Владимир Федорович Мисюченко
24 февраля 2011 г.
ГА Малый театр: «Горе от ума» А.С. Грибоедов
Реж. С.В. Женовач
В этот день Малый возродил традицию «Дня Ермоловой»: 12 февраля (в день ее дебюта в 1870 г.) идет спектакль, в котором играла М.Н. Ермолова. Это – красиво. Жаль только «День» не был никак «подан»: ни выставки в фойе, ни даже стенда с фото и афишами, - хотя вкладыш в программку сделан очень хорошо. «День» дал повод вспомнить Власа Дорошевича: «Где вы получили образование? Ходил в гимназию и учился в Малом театре. Так ответили бы сотни старых москвичей. Малый театр Второй университет. И Ермолова его «Татьяна». Это имеет прямое отношение к спектаклю «Горе от ума»: еще гардеробщица предупредила: «Спектакль школьный. Их много будет. Шумно будет. Да если б они смотрели!..»
Касса оценила спектакль иначе: аншлаговый. Стало быть, билеты недешевы. Даже в любимом мною страфонтене, где я оказался соседом пяти девятиклассников, «которые только что прошли Грибоедова». Думаю, если бы не дороговизна билетов школьников в зале было гораздо больше, а так они составляли отнюдь не подавляющее шумом меньшинство «классической» публики Малого: пожилые москвичи (немногочисленная разбрызганная по амфитеатру и бельэтажу группка), театралы (партер), гости столицы (везде), престижные москвичи разного возраста (ложи, в основном, и партер). Разнородная публика, но имеющая общий признак – в подавляющем большинстве любящая театр, даже если еще не очень осознанно. Это традиция Малого. Театр-университет традиционно сдает этой публике зачеты и экзамены. И традиционно учит эту публику классике русской драматургии и русского театра. Это, кстати, не так просто, тут нет места фейерверку режиссерской фантазии, переосмыслениям устоявшихся канонов пьес, тексты которых «проходят» в школе (из пяти моих соседей «Горе от ума» прочел целиком только один, но и его очень живо интересовало действие, происходящее на сцене, развитие сюжета, говоря попросту).
Известен апокрифический эпиграф к пьесе: «…Такая, видно, уж судьба: Всем глупым – счастье от безумья, Всем умным – горе от ума». Есть, наверное, мэтры режиссуры, кому хотелось взять да и сыграть именно счастье, а не горе (а значит, задвинуть куда подальше Чацкого и выставить на авансцену Фамусова, Молчалина и даже Горичей). В очередной раз убедился, как точно пресекает такие попытки сам Грибоедов: какое там счастье, если с бала Графиня-внучка уходит в слезах, Софья на грани нервного срыва, Молчалин напуган до смерти, а Фамусов места себе не находит от мысли, что станет говорить княгиня Марья Алексеевна!.. Нет, у готовых принимать безумие за норму жизни со счастьем туго. Значит все внимание – горю ума. Все внимание – Чацкому.
Г. Подгородинскому ноша досталась тяжкая: как ни сыграй, будут пенять. Мне представляется, его выбор безошибочен: жить на сцене, забыв обо всем, кроме Софьи. Полетел в тартарары пафос обличительный на грани пустого резонерства, на второй план ушла «полемика» с Фамусовым («А судьи кто?..»). Зато, когда рухнула эта его опора, когда предательство Софьи стало явным, и трагедия его оказалась так глубока и так естественна, что мои соседи-девятиклассники дыхание затаили - из сострадания. Такая игра требует простоты и интонации и жеста. В этом смысле Подгородинский прост. Невероятно, но его простота стала для Чацкого удостоверением личности человека ХХI века.
Малый поддержал выбор и простоту актера. Даже сценографией: декорации просты, лаконичны, скупы настолько, что в антракте слышал, как зрительницы жаловались: «А еще барский дом! Хоть бы занавеску какую повесили…» Возможно, им невдомек, что еще полтора века назад, отстаивая современность «Горе от ума», Иван Александрович Гончаров подчеркивал важность не исторической детали костюмов и обстановки, а точность типов, одеть которые можно во что угодно…
Простоту Подгородинского подчеркивают, на нее играют все, не только Ю. Соломин, но даже блистательная Э. Быстрицкая, шествовавшая по сцене воистину Минервой, фрейлиной, царицей во всем – от бального туалета «как ни у кого» до презрительно-насмешливой речи в обращения к кому угодно.
Я не стану петь хвалы всем занятым в спектакле. Малый в данном случае – академия сценического искусства. Можно только любоваться и З. Андреевой, и А. Охлупиной, и Ю. Каюровым в их почти бессловесных сценических миниатюрах. Честно говоря, иного от актеров Малого и не ждешь.
Но есть для меня две особо значимые роли: Загорецкий и Репетилов.
Сказать, что В.Дубровский очень бледная тень Игоря Ильинского – не очень понятно. В нем нет поразительной гибкости Ильинского, а главное, нет ума, которым Ильинский в свое время этого плута не обделял. А в результате пропала перспектива у другого героя, Молчалина: Тезов не сделал ничего, чтобы зритель поверил, что «в нем (в Молчалине) Загорецкий не умрет». Это досадно. Впрочем, мне с детских лет «не было жалко» Молчалина, потому не стану его «жалеть» и на сей раз.
Репетилова принято считать «кривым зеркалом» Чацкого, в том смысле, что тот «вдруг» видит в нем себя («Шумите вы? И только?»). И в данном случае Д. Зеничев – такое же «открытие», как и Подгородинский. А значимость своего персонажа он подчеркнул даже гримом, придав себе некое отдаленное сходство с самим Грибоедовым. Репетилов Зеничева не оставляет Чацкому никакого места среди шумливых титанов мысли во главе с князь Григорием (и, между прочим, позволяет не однозначно расценивать поступок Трубецкого 14 декабря 1825 года, когда тот не явился на Сенатскую площадь). Для Чацкого остается только одно: бежать без оглядки в никуда. Ведь где оскорбленному есть чувству уголок? Только там, где чувства – живые, где рождают они понимание души одной душой другой. В безумном нашем мире таких уголков нет. Счастливо безумный Репетилов легко «заменяет» Чацкого… Загорецким (о чем В.Дубровский, по-моему, даже не догадывается).
Стоило появиться пьесе «Горе от ума», как ее, не игранную и не печатанную, по словам Бестужева-Марлинского «растащили на пословицы». Это так: выходящие из зала и в антракте и после спектакля сыпали знакомыми фразами: «…Наш человек – «подписано – и с плеч долой», «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская…», «У нас везде ругают – и всюду принимают»… Есть в этом нечто школярское, не совсем университетское. Или нет?
Школьный аншлаговый спектакль. Не слишком ли? Может быть.
Но – таков театр. За то и любим.