18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

Н.Г. Зограф

«О первой постановке «Последней жертвы» в Малом театре»

из книги «Малый театр второй половины XIX века»

В «Последней жертве» (1877) изображались драма женщины, которая отдавала свою любовь недостойному и тяжело переживала крушение своего мнимого счастья.

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

Н.Г. Зограф

«О первой постановке «Последней жертвы» в Малом театре»

из книги «Малый театр второй половины XIX века»

В «Последней жертве» (1877) изображались драма женщины, которая отдавала свою любовь недостойному и тяжело переживала крушение своего мнимого счастья. Обманутая Дульчиным, не только разорившим ее, но и стремившимся жениться на богатой невесте, Тугина в тяжелый момент находила поддержку у Прибыткова, который оказался в этой ситуации «благодетелем». Критика отмечала близость героев пьесы современным купеческим типам, воспринявшим влияние внешней цивилизации. Рецензент «Голоса» писал, что «Последняя жертва» — пьеса, крайне интересная по новизне выведенных в них лиц, по превосходной отделке их, где автор показал бездну наблюдательности, громадную силу таланта» и что она имела успех «огромный, и, конечно, вполне заслуженный. Многие критики, например, Аверкиев, считали главным достоинством пьесы осмеяние пошлого сентиментализма, которое они видели в том, что претензии на возвышенные чувства прикрывали в пьесе пошло-эгоистические поступки, а финал был лишен драматической окраски. Одновременно и сами персонажи оценивались многими как живые и художественно яркие, но лишенные благородства и привлекательности, в чем критики, впрочем, усматривали объективность писателя, изобразившего своих героев правдиво и без прикрас. «Все лица в комедии живые, и если ни одно из них неспособно возбудить к себе симпатию, то в этом едва ли можно винить автора»,— писал критик.
Интересно, что сценическая трактовка целого ряда ролей вызвала упреки именно за то, что актеры делали своих героев благороднее по характеру и более искренними по форме выражения чувств, чем это допускала критика. Федотова раскрывала серьезную сердечную драму своей героини. Однако образ был несколько упрощен в сравнении с сложным развитием роли. Она играла прежде всего непритворную страсть и граничащее с мелодраматизмом страдание человека, пораженного изменой любимого, но в ее образе было недостаточно доверчивости, наивных иллюзий о достоинствах любимого человека вначале, не было страха нищеты, желания вернуть свои капиталы в момент, когда она узнавала об измене возлюбленного. В исполнении Федотовой не передавался социальный характер драмы женщины, безвыходное положение которой заставляет ее согласиться на жизненный компромисс. Роль не получилась у Федотовой именно потому, что она не увидела в ней глубокого жизненного содержания, конкретного социального характера и делала из нее обычный тип героини, переживающей тяжелую личную драму. И Федотова вынуждена была вскоре отказаться от роли, которую начинает играть Ермолова.
В роли Тугиной Ермолова воссоздавала прежде всего глубокое чувство, лишенное бурной страсти и порывов, ее женственность, задушевность придавала роли мягкий и нежный колорит. С огромной психологической силой и выразительностью исполняла она, например, сцену, когда Турина получает пригласительный билет на свадьбу изменившего ей Дульчина. «Эти широко открытые глаза,— писал критик,— это тягостное недоумение, разлитое на всем лице, эти попытки собраться с мыслями, приводящие только к полной растерянности и, наконец, истерическому рыданию,— представляют поразительно жизненную картину человеческого горя». Ермолова подчеркивала сердечность Тугиной, ее нравственную высоту, простую веру в свое счастье, ее самопожертвование, драматичность и глубину чувства, когда она узнает об измене Дульчина, наконец, ее силу, когда она принимала горькое решение выйти замуж за человека, к которому у нее нет любви, но который один лишь может стать ее защитником. Ермолова играла психологически правдиво и безыскусственно. Для актрисы была характерна идеализация своих героинь, подчеркивание неподдельной искренности их чувств, силы драматизма, внутренней борьбы. И это обстоятельство накладывало свой отпечаток на все исполняемые ею роли в пьесах Островского, тем самым нарушая объективное содержание ролей, затушевывая человеческие недостатки, заслоняя действие темой борьбы и страданий идеальной русской женщины. Драма Тугиной становилась в ее исполнении трагедией русской женщины, выходила за пределы конкретной бытовой среды.
Социальное значение образа Дульчина, разорившегося дворянина, кутилы и игрока, вьющегося вокруг денег Тугиной, было отчетливо воспринято современниками. Это «эмбрион червонного валета, минус энергия и ум»,— писал критик Курепин. Это «настоящий сын века», продукт трактирной цивилизации, выхоленный и взращенный в кафешантанах и увеселительных садах, законное детище нашей изолгавшейся, измельчавшей части общества, герой балов и маскарадов, верный поклонник легкой наживы». В этом герое Островский собрал и заклеймил «язвы нашей общественной жизни», где «нет места ни смелой идее, ни частному почину». Сам драматург писал о жизненной основе этого персонажа, каких много в действительности, указывая, что для того чтобы создать живое лицо, талантливому актеру надо проявить лишь свою наблюдательность. Ленский сыграл этот тип кутилы, лишенного нравственных правил, рыскающего в поисках богатой невесты. Ленского интересовала прежде всего психологическая характеристика своего героя. Он воспроизводил легкую и быструю смену настроений порхающего по жизни человека, не сознававшего ни безнравственности, ни жестокости своего поведения. Временами он действительно мучился и страдал, но быстро забывал и свои безнравственные поступки и свое раскаяние. Видимо, Ленскому не удалось достаточно раскрыть социальную типичность своего героя, и он ограничился следованием театральной традиции, изображая легкомысленного, пустого бонвивана, увлекающего женщин и легко меняющего свои привязанности.
В роли Прибыткова Шумский играл чопорного, самолюбивого коммерсанта, чувствительного к женской красоте, солидного и независимого в обращении. Прибытков Шуйского занимал второстепенное место в спектакле, в раскрытии социального замысла пьесы. Идя от благопристойной формы поступков Прибыткова, Шумский не давал почувствовать в своем герое хищника, поджидающего вынужденное падение Тугиной. Он играл честного и солидного коммерсанта, не задумываясь о безнравственности его поведения, об его эгоистическом пренебрежении чувствами Юлии. Шумский создавал в целом очень типичный реалистический персонаж. У него была глубокая убежденность в правде своих слов, мерная поступь и спокойная уверенность жестов, он отводил наибольшее внимание психологическому рисунку образа, интонационному строю речи. Так, например, в сцене второго акта, когда Тугина целовала Прибыткова, «Шумский необыкновенно выразительно проявлял душевные ощущения, через которые проходит старик. В его глазах и звуках голоса художественно выражалось сердечное довольство, принесенное ему этим поцелуем «от души». Слова «от души» произнесены им были несколько раз, с художественным разнообразием интонации». Один из петербургских рецензентов, рекомендуя этот спектакль своим собратьям по перу, советовал им «для усвоения более правильного взгляда на драматическое дело иногда совершать поездки в Москву. Надо, в самом деле, видеть, как выходят цельно характеры лиц у г. Шумского. Например, этот умный, деловой человек, у которого по его делу всякое слово имеет обширный вес, вдруг случайно заговаривает об Росси и о Кадудже и начинает уже говорить нерешительным тоном, видимо, сбившись пред незнакомым предметом. Эти-то мелочи, эти-то детали изумительно и восполняют характеры. Образ встает цельно и запечатлевается надолго».
Драматург уделял большее внимание и созданию социального фона в пьесе, особенно проявлявшегося в третьем акте комедии — н сцене на площадке клубного сада. Театр сохранял этот акт (что, кстати сказать, не всегда делалось в 70-е годы), за который драматург подвергся упрекам в обилии якобы случайных и бесполезных лиц, не участвующих в развитии интриги, и в композиционной слабости пьесы; однако подлинного замысла этой сцены театр не сумел передать. Темп игры был чрезвычайно замедлен, и некоторые актеры (Шумский, Музиль), по словам критики, как бы священнодействовали. В театре в этой сцене не было социально-значительной картины нравов собственнического мира. Актеры играли жанровые персонажи и не шли далее создания бытовой картины. Самарин находил комедийно-яркие черты для роли развязного кутилы Лавра Мироныча, купца-франта с английскими бакенбардами, мягко покачивающейся походкой, у которого за внешней барственностью часто прорывалось его купеческая сущность. Музиль в роли Салая Салтаныча основное внимание уделил трудностям произношения, великолепно овладев акцентом. Акимова, играя Глафиру Фирсовну, по обыкновению, упростила образ, сосредоточив все внимание на смешных словечках, на бытовом облике говорливой свахи, не пытаясь понять социальную природу этого персонажа. Таким образом, актеры, обратив большое внимание на бытовую характеристику ролей, на психологическую правду образов, на интонационный строй речи, внося на сцену черты современной эпохи, вместе с тем не давали достаточно четкой социально-обличительной оценки образов, заменяя ее стремлением только к психологической достоверности исполнения. Однако, по словам Островского, пьеса имела в Малом театре «очень большой успех».

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

История.

Впервые — журнал «Отечественные записки», 1878, № 1.

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»
История.
Впервые — журнал «Отечественные записки», 1878, № 1. Черновой автограф содержит пометы Островского, согласно которым пьеса была задумана еще в декабре 1874 года, начата 24 августа 1877 года и завершена 26 октября того же года. Непосредственная работа над текстом была крайне напряженной, о чем свидетельствуют, например, письма драматурга к Ф.А.Бурдину. 3 сентября Островский писал:
«Над своей пьесой я работаю день и ночь, до истощения сил, и скоро ее кончу». И спустя три дня признавался: «Нервы разбиты, пишу пьесу, собираю последние силы, чтоб ее кончить. Трогательно-драматический сюжет пьесы, в который я погружаюсь всей душой, еще более расстроивает меня».
Разговоры о «Последней жертве» пошли по Петербургу уже в конце октября, после того как Бурдин, получив экземпляр пьесы, устроил у себя на квартире ее чтение. Позже, в марте 1878 г., театральный обозреватель журнала «Слово» засвидетельствовал: «Слышавшие ее в чтении возвестили, что она изобилует новыми типами; что она по своим крупным достоинствам, по яркости бытовой речи, по драматизму положений может быть поставлена наряду с капитальнейшими вещами Островского, относящимися к самой блестящей поре его деятельности».
Критики же, по обыкновению, не были столь единодушны и щедры на похвалы. Доброжелательно отозвались о «Последней жертве» «С.-Петербургские ведомости» (1877, 16 ноября), отметив: «Знаток русского купеческого быта дает нам в этой пьесе понять, какие следы оставил дух времени в этом сословии». Д.В.Аверкиев в «Московских ведомостях» (1877, 12 ноября) причислил «Последнюю жертву» к лучшим произведениям Островского, утверждая, что новая пьеса «любопытна как картина современных замоскворецких нравов и в то же время представляет весьма остроумную насмешку над особым поветрием, господствующим в обществе и в современной драматической литературе, и которое можно назвать пошлым сентиментализмом». Однако Аверкиев считал, что комедия не свободна от недостатков, к коим он отнес наличие «порожних речей, то есть разговоров, не вызываемых действием», а также «обилие вводных лиц, не участвующих непосредственно в действии». В то же время критик «Биржевых ведомостей» (1877, 4 декабря) находил, что комедия «оказалась вещью крайне слабой и скучной» и что «основные мотивы пьесы стары и избиты». В.П.Буренин в «Новом времени» (1878, 3 февраля), высказав претензии к автору пьесы в связи с тем, что тот навязал действующим лицам такую меру наивности, которая, по мнению критика, смыкается с «состоянием, приближающимся к идиотизму», отмечал тем не менее «действительно огромный талант» Островского, в «Последней жертве» сказавшийся в блестящей рисовке второстепенных действующих лиц: «И с какой надлежащей мерой комического, с какой осторожной выдержкой истинного юмора, не переходящего в шарж, создает подобные аксессуарные лица г. Островский!»
Спустя десять лет о языке комедии «Последняя жертва» высказался в частном письме Н.Г.Чернышевский (И.И.Барышеву, 7—8 августа 1888 г.): «У Островского в какой-то из последних пьес — в той, где дело начинается разъяснением отношений между молодой вдовой и обирающим ее мерзавцем,— сделана попытка изобразить молодую купчиху и пожилого, очень богатого купца людьми, говорящими по-человечески, а не тем утрированным для смеха публики языком, каким говорят в прежних его пьесах честные люди купеческого сословия...»
В московском Малом театре премьера «Последней жертвы» состоялась 8 ноября 1877 года. В Петербурге на сцене Александринского театра комедия впервые была поставлена 2 декабря того же года.


Материал подготовил Максим Редин

Премьеры и дебюты на сцене Малого театра

Недавно вошедший в труппу актер Михаил Фоменко впервые на сцене Малого театра исполнит сразу несколько ролей: в спектакле «Правда — хорошо, а счастье лучше» (А.Островский) — горожанина, в премьерном спектакле «Свадьба, свадьба, свадьба!» (А.Чехов) — шафера, в комедии «На всякого мудреца довольно простоты» (А.Островский) — Курчаева.

Сразу в двух премьерных спектаклях будет занят Виктор Бунаков: Ятъ в «Свадьбе, свадьбе, свадьбе!» и дядя Панта в ожидаемой в декабре «Госпоже министерше» (Б.Нушич), где его сына Миле сыграет Евгений Арановский.

Также в «Свадьбе..» Дмитрий Солодовник сыграет дирижера, а Виталий Петров – Лопахина в чеховском «Вишневом саде».

В спектакле «Последняя жертва» (премьера, А. Островский) Василий Бочкарев исполнит роль Флора Федуловича, Юрий Ильин – москвича, Владимир Носик – наблюдателя.