных и напитанных актерской традицией стен (недавно сюда нагрянул с «Ревизором» Валерий Фокин и сразу пришелся ко двору). У Малого на режиссерский яд всегда находилось мощное противоядие. Этот оплот вдохновенного лицедейства не возьмешь, казалось, ни приступом, ни обманом. Не запугаешь и не обольстишь. Ученик Петра Фоменко (во всех смыслах первый из его учеников) обольстил. Сцена «оплота» отдалась ему по любви. Женовач мало того что не разит наповал радикальными концепциями, он — и это куда важнее — умирает в актерах так, как нужно умирать в стенах Малого. Не грузя психологизмом, не призывая «зазерняться», не мешая свободному актерскому волеизъявлению и предпочитая жизни человеческого духа жизнь духа сценического. Он возвращает театру театральность, но не вымороченную и даже не стилизованную, а словно бы первозданную. В его спектакле нет «живых людей», но нет и социальных масок. Есть персонажи, сыгранные, как водится в Малом, жирными мазками. Вороватый садовник (Александр Клюквин), беспутный купец (Виктор Низовой), сметливая нянька-хлопотунья (Людмила Полякова), властная купчиха (изумительная Евгения Глушенко), бравый унтер-офицер (Василий Бочкарев)... Последний выше всяких похвал — уж так крутит ус, так блестит глазом, так поводит плечом. Э-э-э, да чего там говорить!.. В этих сценических портретах не сыщешь светотени и объема, зато сразу же обнаружишь много ярких, насыщенных цветов. Чуть позже, приглядевшись, распознаешь посреди актерской вольницы наличие сильной режиссерской воли. Это яркое лоскутное одеяло не расползается на части. Наоборот, пленяет стройностью рисунка. Но главное, в чем безусловно обнаруживается генетическое родство Малого и Женовача, — их обоюдная страсть к Островскому. Точнее, к его изящным, ладно скроенным и крепко сшитым комедиям вроде «Правда — хорошо». Давно замечено, что Женовачу всегда плохо удавались страсти-мордасти, вскрытие темных сторон человеческой души, игра на разрыв аорты, трагедийная мощь. Зато всегда и неизменно — театральное лукавство, обаятельное озорство, добрая сценическая шутка... И Достоевский, и Тургенев, и Чехов, и даже отчасти Шекспир были увидены им сквозь призму Островского. И в «Идиоте», и в «Месяце в деревне», и в «Лешем» у него действовали милые люди, чьи недостатки простительны и понятны. Но ведь и Малый театр тоже по большому счету чужд высокой трагедии и экзистенциальной драмы. Тоже чурается «подсознательных» глубин и метафизических высот. Зато лукавство и озорство, вкус к комедии и любовь к характерности были присущи ему во все времена. Некоторые до сих пор по ошибке думают, что Малый — это что-то такое важное, тяжеловесное, до тошноты серьезное. Полноте, и цитадель традиции, и Женовача всегда отличало легкое приятие жизни. Радость бытия, равно как и радость игры.Так вот, вернемся к спектаклю. Сюжет комедии Островского, особенно в постановке Женовача, недвусмысленно отсылает нас к «Горю от ума». В центре — резонер-правдолюб Платон, сражающийся, как несложно догадаться, не с высшим светом, а с купеческой средой, и сыгранный, что, разумеется, неслучайно, тем же артистом, который в прошлый раз играл у Женовача Чацкого, — Глебом Подгородинским. Разница, однако, в том, что в «Горе от ума» противостояние правдолюба и среды было смыслообразующим, а в спектакле по Островскому — нет. Тут образ резонера не возвышен и — упаси бог — не снижен. Просто, как и все остальные образы, задан как типаж. А ведь типажи в отличие от людей не могут вызывать морального осуждения или, наоборот, восхищения. Они лишь могут быть хорошо сыграны или плохо. Вот бабушка-купчиха препятствует счастью молодых. Так ей природой положено — препятствовать, самодурствовать и вредничать. А вот пришел бывшая ее зазноба, унтер, и она, вспомнив молодость, правильно распорядилась внучкиной судьбой. И все хорошо закончилось. А и не могло плохо. Потому что жизнь, что бы вы там ни говорили, устроена правильно. В ней почти всегда можно сказать: «Все будет хорошо. Они поженятся». И про правдолюба Платона с купеческой дочкой, и про купчиху с отставным унтером. И, будем надеяться, про Женовача с Малым. Оркестр, марш Мендельсона! Свидетели, ставьте подписи! Брачующиеся, сойдите с ковра! Отправляйтесь-ка лучше на сцену.
Марина Давыдова
14.01.2003
Подробнее
ЯБЛОНЕВЫЙ САД
Комедию Александра Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше» поставил в Малом театре режиссер Сергей Женовач.
Яблоневый сад.
Комедию Александра Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше» поставил в Малом театре режиссер Сергей Женовач.
На сцене сада как такового нет. Есть двор, обнесенный серым дощатым забором, а в нем всякого рода приспособления для сбора, сушки и прочих манипуляций с яблоками (сценография Александра Боровского). Яблоки эти, отборные, зеленые и сочные, таскают туда-сюда ведрами, часто о них говорят и с хрустом раскусывают крепкими здоровыми зубами, не знающими кариеса. Собственно, это и есть главный образ спектакля, от которого веет таким душевным здоровьем, что любо-дорого смотреть. При этом — никакой благости, сахарного сиропа или фальшивой лакировки. Просто во всем, что происходит на сцене, есть какая-то твердая уверенность, что люди в основе своей — хорошие. Сергей Женовач из тех, немногих числом, режиссеров, которые любят людей (заметим, не просто свою публику, а людей вообще) и хотят доставить им радость во что бы то ни стало. И это не значит, что он смотрит на жизнь сквозь розовые очки идеалиста-мечтателя. Напротив, все видит и все замечает. И пережил много (один только вынужденный уход из Театра на Малой Бронной чего стоит), и печален в меру, но все же кажется ему, что в наше нервное и агрессивное время должен художник чувства добрые лирой пробуждать. И так он настойчив в этом убеждении, что, кажется, раз и навсегда отказался говорить со сцены о плохом и трагичном и копаться в темных закоулках человеческой натуры. Гораздо более увлекательно для него — обнаружить даже в самом несимпатичном черты человечности. Надо признать, что приход Женовача в Малый театр, случившийся несколько лет назад с постановкой грибоедовского «Горя от ума», многим казался авантюрой. Сцена бывшего Императорского театра, которой привычны пафос, форсированная речь и эффектные позы, казалась слишком торжественной и помпезной для режиссера, одним из важнейших качеств которого является душевная (и постановочная) скромность. Всякого рода преувеличения представляются ему фальшью и даже грехом против профессии и жизни, которую он ценит больше всего на свете. Аскетизм и нежность — вот самые подходящие для него слова. И нет за этим желания эпатировать современную театральную действительность, а есть одно только безмерное уважение к самому факту нашего с вами существования, которое (со всеми положенными несправедливостями, жестокостями и обидами, от них никуда нам не деться) само по себе — дар и счастье. А еще Женовач умеет как-то особо внимательно читать пьесы и отыскивать в них до сих пор неведомые повороты. Он делает вот что: берет старую, хорошо всем известную пьесу, стряхивает с нее «пыль веков» и читаный-перечитаный текст начинает сиять, как новенькая монетка. А следом за ним и нам начинает казаться, что комедия «Правда — хорошо, а счастье лучше» написана едва ли не вчера, настолько внезапно и современно она звучит. И драматург Александр Островский, насупленно и монументально сидящий на постаменте у входа в Малый театр, стараниями школьных учебников зачисленный в обличители «темного царства», необъяснимым образом преображается в поэта — легкого, остроумного и лукавого, знающего толк в игре. Островского Женовач ставит не впервые и явно очень хорошо его чувствует. Для него, как это ни странно, самым важным является не самовыражение, но автор, в котором он готов раствориться, как Станиславский в актерах. Именно авторскую интонацию, а вовсе не свои мысли о переустройстве мира Женовач всегда стремится до нас донести. Он — по крайней мере так кажется — вообще ничего не хочет ломать и переустраивать. Поэтому, наверное, кому-то его спектакли могут показаться скучными и старомодными. И спорить тут бесполезно. Однако при видимой склонности к реализму (у Женовача персонажи на сцене просто ведут диалог, не пританцовывают при этом, не лезут на колосники и не висят вниз головой) в основе всех его спектаклей — игра, все преображающая и уводящая от быта. Меж тем история у Островского самая что ни на есть обычная. Деспотичная и богатая купеческая бабушка Мавра Тарасовна (Евгения Глушенко), отказавшаяся в свое время от счастья ради денег, никак не дает согласия на брак своей непокорной внучки Поликсены (Ирина Леонова) с бедным соседом, любителем правды Платоном Зыбкиным (Глеб Подгородинский). А потом вдруг стараниями старой няньки Филицаты (Людмила Полякова) объявляется в доме бывший бабушкин кавалер, унтер-офицер в отставке, большой греховодник и проказник Сила Ерофеич Грознов (Василий Бочкарев), и все в одночасье преображается. Порок наказан, справедливость торжествует, молодые готовятся к свадьбе. Платон, как водится у правдолюбцев, вспархивает: «Вот она, правда-то, бабушка!» Но тут, конечно же, не в правде дело, а в любви. Той самой, старой, загнанной и неизжитой. Евгения Глушенко замечательно играет это внезапное преображение своей героини: вызовом сверкающие глаза, неожиданно резвая подтянутость, былая звонкость в голосе. Впрочем, при таком Грознове ничто не удивительно. Описать, что выделывает, смешав эксцентрику с нежным лиризмом, Василий Бочкарев в этой роли, не представляется возможным, одно скажу — играет он на редкость заразительно. Прелесть этого спектакля в том и состоит, что все тут получают удовольствие. И актеры — от того, как легко и радостно им играется. И зрители, захваченные врасплох чужим счастьем. Так что как ни крути, а они хорошо подходят друг другу — режиссер Сергей Женовач и Малый театр. Женовач нашел там устойчивую, корневую основательность, а театр, к которому только ленивый не приклеивал скучный ярлык: «музей», обретает в его спектаклях чистый звук живой жизни. Что, собственно говоря, и требовалось доказать.
Марина Зайонц
«Итоги», 13 января 2003 года
Комедию Александра Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше» поставил в Малом театре режиссер Сергей Женовач.
На сцене сада как такового нет. Есть двор, обнесенный серым дощатым забором, а в нем всякого рода приспособления для сбора, сушки и прочих манипуляций с яблоками (сценография Александра Боровского). Яблоки эти, отборные, зеленые и сочные, таскают туда-сюда ведрами, часто о них говорят и с хрустом раскусывают крепкими здоровыми зубами, не знающими кариеса. Собственно, это и есть главный образ спектакля, от которого веет таким душевным здоровьем, что любо-дорого смотреть. При этом — никакой благости, сахарного сиропа или фальшивой лакировки. Просто во всем, что происходит на сцене, есть какая-то твердая уверенность, что люди в основе своей — хорошие. Сергей Женовач из тех, немногих числом, режиссеров, которые любят людей (заметим, не просто свою публику, а людей вообще) и хотят доставить им радость во что бы то ни стало. И это не значит, что он смотрит на жизнь сквозь розовые очки идеалиста-мечтателя. Напротив, все видит и все замечает. И пережил много (один только вынужденный уход из Театра на Малой Бронной чего стоит), и печален в меру, но все же кажется ему, что в наше нервное и агрессивное время должен художник чувства добрые лирой пробуждать. И так он настойчив в этом убеждении, что, кажется, раз и навсегда отказался говорить со сцены о плохом и трагичном и копаться в темных закоулках человеческой натуры. Гораздо более увлекательно для него — обнаружить даже в самом несимпатичном черты человечности. Надо признать, что приход Женовача в Малый театр, случившийся несколько лет назад с постановкой грибоедовского «Горя от ума», многим казался авантюрой. Сцена бывшего Императорского театра, которой привычны пафос, форсированная речь и эффектные позы, казалась слишком торжественной и помпезной для режиссера, одним из важнейших качеств которого является душевная (и постановочная) скромность. Всякого рода преувеличения представляются ему фальшью и даже грехом против профессии и жизни, которую он ценит больше всего на свете. Аскетизм и нежность — вот самые подходящие для него слова. И нет за этим желания эпатировать современную театральную действительность, а есть одно только безмерное уважение к самому факту нашего с вами существования, которое (со всеми положенными несправедливостями, жестокостями и обидами, от них никуда нам не деться) само по себе — дар и счастье. А еще Женовач умеет как-то особо внимательно читать пьесы и отыскивать в них до сих пор неведомые повороты. Он делает вот что: берет старую, хорошо всем известную пьесу, стряхивает с нее «пыль веков» и читаный-перечитаный текст начинает сиять, как новенькая монетка. А следом за ним и нам начинает казаться, что комедия «Правда — хорошо, а счастье лучше» написана едва ли не вчера, настолько внезапно и современно она звучит. И драматург Александр Островский, насупленно и монументально сидящий на постаменте у входа в Малый театр, стараниями школьных учебников зачисленный в обличители «темного царства», необъяснимым образом преображается в поэта — легкого, остроумного и лукавого, знающего толк в игре. Островского Женовач ставит не впервые и явно очень хорошо его чувствует. Для него, как это ни странно, самым важным является не самовыражение, но автор, в котором он готов раствориться, как Станиславский в актерах. Именно авторскую интонацию, а вовсе не свои мысли о переустройстве мира Женовач всегда стремится до нас донести. Он — по крайней мере так кажется — вообще ничего не хочет ломать и переустраивать. Поэтому, наверное, кому-то его спектакли могут показаться скучными и старомодными. И спорить тут бесполезно. Однако при видимой склонности к реализму (у Женовача персонажи на сцене просто ведут диалог, не пританцовывают при этом, не лезут на колосники и не висят вниз головой) в основе всех его спектаклей — игра, все преображающая и уводящая от быта. Меж тем история у Островского самая что ни на есть обычная. Деспотичная и богатая купеческая бабушка Мавра Тарасовна (Евгения Глушенко), отказавшаяся в свое время от счастья ради денег, никак не дает согласия на брак своей непокорной внучки Поликсены (Ирина Леонова) с бедным соседом, любителем правды Платоном Зыбкиным (Глеб Подгородинский). А потом вдруг стараниями старой няньки Филицаты (Людмила Полякова) объявляется в доме бывший бабушкин кавалер, унтер-офицер в отставке, большой греховодник и проказник Сила Ерофеич Грознов (Василий Бочкарев), и все в одночасье преображается. Порок наказан, справедливость торжествует, молодые готовятся к свадьбе. Платон, как водится у правдолюбцев, вспархивает: «Вот она, правда-то, бабушка!» Но тут, конечно же, не в правде дело, а в любви. Той самой, старой, загнанной и неизжитой. Евгения Глушенко замечательно играет это внезапное преображение своей героини: вызовом сверкающие глаза, неожиданно резвая подтянутость, былая звонкость в голосе. Впрочем, при таком Грознове ничто не удивительно. Описать, что выделывает, смешав эксцентрику с нежным лиризмом, Василий Бочкарев в этой роли, не представляется возможным, одно скажу — играет он на редкость заразительно. Прелесть этого спектакля в том и состоит, что все тут получают удовольствие. И актеры — от того, как легко и радостно им играется. И зрители, захваченные врасплох чужим счастьем. Так что как ни крути, а они хорошо подходят друг другу — режиссер Сергей Женовач и Малый театр. Женовач нашел там устойчивую, корневую основательность, а театр, к которому только ленивый не приклеивал скучный ярлык: «музей», обретает в его спектаклях чистый звук живой жизни. Что, собственно говоря, и требовалось доказать.
Марина Зайонц
«Итоги», 13 января 2003 года
05.11.2000
Подробнее
ФАМУСОВ-2000
«Горе от ума», свою первую премьеру в Малом театре, Сергей Женовач репетировал целый год.
Фамусов-2000
Новая премьера Малого театра
«Горе от ума», свою первую премьеру в Малом театре, Сергей Женовач репетировал целый год. В результате произошло то, что и должно было произойти: еще не родившийся спектакль оброс слухами, сплетнями, домыслами. Говорили, что Женовач разругался с актерами, что его манера работы не совпала со стилем Малого, говорили, что «караул» (актерская элита, традиционно играющая в этом театре огромную роль) устал и готов об этом сказать с прямотой матроса Железняка... Спектакль вышел, и стало ясно, что все это было вздором: сюжет Малого театра счастливо совпал с личным сюжетом Сергея Женовача.
Малый театр давно стал синонимом традиции, устойчивости, бережно сохраняющейся школы — и неподвижности. Он медленно, но верно превращается в театральный музей, где дивной красоты зал и историческое здание значат не меньше того, что происходит на сцене. Что здесь к чему прилагается, определить бывает непросто: поддержание традиции дело благородное, но самоцелью это быть не может — неподвижность разрушает театр. Но Малый развалят и грубо проведенные реформы: это особый, самодостаточный, работающий для своего зрителя мир — тот, кто пожелает сделать здесь что-то новое, должен стать для театра своим.
Сергей Женовач наделен неспешным и тонким даром — он умеет докопаться до сути пьесы и передать ее несколькими легкими штрихами; он может раскрыть закопавшегося в собственных штампах актерах. Условие одно — он должен чувствовать себя комфортно. Быть своим среди чужих Женовач не умеет. Ему пришлось уйти из главных режиссеров театра на Малой Бронной, а в Малом не приживаются собственные главные, и игры амбиций здесь, что ни говори, вторичны: чужака отторгает насчитывающая не одну сотню лет традиция. Такова преамбула — а история встречи режиссера и театра оказалась счастливой.
Малый любит бытовые декорации, но здесь их сменили ширмы, придуманные Александром Боровским: белые, желтые, голубые, они сменяются и создают ощущение большого, многокомнатного барского дома. В центре сцены стоит дивной красоты круглая печка с медным фигурным фризом: из раскрытых дверец пышет жар, и озябший Чацкий пристроится у колосника на корточках — «дым отечества» обернется самым настоящим печным дымком. И это не случайно: достаточно абстрактное сценическое пространство обжито так, как этого не было со времен раннего Художественного театра, когда на сцене пел сверчок, за сценой квакала лягушка.
Лакей будет выносить фарфоровый ночной горшок, швейцар дремать в прихожей, престарелый Петрушка — записывать фамусовское расписание в огромную потертую кожаную книгу с пожелтевшими страницами. Здесь все настоящее, все выстроено обстоятельно и прочно, и артисты Малого чувствуют себя в этой среде как рыбы в воде. Женовач создает спектакль по их правилам — вот только правила эти тоньше и изощренней, чем тут было принято. Но Малый театр богат артистами, и Юрий Соломин заиграл так, как этого не было уже давно: соломинский Фамусов резв, шаловлив и плотояден, и в его наивном бесстыдстве есть бездна очарования. Это великий жизнелюб, в нем много энергии, много желания не отстать от людей, во все, что он делает, этот Фамусов вкладывает душу. Он поучает Чацкого, мелким бесом вьется вокруг Скалозуба, шустро подпрыгивает, пытаясь открыть отдушничек и согреть гостя: человек живет азартно, со вкусом, и это внушает искреннюю симпатию.
Женовач по праву считается режиссером, тонко чувствующим авторский стиль, — здесь ему удалось уловить стиль и дух Малого театра. Актеры старшего поколения, занятые в его «Горе от ума», представительствуют от имени уж и вовсе великих «стариков», долгой и славной традиции этой сцены, когда слова роняли как жемчужины и маленькая сценка была отделана так, что зал взрывался аплодисментами. И пусть нынче пошиб не тот, но соломинский Фамусов — настоящий московский барин, и так его не сыграют ни в одном другом театре: такая речь, такая повадка и вальяжность больше не сохранились нигде. Но дело даже не в этом: стилизовав свой спектакль под атмосферу прежнего, легендарного Малого театра, Женовач вызвал его из небытия: артистов сегодняшнего Малого он подал так, как можно было бы подать Садовского и Федотову. Старуха Хлестова Быстрицкой прекрасна, как перезрелая Афродита, угрожающе женственна и победоносно стервозна: взгляд из-под длинных ресниц, легкий поворот головы, легкая, брошенная вскользь колкость — здесь есть и традиционная для Малого броскость сценического рисунка, и второй план, а удовольствие, с которым работает актриса, чувствуется и в зале.
Можно хвалить «стариков»: Татьяну Панкову, Виктора Павлова, Юрия Каюрова, можно говорить о том, что молодежь в спектакле выглядит бледнее: Чацкий Глеба Подгородинского мил и обаятелен, но по своей человеческой сути слабоват — особенно рядом с Фамусовым. Сказать можно многое, но все это будет неокончательно: до премьеры «Горе от ума» шло на публике всего один раз, и актеры отчаянно волновались. Постановка будет расти, и те, кто в ней занят, найдут себя еще через три-четыре представления... Но главное видно уже сейчас.
Театр встретился с режиссером, который чувствует его специфику и умеет подчеркнуть ее прелесть: Женовач здесь ничего не преодолевал и ни с кем не боролся, он вдохнул новую жизнь в то, что недоброжелатели Малого назвали бы рутиной. А режиссер, за плечами которого неудача на Малой Бронной, доказал, что он может поставить вполне кассовый спектакль, работая на чужом поле, с живущей не по его правилам труппой. Сюжет Малого театра совпал с личным сюжетом Сергея Женовача — и дай бог, чтобы это повторилось.
Известия, 4 ноября 2000 года
Алексей Филиппов
Новая премьера Малого театра
«Горе от ума», свою первую премьеру в Малом театре, Сергей Женовач репетировал целый год. В результате произошло то, что и должно было произойти: еще не родившийся спектакль оброс слухами, сплетнями, домыслами. Говорили, что Женовач разругался с актерами, что его манера работы не совпала со стилем Малого, говорили, что «караул» (актерская элита, традиционно играющая в этом театре огромную роль) устал и готов об этом сказать с прямотой матроса Железняка... Спектакль вышел, и стало ясно, что все это было вздором: сюжет Малого театра счастливо совпал с личным сюжетом Сергея Женовача.
Малый театр давно стал синонимом традиции, устойчивости, бережно сохраняющейся школы — и неподвижности. Он медленно, но верно превращается в театральный музей, где дивной красоты зал и историческое здание значат не меньше того, что происходит на сцене. Что здесь к чему прилагается, определить бывает непросто: поддержание традиции дело благородное, но самоцелью это быть не может — неподвижность разрушает театр. Но Малый развалят и грубо проведенные реформы: это особый, самодостаточный, работающий для своего зрителя мир — тот, кто пожелает сделать здесь что-то новое, должен стать для театра своим.
Сергей Женовач наделен неспешным и тонким даром — он умеет докопаться до сути пьесы и передать ее несколькими легкими штрихами; он может раскрыть закопавшегося в собственных штампах актерах. Условие одно — он должен чувствовать себя комфортно. Быть своим среди чужих Женовач не умеет. Ему пришлось уйти из главных режиссеров театра на Малой Бронной, а в Малом не приживаются собственные главные, и игры амбиций здесь, что ни говори, вторичны: чужака отторгает насчитывающая не одну сотню лет традиция. Такова преамбула — а история встречи режиссера и театра оказалась счастливой.
Малый любит бытовые декорации, но здесь их сменили ширмы, придуманные Александром Боровским: белые, желтые, голубые, они сменяются и создают ощущение большого, многокомнатного барского дома. В центре сцены стоит дивной красоты круглая печка с медным фигурным фризом: из раскрытых дверец пышет жар, и озябший Чацкий пристроится у колосника на корточках — «дым отечества» обернется самым настоящим печным дымком. И это не случайно: достаточно абстрактное сценическое пространство обжито так, как этого не было со времен раннего Художественного театра, когда на сцене пел сверчок, за сценой квакала лягушка.
Лакей будет выносить фарфоровый ночной горшок, швейцар дремать в прихожей, престарелый Петрушка — записывать фамусовское расписание в огромную потертую кожаную книгу с пожелтевшими страницами. Здесь все настоящее, все выстроено обстоятельно и прочно, и артисты Малого чувствуют себя в этой среде как рыбы в воде. Женовач создает спектакль по их правилам — вот только правила эти тоньше и изощренней, чем тут было принято. Но Малый театр богат артистами, и Юрий Соломин заиграл так, как этого не было уже давно: соломинский Фамусов резв, шаловлив и плотояден, и в его наивном бесстыдстве есть бездна очарования. Это великий жизнелюб, в нем много энергии, много желания не отстать от людей, во все, что он делает, этот Фамусов вкладывает душу. Он поучает Чацкого, мелким бесом вьется вокруг Скалозуба, шустро подпрыгивает, пытаясь открыть отдушничек и согреть гостя: человек живет азартно, со вкусом, и это внушает искреннюю симпатию.
Женовач по праву считается режиссером, тонко чувствующим авторский стиль, — здесь ему удалось уловить стиль и дух Малого театра. Актеры старшего поколения, занятые в его «Горе от ума», представительствуют от имени уж и вовсе великих «стариков», долгой и славной традиции этой сцены, когда слова роняли как жемчужины и маленькая сценка была отделана так, что зал взрывался аплодисментами. И пусть нынче пошиб не тот, но соломинский Фамусов — настоящий московский барин, и так его не сыграют ни в одном другом театре: такая речь, такая повадка и вальяжность больше не сохранились нигде. Но дело даже не в этом: стилизовав свой спектакль под атмосферу прежнего, легендарного Малого театра, Женовач вызвал его из небытия: артистов сегодняшнего Малого он подал так, как можно было бы подать Садовского и Федотову. Старуха Хлестова Быстрицкой прекрасна, как перезрелая Афродита, угрожающе женственна и победоносно стервозна: взгляд из-под длинных ресниц, легкий поворот головы, легкая, брошенная вскользь колкость — здесь есть и традиционная для Малого броскость сценического рисунка, и второй план, а удовольствие, с которым работает актриса, чувствуется и в зале.
Можно хвалить «стариков»: Татьяну Панкову, Виктора Павлова, Юрия Каюрова, можно говорить о том, что молодежь в спектакле выглядит бледнее: Чацкий Глеба Подгородинского мил и обаятелен, но по своей человеческой сути слабоват — особенно рядом с Фамусовым. Сказать можно многое, но все это будет неокончательно: до премьеры «Горе от ума» шло на публике всего один раз, и актеры отчаянно волновались. Постановка будет расти, и те, кто в ней занят, найдут себя еще через три-четыре представления... Но главное видно уже сейчас.
Театр встретился с режиссером, который чувствует его специфику и умеет подчеркнуть ее прелесть: Женовач здесь ничего не преодолевал и ни с кем не боролся, он вдохнул новую жизнь в то, что недоброжелатели Малого назвали бы рутиной. А режиссер, за плечами которого неудача на Малой Бронной, доказал, что он может поставить вполне кассовый спектакль, работая на чужом поле, с живущей не по его правилам труппой. Сюжет Малого театра совпал с личным сюжетом Сергея Женовача — и дай бог, чтобы это повторилось.
Известия, 4 ноября 2000 года
Алексей Филиппов
04.11.2000
Подробнее
Малый театр для нас — почти как город Севр близ Парижа, где хранятся всяческие эталоны.
НЕЭТАЛОННАЯ РЕЧЬ В ИМПЕРАТОРСКОМ ТЕАТРЕ
Малый театр для нас — почти как город Севр близ Парижа, где хранятся всяческие эталоны.
«Горе от ума». Режиссер Сергей Женовач.
Неэталонная речь в императорском театре
Малый театр для нас — почти как город Севр близ Парижа, где хранятся всяческие эталоны. Только Россия, как ни высокопарно это звучит, держит в этом Доме не метры и килограммы, а эталон русской речи.
«Горе от ума» ставилось на сцене Малого семь раз — начиная с 1831 года, когда Чацкого играл Мочалов, а Фамусова — Щепкин. И каждая из этих постановок (так уж выходило) становилась эдаким камертоном для нашего великого и могучего.
Предыдущее «Горе» вышло в Малом четверть века назад. Чацкого играл Виталий Соломин, Фамусова-Михаил Царев. Последний, к слову сказать, в свою очередь играл Чацкого в постановке 1938 года: видно, грибоедовская пьеса в Малом театре — что-то вроде эстафетной палочки для поколений. После спектакля 1975 года вышло одно прелюбопытное исследование (увы, мне не вспомнить сейчас автора), где сравнивалась манера чтения стихов Царева и Соломина. Царев-Фамусов словно давал на сцене урок правильной сценической речи в соответствии со старыми традициями императорской сцены, а Соломин-Чацкий позволял себе обыденные, разговорные интонации. Тот спектакль обозначил в Малом смену актерских поколений.
В «Горе от ума»-2000 чуткий на ухо Сергей Женовач, исследовав музыкальный строй грибоедовского стиха, создает совершенно иной речевой эталон. Здесь нет привычной для Малого театра гладкости интонаций, стих не скользит, а движется рывками, переходя со скороговорки на задумчивое запинание. Кажется, что Женовач объявил беспощадную войну пресловутым грибоедовским «крылатым словам», которые бездумной бабочкой впархивают в одно ухо зрителю и вылетают в другое.
Чацкий — 28-летний Глеб Подгородинский появится на сцене в нелепом длиннющем шарфе и скажет, слегка запнувшись и понизив голос: «Чуть свет уж на ногах... и я у ваших ног». Зал радостно засмеется и тут же примет этого забавного и порывистого молодого человека, глотающего гласные («пойду искать по свету, где скрбленному есть чувству уголок», — легко проговаривает он. Чацкий в интерпретации Подгородинского неуловимо напоминает князя Мышкина из знаменитой театральной трилогии Женовача по «Идиоту»: он застенчив, угловат и, кажется, что опасается во время своих красноречивых тирад ненароком сбросить попавшую под руку вазу. Ваз, правда, как и других бытовых подробностей, на сцене Малого нет. Александр Боровский создал совершенно супрематические декорации из синих, желтых и белых квадратов, служащих обозначением дверей во множество комнат богатого дома.
У Грибоедова Чацкий, надо сказать, малоприятный персонаж — то ли резонер-зануда, то ли обличитель-революционер. Полюбить такого трудно. Но Сергей Женовач обладает особым, теплым, почти не встречающимся у режиссеров свойством: он любит своих персонажей и умеет передать эту любовь зрителю. Чацкий в его спектакле забавен, простодушен и обаятелен. У Глеба Подгородинского вышла превосходная работа — именно после таких просыпаются знаменитыми.
Юрий Соломин уже не одно десятилетие просыпается знаменитым, но ясно, что роль Фамусова станет одной из самых значительных в его артистической карьере. Как он суетится и бегает, как жизнелюбиво тискает служанок, как подпрыгивает, чтоб отворить отдушничек для взопревшего Скалозуба! Временами этот комический благородный отец своей суетливостью заставляет припомнить Луи де Фюнеса, переигравшего немало глупых папаш.
Сергей Женовач — не революционер и отличается тем, что умеет высказаться в рамках той или иной сложившейся театральной традиции. В Малом театре он добился почти всего, чего хотел, направив разговорный строй здешних актеров в нужное ему русло. Видно, правда, что спектакль еще не устоялся, и во втором действии, особенно в сцене бала, артисты императорской сцены то и дело сбиваются на привычные для них интонации. Интересно бы понаблюдать, как заживет эта постановка дальше: вернется ли через месячишко-другой могучая река старых традиций в свое прежнее русло или инженер-режиссер Женовач построил достаточно прочную плотину?
Вечерний клуб, 3 ноября 2000 года
Глеб Ситковский
Неэталонная речь в императорском театре
Малый театр для нас — почти как город Севр близ Парижа, где хранятся всяческие эталоны. Только Россия, как ни высокопарно это звучит, держит в этом Доме не метры и килограммы, а эталон русской речи.
«Горе от ума» ставилось на сцене Малого семь раз — начиная с 1831 года, когда Чацкого играл Мочалов, а Фамусова — Щепкин. И каждая из этих постановок (так уж выходило) становилась эдаким камертоном для нашего великого и могучего.
Предыдущее «Горе» вышло в Малом четверть века назад. Чацкого играл Виталий Соломин, Фамусова-Михаил Царев. Последний, к слову сказать, в свою очередь играл Чацкого в постановке 1938 года: видно, грибоедовская пьеса в Малом театре — что-то вроде эстафетной палочки для поколений. После спектакля 1975 года вышло одно прелюбопытное исследование (увы, мне не вспомнить сейчас автора), где сравнивалась манера чтения стихов Царева и Соломина. Царев-Фамусов словно давал на сцене урок правильной сценической речи в соответствии со старыми традициями императорской сцены, а Соломин-Чацкий позволял себе обыденные, разговорные интонации. Тот спектакль обозначил в Малом смену актерских поколений.
В «Горе от ума»-2000 чуткий на ухо Сергей Женовач, исследовав музыкальный строй грибоедовского стиха, создает совершенно иной речевой эталон. Здесь нет привычной для Малого театра гладкости интонаций, стих не скользит, а движется рывками, переходя со скороговорки на задумчивое запинание. Кажется, что Женовач объявил беспощадную войну пресловутым грибоедовским «крылатым словам», которые бездумной бабочкой впархивают в одно ухо зрителю и вылетают в другое.
Чацкий — 28-летний Глеб Подгородинский появится на сцене в нелепом длиннющем шарфе и скажет, слегка запнувшись и понизив голос: «Чуть свет уж на ногах... и я у ваших ног». Зал радостно засмеется и тут же примет этого забавного и порывистого молодого человека, глотающего гласные («пойду искать по свету, где скрбленному есть чувству уголок», — легко проговаривает он. Чацкий в интерпретации Подгородинского неуловимо напоминает князя Мышкина из знаменитой театральной трилогии Женовача по «Идиоту»: он застенчив, угловат и, кажется, что опасается во время своих красноречивых тирад ненароком сбросить попавшую под руку вазу. Ваз, правда, как и других бытовых подробностей, на сцене Малого нет. Александр Боровский создал совершенно супрематические декорации из синих, желтых и белых квадратов, служащих обозначением дверей во множество комнат богатого дома.
У Грибоедова Чацкий, надо сказать, малоприятный персонаж — то ли резонер-зануда, то ли обличитель-революционер. Полюбить такого трудно. Но Сергей Женовач обладает особым, теплым, почти не встречающимся у режиссеров свойством: он любит своих персонажей и умеет передать эту любовь зрителю. Чацкий в его спектакле забавен, простодушен и обаятелен. У Глеба Подгородинского вышла превосходная работа — именно после таких просыпаются знаменитыми.
Юрий Соломин уже не одно десятилетие просыпается знаменитым, но ясно, что роль Фамусова станет одной из самых значительных в его артистической карьере. Как он суетится и бегает, как жизнелюбиво тискает служанок, как подпрыгивает, чтоб отворить отдушничек для взопревшего Скалозуба! Временами этот комический благородный отец своей суетливостью заставляет припомнить Луи де Фюнеса, переигравшего немало глупых папаш.
Сергей Женовач — не революционер и отличается тем, что умеет высказаться в рамках той или иной сложившейся театральной традиции. В Малом театре он добился почти всего, чего хотел, направив разговорный строй здешних актеров в нужное ему русло. Видно, правда, что спектакль еще не устоялся, и во втором действии, особенно в сцене бала, артисты императорской сцены то и дело сбиваются на привычные для них интонации. Интересно бы понаблюдать, как заживет эта постановка дальше: вернется ли через месячишко-другой могучая река старых традиций в свое прежнее русло или инженер-режиссер Женовач построил достаточно прочную плотину?
Вечерний клуб, 3 ноября 2000 года
Глеб Ситковский
01.10.2000
Подробнее
ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ: МЫ ИГРАЕМ ПЬЕСУ О ЛЮБВИ
ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ: МЫ ИГРАЕМ ПЬЕСУ О ЛЮБВИ
Молодой артист исполнит роль Чацкого...
Молодой артист исполнит роль Чацкого...
ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ: МЫ ИГРАЕМ ПЬЕСУ О ЛЮБВИ
Молодой артист исполнит роль Чацкого
- Глеб, как сейчас проходят репетиции?
- Когда я получил роль и перечитал пьесу, то сразу начал фантазировать, как я буду играть ту или другую сцену. А потом, с каждой репетицией, все яснее понимал, что ничего не знаю. Так бывает всегда: когда артист-новичок приходит из училища в театр, он думает, что все умеет. А начинает работать и осознает, что это далеко не так. У меня сейчас такой период: я как белый лист. Я читал, как раньше ставили эту пьесу в Малом театре, как решали ее Товстоногов, Мейерхольд. Но понял, что столкновение этих различных концепций мне ничего не дает, и решил полностью довериться режиссеру. Тем более, что режиссер Сергей Женовач мне очень нравится. Я еще раньше, в студенческие годы, смотрел многие из его спектаклей и думал: хорошо бы поработать у Женовача. Как идут репетиции? Мы берем ситуацию и пробуем различные варианты. Режиссер не определяет все заранее, он советует нам пробовать. И я знаю по опыту: должен быть какой-то толчок, чтобы роль «пошла».
- Чем вам близок ваш герой?
- Трудно сказать. Характер Чацкого, как и характер Гамлета, очень непросто обозначить несколькими словами. Молчалин или Скалозуб гораздо легче поддаются определениям. Каждый представляет Чацкого по-своему, и его роль можно играть по-разному. Конечно, мне близки его искренность, честность, его максимализм. Но, я думаю, самое главное, что он — человек любящий.
- Как вы считаете, что важнее для Чацкого — гражданский пафос или любовь?
- Конечно, любовь. Мне кажется, здесь нет гражданского пафоса…
- А как же знаменитые монологи — «А судьи кто?» и про французика из Бордо?
- Наверное, потому Чацкий произносит эти монологи, что любовь к Софье и сама ситуация заставляют его высказаться. Когда он видит, как Фамусов хлопочет вокруг Скалозуба, он не может смолчать… Мы долго думали, зачем Чацкий уезжал за границу и почему вернулся. И поняли — он уехал от любви. Он и Софья — умные люди и волевые личности. Кто-то из них должен был лидировать, а они оба сильные. И Чацкий решил выкинуть любовь из сердца, поехал за границу, воевал, общался с разными женщинами, состоял в каких-то кружках, был связан с министрами, мог бы сделать карьеру, но понял, что все это — ерунда. А главное — это любовь. И приехал к ней, потому что не мог иначе.
- А какой эпизод в пьесе вы считаете ключевым для раскрытия образа Чацкого?
- Мы как-то встретились с Меньшиковым, и он сказал мне, что для него ключевым моментом является реплика «Так этим вымыслом я вам еще обязан?» А я еще не готов ответить на этот вопрос. Могу только предположить, что самым главным для меня будет финальный монолог, в котором Чацкий понимает, что его обманули.
Беседу вела Ольга Буткова. 2000г.
Молодой артист исполнит роль Чацкого
- Глеб, как сейчас проходят репетиции?
- Когда я получил роль и перечитал пьесу, то сразу начал фантазировать, как я буду играть ту или другую сцену. А потом, с каждой репетицией, все яснее понимал, что ничего не знаю. Так бывает всегда: когда артист-новичок приходит из училища в театр, он думает, что все умеет. А начинает работать и осознает, что это далеко не так. У меня сейчас такой период: я как белый лист. Я читал, как раньше ставили эту пьесу в Малом театре, как решали ее Товстоногов, Мейерхольд. Но понял, что столкновение этих различных концепций мне ничего не дает, и решил полностью довериться режиссеру. Тем более, что режиссер Сергей Женовач мне очень нравится. Я еще раньше, в студенческие годы, смотрел многие из его спектаклей и думал: хорошо бы поработать у Женовача. Как идут репетиции? Мы берем ситуацию и пробуем различные варианты. Режиссер не определяет все заранее, он советует нам пробовать. И я знаю по опыту: должен быть какой-то толчок, чтобы роль «пошла».
- Чем вам близок ваш герой?
- Трудно сказать. Характер Чацкого, как и характер Гамлета, очень непросто обозначить несколькими словами. Молчалин или Скалозуб гораздо легче поддаются определениям. Каждый представляет Чацкого по-своему, и его роль можно играть по-разному. Конечно, мне близки его искренность, честность, его максимализм. Но, я думаю, самое главное, что он — человек любящий.
- Как вы считаете, что важнее для Чацкого — гражданский пафос или любовь?
- Конечно, любовь. Мне кажется, здесь нет гражданского пафоса…
- А как же знаменитые монологи — «А судьи кто?» и про французика из Бордо?
- Наверное, потому Чацкий произносит эти монологи, что любовь к Софье и сама ситуация заставляют его высказаться. Когда он видит, как Фамусов хлопочет вокруг Скалозуба, он не может смолчать… Мы долго думали, зачем Чацкий уезжал за границу и почему вернулся. И поняли — он уехал от любви. Он и Софья — умные люди и волевые личности. Кто-то из них должен был лидировать, а они оба сильные. И Чацкий решил выкинуть любовь из сердца, поехал за границу, воевал, общался с разными женщинами, состоял в каких-то кружках, был связан с министрами, мог бы сделать карьеру, но понял, что все это — ерунда. А главное — это любовь. И приехал к ней, потому что не мог иначе.
- А какой эпизод в пьесе вы считаете ключевым для раскрытия образа Чацкого?
- Мы как-то встретились с Меньшиковым, и он сказал мне, что для него ключевым моментом является реплика «Так этим вымыслом я вам еще обязан?» А я еще не готов ответить на этот вопрос. Могу только предположить, что самым главным для меня будет финальный монолог, в котором Чацкий понимает, что его обманули.
Беседу вела Ольга Буткова. 2000г.
27.10.2005
ВРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ
ВРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом....
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом....
24.10.2005
ЖЕНОВАЧ И ЖЕНОВАЧИ
«Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет», — убежден режиссер Сергей Женовач...
21.10.2005
НАКАНУНЕ ПИРА
НАКАНУНЕ ПИРА
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому...
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому...
14.10.2005
БОЛЬНОЙ РАЗЛИТИЕМ ЖЕЛЧИ НЕ СТРАДАЕТ
БОЛЬНОЙ РАЗЛИТИЕМ ЖЕЛЧИ НЕ СТРАДАЕТ
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной»...
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной»...
28.09.2005
«Листая старые подшивки» ВОСЬМАЯ «ПРАВДА» СЕРГЕЯ ЖЕНОВАЧА
«Листая старые подшивки»
ВОСЬМАЯ «ПРАВДА» СЕРГЕЯ ЖЕНОВАЧА
27 декабря на основной сцене Малого театра будет сыграна премьера «Правда — хорошо, а счастье лучше». Еще один Островский в Доме Островского. Спектакль, однако, ожидается не рядовой...
ВОСЬМАЯ «ПРАВДА» СЕРГЕЯ ЖЕНОВАЧА
27 декабря на основной сцене Малого театра будет сыграна премьера «Правда — хорошо, а счастье лучше». Еще один Островский в Доме Островского. Спектакль, однако, ожидается не рядовой...
08.06.2005
СПЕКТАКЛЬ ПРО ТО, ЧТО ЧЕЛОВЕК СОЗДАН ДЛЯ СЧАСТЬЯ, ИЛИ ЯБЛОНЕВЫЙ САД В МАЛОМ ТЕАТРЕ 11 мая в 15:25
СПЕКТАКЛЬ ПРО ТО, ЧТО ЧЕЛОВЕК СОЗДАН ДЛЯ СЧАСТЬЯ,
ИЛИ ЯБЛОНЕВЫЙ САД В МАЛОМ ТЕАТРЕ
11 мая в 15:25 смотрите только на телеканале «Культура» спектакль Малого театра «Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островский
ИЛИ ЯБЛОНЕВЫЙ САД В МАЛОМ ТЕАТРЕ
11 мая в 15:25 смотрите только на телеканале «Культура» спектакль Малого театра «Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островский
20.12.2004
Сергей ЖЕНОВАЧ в эфире Радио «Культура» Удивительное ощущение от спектакля «Правда — хорошо, а счастье — лучше» — ощущение постоянно звучащей музыки, хотя это совсем не так. Да, но речь.
Сергей ЖЕНОВАЧ в эфире Радио «Культура»
Удивительное ощущение от спектакля «Правда — хорошо, а счастье — лучше» — ощущение постоянно звучащей музыки, хотя это совсем не так. Да, но речь.
Удивительное ощущение от спектакля «Правда — хорошо, а счастье — лучше» — ощущение постоянно звучащей музыки, хотя это совсем не так. Да, но речь.
11.11.2003
АРХАИЧНОЕ СЧАСТЬЕ МАЛОГО ТЕАТРА
А.Н.Островский «Правда — хорошо, а счастье лучше».
Режиссер Сергей Женовач возрождает Малый театр.
Режиссер Сергей Женовач возрождает Малый театр.
18.01.2003
РЕЖИССЕР НА «СЧАСТЬЕ»
Сергей Женовач в Малом театре
В Малом театре показали премьеру спектакля «Правда – хорошо, а счастье лучше» по пьесе Островского.
В Малом театре показали премьеру спектакля «Правда – хорошо, а счастье лучше» по пьесе Островского.
15.01.2003
«ГОРЕ» — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ
Сергей Женовач поставил в Доме Островского комедию Островского.
Теперь, когда Сергей Женовач выпустил в Малом второй спектакль, «Правда — хорошо, а счастье — лучше», стало окончательно ясно, что этот режиссер и этот театр созданы друг для друга.
Теперь, когда Сергей Женовач выпустил в Малом второй спектакль, «Правда — хорошо, а счастье — лучше», стало окончательно ясно, что этот режиссер и этот театр созданы друг для друга.
14.01.2003
ЯБЛОНЕВЫЙ САД
Комедию Александра Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше» поставил в Малом театре режиссер Сергей Женовач.
05.11.2000
ФАМУСОВ-2000
«Горе от ума», свою первую премьеру в Малом театре, Сергей Женовач репетировал целый год.
04.11.2000
НЕЭТАЛОННАЯ РЕЧЬ В ИМПЕРАТОРСКОМ ТЕАТРЕ
Малый театр для нас — почти как город Севр близ Парижа, где хранятся всяческие эталоны.
01.10.2000
ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ: МЫ ИГРАЕМ ПЬЕСУ О ЛЮБВИ
ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ: МЫ ИГРАЕМ ПЬЕСУ О ЛЮБВИ
Молодой артист исполнит роль Чацкого...
Молодой артист исполнит роль Чацкого...
Художественный руководитель Малого театра — народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Виртуальная экскурсия
Партнёры
О театре
Попечительский совет
Руководство театра
Актёры
Режиссеры
Художники
Оркестр
Репертуарный отдел
Режиссёрский отдел
Пресс-служба
Музейно-информационный центр
Художественно-постановочная часть
Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина
Щепкинское училище
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2024 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнёры:
Информационная поддержа
