13.12.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
«Листая старые подшивки»
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
«Листая старые подшивки»
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
Казалось бы, традиции Малого театра и драматургия Чехова — два совершенно различных взгляда, две совершенно разные точки зрения на мир вокруг и внутри личности, но случилось так, что в разные эпохи своего существования театр ощущал невымышленную потребность именно в этом авторе, с помощью которого он говорил о том, что болит, что не дает покоя и гармонии. И происходили замечательные, хотя и совершенно неожиданные совпадения «группы крови», позволяющие разглядеть что-то доселе неизвестное и в чеховской драматургии, и в судьбе Малого театра, и в нашем, зрительском ощущении мира и себя самих...
Спектакль «Три сестры», поставленный Юрием Соломиным (художник А. Глазунов, музыка Г. Гоберника), можно без преувеличения назвать одним из таких волшебных совпадений, когда иными, словно промытыми глазами видишь давно знакомых артистов, душой ощущаешь пропущенные прежде оттенки едва ли не наизусть знакомого текста, выстраиваешь для себя иную систему понятий.
Начиная спектакль «Три сестры» с эпиграфа из записных книжек писателя, звучащего голосом режиссера на фоне изумительных по красоте декораций огромного сада и вращающихся комнат уютного большого дома, Юрий Соломин создает атмосферу поистине чеховскую: «Там хорошо, где нас нет... В прошлом нас нет, — звучит спокойный, негромкий голос, и медленно проплывают перед нашими глазами гостиная с выходом в сад, спальни, лесенка на второй этаж, широкая прихожая — и везде цветы, фотографии в рамочках, следы тщательно поддерживаемого уюта, любовно украшенного Дома, того необходимого пространства, в котором только и может дышать и трудиться та хрупкая субстанция, что зовется Душой...
Мне кажется, что это — самый нежный из всех чеховских спектаклей Малого театра: он пронизан такой чистой любовью, таким горьким состраданием к людям, которые (если воспользоваться словами Сорина из «Чайки») хотели, очень хотели чего-то от жизни, но не получили от нее ничего, кроме долгого ожидания. Как сестры Маша, Ольга и Ирина, которые так рвались в Москву, надеясь только там, на своей родине, обрести счастье. Как их брат Андрей Прозоров, мечтавший стать профессором Московского университета, а ставший членом Думской управы. Как учитель Кулыгин, убеждающий себя в том, что жена Маша любит его и он доволен, всем доволен. Как барон Тузенбах, грезивший о счастье труда на кирпичном заводе...
Ничего не сбылось, ничего и ни у кого! Даже у Наташи, захватившей, кажется, весь дом, не сложилось, не произошло нечто самое главное. Даже няне, счастливой тем, что обрела казенную комнату с казенной кроватью, не дано дожить возле трех девочек, которых воспитала и вырастила... Их жизни, их судьбы истаяли и исчезли, словно те, о ком стенает в своем монологе из пьесы Константина Треплева Мировая Душа, вместившая всех, от Наполеона до последней букашки. И Юрий Соломин каждого, абсолютно каждого из персонажей этой пьесы одаривает каплей своей любви и своего сочувствия.
Потому что именно это кажется режиссеру главным сегодня, в начале XXI столетия, во многом так разительно отличающегося от предшествующего, но с удивительной последовательностью рифмующегося с началом XX века. Да, мы есть в прошлом, хотя нас в нем давно уже нет — это отнюдь не парадокс, это определенное и очень точное восприятие времени и человека, пропускающего время через свою судьбу.
Спектакль начинается с именин Ирины, светлого майского дня, омраченного год назад, когда умер отец, и уже навсегда, потому что хотя и завершился официальный траур, надела Ирина белое платье, но теперь уже навеки свяжутся для всех присутствующих эти два события в единый трагический узел: день ангела младшей дочери стал днем смерти отца. И не просто свяжутся: завязка всех событий пьесы окажется предопределенной именно этим узлом, потому что с этого дня и начнется гибель дома, семьи.
Потому и кружится между актами этот дом под пленительные звуки вальса, и проплывают, проплывают мимо очертания комнат, няня (Г. Демина), присевшая в уголок с вязанием, скользящий по схваченным льдом лужам Ферапонт (А. Кудинович) с управскими бумагами, пробегающая по хозяйственным делам Ольга (А. Охлупина)... Все проходит, исчезает, время тает... Прошлое, в котором нас нет, но в котором все знакомо до физической боли, потому что это и наше прошлое...
Юрий Соломин находит очень точные, пунктирные отметки, которые расшифровываются многозначно и интересно. Вот началось праздничное застолье: встала Маша (О. Пашкова) с рюмкой и молча призвала всех последовать ей — первый тост в память отца. Все поняли, кроме Наташи (И. Иванова), и Чебутыкин (Э. Марцевич) тихо шепнул ей что-то на ухо. Несколько секунд длится эта сцена, но как важна, как символична она! Год траура кончился, ожили надежды, мечты о счастье, но вот оно, это начало, — память о смерти никогда не покинет сестер, где бы они ни были. И едва ли не единственная, Маша понимает это трезво и жестоко.
А вот Кулыгин (В. Бабятинский) ищет Машу во время пожара и хочет войти в комнату Ирины (В. Андреева), но слышит за дверью крик Наташи и — медлит у порога, не решаясь постучать. Один этот маленький штрих дает понять, что Маша вышла замуж за него не только потому, что он казался ей самым умным, но потому что воспитание этого человека, его деликатность, чуткость свидетельствовали о том, что они из одного мира, что он не чужой. Ведь и в момент высшего эмоционального напряжения, когда останется позади прощание с Вершининым (А. Ермаков), когда будет убит на дуэли Тузенбах, когда ничего, совсем ничего уже не останется, а надо будет жить дальше, — именно Кулыгин окажется рядом с сестрами; пойдет дождь, и он тихо приблизится к обожаемой Маше с раскрытым зонтиком...
Или эпизод, когда Наташа, говоря о том, как это правильно — создать комитет, смотрится в зеркало, мимоходом заглядывая в шкаф Ольги. А чуть позже, отправляя Андрея (А. Клюквин) на трудный разговор с сестрами, выглядывает из его кабинета со свечой — как раз в тот момент, когда он замешкался у двери в комнату. И он, привыкший к безмолвному подчинению, решительно стучит в дверь...
А вот еще несколько «необходимых уточнений»: объясняя сестрам свое чувство вины за то, что он заложил дом без их разрешения, Андрей внезапно опускается на колени, и трудно не увидеть ужас в глазах Ольги и Ирины — это знак той самой новой жизни их брата, их гордости, с которой они не могут и не хотят смириться! А потом, когда они останутся одни и Ирина скажет Ольге, что она примет предложение барона, скрытая от младшей сестры ширмой, Ольга прижмет ко рту платок, чтобы не закричать в голос, и зальется слезами — в эту самую минуту и будет принято ее решение уйти из дома, поселившись в квартире при гимназии, потому что чувство дома рухнуло: Ирина решилась на замужество, значит, впереди только одиночество. Ольга осознает это страшно, горько. Навсегда...
Может быть, именно потому, что спектакль «Три сестры» выстроен Юрием Соломиным так нежно, чисто, с такой твердой опорой на «мелочи жизни», в конечном счете ход этой жизни определяющие, многие актерские работы восхищают филигранной отделкой. Это относится, в первую очередь, к И. Ивановой, выросшей за последние два сезона в сильную, очень яркую актрису. Ее Наташа по-своему очаровательна: непосредственна, открыта, даже лесть ее настолько прямодушна, что впору растеряться, а грубость так естественна, что воспринимается как продолжение достоинств. Совершенно по-новому трактует своего Кулыгина В. Бабятинский — он умен, деликатен, отлично воспитан, умеет не замечать того, что замечать не следует, но главное, В. Бабятинский существует в том собственном ритме, который словно от природы присущ его персонажу: ни под кого не подделываясь, Кулыгин и под свои нормы никого не выравнивает. Он живет собственной жизнью, и в те минуты, когда этому герою становится горько и больно, чувство собственного достоинства проявляется как-то по-особому резко и жестко. Изумительная, поистине ювелирная отделка роли отличает Э. Марцевича. Его доктор Чебутыкин очень непривычен, он привлекает к себе напряженное внимание с первой же минуты появления на сцене и до самого конца, до горького признания в том, что «одним бароном больше — одним бароном меньше», а жизнь все равно будет глумиться над твоими идеалами, над твоими надеждами. Да, этот человек, несомненно, любил мать трех сестер и Андрея, и она любила его — след той тайны тревожит душу доктора и поныне и заставляет наши души сжиматься от любви и сочувствия к нему, такому нелепому, бездомному, неприкаянному.
Очень сильно, интересно играют А. Клюквин (Андрей), А. Кудинович (Ферапонт), в большинстве эпизодов очень точны Г. Подгородинский (Тузенбах), Ольга (А. Охлупина), Маша (О. Пашкова), Ирина (В. Андреева) сильнее становится лишь к финалу — первые два чеховских действия явно не даются актрисе, она неестественно восторженно начинает и потом долго не может преодолеть эту ноту, зачастую разрушая общую атмосферу.
К сожалению, самой большой неудачей спектакля можно назвать Вершинина ( А. Ермаков) и Соленого (В. Низовой) — создается ощущение, что эти интересные артисты, которые в других спектаклях живут органично, наполненно, в эстетическом пространстве «Трех сестер» чувствуют себя не в своей тарелке. За довольно вяло произносимым ими текстом нет судеб, нет живых, страдающих людей — и это вызывает досаду...
В финале спектакля Юрий Соломин использует, казалось бы, вечный, но вечно волнующий прием. Здесь он оказывается неожиданным и оттого, может быть, действует еще сильнее. Музыка военного вальса резко обрывается, и в полной тишине мы слышим такие знакомые слова: «Музыка играет так громко...», а затем вновь раздается «закадровый» голос режиссера, дочитывающего за сестер Прозоровых итог их несложившейся жизни...
И вновь забирает в плен прошлое. То самое прошлое, в котором нас нет, но есть все то, что сформировало нас, выковало наши вкусы, пристрастия, эстетические и этические критерии, идеалы. Нас нет в нем, но оно живо в нас, хотя ничего уже нельзя изменить, переписать набело...
Юрий Соломин чувствует это и помогает нам ощутить тонкий, грустный аромат прошлого.
Оно никуда от нас не уходит...
Наталья Казьмина
«Театральная жизнь», 28.06.2004
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
Казалось бы, традиции Малого театра и драматургия Чехова — два совершенно различных взгляда, две совершенно разные точки зрения на мир вокруг и внутри личности, но случилось так, что в разные эпохи своего существования театр ощущал невымышленную потребность именно в этом авторе, с помощью которого он говорил о том, что болит, что не дает покоя и гармонии. И происходили замечательные, хотя и совершенно неожиданные совпадения «группы крови», позволяющие разглядеть что-то доселе неизвестное и в чеховской драматургии, и в судьбе Малого театра, и в нашем, зрительском ощущении мира и себя самих...
Спектакль «Три сестры», поставленный Юрием Соломиным (художник А. Глазунов, музыка Г. Гоберника), можно без преувеличения назвать одним из таких волшебных совпадений, когда иными, словно промытыми глазами видишь давно знакомых артистов, душой ощущаешь пропущенные прежде оттенки едва ли не наизусть знакомого текста, выстраиваешь для себя иную систему понятий.
Начиная спектакль «Три сестры» с эпиграфа из записных книжек писателя, звучащего голосом режиссера на фоне изумительных по красоте декораций огромного сада и вращающихся комнат уютного большого дома, Юрий Соломин создает атмосферу поистине чеховскую: «Там хорошо, где нас нет... В прошлом нас нет, — звучит спокойный, негромкий голос, и медленно проплывают перед нашими глазами гостиная с выходом в сад, спальни, лесенка на второй этаж, широкая прихожая — и везде цветы, фотографии в рамочках, следы тщательно поддерживаемого уюта, любовно украшенного Дома, того необходимого пространства, в котором только и может дышать и трудиться та хрупкая субстанция, что зовется Душой...
Мне кажется, что это — самый нежный из всех чеховских спектаклей Малого театра: он пронизан такой чистой любовью, таким горьким состраданием к людям, которые (если воспользоваться словами Сорина из «Чайки») хотели, очень хотели чего-то от жизни, но не получили от нее ничего, кроме долгого ожидания. Как сестры Маша, Ольга и Ирина, которые так рвались в Москву, надеясь только там, на своей родине, обрести счастье. Как их брат Андрей Прозоров, мечтавший стать профессором Московского университета, а ставший членом Думской управы. Как учитель Кулыгин, убеждающий себя в том, что жена Маша любит его и он доволен, всем доволен. Как барон Тузенбах, грезивший о счастье труда на кирпичном заводе...
Ничего не сбылось, ничего и ни у кого! Даже у Наташи, захватившей, кажется, весь дом, не сложилось, не произошло нечто самое главное. Даже няне, счастливой тем, что обрела казенную комнату с казенной кроватью, не дано дожить возле трех девочек, которых воспитала и вырастила... Их жизни, их судьбы истаяли и исчезли, словно те, о ком стенает в своем монологе из пьесы Константина Треплева Мировая Душа, вместившая всех, от Наполеона до последней букашки. И Юрий Соломин каждого, абсолютно каждого из персонажей этой пьесы одаривает каплей своей любви и своего сочувствия.
Потому что именно это кажется режиссеру главным сегодня, в начале XXI столетия, во многом так разительно отличающегося от предшествующего, но с удивительной последовательностью рифмующегося с началом XX века. Да, мы есть в прошлом, хотя нас в нем давно уже нет — это отнюдь не парадокс, это определенное и очень точное восприятие времени и человека, пропускающего время через свою судьбу.
Спектакль начинается с именин Ирины, светлого майского дня, омраченного год назад, когда умер отец, и уже навсегда, потому что хотя и завершился официальный траур, надела Ирина белое платье, но теперь уже навеки свяжутся для всех присутствующих эти два события в единый трагический узел: день ангела младшей дочери стал днем смерти отца. И не просто свяжутся: завязка всех событий пьесы окажется предопределенной именно этим узлом, потому что с этого дня и начнется гибель дома, семьи.
Потому и кружится между актами этот дом под пленительные звуки вальса, и проплывают, проплывают мимо очертания комнат, няня (Г. Демина), присевшая в уголок с вязанием, скользящий по схваченным льдом лужам Ферапонт (А. Кудинович) с управскими бумагами, пробегающая по хозяйственным делам Ольга (А. Охлупина)... Все проходит, исчезает, время тает... Прошлое, в котором нас нет, но в котором все знакомо до физической боли, потому что это и наше прошлое...
Юрий Соломин находит очень точные, пунктирные отметки, которые расшифровываются многозначно и интересно. Вот началось праздничное застолье: встала Маша (О. Пашкова) с рюмкой и молча призвала всех последовать ей — первый тост в память отца. Все поняли, кроме Наташи (И. Иванова), и Чебутыкин (Э. Марцевич) тихо шепнул ей что-то на ухо. Несколько секунд длится эта сцена, но как важна, как символична она! Год траура кончился, ожили надежды, мечты о счастье, но вот оно, это начало, — память о смерти никогда не покинет сестер, где бы они ни были. И едва ли не единственная, Маша понимает это трезво и жестоко.
А вот Кулыгин (В. Бабятинский) ищет Машу во время пожара и хочет войти в комнату Ирины (В. Андреева), но слышит за дверью крик Наташи и — медлит у порога, не решаясь постучать. Один этот маленький штрих дает понять, что Маша вышла замуж за него не только потому, что он казался ей самым умным, но потому что воспитание этого человека, его деликатность, чуткость свидетельствовали о том, что они из одного мира, что он не чужой. Ведь и в момент высшего эмоционального напряжения, когда останется позади прощание с Вершининым (А. Ермаков), когда будет убит на дуэли Тузенбах, когда ничего, совсем ничего уже не останется, а надо будет жить дальше, — именно Кулыгин окажется рядом с сестрами; пойдет дождь, и он тихо приблизится к обожаемой Маше с раскрытым зонтиком...
Или эпизод, когда Наташа, говоря о том, как это правильно — создать комитет, смотрится в зеркало, мимоходом заглядывая в шкаф Ольги. А чуть позже, отправляя Андрея (А. Клюквин) на трудный разговор с сестрами, выглядывает из его кабинета со свечой — как раз в тот момент, когда он замешкался у двери в комнату. И он, привыкший к безмолвному подчинению, решительно стучит в дверь...
А вот еще несколько «необходимых уточнений»: объясняя сестрам свое чувство вины за то, что он заложил дом без их разрешения, Андрей внезапно опускается на колени, и трудно не увидеть ужас в глазах Ольги и Ирины — это знак той самой новой жизни их брата, их гордости, с которой они не могут и не хотят смириться! А потом, когда они останутся одни и Ирина скажет Ольге, что она примет предложение барона, скрытая от младшей сестры ширмой, Ольга прижмет ко рту платок, чтобы не закричать в голос, и зальется слезами — в эту самую минуту и будет принято ее решение уйти из дома, поселившись в квартире при гимназии, потому что чувство дома рухнуло: Ирина решилась на замужество, значит, впереди только одиночество. Ольга осознает это страшно, горько. Навсегда...
Может быть, именно потому, что спектакль «Три сестры» выстроен Юрием Соломиным так нежно, чисто, с такой твердой опорой на «мелочи жизни», в конечном счете ход этой жизни определяющие, многие актерские работы восхищают филигранной отделкой. Это относится, в первую очередь, к И. Ивановой, выросшей за последние два сезона в сильную, очень яркую актрису. Ее Наташа по-своему очаровательна: непосредственна, открыта, даже лесть ее настолько прямодушна, что впору растеряться, а грубость так естественна, что воспринимается как продолжение достоинств. Совершенно по-новому трактует своего Кулыгина В. Бабятинский — он умен, деликатен, отлично воспитан, умеет не замечать того, что замечать не следует, но главное, В. Бабятинский существует в том собственном ритме, который словно от природы присущ его персонажу: ни под кого не подделываясь, Кулыгин и под свои нормы никого не выравнивает. Он живет собственной жизнью, и в те минуты, когда этому герою становится горько и больно, чувство собственного достоинства проявляется как-то по-особому резко и жестко. Изумительная, поистине ювелирная отделка роли отличает Э. Марцевича. Его доктор Чебутыкин очень непривычен, он привлекает к себе напряженное внимание с первой же минуты появления на сцене и до самого конца, до горького признания в том, что «одним бароном больше — одним бароном меньше», а жизнь все равно будет глумиться над твоими идеалами, над твоими надеждами. Да, этот человек, несомненно, любил мать трех сестер и Андрея, и она любила его — след той тайны тревожит душу доктора и поныне и заставляет наши души сжиматься от любви и сочувствия к нему, такому нелепому, бездомному, неприкаянному.
Очень сильно, интересно играют А. Клюквин (Андрей), А. Кудинович (Ферапонт), в большинстве эпизодов очень точны Г. Подгородинский (Тузенбах), Ольга (А. Охлупина), Маша (О. Пашкова), Ирина (В. Андреева) сильнее становится лишь к финалу — первые два чеховских действия явно не даются актрисе, она неестественно восторженно начинает и потом долго не может преодолеть эту ноту, зачастую разрушая общую атмосферу.
К сожалению, самой большой неудачей спектакля можно назвать Вершинина ( А. Ермаков) и Соленого (В. Низовой) — создается ощущение, что эти интересные артисты, которые в других спектаклях живут органично, наполненно, в эстетическом пространстве «Трех сестер» чувствуют себя не в своей тарелке. За довольно вяло произносимым ими текстом нет судеб, нет живых, страдающих людей — и это вызывает досаду...
В финале спектакля Юрий Соломин использует, казалось бы, вечный, но вечно волнующий прием. Здесь он оказывается неожиданным и оттого, может быть, действует еще сильнее. Музыка военного вальса резко обрывается, и в полной тишине мы слышим такие знакомые слова: «Музыка играет так громко...», а затем вновь раздается «закадровый» голос режиссера, дочитывающего за сестер Прозоровых итог их несложившейся жизни...
И вновь забирает в плен прошлое. То самое прошлое, в котором нас нет, но есть все то, что сформировало нас, выковало наши вкусы, пристрастия, эстетические и этические критерии, идеалы. Нас нет в нем, но оно живо в нас, хотя ничего уже нельзя изменить, переписать набело...
Юрий Соломин чувствует это и помогает нам ощутить тонкий, грустный аромат прошлого.
Оно никуда от нас не уходит...
Наталья Казьмина
«Театральная жизнь», 28.06.2004
08.12.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ЗАГОВОР ЧУВСТВ
«Листая старые подшивки»
ЗАГОВОР ЧУВСТВ
Вот и последний спектакль «традиционалиста» Юрия Соломина «Коварство и любовь» поразил всех своим современным звучанием. Шиллер пришелся ко двору нашему политизированному времени с его вечными импичментами и парламентскими баталиями....
ЗАГОВОР ЧУВСТВ
Вот и последний спектакль «традиционалиста» Юрия Соломина «Коварство и любовь» поразил всех своим современным звучанием. Шиллер пришелся ко двору нашему политизированному времени с его вечными импичментами и парламентскими баталиями....
«Листая старые подшивки»
ЗАГОВОР ЧУВСТВ
Каких-то 2-3 года назад некоторые критики списывали этот театр в лавку древностей, причисляли его к музейному антиквариату, не имеющему ничего общего с живым творческим процессом. И вот поди ж ты, одна премьера здесь следует за другой: «Чайка», «Лес», «Коварство и любовь».
Как будто «прорвало» режиссера Юрия Соломина, а вместе с ним и его артистов, понявших в эти трудные времена, что Дом Островского - это их крепость. Вот и критики стали чаще захаживать «на огонек», объясняя свой поворот на 180 градусов тем, что наследие великого Михаила Щепкина по-прежнему живет в стенах Императорского театра. Что же касается публики, то она реагирует на постановки с восторгом. Люди, устав от нервных перегрузок, потянулись к вечным истинам, тому незыблемому, что составляет вечный смысл бытия, отраженный в классических произведениях. На фоне раздерганных антрепризами трупп других театральных суденышек этот корабль оказался непотопляем, потому что его лоцманы знают, как пройти мимо айсбергов в бушующем океане коммерции.
Вот и последний спектакль «традиционалиста» Юрия Соломина «Коварство и любовь» поразил всех своим современным звучанием. Шиллер пришелся ко двору нашему политизированному времени с его вечными импичментами и парламентскими баталиями. Классик потому и остается классиком, что рассматривает человека (на какой бы он ни был политической высоте) во всем противоречии его характера. Предлагает разобраться: что у него от Бога, а что - от дьявола.
Для Шиллера и постановщика спектакля нет ничего страшнее бездуховных монстров, распоряжающихся судьбами миллионов людей. Президент Фон Вальтер в исполнении Валерия Баринова - прирожденный мастер закулисных политических игр. Путем козней и интриг он расчистил себе место у трона и теперь, когда все конкуренты уничтожены, мог бы насладиться победой. Но не тут-то было! Оказывается, его родное чадо Фердинанд влюблен в мещанку Луизу, дочь бедного музыканта, и мечтает на ней жениться. Карьера президента поставлена под угрозу. Извечный конфликт отцов и детей налицо, но он выходит за рамки семейного - тут замешана политика, а она, как известно, не любит сантиментов. Говорят: миром правит красота. Но на земле большинство людей подчиняется силе, и только избранные противостоят ей. К ним Шиллер причислял романтиков и в первую очередь своих любимых героев Фердинанда и Луизу (в спектакле их играют Василий Зотов и Татьяна Скиба).
Возлюбленные выбирают смерть как освобождение от лживой и страшной жизни, где любовь продается и покупается, а человеческое достоинство втаптывается в грязь.
Печальную, я бы сказала, душераздирающую историю поведал нам Малый театр. Что может быть ужаснее, когда отцы переживают своих детей и при этом не понимают, почему Бог избрал для них такую кару?
И все-таки земной шарик вертится, и романтика не изчезла из нашей жизни. В противном случае люди перестали бы сочинять музыку и писать стихи, восторгаться красотой и верить в любовь. Да и сам основоположник немецкой литературы XVIII века был неисправимым идеалистом, создав теорию «Эстетического воспитания», как один из способов достижения справедливого общества.
В течение 70 лет нам внушали, что мы строим то самое справедливое общество. Но потом разубедили и сказали, что в эпоху демократии каждый человек свободен и поэтому сам выбирает, по какому пути ему идти. Малый театр выбрал свой путь еще 175 лет назад, избрав своим лозунгом: «сеять разумное, доброе, вечное» и с улыбкой царям правду говорить.
Любовь ЛЕБЕДИНА.
«Труд», 21.01.1999
ЗАГОВОР ЧУВСТВ
Каких-то 2-3 года назад некоторые критики списывали этот театр в лавку древностей, причисляли его к музейному антиквариату, не имеющему ничего общего с живым творческим процессом. И вот поди ж ты, одна премьера здесь следует за другой: «Чайка», «Лес», «Коварство и любовь».
Как будто «прорвало» режиссера Юрия Соломина, а вместе с ним и его артистов, понявших в эти трудные времена, что Дом Островского - это их крепость. Вот и критики стали чаще захаживать «на огонек», объясняя свой поворот на 180 градусов тем, что наследие великого Михаила Щепкина по-прежнему живет в стенах Императорского театра. Что же касается публики, то она реагирует на постановки с восторгом. Люди, устав от нервных перегрузок, потянулись к вечным истинам, тому незыблемому, что составляет вечный смысл бытия, отраженный в классических произведениях. На фоне раздерганных антрепризами трупп других театральных суденышек этот корабль оказался непотопляем, потому что его лоцманы знают, как пройти мимо айсбергов в бушующем океане коммерции.
Вот и последний спектакль «традиционалиста» Юрия Соломина «Коварство и любовь» поразил всех своим современным звучанием. Шиллер пришелся ко двору нашему политизированному времени с его вечными импичментами и парламентскими баталиями. Классик потому и остается классиком, что рассматривает человека (на какой бы он ни был политической высоте) во всем противоречии его характера. Предлагает разобраться: что у него от Бога, а что - от дьявола.
Для Шиллера и постановщика спектакля нет ничего страшнее бездуховных монстров, распоряжающихся судьбами миллионов людей. Президент Фон Вальтер в исполнении Валерия Баринова - прирожденный мастер закулисных политических игр. Путем козней и интриг он расчистил себе место у трона и теперь, когда все конкуренты уничтожены, мог бы насладиться победой. Но не тут-то было! Оказывается, его родное чадо Фердинанд влюблен в мещанку Луизу, дочь бедного музыканта, и мечтает на ней жениться. Карьера президента поставлена под угрозу. Извечный конфликт отцов и детей налицо, но он выходит за рамки семейного - тут замешана политика, а она, как известно, не любит сантиментов. Говорят: миром правит красота. Но на земле большинство людей подчиняется силе, и только избранные противостоят ей. К ним Шиллер причислял романтиков и в первую очередь своих любимых героев Фердинанда и Луизу (в спектакле их играют Василий Зотов и Татьяна Скиба).
Возлюбленные выбирают смерть как освобождение от лживой и страшной жизни, где любовь продается и покупается, а человеческое достоинство втаптывается в грязь.
Печальную, я бы сказала, душераздирающую историю поведал нам Малый театр. Что может быть ужаснее, когда отцы переживают своих детей и при этом не понимают, почему Бог избрал для них такую кару?
И все-таки земной шарик вертится, и романтика не изчезла из нашей жизни. В противном случае люди перестали бы сочинять музыку и писать стихи, восторгаться красотой и верить в любовь. Да и сам основоположник немецкой литературы XVIII века был неисправимым идеалистом, создав теорию «Эстетического воспитания», как один из способов достижения справедливого общества.
В течение 70 лет нам внушали, что мы строим то самое справедливое общество. Но потом разубедили и сказали, что в эпоху демократии каждый человек свободен и поэтому сам выбирает, по какому пути ему идти. Малый театр выбрал свой путь еще 175 лет назад, избрав своим лозунгом: «сеять разумное, доброе, вечное» и с улыбкой царям правду говорить.
Любовь ЛЕБЕДИНА.
«Труд», 21.01.1999
06.12.2005
Подробнее
НА СЦЕНУ МАЛОГО ТЕАТРА ВОЗВРАЩАЕТСЯ СПЕКТАКЛЬ «КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ»
НА СЦЕНУ МАЛОГО ТЕАТРА ВОЗВРАЩАЕТСЯ СПЕКТАКЛЬ «КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ»
8 декабря на сцену Государственного академического Малого театра возвращается спектакль «Коварство и любовь», поставленный Юрием Соломиным по одной из лучших пьес Ф.Шиллера. В роли Президента фон Вальтера выступит народный артист России Ярослав Барышев...
8 декабря на сцену Государственного академического Малого театра возвращается спектакль «Коварство и любовь», поставленный Юрием Соломиным по одной из лучших пьес Ф.Шиллера. В роли Президента фон Вальтера выступит народный артист России Ярослав Барышев...
НА СЦЕНУ МАЛОГО ТЕАТРА ВОЗВРАЩАЕТСЯ СПЕКТАКЛЬ «КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ»
8 декабря на сцену Государственного академического Малого театра возвращается спектакль «Коварство и любовь», поставленный Юрием Соломиным по одной из лучших пьес Ф.Шиллера. В роли Президента фон Вальтера выступит народный артист России Ярослав Барышев, ранее игравший скрипача Миллера. В роли Луизы зрители вновь увидят Татьяну Скибу, которая будет играть в очередь с Варварой Андреевой.
Как сообщили корреспонденту REGIONS.RU в пресс-службе Государственного академического Малого театра, в прошлом месяце произошел ряд интересных вводов в некоторые спектакли Малого театра. Так что в декабре у зрителей появится возможность увидеть новых Чебутыкина — Владимира Носика (он будет играть в очередь с Эдуардом Марцевичем), Соленого — Алексея Фаддеева (в очередь с Виктором Низовым) и Родэ — Дмитрия Марина (в очередь с Алексеем Фаддеевым) в «Трех сестрах»; вторым исполнителем роли помещика Смирнова в «Свадьбе, свадьбе, свадьбе!» стал Виталий Петров.
8 декабря на сцену Государственного академического Малого театра возвращается спектакль «Коварство и любовь», поставленный Юрием Соломиным по одной из лучших пьес Ф.Шиллера. В роли Президента фон Вальтера выступит народный артист России Ярослав Барышев, ранее игравший скрипача Миллера. В роли Луизы зрители вновь увидят Татьяну Скибу, которая будет играть в очередь с Варварой Андреевой.
Как сообщили корреспонденту REGIONS.RU в пресс-службе Государственного академического Малого театра, в прошлом месяце произошел ряд интересных вводов в некоторые спектакли Малого театра. Так что в декабре у зрителей появится возможность увидеть новых Чебутыкина — Владимира Носика (он будет играть в очередь с Эдуардом Марцевичем), Соленого — Алексея Фаддеева (в очередь с Виктором Низовым) и Родэ — Дмитрия Марина (в очередь с Алексеем Фаддеевым) в «Трех сестрах»; вторым исполнителем роли помещика Смирнова в «Свадьбе, свадьбе, свадьбе!» стал Виталий Петров.
28.11.2005
Подробнее
ХРАНИТЕЛИ. МАЛЫЙ ТЕАТР: МЕЖДУ ЛЕДОЙ И НЕГЛИНКОЙ
ХРАНИТЕЛИ. МАЛЫЙ ТЕАТР: МЕЖДУ ЛЕДОЙ И НЕГЛИНКОЙ
В гостях у «Российской газеты» побывали художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин и его заместитель по литературной части, профессор Борис Любимов.
В гостях у «Российской газеты» побывали художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин и его заместитель по литературной части, профессор Борис Любимов.
ХРАНИТЕЛИ. МАЛЫЙ ТЕАТР: МЕЖДУ ЛЕДОЙ И НЕГЛИНКОЙ
В гостях у «Российской газеты» побывали художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин и его заместитель по литературной части, профессор Борис Любимов. Мои коллеги и я немного опасались, что сама история императорской сцены, «Дома Островского», оплота национального репертуара, его близящийся юбилей придадут разговору слишком академический, не в меру серьезный тон. Но уже первый вопрос вызвал у наших собеседников неожиданно живую, вполне гастрономическую реакцию. После нее о самых серьезных проблемах театра, современной культуры и общества говорить было легко и свободно.
«Ночной дозор» и сибирские пельмени
РГ: Юрий Мефодьевич, Малый театр готовится отметить свое 250-летие. Как вам видится сегодня место Малого театра как центра сохранения традиций? Насколько удается или не удается это место удерживать?
Юрий Соломин: Мы ничего специально не удерживаем. И отбиваться не отбиваемся. У нас есть ниша в культуре, которую мы занимаем вот уже 250 лет. Пока, мне кажется, претендентов на эту нишу нет. Если кто-то будет лучше, мы уступим. Все говорят: надо сохранять нашу культуру, наши традиции... Но никто этим не занимается. Что такое сохранять? Если вы начнете изобретать новые правила изготовления шашлыка, допустим, жарить его не на огне, а варить, то шашлыка не будет. Может быть, останется палочка, на которой будут куски мяса, но — не шашлык. Я из Забайкалья, из тех мест, где без пельменей не существует ни одного торжественного мероприятия. По крайней мере, так было, когда я там жил. Причем пельмени бывают и жареные, и пареные и какие угодно. Когда люди уходили на охоту, на рыбалку, особенно зимой, брали сшитый мешочек, набитый пельменями. А они как камень замороженные. Уходил на неделю в лес. И было им и первое, и второе, и бульон. Понимаете, это искусство. Нужно добавить три сорта мяса — обязательно должна быть свинина, которая создает сочность, и баранина для запаха, и перец, и чеснок обязательно, и лук. Это традиции. Если их изменить, то не будет пельменей.
РГ: А как сделать так, чтобы традиция в культуре, в искусстве была не замороженным пельменем, а живым, горячим?
Соломин: Если правильно пельмень приготовить, сохранить замороженным, он в горячей воде всплывет свеженьким, вкуснейшим.
РГ: В недавней «Школе злословия» с Олегом Куликом он обосновывал свои сложные отношения с высокой культурой тем, что, по его мнению, она всегда заморожена. Он сравнил ее с кладбищем. Она скучна, поскольку всеми признана. А раз признана, значит мертва.
Соломин: Это возрастное. Зубы выпадут — кусаться не будет..
Соломин: Мы все время чувствуем напор этих тенденций, что необходимо для поднятия боевого духа... Придумать можно все. Но мне кажется, что все эти придумки — раздевание, сидение в клетке, разрезание картин и так далее, — не творческие. Они надуманные. Однажды в Голландии, в музее Рембрандта, я провел у картины «Ночной дозор» все отпущенное время. Почему? В этой картине — целая жизнь, жизнь десятков людей, даже собачки. И там можно увидеть и свет — какой свет! — и какие глаза у одного, второго, третьего... У меня не возникло мысли, что и я так могу. Тогда рождается преклонение, необходимое в искусстве. А когда смотришь и думаешь, что ты тоже так можешь... Раздеться ведь не сложно…
Кладбище или музей?
РГ: Когда вы возглавили Малый театр, был ли у вас специальный рецепт, знали ли вы точно, что положить в свое варево, чтобы оно оставалось свежим и полезным?
Соломин: Мы с Борисом Николаевичем тогда вместе перешли площадь Ногина, где он работал со мной в Министерстве культуры, и навсегда вошли в наш дом на Театральной площади.
Борис Любимов: Вопрос о спасении театра в 1988 году стоял в самом буквальном смысле слова. Когда я туда пришел, Юрий Мефодьевич был председателем художественного совета, а через месяц его выбрали художественным руководителем. С тех пор восемнадцатый год в этом качестве он и пребывает. Предстоял капитальный ремонт сцены. Конец перестройки. Долгострои. Ефремовский Художественный театр закрылся в 1977, а открылся только в через десять лет. Было ощущение, что театр вообще тонет, буквально уходит в Неглинку. Вопрос о выживании стоял не только в философском смысле слова. И какая хитрость, интуиция подсказала Юрию Мефодьевичу, что нужно сделать? «Как хотите, но в каком-нибудь из помещений Малого театра обязательно должны идти спектакли». И за какие-то относительно вменяемые сроки был сделан ремонт. Малый театр ушел в свой филиал, потеряв многих зрителей. Это было не так просто. А потом был сделан мощный, капитальный ремонт филиала, и фактически Москве вернулись два великолепных театральных здания.
Дело прошлое, но дружественные коллеги, пресса конца 80-х годов сделала из Малого театра мальчика для битья. Вспоминали все — прежде всего постановку брежневской «Целины». То, что Брежнева ставили и в других театрах и получали Государственную премию, никто не вспоминал. Тогдашний прогрессивный союз театральных деятелей не только не помогал, а немножко подтапливал Малый театр. Как только Малый театр выезжает на гастроли — сразу смех, хохот. Когда мы ехали в Ливию, в одной из статей была интонация: хоть бы там Малый театр и остался!
Так что вопрос о спасении стоял нешуточно. Кладбище... Поскольку музеи тогда тоже не финансировались, было ощущение, что вместе с ними должны потонуть и мы. Как сохранить своего зрителя, как приобрести нового, потому что «иных уж нет, а те далече»? Не сравниваю с событиями 20-х годов, но все же: кто-то из зрителей, из российской интеллигенции уезжал навсегда или почти навсегда. Кто-то лишался средств к существованию. Тогдашнему учителю и тогдашнему врачу прокормить семью было невозможно, а уж где взять деньги на билет? Как найти репертуар, что придумать с публикой? Те возможности привлечения актеров, режиссеров, которые были раньше у Малого театра, когда он был первым театром страны, к концу 80-х тоже кончились...
Поэтому шла борьба за свою репертуарную линию. Найти этого нового зрителя, а он каждое десятилетие обновляется, было очень непросто. Я был на недавней премьере «Мертвых душ» в театре Маяковского и поразился реакции зрителей. Они первое действие смотрят как «Аншлаг», а второе — где второй том гоголевской поэмы — как программу Караулова. Ощущение, что эти люди первый том, может быть, читали или слышали, что он есть, а вот про второй даже не знают, что он был написан. И такой зритель должен был прийти в Малый театр. Как сохранить то, о чем говорил Юрий Мефодьевич, при этом, не превращаясь ни в Таганку, ни в «Ленком», ни в «Современник»?
Чаепитие 1988 года
РГ: И как вы сформулировали свой фарватер?
Соломин: Мы сели, выпили чаю, поговорили… Столько лет у России не было своей Академии наук, даже ЦК своего не было. У всех было, а у нас — нет. И тогда мы решили так: должен быть, в конце концов, в России национальный театр. И вот, оглядываясь на итоги тогдашнего чаепития, думаешь, что если кто и выстоял среди невзгод последних десятилетий, то прежде всего — Малый театр. Вот и получилось, что мы стали национальным достоянием вместе с Большим театром, получив президентский грант. Почему мы, а не другие? Да у нас люстр больше, ребята!
РГ: Вы говорили о репертуаре, о зрителе. Что в конце 80-х вам обоим виделось как спасение?
Любимов: Наша встреча состоялась в октябре 88 года. Юрий Мефодьевич ехал тогда с репетиции на «Жигулях», я вышел из своей квартиры. У меня в руках был томик пьес Солженицина. Я думал о «Пире победителей» или «Олене и Шалашовке», которую потом Олег Николаевич поставил в Художественном театре без большого успеха. Мы, я помню, собирались писать в Вермонт Александру Исаевичу, чтобы он дал разрешение на постановку. Но это было накануне 70-летия Солженицина, и тогда главный идеолог партии Медведев примерно на полгода отложил печатание его произведений. Нам сверху сказали: годите...
А потом, в 1989 году, когда все его стали ставить, уже не хотелось вписываться в эту волну. И мы вернулись к «Пиру победителей» только в 95-м, к 50-летаю Победы. Я помню, как на обсуждении Солженицин сказал: «Настал один из самых счастливых дней в моей жизни: я увидел свою пьесу на сцене Малого театра».
Мы много искали. Но главное было решено сразу: Малый театр должен идти генеральной линией национального репертуара. «Горе от ума» поставили, сейчас Соломин репетирует «Ревизор».
Соломин: Ты забыл сказать, как потом принес нам неоконченную пьесу «И аз воздам». Написана она была не драматуРГом, а врачом, который не мог пройти мимо судьбы расстрелянного русского царя. И пьеса, собственно, создавалась в театре. А когда спектакль уже шел, мы туда включали все новые и новые детали, подробности. Было трудно: когда мы спектакль сдавали, художественный совет раскололся. И все-таки мы его выпустили. Я взял на себя ответственность как председатель художественного совета. А потом мы просто аннулировали сам совет.
РГ: То есть, отказались от идеи демократии в отдельно взятом театре?
Соломин: Я тогда сказал, что коллективной ответственности в театре быть не может. Когда собирается десять хороших актеров, естественно, каждый из них считает, что он лучший, а девять хуже.
Парадоксы императорской сцены
РГ: Статус бывшего императорского театра это эфемерное понятие? Как-то учитывая, что таких сцен мало в России?
Соломин: Сохранен он лучше, и как здание, и как традиция, чем все остальные старые сцены России. Пусть на меня не обижаются другие. Да они и не будут обижаться, потому что это правда. В чем сохранены? В уважении к автору. В воспитании актера, сохранении актерской театральной школы. И даже, если угодно, в принятии режиссуры, хотя нас обвиняют именно в том, что у нас нет режиссеров. Малый театр спасал от бед очень многих теперь известных и по-настоящему великих режиссеров в самые трудные минуты их жизни. Это и , и . И Эфросу, когда его оплевали в ЦК, Малый театр протянул руку. Эфрос поставил у нас два спектакля («Танцы на шоссе» и «По московскому времени»). И хоть оба они были закрыты, он у нас проработал два года. Он не был отдан в это время на растерзание. Это и Хейфиц, которого в свое время отовсюду убрали. И Львов-Анохин, который заново родился в Малом театре. И Борис Морозов из театра Пушкина пришел сюда. И Петр Наумович Фоменко здесь работал. Все это сейчас забыто, но это было.
Любимов:. Проще сказать, кто не ставил. Как раз все дело в том, что в отличие от тех театров, где воля некоего лидера, скажем, Захарова, Любимова, Товстоногова, закрывает путь другим режиссерам, Малый театр всегда для режиссера открыт. Из мхатовских «недр» пришел Илья Яковлевич Судаков, он стал главным режиссером Малого театра и возглавлял его с 1935 по 1945 год. Волков — человек, выросший из первой студии МХТ, работавший с Михаилом Чеховым. Режиссеры мейерхольдовской школы — Варпаховский, Раввинских, которые, может быть, лучшие свои спектакли поставили здесь. Вахтанговец Евгений Симонов возглавлял театр восемь лет, с 1962 по 1970. Гончаров стал главным в Театре на Малой Бронной, выйдя из Малого. Мы звали Виктюка. Не сложилось, но это другой вопрос. Мы в последние годы разговаривали с Фоменко, Захаровым, Додиным. Все это люди, отвечающие за свои театры, и им очень трудно. Но никто не отказался, никто не сказал: в ваш Малый театр не пойдем. Я-то вообще считаю, что Малый театр может работать с любым режиссером. Два требования, о которых сказал Юрий Мефодьевич. Первое. Уважение к тексту, любовь к слову. Это трагедия ХХ века: он стал вообще визуальным, клиповым. Поэтому слово не звучит. И второе, это отношение к актерам. Евгений Самойлов, последний Чацкий у Мейерхольда, играет князя Тугоуховского в спектакле Женовача в Малом театре. Какая фантастическая биография!
Василий Бочкарев, Людмила Полякова прошли через уроки Анатолия Васильева. Юрий Мефодьевич снимался у Марка Захарова. Любой из актеров Малого, от Самойлова до выпускника, скажет только одно: я выполню любое задание, хоть Някрошюса, хоть Серебрянникова, только чтобы меня было видно и слышно, и чтобы смысл был в том, что я делаю. У Женовача, хотя он, казалось бы, прямо противоположен Малому театру и ближе скорее Первой студии МХТ, Суллержицкому, есть эти два качества: любовь к тексту и любовь к актеру. Я точно знаю, если актер Малого театра заболел, первым к нему в больницу поедет Женовач. Если у него триумф, неважно, в чьем спектакле, первым его поздравит Женовач. И все это чувствуют и ценят.
Галстук Ильинского
РГ: Существуют невероятные легенды про отношения актеров и актрис в Малом, про внутренние обычаи и ритуалы, байки про то, как Нифонтова никогда не ездит в том же лифте, что Быстрицкая. Мелкие, странные, нелепые или действительно великие традиции, — насколько они переменились за последние 200 лет, как вам кажется?
Соломин: Они, конечно, трансформируются, но в чем-то самом главном сохраняются, и я сейчас скажу, в чем. Я играл центральные роли с Ильинским, Жаровым, Бабочкиным, Шатровой, Зеркаловой, Владиславским, Светловидовым, Дорониным, Любезновым. Они очень доброжелательно относились к вновь поступающему молодому актеру. Если они не заняты в спектакле, то приходили посмотреть как он играет и говорили потом: ты знаешь, в этом месте Михаил Чехов делал вот так-то… Или еще кто-то так-то. Когда я репетировал Хлестакова с Ильинским в «Ревизоре», мне и Владиславский, и Бабочкин, который играл почтмейстера, а в молодости Хлестакова, и Хохряков столько рассказывали... Я уже не говорю об Ильинском, который был режиссером. И я начинал сходить с ума, потому что я не мог повторить то, что они мне предлагали. После премьеры Хлестакова все они стали приходить ко мне в уборную: Светловидов подарил фотографию Остужева, они были друзья, вместе на охоту ходили. Шатрова, которая играла унтер-офицершу, принесла мне книгу Радина, ее покойного мужа, и там было целое письмо, где написано: «В добрый путь!»
Это существует по сегодняшний день. Татьяна Александровна Еремеева, супруга Игоря Ильинского, блестящая актриса, когда мы работали вместе в «Дяде Ване», однажды ко мне подошла: «Галстук у вас не тот, у Чехова написано «василькового цвета»«. И она вдруг мне приносит василькового цвета галстук. «Посмотрите, это вам подойдет? Это Игоря Владимировича галстук». Понимаете?
РГ: Вот вы ставите «Ревизора», который неоднократно был в Малом. О чем он будет?
Соломин: Это я на читке актерам сказал: «Нет концепции. Давайте, почитаем Гоголя. Чего он там наколбасил, этот странный человек?». И вот начинаем читать. Земляника отвечает Городничему: «Хороших лекарств мы не употребляем. Простой человек, если выживет, то и так выживет». И все начинают смеяться, точно впервые услышали. Чего тут еще играть? Слово! Я и говорю: «Стоп. Вот это слово еще потише и еще пошире надо сказать». Вот и весь концепт.
РГ: Это и есть рецепт приготовления «Ревизора»: потише и пошире!
Соломин: Примерно. Чтобы слово дошло до людей, которые сидят в зрительном зале.
РГ: А Шекспира в Малом театре мы когда-нибудь увидим ?
Соломин: У нас в филиале идет комедия Шекспира. Но хотелось бы и на основной сцене. Ведь мы один из немногих театров, который имеет возможность ставить большие постановочные, костюмные спектакли. Всю дотацию, которую мы получаем от государства, мы пускаем на зрителя. Чтобы те люди, которые, может быть, один раз в жизни попадают в театр и смотрят Шекспира или Островского, могли получить все богатство, весь спектр впечатлений. Вот у нас сейчас Мольер идет, «Мнимый больной» в постановке Женовача. Там такие декорации Александра Боровского, что их можно показывать как в музее, сами по себе.
Тайные воды Неглинки
РГ: Ремонт Большого театра как-то затронет вас?
Соломин: Вскрытие покажет. Там ведь не только Неглинка как у нас, там чуть ли ни целое озеро. Дай Бог, чтобы все было хорошо. Нам не хочется потерять Большой театр, потому что мы как-то связаны историей и пространством. Театральная площадь должна остаться неприкосновенной. Это важнейшее историческое место Москвы.
Мы решили делать реконструкцию в три этапа. Каждый год мы будем летние месяцы отдавать строителям. В этот раз уедем на гастроли в апреле с тем, чтобы 30 августа соответствовать тому празднику, который у нас намечается вместе с Александринкой — празднованию 250-летия государственного театра в России.
РГ: Расскажите, как это будет?
Соломин: Открытие этого праздника должно быть в Александринке, в Петербурге. Они действительно первые. Только через несколько месяцев Указ императрицы об учреждении императорского театра был задействован в Москве. 30 августа они открывают торжества. Мы, наверное, там примем участие. А 1, 2 сентября состоится Международная конференция, которая будет проводится в Малом . В ней речь пойдет о традициях, о сохранении национальных театров. Их ведь много в мире — Шекспировский в Лондоне, «Комедии Франсез» в Париже... И у нас ведь еще масса старых театров: и в Ярославле, и в Иркутске, и в Омске.
РГ: А что будет с юбилейными гастролями?
Соломин: Было бы очень красиво, если бы один театр, Александринка, поехала бы от Калининграда на восток. А Малый — от Владивостока на запад. И через месяц встретились бы где-нибудь на Урале. Я давно предлагал эту идею. В принципе, она правильная. Кстати, эта мысль была на самом вверху очень хорошо принята: ведь этот юбилей, этот день мог бы быть вообще стать праздником российского театра.
Конечно, уничтожить государственность театра легко. А потом, через 10-15 лет заново по крупицам все восстанавливать? Репертуарный театр должен быть сохранен до тех пор, что пока он сам, естественно не отомрет. А новое не появится.
РГ: Какие премьеры вам предстоят?
Любимов: Ближайшая премьера в филиале. Это Шиллер, «Мария Стюарт». Соломин, надеюсь, весной покажет «Ревизора». Александр Коршунов репетирует «Бедность не порок» Островского. Пьеса, которая у нас очень давно не шла. С довоенных времен. И, наконец, это еще не репетируется, но Юрий Мефодьевич это произнес на сборе труппы и поэтому я тоже секрета не выдам. Мы давно ставили пьес на исторические темы. А пьеса Островского, которая, по-моему, с дореволюционных времен на сцене Малого театра не шла — это «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Так мы включимся в разговоры о 4-м ноября, о природе смуты и так далее.
«Вон в том кресле сидел Пушкин!»
РГ: Но прежде всего Малый театр, как никакой другой, связан с репертуаром хрестоматийным, который у всех на слуху. У меня есть замечательное воспоминание. В Канаде на фестивале показали плохой фильм Газарова «Ревизор». И местные газеты отметили, что фильм плохой: играют плохо, плохо снято. Но сценарист придумал очень хороший сюжетик. Канадцам простительно. Но мне кажется, что у нас публика резко меняется в эту сторону. В театр стали ходить люди, которые действительно не читали «Ревизора» и для которых текст воспринимается не как бы впервые, как хотите вы, а просто впервые. И они хохочут действительно потому, что не знают, что будет дальше. У вас есть такие наблюдения над публикой? Ваша публика меняется?
Соломин: Да. Меняется. Необразованность существует. Особенно естественно, у молодых. Школа их не доучивает. Я например запретил коллективные посещения. И уже через Интернет получил обвинительное письмо. Мы, мол, хотим приехать, а нам не продают билеты, а нам нужно посмотреть «Горе от ума». Что значит, посмотреть нужно? Возьмите книжку и почитайте. Почему обязательно коллективно? Коллективно ничего не бывает, как мы уже говорили. Просачиваются, конечно, и хоть мы в руки больше двух билетов не даем, по нескольку раз становятся в очередь.
На недавнем спектакле «Горе от ума» народу — битком. Тишина, и вдруг после первого акта свист. Это выражается восторг. Я говорю: кто пустил? — Да сами просочились. Играем следующий акт. Реакция идет, но опять ор. В конце, на поклонах, я остановил визг и сказал: «Родненькие, вы не на стадионе». Рассказал им, что отмечается 250 лет, рассказал об истории театра, сказал, что вон на том стуле сидел Гоголь, там — Грибоедов, здесь Пушкин. Я сказал: «Если бы это произошло на Западе, любая фирма с вами никаких отношений бы уже не завела, потому что уровень гуманитарной культуры для уровня жизни значит не меньше, чем экономические показатели». Я об этом говорю уже 15 лет. Без образования, без медицины, без науки и культуры никакой экономики не будет. Нужен здоровый, умный, образованный человек, чтобы создать хорошую экономику. Только так. Островский сказал: «Без театра не может быть нации». Ведь театр вбирает в себя и литературу, и музыку, и живопись, и актерское мастерство.
РГ: А также и культуру светских ритуалов, и зрительского поведения.
Любимов: Совершенно верно. И поведения. Я постоянно думаю о том, что вы спросили. Мне кажется, в какой-то степени и музыкант, и актер, выходящий к сегодняшнему зрителю, испытывает примерно тоже, что могли испытывать старики Малого театра в 22-м году. Гумилев, читающий лекцию о стихии перед революционными матросиками. Для Олега Кулика это поведенческая поза. Но некоторые просто не знают, как себя вести и поэтому ведут себя, как на дискотеке. Должно пройти еще несколько поколений, чтобы выработалась новая российская интеллигенция. Я думаю с некоторым относительным оптимизмом об этом. Когда-то я с известным шекспироведом Алексеем Бартошевичем гулял по Лондону, и он показывал мне целый район, застроенный в определенное десятилетие XIX века. В чем дело, почему открылось столько театров? А потому, что те приказчики, которые во времена Диккенса, кроме как в пивную, никуда не ходили, разбогатели, вырос новый уровень материальной возможности, а с ней — и культурной потребности. И они стали строить театры. Если мы не подорвемся на терроре и наркотиках, то третье и четвертое поколение, которое поймет, что две пары ботинок на одну ногу не наденешь, начнет строить и ходить в театры элегантно. И вдруг ему захочется в Консерваторию, а не на дискотеку. Кто знает?
РГ: Вы оптимист. Скажите, вам не кажется, что это вопрос, кто раньше сломается? Потому что пока они выберут Консерваторию, там уже будет работать группа «Ногу свело».
Любимов: Лет 15 назад мне тоже так казалось. Мне казалось, что Малый театр уйдет под воды Неглинки вместе со всей культурой, с толстыми журналами, книгами. Но посмотрите, все выжили — и книги, и журналы, и Малый…
«Деловой завтрак» в «Российской газете»
Алена Карась
В гостях у «Российской газеты» побывали художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин и его заместитель по литературной части, профессор Борис Любимов. Мои коллеги и я немного опасались, что сама история императорской сцены, «Дома Островского», оплота национального репертуара, его близящийся юбилей придадут разговору слишком академический, не в меру серьезный тон. Но уже первый вопрос вызвал у наших собеседников неожиданно живую, вполне гастрономическую реакцию. После нее о самых серьезных проблемах театра, современной культуры и общества говорить было легко и свободно.
«Ночной дозор» и сибирские пельмени
РГ: Юрий Мефодьевич, Малый театр готовится отметить свое 250-летие. Как вам видится сегодня место Малого театра как центра сохранения традиций? Насколько удается или не удается это место удерживать?
Юрий Соломин: Мы ничего специально не удерживаем. И отбиваться не отбиваемся. У нас есть ниша в культуре, которую мы занимаем вот уже 250 лет. Пока, мне кажется, претендентов на эту нишу нет. Если кто-то будет лучше, мы уступим. Все говорят: надо сохранять нашу культуру, наши традиции... Но никто этим не занимается. Что такое сохранять? Если вы начнете изобретать новые правила изготовления шашлыка, допустим, жарить его не на огне, а варить, то шашлыка не будет. Может быть, останется палочка, на которой будут куски мяса, но — не шашлык. Я из Забайкалья, из тех мест, где без пельменей не существует ни одного торжественного мероприятия. По крайней мере, так было, когда я там жил. Причем пельмени бывают и жареные, и пареные и какие угодно. Когда люди уходили на охоту, на рыбалку, особенно зимой, брали сшитый мешочек, набитый пельменями. А они как камень замороженные. Уходил на неделю в лес. И было им и первое, и второе, и бульон. Понимаете, это искусство. Нужно добавить три сорта мяса — обязательно должна быть свинина, которая создает сочность, и баранина для запаха, и перец, и чеснок обязательно, и лук. Это традиции. Если их изменить, то не будет пельменей.
РГ: А как сделать так, чтобы традиция в культуре, в искусстве была не замороженным пельменем, а живым, горячим?
Соломин: Если правильно пельмень приготовить, сохранить замороженным, он в горячей воде всплывет свеженьким, вкуснейшим.
РГ: В недавней «Школе злословия» с Олегом Куликом он обосновывал свои сложные отношения с высокой культурой тем, что, по его мнению, она всегда заморожена. Он сравнил ее с кладбищем. Она скучна, поскольку всеми признана. А раз признана, значит мертва.
Соломин: Это возрастное. Зубы выпадут — кусаться не будет..
Соломин: Мы все время чувствуем напор этих тенденций, что необходимо для поднятия боевого духа... Придумать можно все. Но мне кажется, что все эти придумки — раздевание, сидение в клетке, разрезание картин и так далее, — не творческие. Они надуманные. Однажды в Голландии, в музее Рембрандта, я провел у картины «Ночной дозор» все отпущенное время. Почему? В этой картине — целая жизнь, жизнь десятков людей, даже собачки. И там можно увидеть и свет — какой свет! — и какие глаза у одного, второго, третьего... У меня не возникло мысли, что и я так могу. Тогда рождается преклонение, необходимое в искусстве. А когда смотришь и думаешь, что ты тоже так можешь... Раздеться ведь не сложно…
Кладбище или музей?
РГ: Когда вы возглавили Малый театр, был ли у вас специальный рецепт, знали ли вы точно, что положить в свое варево, чтобы оно оставалось свежим и полезным?
Соломин: Мы с Борисом Николаевичем тогда вместе перешли площадь Ногина, где он работал со мной в Министерстве культуры, и навсегда вошли в наш дом на Театральной площади.
Борис Любимов: Вопрос о спасении театра в 1988 году стоял в самом буквальном смысле слова. Когда я туда пришел, Юрий Мефодьевич был председателем художественного совета, а через месяц его выбрали художественным руководителем. С тех пор восемнадцатый год в этом качестве он и пребывает. Предстоял капитальный ремонт сцены. Конец перестройки. Долгострои. Ефремовский Художественный театр закрылся в 1977, а открылся только в через десять лет. Было ощущение, что театр вообще тонет, буквально уходит в Неглинку. Вопрос о выживании стоял не только в философском смысле слова. И какая хитрость, интуиция подсказала Юрию Мефодьевичу, что нужно сделать? «Как хотите, но в каком-нибудь из помещений Малого театра обязательно должны идти спектакли». И за какие-то относительно вменяемые сроки был сделан ремонт. Малый театр ушел в свой филиал, потеряв многих зрителей. Это было не так просто. А потом был сделан мощный, капитальный ремонт филиала, и фактически Москве вернулись два великолепных театральных здания.
Дело прошлое, но дружественные коллеги, пресса конца 80-х годов сделала из Малого театра мальчика для битья. Вспоминали все — прежде всего постановку брежневской «Целины». То, что Брежнева ставили и в других театрах и получали Государственную премию, никто не вспоминал. Тогдашний прогрессивный союз театральных деятелей не только не помогал, а немножко подтапливал Малый театр. Как только Малый театр выезжает на гастроли — сразу смех, хохот. Когда мы ехали в Ливию, в одной из статей была интонация: хоть бы там Малый театр и остался!
Так что вопрос о спасении стоял нешуточно. Кладбище... Поскольку музеи тогда тоже не финансировались, было ощущение, что вместе с ними должны потонуть и мы. Как сохранить своего зрителя, как приобрести нового, потому что «иных уж нет, а те далече»? Не сравниваю с событиями 20-х годов, но все же: кто-то из зрителей, из российской интеллигенции уезжал навсегда или почти навсегда. Кто-то лишался средств к существованию. Тогдашнему учителю и тогдашнему врачу прокормить семью было невозможно, а уж где взять деньги на билет? Как найти репертуар, что придумать с публикой? Те возможности привлечения актеров, режиссеров, которые были раньше у Малого театра, когда он был первым театром страны, к концу 80-х тоже кончились...
Поэтому шла борьба за свою репертуарную линию. Найти этого нового зрителя, а он каждое десятилетие обновляется, было очень непросто. Я был на недавней премьере «Мертвых душ» в театре Маяковского и поразился реакции зрителей. Они первое действие смотрят как «Аншлаг», а второе — где второй том гоголевской поэмы — как программу Караулова. Ощущение, что эти люди первый том, может быть, читали или слышали, что он есть, а вот про второй даже не знают, что он был написан. И такой зритель должен был прийти в Малый театр. Как сохранить то, о чем говорил Юрий Мефодьевич, при этом, не превращаясь ни в Таганку, ни в «Ленком», ни в «Современник»?
Чаепитие 1988 года
РГ: И как вы сформулировали свой фарватер?
Соломин: Мы сели, выпили чаю, поговорили… Столько лет у России не было своей Академии наук, даже ЦК своего не было. У всех было, а у нас — нет. И тогда мы решили так: должен быть, в конце концов, в России национальный театр. И вот, оглядываясь на итоги тогдашнего чаепития, думаешь, что если кто и выстоял среди невзгод последних десятилетий, то прежде всего — Малый театр. Вот и получилось, что мы стали национальным достоянием вместе с Большим театром, получив президентский грант. Почему мы, а не другие? Да у нас люстр больше, ребята!
РГ: Вы говорили о репертуаре, о зрителе. Что в конце 80-х вам обоим виделось как спасение?
Любимов: Наша встреча состоялась в октябре 88 года. Юрий Мефодьевич ехал тогда с репетиции на «Жигулях», я вышел из своей квартиры. У меня в руках был томик пьес Солженицина. Я думал о «Пире победителей» или «Олене и Шалашовке», которую потом Олег Николаевич поставил в Художественном театре без большого успеха. Мы, я помню, собирались писать в Вермонт Александру Исаевичу, чтобы он дал разрешение на постановку. Но это было накануне 70-летия Солженицина, и тогда главный идеолог партии Медведев примерно на полгода отложил печатание его произведений. Нам сверху сказали: годите...
А потом, в 1989 году, когда все его стали ставить, уже не хотелось вписываться в эту волну. И мы вернулись к «Пиру победителей» только в 95-м, к 50-летаю Победы. Я помню, как на обсуждении Солженицин сказал: «Настал один из самых счастливых дней в моей жизни: я увидел свою пьесу на сцене Малого театра».
Мы много искали. Но главное было решено сразу: Малый театр должен идти генеральной линией национального репертуара. «Горе от ума» поставили, сейчас Соломин репетирует «Ревизор».
Соломин: Ты забыл сказать, как потом принес нам неоконченную пьесу «И аз воздам». Написана она была не драматуРГом, а врачом, который не мог пройти мимо судьбы расстрелянного русского царя. И пьеса, собственно, создавалась в театре. А когда спектакль уже шел, мы туда включали все новые и новые детали, подробности. Было трудно: когда мы спектакль сдавали, художественный совет раскололся. И все-таки мы его выпустили. Я взял на себя ответственность как председатель художественного совета. А потом мы просто аннулировали сам совет.
РГ: То есть, отказались от идеи демократии в отдельно взятом театре?
Соломин: Я тогда сказал, что коллективной ответственности в театре быть не может. Когда собирается десять хороших актеров, естественно, каждый из них считает, что он лучший, а девять хуже.
Парадоксы императорской сцены
РГ: Статус бывшего императорского театра это эфемерное понятие? Как-то учитывая, что таких сцен мало в России?
Соломин: Сохранен он лучше, и как здание, и как традиция, чем все остальные старые сцены России. Пусть на меня не обижаются другие. Да они и не будут обижаться, потому что это правда. В чем сохранены? В уважении к автору. В воспитании актера, сохранении актерской театральной школы. И даже, если угодно, в принятии режиссуры, хотя нас обвиняют именно в том, что у нас нет режиссеров. Малый театр спасал от бед очень многих теперь известных и по-настоящему великих режиссеров в самые трудные минуты их жизни. Это и , и . И Эфросу, когда его оплевали в ЦК, Малый театр протянул руку. Эфрос поставил у нас два спектакля («Танцы на шоссе» и «По московскому времени»). И хоть оба они были закрыты, он у нас проработал два года. Он не был отдан в это время на растерзание. Это и Хейфиц, которого в свое время отовсюду убрали. И Львов-Анохин, который заново родился в Малом театре. И Борис Морозов из театра Пушкина пришел сюда. И Петр Наумович Фоменко здесь работал. Все это сейчас забыто, но это было.
Любимов:. Проще сказать, кто не ставил. Как раз все дело в том, что в отличие от тех театров, где воля некоего лидера, скажем, Захарова, Любимова, Товстоногова, закрывает путь другим режиссерам, Малый театр всегда для режиссера открыт. Из мхатовских «недр» пришел Илья Яковлевич Судаков, он стал главным режиссером Малого театра и возглавлял его с 1935 по 1945 год. Волков — человек, выросший из первой студии МХТ, работавший с Михаилом Чеховым. Режиссеры мейерхольдовской школы — Варпаховский, Раввинских, которые, может быть, лучшие свои спектакли поставили здесь. Вахтанговец Евгений Симонов возглавлял театр восемь лет, с 1962 по 1970. Гончаров стал главным в Театре на Малой Бронной, выйдя из Малого. Мы звали Виктюка. Не сложилось, но это другой вопрос. Мы в последние годы разговаривали с Фоменко, Захаровым, Додиным. Все это люди, отвечающие за свои театры, и им очень трудно. Но никто не отказался, никто не сказал: в ваш Малый театр не пойдем. Я-то вообще считаю, что Малый театр может работать с любым режиссером. Два требования, о которых сказал Юрий Мефодьевич. Первое. Уважение к тексту, любовь к слову. Это трагедия ХХ века: он стал вообще визуальным, клиповым. Поэтому слово не звучит. И второе, это отношение к актерам. Евгений Самойлов, последний Чацкий у Мейерхольда, играет князя Тугоуховского в спектакле Женовача в Малом театре. Какая фантастическая биография!
Василий Бочкарев, Людмила Полякова прошли через уроки Анатолия Васильева. Юрий Мефодьевич снимался у Марка Захарова. Любой из актеров Малого, от Самойлова до выпускника, скажет только одно: я выполню любое задание, хоть Някрошюса, хоть Серебрянникова, только чтобы меня было видно и слышно, и чтобы смысл был в том, что я делаю. У Женовача, хотя он, казалось бы, прямо противоположен Малому театру и ближе скорее Первой студии МХТ, Суллержицкому, есть эти два качества: любовь к тексту и любовь к актеру. Я точно знаю, если актер Малого театра заболел, первым к нему в больницу поедет Женовач. Если у него триумф, неважно, в чьем спектакле, первым его поздравит Женовач. И все это чувствуют и ценят.
Галстук Ильинского
РГ: Существуют невероятные легенды про отношения актеров и актрис в Малом, про внутренние обычаи и ритуалы, байки про то, как Нифонтова никогда не ездит в том же лифте, что Быстрицкая. Мелкие, странные, нелепые или действительно великие традиции, — насколько они переменились за последние 200 лет, как вам кажется?
Соломин: Они, конечно, трансформируются, но в чем-то самом главном сохраняются, и я сейчас скажу, в чем. Я играл центральные роли с Ильинским, Жаровым, Бабочкиным, Шатровой, Зеркаловой, Владиславским, Светловидовым, Дорониным, Любезновым. Они очень доброжелательно относились к вновь поступающему молодому актеру. Если они не заняты в спектакле, то приходили посмотреть как он играет и говорили потом: ты знаешь, в этом месте Михаил Чехов делал вот так-то… Или еще кто-то так-то. Когда я репетировал Хлестакова с Ильинским в «Ревизоре», мне и Владиславский, и Бабочкин, который играл почтмейстера, а в молодости Хлестакова, и Хохряков столько рассказывали... Я уже не говорю об Ильинском, который был режиссером. И я начинал сходить с ума, потому что я не мог повторить то, что они мне предлагали. После премьеры Хлестакова все они стали приходить ко мне в уборную: Светловидов подарил фотографию Остужева, они были друзья, вместе на охоту ходили. Шатрова, которая играла унтер-офицершу, принесла мне книгу Радина, ее покойного мужа, и там было целое письмо, где написано: «В добрый путь!»
Это существует по сегодняшний день. Татьяна Александровна Еремеева, супруга Игоря Ильинского, блестящая актриса, когда мы работали вместе в «Дяде Ване», однажды ко мне подошла: «Галстук у вас не тот, у Чехова написано «василькового цвета»«. И она вдруг мне приносит василькового цвета галстук. «Посмотрите, это вам подойдет? Это Игоря Владимировича галстук». Понимаете?
РГ: Вот вы ставите «Ревизора», который неоднократно был в Малом. О чем он будет?
Соломин: Это я на читке актерам сказал: «Нет концепции. Давайте, почитаем Гоголя. Чего он там наколбасил, этот странный человек?». И вот начинаем читать. Земляника отвечает Городничему: «Хороших лекарств мы не употребляем. Простой человек, если выживет, то и так выживет». И все начинают смеяться, точно впервые услышали. Чего тут еще играть? Слово! Я и говорю: «Стоп. Вот это слово еще потише и еще пошире надо сказать». Вот и весь концепт.
РГ: Это и есть рецепт приготовления «Ревизора»: потише и пошире!
Соломин: Примерно. Чтобы слово дошло до людей, которые сидят в зрительном зале.
РГ: А Шекспира в Малом театре мы когда-нибудь увидим ?
Соломин: У нас в филиале идет комедия Шекспира. Но хотелось бы и на основной сцене. Ведь мы один из немногих театров, который имеет возможность ставить большие постановочные, костюмные спектакли. Всю дотацию, которую мы получаем от государства, мы пускаем на зрителя. Чтобы те люди, которые, может быть, один раз в жизни попадают в театр и смотрят Шекспира или Островского, могли получить все богатство, весь спектр впечатлений. Вот у нас сейчас Мольер идет, «Мнимый больной» в постановке Женовача. Там такие декорации Александра Боровского, что их можно показывать как в музее, сами по себе.
Тайные воды Неглинки
РГ: Ремонт Большого театра как-то затронет вас?
Соломин: Вскрытие покажет. Там ведь не только Неглинка как у нас, там чуть ли ни целое озеро. Дай Бог, чтобы все было хорошо. Нам не хочется потерять Большой театр, потому что мы как-то связаны историей и пространством. Театральная площадь должна остаться неприкосновенной. Это важнейшее историческое место Москвы.
Мы решили делать реконструкцию в три этапа. Каждый год мы будем летние месяцы отдавать строителям. В этот раз уедем на гастроли в апреле с тем, чтобы 30 августа соответствовать тому празднику, который у нас намечается вместе с Александринкой — празднованию 250-летия государственного театра в России.
РГ: Расскажите, как это будет?
Соломин: Открытие этого праздника должно быть в Александринке, в Петербурге. Они действительно первые. Только через несколько месяцев Указ императрицы об учреждении императорского театра был задействован в Москве. 30 августа они открывают торжества. Мы, наверное, там примем участие. А 1, 2 сентября состоится Международная конференция, которая будет проводится в Малом . В ней речь пойдет о традициях, о сохранении национальных театров. Их ведь много в мире — Шекспировский в Лондоне, «Комедии Франсез» в Париже... И у нас ведь еще масса старых театров: и в Ярославле, и в Иркутске, и в Омске.
РГ: А что будет с юбилейными гастролями?
Соломин: Было бы очень красиво, если бы один театр, Александринка, поехала бы от Калининграда на восток. А Малый — от Владивостока на запад. И через месяц встретились бы где-нибудь на Урале. Я давно предлагал эту идею. В принципе, она правильная. Кстати, эта мысль была на самом вверху очень хорошо принята: ведь этот юбилей, этот день мог бы быть вообще стать праздником российского театра.
Конечно, уничтожить государственность театра легко. А потом, через 10-15 лет заново по крупицам все восстанавливать? Репертуарный театр должен быть сохранен до тех пор, что пока он сам, естественно не отомрет. А новое не появится.
РГ: Какие премьеры вам предстоят?
Любимов: Ближайшая премьера в филиале. Это Шиллер, «Мария Стюарт». Соломин, надеюсь, весной покажет «Ревизора». Александр Коршунов репетирует «Бедность не порок» Островского. Пьеса, которая у нас очень давно не шла. С довоенных времен. И, наконец, это еще не репетируется, но Юрий Мефодьевич это произнес на сборе труппы и поэтому я тоже секрета не выдам. Мы давно ставили пьес на исторические темы. А пьеса Островского, которая, по-моему, с дореволюционных времен на сцене Малого театра не шла — это «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Так мы включимся в разговоры о 4-м ноября, о природе смуты и так далее.
«Вон в том кресле сидел Пушкин!»
РГ: Но прежде всего Малый театр, как никакой другой, связан с репертуаром хрестоматийным, который у всех на слуху. У меня есть замечательное воспоминание. В Канаде на фестивале показали плохой фильм Газарова «Ревизор». И местные газеты отметили, что фильм плохой: играют плохо, плохо снято. Но сценарист придумал очень хороший сюжетик. Канадцам простительно. Но мне кажется, что у нас публика резко меняется в эту сторону. В театр стали ходить люди, которые действительно не читали «Ревизора» и для которых текст воспринимается не как бы впервые, как хотите вы, а просто впервые. И они хохочут действительно потому, что не знают, что будет дальше. У вас есть такие наблюдения над публикой? Ваша публика меняется?
Соломин: Да. Меняется. Необразованность существует. Особенно естественно, у молодых. Школа их не доучивает. Я например запретил коллективные посещения. И уже через Интернет получил обвинительное письмо. Мы, мол, хотим приехать, а нам не продают билеты, а нам нужно посмотреть «Горе от ума». Что значит, посмотреть нужно? Возьмите книжку и почитайте. Почему обязательно коллективно? Коллективно ничего не бывает, как мы уже говорили. Просачиваются, конечно, и хоть мы в руки больше двух билетов не даем, по нескольку раз становятся в очередь.
На недавнем спектакле «Горе от ума» народу — битком. Тишина, и вдруг после первого акта свист. Это выражается восторг. Я говорю: кто пустил? — Да сами просочились. Играем следующий акт. Реакция идет, но опять ор. В конце, на поклонах, я остановил визг и сказал: «Родненькие, вы не на стадионе». Рассказал им, что отмечается 250 лет, рассказал об истории театра, сказал, что вон на том стуле сидел Гоголь, там — Грибоедов, здесь Пушкин. Я сказал: «Если бы это произошло на Западе, любая фирма с вами никаких отношений бы уже не завела, потому что уровень гуманитарной культуры для уровня жизни значит не меньше, чем экономические показатели». Я об этом говорю уже 15 лет. Без образования, без медицины, без науки и культуры никакой экономики не будет. Нужен здоровый, умный, образованный человек, чтобы создать хорошую экономику. Только так. Островский сказал: «Без театра не может быть нации». Ведь театр вбирает в себя и литературу, и музыку, и живопись, и актерское мастерство.
РГ: А также и культуру светских ритуалов, и зрительского поведения.
Любимов: Совершенно верно. И поведения. Я постоянно думаю о том, что вы спросили. Мне кажется, в какой-то степени и музыкант, и актер, выходящий к сегодняшнему зрителю, испытывает примерно тоже, что могли испытывать старики Малого театра в 22-м году. Гумилев, читающий лекцию о стихии перед революционными матросиками. Для Олега Кулика это поведенческая поза. Но некоторые просто не знают, как себя вести и поэтому ведут себя, как на дискотеке. Должно пройти еще несколько поколений, чтобы выработалась новая российская интеллигенция. Я думаю с некоторым относительным оптимизмом об этом. Когда-то я с известным шекспироведом Алексеем Бартошевичем гулял по Лондону, и он показывал мне целый район, застроенный в определенное десятилетие XIX века. В чем дело, почему открылось столько театров? А потому, что те приказчики, которые во времена Диккенса, кроме как в пивную, никуда не ходили, разбогатели, вырос новый уровень материальной возможности, а с ней — и культурной потребности. И они стали строить театры. Если мы не подорвемся на терроре и наркотиках, то третье и четвертое поколение, которое поймет, что две пары ботинок на одну ногу не наденешь, начнет строить и ходить в театры элегантно. И вдруг ему захочется в Консерваторию, а не на дискотеку. Кто знает?
РГ: Вы оптимист. Скажите, вам не кажется, что это вопрос, кто раньше сломается? Потому что пока они выберут Консерваторию, там уже будет работать группа «Ногу свело».
Любимов: Лет 15 назад мне тоже так казалось. Мне казалось, что Малый театр уйдет под воды Неглинки вместе со всей культурой, с толстыми журналами, книгами. Но посмотрите, все выжили — и книги, и журналы, и Малый…
«Деловой завтрак» в «Российской газете»
Алена Карась
25.11.2005
Подробнее
ЛИЛИЯ ЮДИНА ПОЛУЧИЛА БЛАГОДАРНОСТЬ ПРЕЗИДЕНТА
ЛИЛИЯ ЮДИНА ПОЛУЧИЛА БЛАГОДАРНОСТЬ ПРЕЗИДЕНТА
От имени главы государства актрису поздравил художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин...
От имени главы государства актрису поздравил художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин...
ЛИЛИЯ ЮДИНА ПОЛУЧИЛА БЛАГОДАРНОСТЬ ПРЕЗИДЕНТА
23 ноября по окончании спектакля «Лес» народной артистке России Лилии Витальевне Юдиной была вручена благодарственная грамота, подписанная президентом России Владимиром Путиным. От имени главы государства актрису поздравил художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. Поощрение Лилии Юдиной за «заслуги в развитии театрального искусства и многолетнюю творческую деятельность» было вынесено еще 19 апреля, незадолго до ее дня рождения. Однако сама грамота дошла до своего адресата лишь два дня назад.
РАСПОРЯЖЕНИЕ ПРЕЗИДЕНТА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
23 ноября по окончании спектакля «Лес» народной артистке России Лилии Витальевне Юдиной была вручена благодарственная грамота, подписанная президентом России Владимиром Путиным. От имени главы государства актрису поздравил художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. Поощрение Лилии Юдиной за «заслуги в развитии театрального искусства и многолетнюю творческую деятельность» было вынесено еще 19 апреля, незадолго до ее дня рождения. Однако сама грамота дошла до своего адресата лишь два дня назад.
РАСПОРЯЖЕНИЕ ПРЕЗИДЕНТА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
08.11.2005
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»
О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком!
О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком!
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»
- Юрий Мефодиевич, вы позиционируете руководимый вами Малый театр как «российский национальный», в котором главный закон — сохранение правильного русского языка...
- Да, для меня принципиально важно, чтобы в нашем театре говорили на языке Чехова, а не так, как сегодня на улице. Ведь язык у нас сейчас не просто изменяется, а изменяется в сторону ухудшения, я бы сказал, примитивизма. Вы согласны со мной?
- Но в любом случае, время меняет разговорный язык...
- Нет, неправильно. Вот я 70 лет живу на белом свете — и что? Я разговаривал со своими родителями, бабушкой на одном языке. И я не был, что называется, домашним мальчиком — как и все, дома разве что ночевал, а все остальное время — школа, кружки, двор со своей непростой жизнью. И надо учесть, что я все-таки жил в Чите, в местах, где были лагеря. И безусловно, мы употребляли «нелитературные» слова. Но сегодня ребята говорят на языке, который я уже просто не понимаю. Что это за странные слова — «сити-обувь»? Почему у нас так не уважают родной язык?
Хотя чего тут удивляться. Вот вы видели где-нибудь в больнице, чтобы хирурги, не закончив операцию, кинули медсестре: «Ну ты тут пока протампонируй, а мы пойдем покурим». Или учителя оставили класс, даже если дети пишут самостоятельную работу?
- Это риторический вопрос.
- Тогда почему же депутаты Думы все время ходят туда-сюда?
- Разминаются, видимо...
- А когда же они работают? Они же все время ходят. Я однажды, когда имел возможность приходить на думские заседания, приметил одного, в бабочке — он, по-моему, ни минуты не сидел на месте. И когда он вышел из зала в очередной раз, я пошел за ним, решил посмотреть, куда же он пойдет. Он вышел в коридор, прошелся по холлу, затем направился в туалет, причем не по делу, а так, покурить, там пообщался. И в конце концов соизволил вернуться в зал, когда заседание уже почти закончилось. Что же это такое, а? Если бы у меня в училище кто-нибудь из студентов позволил так гулять во время занятий, он был бы молниеносно отчислен.
- Что ж, Юрий Мефодиевич, считайте, что это национальная особенность нашей Думы. Но давайте лучше поговорим о других национальных особенностях. Вы как профессионал национальные театры других стран посещаете? К примеру, были в «Глобусе» (мемориальный шекспировский театр в Лондоне)?
- Был.
- И как вам театр эпохи Шекспира — без декораций, с исключительно мужским составом?
- Ну, его и надо воспринимать лишь как мемориальный театр-музей. Точно так же относишься к знаменитым античным амфитеатрам в Греции, Италии, Ливии. Кстати, насчет Ливии — вспомнил смешную историю, которая вышла у нас там, когда мы давали спектакли в дипломатической зоне. А надо сказать, что на гастроли с труппой приехала помощница режиссера, удивительно наивный человек. Играем мы спектакль, а рядом с местом представления — мечеть. И когда во время спектакля с минарета раздался крик муэдзина, она выскочила на улицу и закричала страшным голосом: «Тихо-о-о! Идет спектакль! Перестаньте хулиганить!» Представляете — «перестаньте хулиганить»!
- А национальный японский театр кабуки видеть довелось? Вы же частый гость в Стране восходящего солнца: и гастролировали с Малым театром не единожды, и снимались не раз...
- Это да. И мне как профессионалу было очень интересно. Вообще-то иностранцев пускают на верхний этаж бесплатно. Потому что японцы знают — европейца хватит на 15-20 минут. Я задержался подольше.
- Так захватило зрелище?
- Ну, во-первых, меня это действительно заинтересовало. Может быть, потому, что я родом из Забайкалья, где живут и буряты, и монголы, и эвенки, и тувинцы, и каждый народ обладает своими национальными — интереснейшими — особенностями, я всегда был любопытен до чужой культуры. Правда — мне это все интересно.
А что касается кабуки, то забавно было, когда посреди спектакля в зале кто-то громко закричал, я даже испугался. Потом еще раз, еще. Я поинтересовался у своих сопровождающих: что случилось? И слышу спокойное в ответ: «Это мы так подбадриваем своих любимых артистов». Понимаете, они кричат из зала артистам, как мы в спорте «гол!!!»
- В японском театре традиционны и подарки любимым артистам.
- Ну, это и у нас бывает. Допустим, мне совсем недавно подарили раритет — очень старое издание «Ревизора». Хотя дарят лично мне, но я оставляю подарки в театре.
- А кстати, вы что-нибудь привозите из поездок по миру?
- Я раньше отовсюду ложечки привозил.
- Ложечки?
- Да, такие маленькие. Я их не то чтобы коллекционировал, но поскольку не мог тогда купить что-то более существенное, обходился ложечками. А потом, когда у меня уже штук 30 их накопилось, спросил себя: а зачем я это делаю?
- И что — ответили самому себе?
- Честно говоря, нет. Но ведь всегда хочется оставить какую-то материальную память о чем-либо. Бывает, что-то перенимаешь, и это становится частью твоей жизни. Так, например, я приучился пить зеленый чай — из чайника с длинным носиком, чтобы вода, доходя до чашки, успевала слегка охладиться.
Только, знаете, все равно это не тот настоящий зеленый чай, который мне довелось однажды попробовать в японском храме. Тогда нам вместе с чаем подали какие-то не то конфетки, не то разноцветные кусочки сахара. И поскольку к сладкому я отношусь спокойно, меня больше интересовал чай. Я хлебнул его. Боже, как это было ужасно — горькая каша! Кто-то из японцев это заметил: «Соломин-сан, возьмите обязательно вот этот кусочек сахара». Я взял его, и он оказался таким сладким, что я думал — умру. Японец вновь заметил и сказал: «Соломин-сан, надо взять этот кусочек и запить его зеленым чаем». И когда я наконец это сделал, я понял, что более вкусного чая я еще никогда не пил. Все мечтаю еще раз попробовать тот зеленый чай.
А однажды мне довелось быть приглашенным в один дом в Арабских Эмиратах. Там для меня накрыли стол — фрукты и сладости, и все так красиво, вкусно. А мне сладкого нельзя. Боже, какая это была мука, но я же не мог оскорбить хозяев.
- Так вы жертва гастрономических национальных особенностей!
- А что делать? Всегда стараешься уважать какие-то национальные особенности чужой страны, пытаешься их понять и хоть как-то соответствовать.
- Получается?
- Знаете, в Японии принято — если ты зашел в магазин, но даже ничего в нем не купил, тебя проводят до дверей, выведут на улицу и будут долго-долго стоять и кланяться, кланяться тебе вслед.
- Меня бы это напрягло...
- В том-то и дело: мне тоже сначала было неудобно. А однажды, когда я в Японии побывал, выйдя в очередной раз из магазина без покупки, поймал себя на том, что тоже стою в дверях и долго-долго кланяюсь и повторяю: «домо аригато, домо аригато» («большое спасибо» по-японски. — Прим. авт.). Нет, мир безумно интересен — у каждого народа свои обычаи, особенности. Разве это может быть не интересно? Причем это может касаться таких обыденных вещей, таких как, скажем... пельмени.
- Почему — пельмени?
- А потому, что хотя пельмени есть и в Китае, и в Японии, и в Италии, но все они несравнимы с забайкальскими пельменями, которые делают охотники испокон веку. Я с детства знал, как делаются пельмени — из трех сортов мяса: больше говядины, меньше баранины, совсем мало свинины, для сока. Впрочем, дозировки у каждой семьи разные. И когда мы с братом привезли маму в Москву, она всегда нас собирала «на пельмени». Так что у нас в семье пельмени это была особая статья.
- А вы можете сегодня сделать пельмени?
- Конечно. Но только нет времени — пельмени нельзя делать с помощью техники, только руками! И еще, боже, как же мы любили жареную картошку кругляшками!
- И с луком?
- Э-э, нет. Лук надо жарить отдельно. Если картошку делать с луком, она будет такая кашеобразная. Вот когда картошка кругляшками поджарится, берешь лук, вяленый и жареный — в сковородку, прикрываешь и еще чуть-чуть жаришь. И тогда картошка получается и с хрустом, и со вкусом лука.
- Вы так вкусно все это рассказываете — никогда не хотели быть ресторатором?
- Нет, не было такого желания. Да и таланта. Но вот картошку иногда позволяю себе делать. А если еще и с селедочкой... Ну, что тут говорить, поесть я люблю...
Но поскольку я в театре целый день, то о картошке, селедочке и прочем можно только мечтать да вот в таких разговорах вспоминать. Кстати, если уж мы с вами заговорили о еде — в Японии самой лучшей кухней считается китайская. И если тебя уважают, то поведут именно в китайский ресторан есть лапшу. О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком! А я ведь бывал в китайских ресторанах в Японии в компаниях очень известных людей, которые именно так и ели лапшу — изо всех сил ее втягивая в себя и с этим специфическим звуком. Непередаваемые ощущения...
...Вообще, повидать белый свет очень интересно. Но не как турист. Когда еще в эпоху СССР была возможность объездить всю Европу в составе такой специализированной туристской группы от Малого театра и по плану надо было посмотреть, к примеру, четыре замка Луары, меня хватало лишь на один. А потом я садился в каком-нибудь особенно симпатичном месте, ко мне присоединялась еще парочка коллег, мы сидели и просто наблюдали за текущей мимо нас жизнью...
Елена БОБРОВА
«Санкт-Петербургский курьер», 03.11.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
- Юрий Мефодиевич, вы позиционируете руководимый вами Малый театр как «российский национальный», в котором главный закон — сохранение правильного русского языка...
- Да, для меня принципиально важно, чтобы в нашем театре говорили на языке Чехова, а не так, как сегодня на улице. Ведь язык у нас сейчас не просто изменяется, а изменяется в сторону ухудшения, я бы сказал, примитивизма. Вы согласны со мной?
- Но в любом случае, время меняет разговорный язык...
- Нет, неправильно. Вот я 70 лет живу на белом свете — и что? Я разговаривал со своими родителями, бабушкой на одном языке. И я не был, что называется, домашним мальчиком — как и все, дома разве что ночевал, а все остальное время — школа, кружки, двор со своей непростой жизнью. И надо учесть, что я все-таки жил в Чите, в местах, где были лагеря. И безусловно, мы употребляли «нелитературные» слова. Но сегодня ребята говорят на языке, который я уже просто не понимаю. Что это за странные слова — «сити-обувь»? Почему у нас так не уважают родной язык?
Хотя чего тут удивляться. Вот вы видели где-нибудь в больнице, чтобы хирурги, не закончив операцию, кинули медсестре: «Ну ты тут пока протампонируй, а мы пойдем покурим». Или учителя оставили класс, даже если дети пишут самостоятельную работу?
- Это риторический вопрос.
- Тогда почему же депутаты Думы все время ходят туда-сюда?
- Разминаются, видимо...
- А когда же они работают? Они же все время ходят. Я однажды, когда имел возможность приходить на думские заседания, приметил одного, в бабочке — он, по-моему, ни минуты не сидел на месте. И когда он вышел из зала в очередной раз, я пошел за ним, решил посмотреть, куда же он пойдет. Он вышел в коридор, прошелся по холлу, затем направился в туалет, причем не по делу, а так, покурить, там пообщался. И в конце концов соизволил вернуться в зал, когда заседание уже почти закончилось. Что же это такое, а? Если бы у меня в училище кто-нибудь из студентов позволил так гулять во время занятий, он был бы молниеносно отчислен.
- Что ж, Юрий Мефодиевич, считайте, что это национальная особенность нашей Думы. Но давайте лучше поговорим о других национальных особенностях. Вы как профессионал национальные театры других стран посещаете? К примеру, были в «Глобусе» (мемориальный шекспировский театр в Лондоне)?
- Был.
- И как вам театр эпохи Шекспира — без декораций, с исключительно мужским составом?
- Ну, его и надо воспринимать лишь как мемориальный театр-музей. Точно так же относишься к знаменитым античным амфитеатрам в Греции, Италии, Ливии. Кстати, насчет Ливии — вспомнил смешную историю, которая вышла у нас там, когда мы давали спектакли в дипломатической зоне. А надо сказать, что на гастроли с труппой приехала помощница режиссера, удивительно наивный человек. Играем мы спектакль, а рядом с местом представления — мечеть. И когда во время спектакля с минарета раздался крик муэдзина, она выскочила на улицу и закричала страшным голосом: «Тихо-о-о! Идет спектакль! Перестаньте хулиганить!» Представляете — «перестаньте хулиганить»!
- А национальный японский театр кабуки видеть довелось? Вы же частый гость в Стране восходящего солнца: и гастролировали с Малым театром не единожды, и снимались не раз...
- Это да. И мне как профессионалу было очень интересно. Вообще-то иностранцев пускают на верхний этаж бесплатно. Потому что японцы знают — европейца хватит на 15-20 минут. Я задержался подольше.
- Так захватило зрелище?
- Ну, во-первых, меня это действительно заинтересовало. Может быть, потому, что я родом из Забайкалья, где живут и буряты, и монголы, и эвенки, и тувинцы, и каждый народ обладает своими национальными — интереснейшими — особенностями, я всегда был любопытен до чужой культуры. Правда — мне это все интересно.
А что касается кабуки, то забавно было, когда посреди спектакля в зале кто-то громко закричал, я даже испугался. Потом еще раз, еще. Я поинтересовался у своих сопровождающих: что случилось? И слышу спокойное в ответ: «Это мы так подбадриваем своих любимых артистов». Понимаете, они кричат из зала артистам, как мы в спорте «гол!!!»
- В японском театре традиционны и подарки любимым артистам.
- Ну, это и у нас бывает. Допустим, мне совсем недавно подарили раритет — очень старое издание «Ревизора». Хотя дарят лично мне, но я оставляю подарки в театре.
- А кстати, вы что-нибудь привозите из поездок по миру?
- Я раньше отовсюду ложечки привозил.
- Ложечки?
- Да, такие маленькие. Я их не то чтобы коллекционировал, но поскольку не мог тогда купить что-то более существенное, обходился ложечками. А потом, когда у меня уже штук 30 их накопилось, спросил себя: а зачем я это делаю?
- И что — ответили самому себе?
- Честно говоря, нет. Но ведь всегда хочется оставить какую-то материальную память о чем-либо. Бывает, что-то перенимаешь, и это становится частью твоей жизни. Так, например, я приучился пить зеленый чай — из чайника с длинным носиком, чтобы вода, доходя до чашки, успевала слегка охладиться.
Только, знаете, все равно это не тот настоящий зеленый чай, который мне довелось однажды попробовать в японском храме. Тогда нам вместе с чаем подали какие-то не то конфетки, не то разноцветные кусочки сахара. И поскольку к сладкому я отношусь спокойно, меня больше интересовал чай. Я хлебнул его. Боже, как это было ужасно — горькая каша! Кто-то из японцев это заметил: «Соломин-сан, возьмите обязательно вот этот кусочек сахара». Я взял его, и он оказался таким сладким, что я думал — умру. Японец вновь заметил и сказал: «Соломин-сан, надо взять этот кусочек и запить его зеленым чаем». И когда я наконец это сделал, я понял, что более вкусного чая я еще никогда не пил. Все мечтаю еще раз попробовать тот зеленый чай.
А однажды мне довелось быть приглашенным в один дом в Арабских Эмиратах. Там для меня накрыли стол — фрукты и сладости, и все так красиво, вкусно. А мне сладкого нельзя. Боже, какая это была мука, но я же не мог оскорбить хозяев.
- Так вы жертва гастрономических национальных особенностей!
- А что делать? Всегда стараешься уважать какие-то национальные особенности чужой страны, пытаешься их понять и хоть как-то соответствовать.
- Получается?
- Знаете, в Японии принято — если ты зашел в магазин, но даже ничего в нем не купил, тебя проводят до дверей, выведут на улицу и будут долго-долго стоять и кланяться, кланяться тебе вслед.
- Меня бы это напрягло...
- В том-то и дело: мне тоже сначала было неудобно. А однажды, когда я в Японии побывал, выйдя в очередной раз из магазина без покупки, поймал себя на том, что тоже стою в дверях и долго-долго кланяюсь и повторяю: «домо аригато, домо аригато» («большое спасибо» по-японски. — Прим. авт.). Нет, мир безумно интересен — у каждого народа свои обычаи, особенности. Разве это может быть не интересно? Причем это может касаться таких обыденных вещей, таких как, скажем... пельмени.
- Почему — пельмени?
- А потому, что хотя пельмени есть и в Китае, и в Японии, и в Италии, но все они несравнимы с забайкальскими пельменями, которые делают охотники испокон веку. Я с детства знал, как делаются пельмени — из трех сортов мяса: больше говядины, меньше баранины, совсем мало свинины, для сока. Впрочем, дозировки у каждой семьи разные. И когда мы с братом привезли маму в Москву, она всегда нас собирала «на пельмени». Так что у нас в семье пельмени это была особая статья.
- А вы можете сегодня сделать пельмени?
- Конечно. Но только нет времени — пельмени нельзя делать с помощью техники, только руками! И еще, боже, как же мы любили жареную картошку кругляшками!
- И с луком?
- Э-э, нет. Лук надо жарить отдельно. Если картошку делать с луком, она будет такая кашеобразная. Вот когда картошка кругляшками поджарится, берешь лук, вяленый и жареный — в сковородку, прикрываешь и еще чуть-чуть жаришь. И тогда картошка получается и с хрустом, и со вкусом лука.
- Вы так вкусно все это рассказываете — никогда не хотели быть ресторатором?
- Нет, не было такого желания. Да и таланта. Но вот картошку иногда позволяю себе делать. А если еще и с селедочкой... Ну, что тут говорить, поесть я люблю...
Но поскольку я в театре целый день, то о картошке, селедочке и прочем можно только мечтать да вот в таких разговорах вспоминать. Кстати, если уж мы с вами заговорили о еде — в Японии самой лучшей кухней считается китайская. И если тебя уважают, то поведут именно в китайский ресторан есть лапшу. О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком! А я ведь бывал в китайских ресторанах в Японии в компаниях очень известных людей, которые именно так и ели лапшу — изо всех сил ее втягивая в себя и с этим специфическим звуком. Непередаваемые ощущения...
...Вообще, повидать белый свет очень интересно. Но не как турист. Когда еще в эпоху СССР была возможность объездить всю Европу в составе такой специализированной туристской группы от Малого театра и по плану надо было посмотреть, к примеру, четыре замка Луары, меня хватало лишь на один. А потом я садился в каком-нибудь особенно симпатичном месте, ко мне присоединялась еще парочка коллег, мы сидели и просто наблюдали за текущей мимо нас жизнью...
Елена БОБРОВА
«Санкт-Петербургский курьер», 03.11.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
25.10.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Листая старые подшивки»
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра...
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра...
«Листая старые подшивки»
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра
НЕТРУДНО было подозревать, что в какой-то момент отыщется режиссер, который ключом к фигуре Тригорина положит реплику беллетриста, брошенную несколько времени спустя после представления «декадентской» пьесы: «Должно быть, в этом озере много рыбы... Я люблю удить рыбу. Для меня нет больше наслаждения, как сидеть под вечер на берегу и смотреть на поплавок». Нина Заречная, только что подтвердившая предположение Тригорина касательно рыбы в озере, отказывается верить в подобные прозаизмы. Однако же в начале второго действия сама и сообщает Аркадиной: «Он в купальне рыбу удит». На что Аркадина восклицает: «Как ему не надоест!» Возвращаясь в имение Сорина в четвертом действии, сразу после дежурных приветствий и добрых слов Тригорин говорит: «Завтра утром, если утихнет, отправлюсь на озеро удить рыбу». Конечно, в роли есть и иные акценты, но для режиссера Владимира Драгунова, поставившего «Чайку» в академическом Малом театре, рыбалка становится главным делом (и едва ли не единственным уделом) Тригорина; Юрий Соломин все время с удочками — то сворачивает их, то разворачивает. Его одиночество — это одиночество рыбака, которому не с кем здесь поговорить об утреннем клеве.
(Соломин все равно играет хорошо.)
Необходимость «Чайки» в репертуаре Малого по-прежнему кажется сомнительной. Премьера лишь усугубляет мнительность на сей счет. Несомненно однако, что пьесу должен был ставить кто-то другой. Не Драгунов. Чем уж он так увлек художественного руководителя Малого театра — Бог ведает (может быть, Соломин давно мечтал сыграть Тригорина, а никто прежде сыграть ему этого не предлагал — не знаю, теряюсь в догадках), а то, что получившийся спектакль все время тяготится глубиной чеховского слова, заглушаемого то музычкой Юрия Прялкина, то мельканием крутящейся «беседки» (сценография и костюмы Александра Глазунова), видят все. Впрочем, о достоинствах и недостатках режиссуры Драгунова всякий (в том числе и Юрий Соломин) мог составить суждение еще в пору его работы на Малой сцене Театра на Малой Бронной: зрителям, которым довелось там посмотреть его «Палату N6», «Мысль» по Леониду Андрееву и, кажется, что-то еще современное — на сюжет о Робинзоне и необитаемом острове, едва ли захочется посмотреть теперь еще и «Чайку» того же режиссера.
Ну где еще можно увидеть поющих под гитару Дорна с Аркадиной? (Да почти всюду.) Но в Малом Аркадину играет Ирина Муравьева, Дорна — Александр Михайлов, оба любят петь и с удовольствием это делают на сцене, в кадре и за кадром — здесь этого достаточно, чтобы их пением заполнять «чеховские» паузы. При очевидных достоинствах игры Юрия Соломина и Александра Коршунова — в роли Треплева в этом спектакле, увы, немного спорного. Отмечая некоторые расхождения с пьесой, с ними не споришь — лишь равнодушно фиксируешь их надуманность и безынтересность. К чему, скажем, эстрада (она же — часть дома) во время исполнения треплевской пьесы вдруг начинает крутиться и описывает полный круг? Ужели — в подтверждение слов из этой самой пьесы, что «все жизни, совершив печальный круг, угасли...»? К чему Шамраев (Виктор Езепов), вспылив, перед тем как уйти со словами «Ищите себе другого управляющего!», скидывает и бросает сначала плащ, а следом и сапоги (уходит босяком)? Конечно, Аркадина — провинциальная прима и вполне может быть несколько вульгарной и даже распущенной и позволять себе чуть больше, чем ее коллеги с академических подмостков, но в таком случае следовало бы купировать слова о том, что она «корректна, как англичанин». Правда, можно оговориться, что это — саморекомендация героини, но ведь, по всему можно сделать вывод, справедливая; к тому же главное, быть может, то, что избыточная характерность, которую сообщает Аркадиной Ирина Муравьева, быстро утомляет. Смех, которого она добивается своей пережимистой манерой игры, мало подходит для «Чайки»: чтобы так смешить, можно было обойтись и куда более простым в постановке водевилем (тогда и песни оказались бы кстати).
Можно было бы вообразить, как спустя сто с лишним лет после написания пьесы и к столетию первой постановки и провала — на другой академической сцене, Малый театр захотел обратиться к «Чайке», чтобы защитить патриархальные ценности — не нужны, мол, новые формы, от них — один вред и суета сует, а Треплев бы вышел совершенно комической и никчемной фигурой. Но ничего этого, конечно, в спектакле Малого нет.
Впрочем, Треплев есть. И Коршунов-младший играет его так, что временами действительно смешно, но эта почти пародийность, шутовство, такое естественное в других ролях актера, здесь то и дело нарушается; в его Треплеве мальчишество, неизжитая детскость, жажда заботы и тепла, близкие слезы сошлись с болезненной чувствительностью и трагическим переживанием первых потерь, тоже свойственными все больше подросткам. Его жалко.
Конечно, такому неискушенному, порывистому Треплеву трудно тягаться в обаянии, тем более — в искусстве обольщения с бывалым рыбаком Тригориным, который при встрече с Ниной без видимого энтузиазма отдается стихии хорошо известного ему церемониала, не делая большой разницы между Ниной и добрым налимом. О, с каким напускным равнодушием и с каким внутренним, но хорошо скрываемым воодушевлением и вожделением он произносит свой монолог о творчестве, об изнурительной необходимости сочинять повесть, за ней другую, третью, четвертую! Тут и жалость к себе, к постороннему участию, и простительное позерство, и искренняя исповедь, и одновременно ирония к себе, писательствующему, творящему, и постоянное приглядывание за жертвой.
Финал первого акта превращается в захватывающий бенефис Соломина! «Позвольте, но разве вдохновение и самый процесс творчества не дают вам высоких, счастливых минут?» — вопрошает юное очарование. Крючок уже вот-вот будет проглочен, если еще не проглочен, — однако время подсекать еще не подошло. Следует взгляд искоса, прищур и чуть запинающееся: «Д-да. Когда пишу, приятно». В эту самую минуту соломинский Тригорин он просто дьявольски обаятелен — что-то продолжает говорить и, не теряя мысли, кладет уже ей руку на плечо, приобнимает, начинает делать паузы, речь его заплетается, теряет темп, перестает быть такой же гладкой, да слова уже и не имеют прежнего значения, поскольку рыбка уже в руках.
Но, судя по игре дебютирующей на сцене Малого театра Инессы Рахваловой, столь изощренные хитрости были потрачены на не слишком серьезную добычу. Впрочем, у Чехова Тригорин очень скоро Нину «разлюбил... и вернулся к своим прежним привязанностям».
Григорий Заславский
«Независимая газета», 04.12.1996
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра
НЕТРУДНО было подозревать, что в какой-то момент отыщется режиссер, который ключом к фигуре Тригорина положит реплику беллетриста, брошенную несколько времени спустя после представления «декадентской» пьесы: «Должно быть, в этом озере много рыбы... Я люблю удить рыбу. Для меня нет больше наслаждения, как сидеть под вечер на берегу и смотреть на поплавок». Нина Заречная, только что подтвердившая предположение Тригорина касательно рыбы в озере, отказывается верить в подобные прозаизмы. Однако же в начале второго действия сама и сообщает Аркадиной: «Он в купальне рыбу удит». На что Аркадина восклицает: «Как ему не надоест!» Возвращаясь в имение Сорина в четвертом действии, сразу после дежурных приветствий и добрых слов Тригорин говорит: «Завтра утром, если утихнет, отправлюсь на озеро удить рыбу». Конечно, в роли есть и иные акценты, но для режиссера Владимира Драгунова, поставившего «Чайку» в академическом Малом театре, рыбалка становится главным делом (и едва ли не единственным уделом) Тригорина; Юрий Соломин все время с удочками — то сворачивает их, то разворачивает. Его одиночество — это одиночество рыбака, которому не с кем здесь поговорить об утреннем клеве.
(Соломин все равно играет хорошо.)
Необходимость «Чайки» в репертуаре Малого по-прежнему кажется сомнительной. Премьера лишь усугубляет мнительность на сей счет. Несомненно однако, что пьесу должен был ставить кто-то другой. Не Драгунов. Чем уж он так увлек художественного руководителя Малого театра — Бог ведает (может быть, Соломин давно мечтал сыграть Тригорина, а никто прежде сыграть ему этого не предлагал — не знаю, теряюсь в догадках), а то, что получившийся спектакль все время тяготится глубиной чеховского слова, заглушаемого то музычкой Юрия Прялкина, то мельканием крутящейся «беседки» (сценография и костюмы Александра Глазунова), видят все. Впрочем, о достоинствах и недостатках режиссуры Драгунова всякий (в том числе и Юрий Соломин) мог составить суждение еще в пору его работы на Малой сцене Театра на Малой Бронной: зрителям, которым довелось там посмотреть его «Палату N6», «Мысль» по Леониду Андрееву и, кажется, что-то еще современное — на сюжет о Робинзоне и необитаемом острове, едва ли захочется посмотреть теперь еще и «Чайку» того же режиссера.
Ну где еще можно увидеть поющих под гитару Дорна с Аркадиной? (Да почти всюду.) Но в Малом Аркадину играет Ирина Муравьева, Дорна — Александр Михайлов, оба любят петь и с удовольствием это делают на сцене, в кадре и за кадром — здесь этого достаточно, чтобы их пением заполнять «чеховские» паузы. При очевидных достоинствах игры Юрия Соломина и Александра Коршунова — в роли Треплева в этом спектакле, увы, немного спорного. Отмечая некоторые расхождения с пьесой, с ними не споришь — лишь равнодушно фиксируешь их надуманность и безынтересность. К чему, скажем, эстрада (она же — часть дома) во время исполнения треплевской пьесы вдруг начинает крутиться и описывает полный круг? Ужели — в подтверждение слов из этой самой пьесы, что «все жизни, совершив печальный круг, угасли...»? К чему Шамраев (Виктор Езепов), вспылив, перед тем как уйти со словами «Ищите себе другого управляющего!», скидывает и бросает сначала плащ, а следом и сапоги (уходит босяком)? Конечно, Аркадина — провинциальная прима и вполне может быть несколько вульгарной и даже распущенной и позволять себе чуть больше, чем ее коллеги с академических подмостков, но в таком случае следовало бы купировать слова о том, что она «корректна, как англичанин». Правда, можно оговориться, что это — саморекомендация героини, но ведь, по всему можно сделать вывод, справедливая; к тому же главное, быть может, то, что избыточная характерность, которую сообщает Аркадиной Ирина Муравьева, быстро утомляет. Смех, которого она добивается своей пережимистой манерой игры, мало подходит для «Чайки»: чтобы так смешить, можно было обойтись и куда более простым в постановке водевилем (тогда и песни оказались бы кстати).
Можно было бы вообразить, как спустя сто с лишним лет после написания пьесы и к столетию первой постановки и провала — на другой академической сцене, Малый театр захотел обратиться к «Чайке», чтобы защитить патриархальные ценности — не нужны, мол, новые формы, от них — один вред и суета сует, а Треплев бы вышел совершенно комической и никчемной фигурой. Но ничего этого, конечно, в спектакле Малого нет.
Впрочем, Треплев есть. И Коршунов-младший играет его так, что временами действительно смешно, но эта почти пародийность, шутовство, такое естественное в других ролях актера, здесь то и дело нарушается; в его Треплеве мальчишество, неизжитая детскость, жажда заботы и тепла, близкие слезы сошлись с болезненной чувствительностью и трагическим переживанием первых потерь, тоже свойственными все больше подросткам. Его жалко.
Конечно, такому неискушенному, порывистому Треплеву трудно тягаться в обаянии, тем более — в искусстве обольщения с бывалым рыбаком Тригориным, который при встрече с Ниной без видимого энтузиазма отдается стихии хорошо известного ему церемониала, не делая большой разницы между Ниной и добрым налимом. О, с каким напускным равнодушием и с каким внутренним, но хорошо скрываемым воодушевлением и вожделением он произносит свой монолог о творчестве, об изнурительной необходимости сочинять повесть, за ней другую, третью, четвертую! Тут и жалость к себе, к постороннему участию, и простительное позерство, и искренняя исповедь, и одновременно ирония к себе, писательствующему, творящему, и постоянное приглядывание за жертвой.
Финал первого акта превращается в захватывающий бенефис Соломина! «Позвольте, но разве вдохновение и самый процесс творчества не дают вам высоких, счастливых минут?» — вопрошает юное очарование. Крючок уже вот-вот будет проглочен, если еще не проглочен, — однако время подсекать еще не подошло. Следует взгляд искоса, прищур и чуть запинающееся: «Д-да. Когда пишу, приятно». В эту самую минуту соломинский Тригорин он просто дьявольски обаятелен — что-то продолжает говорить и, не теряя мысли, кладет уже ей руку на плечо, приобнимает, начинает делать паузы, речь его заплетается, теряет темп, перестает быть такой же гладкой, да слова уже и не имеют прежнего значения, поскольку рыбка уже в руках.
Но, судя по игре дебютирующей на сцене Малого театра Инессы Рахваловой, столь изощренные хитрости были потрачены на не слишком серьезную добычу. Впрочем, у Чехова Тригорин очень скоро Нину «разлюбил... и вернулся к своим прежним привязанностям».
Григорий Заславский
«Независимая газета», 04.12.1996
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
17.10.2005
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон. Вот уже семнадцать лет им руководит любимый и обожаемый народом артист - Юрий Мефодьевич Соломин. Не счесть его званий, наград, должностей и ролей. Его узнают сразу и везде. Для многих кино- и телезрителей нашей страны он так и остался «адъютантом его превосходительства». Хотя за долгую жизнь в искусстве у Юрия Соломина было немало и других ярких ролей - от русских царей Федора Иоанновича и Николая Второго до русских путешественников Арсеньева и Миклухо-Маклая.
Во время гастролей любимый артист порадовал многих своих поклонников, выйдя на сцену в спектакле «Горе от ума» в роли Фамусова, тем самым еще раз доказав ту истину, что настоящему таланту подвластна любая роль: и министра культуры, и московского барина, и венского светского льва.
У Юрия Мефодьевича на все всегда есть собственное мнение. В этом я убеждался не раз. Особенно в вопросах искусства. И не всегда это мнение совпадает с модой на эпатаж, шок, которыми нынче переполнены театральные подмостки. Об этом и о многом другом Юрий Соломин рассказал перед тем, как начались гастроли Малого театра...
- Вам, наверное, как руководителю одного из старейших театров страны, постоянно задают один и тот же вопрос...
- Мне всегда много вопросов задают. Вы какой вопрос имеете в виду?
- Когда на сцене Малого театра появится спектакль, поставленный по современной пьесе?
- Отвечал и буду отвечать так: как только появится хорошая современная пьеса, мы с радостью ее поставим. Ерунду мы не «перевариваем». В нашем театре хороший вкус. То, что нам не годится, мы не ставим. А пока приходится ограничиваться классикой. Малый театр в некотором роде ответственен за всю русскую классику в театре, потому что таковы его традиции. То же, что мы видим в качестве современных поисков в театральном искусстве, по-моему, достойно внимания скорее врачей, чем критиков. Помню, как однажды был очень удивлен, когда, оказавшись за границей по поводу премьеры советско-японского фильма «Дерсу Узала», увидел, что в соседнем зале кинотеатра идет французская эротическая лента «Эммануэль»...
- Однако на Западе так принято...
- Я и тогда говорил, и сейчас говорю, что вижу в подобных фильмах нечто болезненное. Как будто их специально делают для людей нездоровых. Я бы билеты на такие зрелища распространял по рецептам от врачей.
- Наверное, вам не нравятся и театральные эксперименты с классикой в принципе?
- В нашем театре «Чайка» называется «Чайкой», а чеховская героиня отнюдь не наркоманка. Военные в наших спектаклях ходят по сцене в сапогах, а не босиком и не в тапочках. В театре, как и в семье, должны быть традиции, которые надо хранить и передавать из поколения в поколение. Мы стараемся хранить традиции и заботимся не только о молодежи, но и о наших «стариках».
- В чем же вы видите силу традиций?
- Прежде всего в родном языке. В театре говорить надо понятно, а не так, как в телевизионной рекламе, где что-то быстро-быстро произносится. Да так, что еле-еле успеваешь записать номера телефонов. Хотя, может, в иных «продвинутых» театрах дело дойдет до того, что реклама будет звучать во время спектакля. Но могу сказать твердо: в Малом театре такого никогда не будет.
Посмотрите, как гордятся своим родным языком французы, немцы, англичане, итальянцы... А у нас? У нас верхняя губа не работает у нескольких миллионов людей. И не поймешь, что и кто говорит, - и в обыденной жизни, и с театральных подмостков, и с телеэкрана. Многие наши начальники делают неправильные ударения, а потом телевидение все это повторяет, и мы привыкаем говорить неправильно, коверкая русский язык.
- В нынешнем году у вас был юбилей...
- Мы в театре особого торжества не устраивали. Просто принимал поздравления от тех, кто приходил. Мы вместе выпивали. Вот и все. Шумиха - не по мне.
- А как вы предполагаете отмечать юбилей Малого театра?
- Мы уже начали отмечать его гастролями в Петербурге, где не были пять лет. Театр получил государственный грант. Но мне бы хотелось отметить юбилей постановкой хорошей русской классики.
- Какой?
- С удовольствием взял бы на себя ответственность за постановку гоголевского «Ревизора».
- А не возникает порою желания снова вернуться в министерское кресло, чтобы решить кое-какие проблемы отечественного театра?
- Да мне и своих забот с Малым театром хватает.
- А почему согласились пятнадцать лет назад на предложение стать министром культуры России?
- Наверное, чувство ответственности сыграло свою роль. Но я тогда при разговоре с Иваном Силаевым, председателем российского правительства, заявил, что из Малого театра не уйду. Он был вынужден согласиться.
- Не жалеете о том времени как о потраченном зря?
- Нет, не жалею. Кое-что в тех трудных экономических условиях было сделано. И до сих пор российские театры это ощущают. Делал на посту министра только то, что считал нужным. Я ведь прекрасно понимал, что должность не на века и мне когда-нибудь придется возвращаться к своим коллегам и смотреть им в глаза. Вернулся через полтора года в Малый театр полностью и окончательно. И сегодня мне не стыдно смотреть в глаза коллегам ни в Петербурге, ни в Москве, ни во Владивостоке.
- Недавно по телевизору вновь показывали «Адъютанта его превосходительства»...
- Раз в год точно какой-нибудь канал обязательно покажет эту картину. Тогда начинается новый виток популярности. Многие молодые люди начинают узнавать.
- Вы пересматриваете свои прежние фильмы?
- И был бы рад, да времени не хватает.
- Сегодня вы бы согласились играть подобную роль - фактически первого советского разведчика?
- Естественно! Ведь это же такой характер, такая драматургия!
- А как же красные и белые?
- А если вы помните картину...
- Конечно, помню.
- Так вот в ней есть сцена, когда Юра спрашивает капитана Кольцова...
- «...Павел Андреевич, вы шпион?»
- Правильно. И что же отвечает мой герой?
- Что-то вроде: «А хороший ли человек генерал Ковалевский?»
- Вот видите! Разговор, конечно, в «Адъютанте...» шел о борьбе красных и белых, но, по-моему, еще и о том, как человеку в трудных условиях сохранить свои лучшие человеческие качества. Недаром телефильм так трудно шел к экрану.
- Цензура запрещала?
- Не совсем. Его просто положили на полку. Был апрель 1970 года. Все готовились отметить 100-летие со дня рождения Ленина. Поэтому выпускались в свет только абсолютно правильные, идеологические фильмы, спектакли. А наш фильм был немного «неправильным»...
- И в чем же была «неправильность»?
- Начальников смущало то, что в нем все оказались умными: и враги, и герои, - хотя у фильма были высокопоставленные консультанты из КГБ. И в один прекрасный момент директор картины решился отвезти ее на просмотр нашему главному консультанту - первому заместителю председателя КГБ Цвигуну. Он тогда находился в кремлевской больнице. Цвигун, чтобы не смотреть в одиночку, пригласил своих друзей, больных соответственного ранга: мол, давайте посмотрим картину, что-то ее не выпускают. Они посмотрели, им понравилось. Через десять дней она была уже показана по Центральному телевидению.
- Ходят легенды, что на роль Кольцова вас утвердили чуть ли не с шестой попытки?
- Это не легенда. Это правда. Только меня не утверждали семь раз. Первоначально я был приглашен на роль капитана Осипова, а Кольцова должен был играть Михаил Ножкин. Но что-то у него с Евгением Ташковым, режиссером картины, не получалось. Видимо, не могли найти общего языка. Тогда Ташков и предложил мне попробоваться на главную роль. Это был мучительный и бесконечный процесс. Я так устал, что мне было уже все равно, утвердят меня или нет. Я никогда за роли не дрался...
- А в жизни приходилось применять силу?
- Бывали случаи, когда ситуация была «на грани фола». Но, применяя свои актерские навыки, я добивался желаемого без применения силы.
- Интересно как?
- Просто гневно и темпераментно возмущался, «накачивая» себя эмоциями. А как известно, в такой ситуации вся физическая составляющая мобилизуется, и твои противники это чувствуют. И ретируются. Слава Богу, пускать в ход кулаки не приходилось.
- Как складываются ваши отношения с людьми в военной форме?
- В военном билете у меня было записано: «Рядовой необученный». В кино же я дослужился аж до чина генерал-майора Советской армии.
- А кто командир у вас дома?
- Все зависит от обстоятельств. Иногда приходится брать командование на себя.
- Вы сыграли огромное множество благородных и сильных мужчин...
- Такова судьба артиста!
- В житейском смысле мужчина должен быть добрым или суровым?
- Он должен быть сурово-добрым или добро-суровым: без компромисса жизнь невозможна. А просто жестоким и суровым человек быть не может. Это уже какое-то извращение человеческих чувств.
- Любой мужчина мечтает чего-то достичь в жизни. Вы в юности ставили себе какие-то цели?
- Я никогда не ставил и не ставлю себе цели, но иногда могу честно сказать: ну вот, оказывается, это и получилось! Всю жизнь ты идешь, не зная заведомо куда и достигнешь ли чего-нибудь, а может быть, тебя по ступенькам обратно спустят. И вдруг - достигаешь. И говоришь себе: «Я сделал это!» Наверное, чем меньше думаешь о цели, тем легче тебе ее достичь.
Сидор Невский
«Невское время», 14.10.2005
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон. Вот уже семнадцать лет им руководит любимый и обожаемый народом артист - Юрий Мефодьевич Соломин. Не счесть его званий, наград, должностей и ролей. Его узнают сразу и везде. Для многих кино- и телезрителей нашей страны он так и остался «адъютантом его превосходительства». Хотя за долгую жизнь в искусстве у Юрия Соломина было немало и других ярких ролей - от русских царей Федора Иоанновича и Николая Второго до русских путешественников Арсеньева и Миклухо-Маклая.
Во время гастролей любимый артист порадовал многих своих поклонников, выйдя на сцену в спектакле «Горе от ума» в роли Фамусова, тем самым еще раз доказав ту истину, что настоящему таланту подвластна любая роль: и министра культуры, и московского барина, и венского светского льва.
У Юрия Мефодьевича на все всегда есть собственное мнение. В этом я убеждался не раз. Особенно в вопросах искусства. И не всегда это мнение совпадает с модой на эпатаж, шок, которыми нынче переполнены театральные подмостки. Об этом и о многом другом Юрий Соломин рассказал перед тем, как начались гастроли Малого театра...
- Вам, наверное, как руководителю одного из старейших театров страны, постоянно задают один и тот же вопрос...
- Мне всегда много вопросов задают. Вы какой вопрос имеете в виду?
- Когда на сцене Малого театра появится спектакль, поставленный по современной пьесе?
- Отвечал и буду отвечать так: как только появится хорошая современная пьеса, мы с радостью ее поставим. Ерунду мы не «перевариваем». В нашем театре хороший вкус. То, что нам не годится, мы не ставим. А пока приходится ограничиваться классикой. Малый театр в некотором роде ответственен за всю русскую классику в театре, потому что таковы его традиции. То же, что мы видим в качестве современных поисков в театральном искусстве, по-моему, достойно внимания скорее врачей, чем критиков. Помню, как однажды был очень удивлен, когда, оказавшись за границей по поводу премьеры советско-японского фильма «Дерсу Узала», увидел, что в соседнем зале кинотеатра идет французская эротическая лента «Эммануэль»...
- Однако на Западе так принято...
- Я и тогда говорил, и сейчас говорю, что вижу в подобных фильмах нечто болезненное. Как будто их специально делают для людей нездоровых. Я бы билеты на такие зрелища распространял по рецептам от врачей.
- Наверное, вам не нравятся и театральные эксперименты с классикой в принципе?
- В нашем театре «Чайка» называется «Чайкой», а чеховская героиня отнюдь не наркоманка. Военные в наших спектаклях ходят по сцене в сапогах, а не босиком и не в тапочках. В театре, как и в семье, должны быть традиции, которые надо хранить и передавать из поколения в поколение. Мы стараемся хранить традиции и заботимся не только о молодежи, но и о наших «стариках».
- В чем же вы видите силу традиций?
- Прежде всего в родном языке. В театре говорить надо понятно, а не так, как в телевизионной рекламе, где что-то быстро-быстро произносится. Да так, что еле-еле успеваешь записать номера телефонов. Хотя, может, в иных «продвинутых» театрах дело дойдет до того, что реклама будет звучать во время спектакля. Но могу сказать твердо: в Малом театре такого никогда не будет.
Посмотрите, как гордятся своим родным языком французы, немцы, англичане, итальянцы... А у нас? У нас верхняя губа не работает у нескольких миллионов людей. И не поймешь, что и кто говорит, - и в обыденной жизни, и с театральных подмостков, и с телеэкрана. Многие наши начальники делают неправильные ударения, а потом телевидение все это повторяет, и мы привыкаем говорить неправильно, коверкая русский язык.
- В нынешнем году у вас был юбилей...
- Мы в театре особого торжества не устраивали. Просто принимал поздравления от тех, кто приходил. Мы вместе выпивали. Вот и все. Шумиха - не по мне.
- А как вы предполагаете отмечать юбилей Малого театра?
- Мы уже начали отмечать его гастролями в Петербурге, где не были пять лет. Театр получил государственный грант. Но мне бы хотелось отметить юбилей постановкой хорошей русской классики.
- Какой?
- С удовольствием взял бы на себя ответственность за постановку гоголевского «Ревизора».
- А не возникает порою желания снова вернуться в министерское кресло, чтобы решить кое-какие проблемы отечественного театра?
- Да мне и своих забот с Малым театром хватает.
- А почему согласились пятнадцать лет назад на предложение стать министром культуры России?
- Наверное, чувство ответственности сыграло свою роль. Но я тогда при разговоре с Иваном Силаевым, председателем российского правительства, заявил, что из Малого театра не уйду. Он был вынужден согласиться.
- Не жалеете о том времени как о потраченном зря?
- Нет, не жалею. Кое-что в тех трудных экономических условиях было сделано. И до сих пор российские театры это ощущают. Делал на посту министра только то, что считал нужным. Я ведь прекрасно понимал, что должность не на века и мне когда-нибудь придется возвращаться к своим коллегам и смотреть им в глаза. Вернулся через полтора года в Малый театр полностью и окончательно. И сегодня мне не стыдно смотреть в глаза коллегам ни в Петербурге, ни в Москве, ни во Владивостоке.
- Недавно по телевизору вновь показывали «Адъютанта его превосходительства»...
- Раз в год точно какой-нибудь канал обязательно покажет эту картину. Тогда начинается новый виток популярности. Многие молодые люди начинают узнавать.
- Вы пересматриваете свои прежние фильмы?
- И был бы рад, да времени не хватает.
- Сегодня вы бы согласились играть подобную роль - фактически первого советского разведчика?
- Естественно! Ведь это же такой характер, такая драматургия!
- А как же красные и белые?
- А если вы помните картину...
- Конечно, помню.
- Так вот в ней есть сцена, когда Юра спрашивает капитана Кольцова...
- «...Павел Андреевич, вы шпион?»
- Правильно. И что же отвечает мой герой?
- Что-то вроде: «А хороший ли человек генерал Ковалевский?»
- Вот видите! Разговор, конечно, в «Адъютанте...» шел о борьбе красных и белых, но, по-моему, еще и о том, как человеку в трудных условиях сохранить свои лучшие человеческие качества. Недаром телефильм так трудно шел к экрану.
- Цензура запрещала?
- Не совсем. Его просто положили на полку. Был апрель 1970 года. Все готовились отметить 100-летие со дня рождения Ленина. Поэтому выпускались в свет только абсолютно правильные, идеологические фильмы, спектакли. А наш фильм был немного «неправильным»...
- И в чем же была «неправильность»?
- Начальников смущало то, что в нем все оказались умными: и враги, и герои, - хотя у фильма были высокопоставленные консультанты из КГБ. И в один прекрасный момент директор картины решился отвезти ее на просмотр нашему главному консультанту - первому заместителю председателя КГБ Цвигуну. Он тогда находился в кремлевской больнице. Цвигун, чтобы не смотреть в одиночку, пригласил своих друзей, больных соответственного ранга: мол, давайте посмотрим картину, что-то ее не выпускают. Они посмотрели, им понравилось. Через десять дней она была уже показана по Центральному телевидению.
- Ходят легенды, что на роль Кольцова вас утвердили чуть ли не с шестой попытки?
- Это не легенда. Это правда. Только меня не утверждали семь раз. Первоначально я был приглашен на роль капитана Осипова, а Кольцова должен был играть Михаил Ножкин. Но что-то у него с Евгением Ташковым, режиссером картины, не получалось. Видимо, не могли найти общего языка. Тогда Ташков и предложил мне попробоваться на главную роль. Это был мучительный и бесконечный процесс. Я так устал, что мне было уже все равно, утвердят меня или нет. Я никогда за роли не дрался...
- А в жизни приходилось применять силу?
- Бывали случаи, когда ситуация была «на грани фола». Но, применяя свои актерские навыки, я добивался желаемого без применения силы.
- Интересно как?
- Просто гневно и темпераментно возмущался, «накачивая» себя эмоциями. А как известно, в такой ситуации вся физическая составляющая мобилизуется, и твои противники это чувствуют. И ретируются. Слава Богу, пускать в ход кулаки не приходилось.
- Как складываются ваши отношения с людьми в военной форме?
- В военном билете у меня было записано: «Рядовой необученный». В кино же я дослужился аж до чина генерал-майора Советской армии.
- А кто командир у вас дома?
- Все зависит от обстоятельств. Иногда приходится брать командование на себя.
- Вы сыграли огромное множество благородных и сильных мужчин...
- Такова судьба артиста!
- В житейском смысле мужчина должен быть добрым или суровым?
- Он должен быть сурово-добрым или добро-суровым: без компромисса жизнь невозможна. А просто жестоким и суровым человек быть не может. Это уже какое-то извращение человеческих чувств.
- Любой мужчина мечтает чего-то достичь в жизни. Вы в юности ставили себе какие-то цели?
- Я никогда не ставил и не ставлю себе цели, но иногда могу честно сказать: ну вот, оказывается, это и получилось! Всю жизнь ты идешь, не зная заведомо куда и достигнешь ли чего-нибудь, а может быть, тебя по ступенькам обратно спустят. И вдруг - достигаешь. И говоришь себе: «Я сделал это!» Наверное, чем меньше думаешь о цели, тем легче тебе ее достичь.
Сидор Невский
«Невское время», 14.10.2005
11.10.2005
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: В МАЛОМ ТЕАТРЕ НА СЦЕНЕ НЕ РАЗДЕВАЮТСЯ
Государственный академический Малый театр начал юбилейный, 250-й театральный сезон гастролями в северной столице...
ЮРИЙ СОЛОМИН: В МАЛОМ ТЕАТРЕ НА СЦЕНЕ НЕ РАЗДЕВАЮТСЯ.
ХУДРУК ПРОСЛАВЛЕННОГО КОЛЛЕКТИВА ПРОТИВ СКАНДАЛЬНЫХ НОВАЦИЙ
Государственный академический Малый театр начал юбилейный, 250-й театральный сезон гастролями в северной столице, представив на суд петербургской публики самые известные постановки последних лет: «Горе от ума», «На всякого мудреца довольно простоты», «Правда — хорошо, а счастье лучше», «Три сестры», «Мнимый больной». В Москве же юбилейный сезон в Малом стартовал 5 октября. В связи с этим событием обозреватель «Труда» встретился с художественным руководителем прославленного коллектива, народным артистом СССР Юрием СОЛОМИНЫМ.
- На гастролях в Петербурге вы представили сразу три спектакля Сергея Женовача. И вообще в репертуаре Малого театра становится все больше работ этого режиссера...
- Работая с ним как актер (в «Горе от ума» Соломин сыграл Фамусова. — М.С.), я понял, что это режиссер, Богом данный. Причем именно для нашего театра. Он очень бережно и с большим уважением относится к той традиционной школе, которую исповедует Малый театр. В других театрах у него были сложности, неприятности, были и годы безработья. Его многие жалели, но тем не менее не приглашали. А у нас Сергей нашел свой театральный дом, с ним с удовольствием работают и мастера старшего поколения, и молодежь. Говорить о том, что Малый театр чурается интересной режиссуры, не приходится. Но вкус у нас хороший. Первого попавшегося, пусть даже самого модного и распиаренного, не позовем.
- На основной сцене вашего театра вот уже больше десяти лет идет только классика... Получается, вы устранились от современной жизни?
- Неужели вам мало современности по телевидению! Вам мало современности на улице? Вот когда в современных пьесах прекратят выражаться нецензурно, перестанут раздеваться, когда искусство перестанет быть болезненно-извращенным, тогда мы изменим к ним свое отношение. Однажды, еще в советское время, я был на фестивале в западной стране. Так получилось, что в одном зале кинотеатра шел наш фильм, в другом — «Эммануэль». Журналисты бегали из одного зала в другой, а потом стали спрашивать меня: почему в том фильме ЭТО есть, а у нас — нет? Я им сказал: «Тот фильм для больных людей! И в тот зал билеты нужно не продавать, а раздавать по рецепту врача». А теперь и мы дожили до того, что на многие отечественные фильмы нужно пропускать по направлению врача.
Так что будет хорошая современная пьеса — возьмем. Не будет — продолжим черпать из классики. А там ведь все есть, в классике! Русский театр возник на драматургии и литературе, которую представляют Фонвизин, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Чехов, Тургенев, Островский, Достоевский, Толстые. Вот какая махина! Какая драматургия! Эта драматургия требует больших затрат — режиссерских и актерских. Того же Федю Протасова нельзя сыграть бомжем с трясущимися руками. Надо докопаться, что с ним произошло, почему он дошел до жизни такой. Поэтому Протасова за рубежом не могут хорошо сыграть, хотя во всем мире считают, что «Живой труп» — одна из величайших пьес. При этом очень современная. Классика бесценна, она останется современной и через 100 лет, и 250. Ведь люди будут так же любить, ненавидеть, интриговать, презирать...
- Трудное это дело — быть хранителем традиций?
- Намного сложнее, чем ломать, а потом строить. Мы в Малом театре давно решили ничего не ломать. Сохранили уважение к старшим, хотя многие советовали «спихнуть» актеров-пенсионеров. У нас Татьяна Александровна Еремеева в свои 80 по-прежнему выходит на сцену в «Горе от ума». И таких примеров немало. При этом мы не «съедаем» молодежь, доверяем ей главные роли. Даже те наши актеры, кто «работает на стороне», снимаясь в кино, играя в антрепризах, делают это достойно, не роняя марку родного театра.
В Малом артисты на сцене не раздеваются. Раневская у нас не наркоманка. Да, она пьет успокоительное, но это написал доктор Чехов, а он знал, что пишет. Поэтому я не понимаю тех деятелей, что издеваются над классикой. Чехов написал пьесу «Чайка», а теперь ее могут назвать «Почему застрелился Константин». А «Лес» Островского эти «экспериментаторы» назовут «Нужна драматическая актриса»... Я не анекдот вам рассказываю. Я видел эти спектакли.
Чтобы сохранить традиции русского национального театра, мы немало сил потратили, пережив период, когда нас мордовали, ругали, обзывали. Но мы стояли на своем. Это моя гордость. Считаю, что, когда мой час пробьет, могу спокойно покидать этот грешный мир и там, в мире лучшем, доложить, что вместе со своими коллегами я пытался сохранить то разумное, доброе, вечное, чем ценен русский национальный театр.
- Ведущие столичные театры сегодня активно приглашают звезд из того же Питера. Так попали в МХТ имени Чехова Константин Хабенский и Михаил Пореченков... Вы не планируете таким же способом укрепить труппу в юбилейном сезоне?
- Это ведь бизнес: использовать человека, пусть талантливого, а дальше будь что будет. Труднее вырастить, научить, создать свои кадры. Мы тоже приглашаем хороших актеров из провинции, многие знаменитости Малого театра так начинали. Но чтобы так вот брать готовую звезду на одну роль... А потом что? Всегда найдутся еще более модные, раскрученные!
- Известно, что при создании государственного театра императрица Елизавета Петровна положила на содержание Малого и Александринского театров немалые средства. Ведущие актеры получали зарплату действительного статского советника. Считай, генеральскую! Чем плоха традиция?
- Хорошая! К сожалению, мы никак не можем возвратить ее. Но вскоре должен заработать президентский грант. Будем надеяться, что финансовые органы нас не подведут и с января 2006 года артисты ведущих российских театров станут зарабатывать на порядок больше, чем сейчас.
- Не так давно актер и режиссер Михаил Козаков довольно резко отозвался в интервью «Труду» о сериале «Московская сага», где вы сыграли одну из главных ролей — профессора Градова... Что можете сказать в защиту этого фильма?
- То, что фильм этот нужный. То, что он снят не как телесериал, а как художественный фильм. Не могу сказать, чтобы кто-то из актеров там плохо сыграл. В последнее время я не так часто снимаюсь. Пытаюсь выбирать то, что мне ложится на ум, на сердце. Тему большой семьи, преемственности поколений, тему сталинских репрессий я хорошо знаю и не могу сказать, что в фильме — ложь. Правда, мне очень жаль, что смазан финал. Он был совершенно другим, таким, что ли, феллиниевским: цветущее поле, кресло, в нем сидит Градов. И к нему навстречу по полю бегут все убиенные родственники, его верный пес...
- Есть у вас на подходе роль такого же уровня, как профессор Градов?
- Нет. Это же сейчас очень редкий материал. Вы же видите, что происходит в телесериалах! В каждой серии семь минут из 50 уходит на рекламу. Режиссеры уже так наловчились, что еще на съемках рассчитывают, чтобы реклама потом не загубила важную сцену. Иногда я смотрю на это безобразие и думаю: а ведь так мы дойдем до того, что и во время спектаклей будем делать рекламные паузы!
- Почему вы отказались сниматься в продолжении весьма качественного сериала «Родина ждет»?
- Прочитав сценарий и довольно высоко оценив предложенную мне роль, я сначала согласился, но потом узнал, что поменяли режиссера. Это меня отпугнуло. Прежнего режиссера, Олега Погодина, я хорошо знаю, с новым же все придется начинать с нуля, а значит, опять что-то доказывать, ругаться... Зачем мне это, да еще в такой ответственный для нашего театра сезон?
- Юрий Мефодьевич, вы по-прежнему заядлый автомобилист?
- Водитель с тридцатилетним стажем. Правда, последние два года вожу мало, езжу с водителем, но по-прежнему в курсе проблем и забот братьев-автомобилистов. Вот построили в Москве третью кольцевую дорогу, но «забыли» сделать развязки и только теперь спохватились, когда пробки стали жуткими. Я считаю, лучше бы наша ГАИ работала не в кустах, а честно. Чтобы не просто ловить нарушителей, а предотвращать аварии. Ведь сейчас есть новейшая техника, электронная аппаратура, фото, видео. И третье — слишком много появилось больших машин. Джипы, минивэны... Недавно был в гостях у очень богатых людей в Италии, и они показали свою машину — что-то похожее на «Запорожец». Так что не везде по машинам принимают людей...
- А вы сами на каком автомобиле ездите?
- У нас в театре «форды», небольшие, очень удобные.
— Какие еще премьеры кроме «Мнимого больного» ждут зрителей Малого в юбилейном сезоне?
- В филиале появятся спектакли «Мария Стюарт» Шиллера и «Бедность не порок» Островского. На основной же сцене — «Ревизор», а также «Дмитрий Самозванец и Василий Шумский» Островского.
- Как актер вы будете заняты в этих премьерах?
- Нет. Но как режиссер я взял на себя ответственность поставить «Ревизора».
Садчиков Михаил.
«Труд» №187 за 07.10.2005
ХУДРУК ПРОСЛАВЛЕННОГО КОЛЛЕКТИВА ПРОТИВ СКАНДАЛЬНЫХ НОВАЦИЙ
Государственный академический Малый театр начал юбилейный, 250-й театральный сезон гастролями в северной столице, представив на суд петербургской публики самые известные постановки последних лет: «Горе от ума», «На всякого мудреца довольно простоты», «Правда — хорошо, а счастье лучше», «Три сестры», «Мнимый больной». В Москве же юбилейный сезон в Малом стартовал 5 октября. В связи с этим событием обозреватель «Труда» встретился с художественным руководителем прославленного коллектива, народным артистом СССР Юрием СОЛОМИНЫМ.
- На гастролях в Петербурге вы представили сразу три спектакля Сергея Женовача. И вообще в репертуаре Малого театра становится все больше работ этого режиссера...
- Работая с ним как актер (в «Горе от ума» Соломин сыграл Фамусова. — М.С.), я понял, что это режиссер, Богом данный. Причем именно для нашего театра. Он очень бережно и с большим уважением относится к той традиционной школе, которую исповедует Малый театр. В других театрах у него были сложности, неприятности, были и годы безработья. Его многие жалели, но тем не менее не приглашали. А у нас Сергей нашел свой театральный дом, с ним с удовольствием работают и мастера старшего поколения, и молодежь. Говорить о том, что Малый театр чурается интересной режиссуры, не приходится. Но вкус у нас хороший. Первого попавшегося, пусть даже самого модного и распиаренного, не позовем.
- На основной сцене вашего театра вот уже больше десяти лет идет только классика... Получается, вы устранились от современной жизни?
- Неужели вам мало современности по телевидению! Вам мало современности на улице? Вот когда в современных пьесах прекратят выражаться нецензурно, перестанут раздеваться, когда искусство перестанет быть болезненно-извращенным, тогда мы изменим к ним свое отношение. Однажды, еще в советское время, я был на фестивале в западной стране. Так получилось, что в одном зале кинотеатра шел наш фильм, в другом — «Эммануэль». Журналисты бегали из одного зала в другой, а потом стали спрашивать меня: почему в том фильме ЭТО есть, а у нас — нет? Я им сказал: «Тот фильм для больных людей! И в тот зал билеты нужно не продавать, а раздавать по рецепту врача». А теперь и мы дожили до того, что на многие отечественные фильмы нужно пропускать по направлению врача.
Так что будет хорошая современная пьеса — возьмем. Не будет — продолжим черпать из классики. А там ведь все есть, в классике! Русский театр возник на драматургии и литературе, которую представляют Фонвизин, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Чехов, Тургенев, Островский, Достоевский, Толстые. Вот какая махина! Какая драматургия! Эта драматургия требует больших затрат — режиссерских и актерских. Того же Федю Протасова нельзя сыграть бомжем с трясущимися руками. Надо докопаться, что с ним произошло, почему он дошел до жизни такой. Поэтому Протасова за рубежом не могут хорошо сыграть, хотя во всем мире считают, что «Живой труп» — одна из величайших пьес. При этом очень современная. Классика бесценна, она останется современной и через 100 лет, и 250. Ведь люди будут так же любить, ненавидеть, интриговать, презирать...
- Трудное это дело — быть хранителем традиций?
- Намного сложнее, чем ломать, а потом строить. Мы в Малом театре давно решили ничего не ломать. Сохранили уважение к старшим, хотя многие советовали «спихнуть» актеров-пенсионеров. У нас Татьяна Александровна Еремеева в свои 80 по-прежнему выходит на сцену в «Горе от ума». И таких примеров немало. При этом мы не «съедаем» молодежь, доверяем ей главные роли. Даже те наши актеры, кто «работает на стороне», снимаясь в кино, играя в антрепризах, делают это достойно, не роняя марку родного театра.
В Малом артисты на сцене не раздеваются. Раневская у нас не наркоманка. Да, она пьет успокоительное, но это написал доктор Чехов, а он знал, что пишет. Поэтому я не понимаю тех деятелей, что издеваются над классикой. Чехов написал пьесу «Чайка», а теперь ее могут назвать «Почему застрелился Константин». А «Лес» Островского эти «экспериментаторы» назовут «Нужна драматическая актриса»... Я не анекдот вам рассказываю. Я видел эти спектакли.
Чтобы сохранить традиции русского национального театра, мы немало сил потратили, пережив период, когда нас мордовали, ругали, обзывали. Но мы стояли на своем. Это моя гордость. Считаю, что, когда мой час пробьет, могу спокойно покидать этот грешный мир и там, в мире лучшем, доложить, что вместе со своими коллегами я пытался сохранить то разумное, доброе, вечное, чем ценен русский национальный театр.
- Ведущие столичные театры сегодня активно приглашают звезд из того же Питера. Так попали в МХТ имени Чехова Константин Хабенский и Михаил Пореченков... Вы не планируете таким же способом укрепить труппу в юбилейном сезоне?
- Это ведь бизнес: использовать человека, пусть талантливого, а дальше будь что будет. Труднее вырастить, научить, создать свои кадры. Мы тоже приглашаем хороших актеров из провинции, многие знаменитости Малого театра так начинали. Но чтобы так вот брать готовую звезду на одну роль... А потом что? Всегда найдутся еще более модные, раскрученные!
- Известно, что при создании государственного театра императрица Елизавета Петровна положила на содержание Малого и Александринского театров немалые средства. Ведущие актеры получали зарплату действительного статского советника. Считай, генеральскую! Чем плоха традиция?
- Хорошая! К сожалению, мы никак не можем возвратить ее. Но вскоре должен заработать президентский грант. Будем надеяться, что финансовые органы нас не подведут и с января 2006 года артисты ведущих российских театров станут зарабатывать на порядок больше, чем сейчас.
- Не так давно актер и режиссер Михаил Козаков довольно резко отозвался в интервью «Труду» о сериале «Московская сага», где вы сыграли одну из главных ролей — профессора Градова... Что можете сказать в защиту этого фильма?
- То, что фильм этот нужный. То, что он снят не как телесериал, а как художественный фильм. Не могу сказать, чтобы кто-то из актеров там плохо сыграл. В последнее время я не так часто снимаюсь. Пытаюсь выбирать то, что мне ложится на ум, на сердце. Тему большой семьи, преемственности поколений, тему сталинских репрессий я хорошо знаю и не могу сказать, что в фильме — ложь. Правда, мне очень жаль, что смазан финал. Он был совершенно другим, таким, что ли, феллиниевским: цветущее поле, кресло, в нем сидит Градов. И к нему навстречу по полю бегут все убиенные родственники, его верный пес...
- Есть у вас на подходе роль такого же уровня, как профессор Градов?
- Нет. Это же сейчас очень редкий материал. Вы же видите, что происходит в телесериалах! В каждой серии семь минут из 50 уходит на рекламу. Режиссеры уже так наловчились, что еще на съемках рассчитывают, чтобы реклама потом не загубила важную сцену. Иногда я смотрю на это безобразие и думаю: а ведь так мы дойдем до того, что и во время спектаклей будем делать рекламные паузы!
- Почему вы отказались сниматься в продолжении весьма качественного сериала «Родина ждет»?
- Прочитав сценарий и довольно высоко оценив предложенную мне роль, я сначала согласился, но потом узнал, что поменяли режиссера. Это меня отпугнуло. Прежнего режиссера, Олега Погодина, я хорошо знаю, с новым же все придется начинать с нуля, а значит, опять что-то доказывать, ругаться... Зачем мне это, да еще в такой ответственный для нашего театра сезон?
- Юрий Мефодьевич, вы по-прежнему заядлый автомобилист?
- Водитель с тридцатилетним стажем. Правда, последние два года вожу мало, езжу с водителем, но по-прежнему в курсе проблем и забот братьев-автомобилистов. Вот построили в Москве третью кольцевую дорогу, но «забыли» сделать развязки и только теперь спохватились, когда пробки стали жуткими. Я считаю, лучше бы наша ГАИ работала не в кустах, а честно. Чтобы не просто ловить нарушителей, а предотвращать аварии. Ведь сейчас есть новейшая техника, электронная аппаратура, фото, видео. И третье — слишком много появилось больших машин. Джипы, минивэны... Недавно был в гостях у очень богатых людей в Италии, и они показали свою машину — что-то похожее на «Запорожец». Так что не везде по машинам принимают людей...
- А вы сами на каком автомобиле ездите?
- У нас в театре «форды», небольшие, очень удобные.
— Какие еще премьеры кроме «Мнимого больного» ждут зрителей Малого в юбилейном сезоне?
- В филиале появятся спектакли «Мария Стюарт» Шиллера и «Бедность не порок» Островского. На основной же сцене — «Ревизор», а также «Дмитрий Самозванец и Василий Шумский» Островского.
- Как актер вы будете заняты в этих премьерах?
- Нет. Но как режиссер я взял на себя ответственность поставить «Ревизора».
Садчиков Михаил.
«Труд» №187 за 07.10.2005
Подробнее
СОЛОМЕННЫЙ ЮБИЛЕЙ
СОЛОМЕННЫЙ ЮБИЛЕЙ
Недавно гастроли Малого прошли в нашем городе, и упустить возможность разговора с «играющим» художественным руководителем театра Юрием Соломиным было просто нельзя...
Недавно гастроли Малого прошли в нашем городе, и упустить возможность разговора с «играющим» художественным руководителем театра Юрием Соломиным было просто нельзя...
СОЛОМЕННЫЙ ЮБИЛЕЙ
Малый театр - величина постоянная. Театры вокруг делятся, объединяются, суетятся... А этот московский патриарх искусства верен себе. Отличные актеры, вечная классика на сцене, добрые традиции... Недавно гастроли Малого прошли в нашем городе, и упустить возможность разговора с «играющим» художественным руководителем театра Юрием Соломиным было просто нельзя.
- Юрий Мефодьевич, вы - театр, который получил грант, выступали на сцене БДТ, получившего грант... А как вы относитесь к тому, что произошла эта распределиловка?
- Я нормально отношусь, потому что за эту «распределиловку» мы год бились. Если бы три года назад не произошла «распределиловка» по музыкальным коллективам, мы бы сегодня не имели ни одного полноценного симфонического оркестра. Что же касается театральных коллективов, то была инициативная группа, куда и я входил, которая взялась доказать, что такая утечка может произойти и в театрах. Причем произойдет она из больших государственных репертуарных театров в антрепризу. А там сегодня, если ты имеешь лицо - тебя будут использовать. Не имеешь лица - тебя вообще не возьмут, а если оно уже больше не понадобится там, тебя просто выкинут в никуда... Мнение было учтено, а список даже расширен - в него вошли старейшие театральные вузы страны.
- Вы сами «ходили во власть». И как там себя чувствовал Юрий Соломин?
- Я чувствовал себя актером, которого знают. Если говорить честно, я открывал двери не «министерской ногой», а актерским лицом. Это первое. Второе, чем я горжусь, это то, что есть постановления министерства, которые действуют до сих пор, и театральные люди говорят мне спасибо за это.
- А справить юбилей ради тщеславия не хотите?
- Возраст мой, конечно, разафиширован, но юбилея устраивать не буду. Понял недавно, что это никому не нужно... И мне тоже. Пусть лучше мне роль дадут какую-нибудь сыграть - это для зрителя. А так мне надоело все время доказывать, что я что-то могу, что я еще вот он...
- Неужели вы еще что-то должны доказывать?
- Все артисты это доказывают. Такая профессия. Все время нужно держать марку.
- Вы согласны с тем, что времена режиссерского театра прошли, а наступили времена театра актерского?
- Эти времена никогда не начинались и никогда не кончались. «Вот режиссерский театр!» - пищали некоторые во времена Товстоногова и Эфроса. Просто эти режиссеры так любили артистов и делали чисто актерские спектакли. А нынче как понимают режиссерский театр? Давайте возьмем вот этого классика, испохабим его, чтобы мама родная не узнала, и начинается - мордуют... И обычно при этом говорится: «Я так люблю этого автора». Но если любишь так, что меняешь всех действующих лиц, умерщвляешь профессию артистов, это уже не театр вовсе... Такая режиссура убивает профессию актера, его самостоятельность. Почему так много вдруг оказалось режиссеров-»гениев»? Прямо куда ни плюнь - гении. Он везде и все не так. А мы - «театр с колоннами», как нас обзывают, никуда не годимся, по их мнению. Да пусть поработают с наше, сделают то, что мы сделали лет тридцать назад, а потом уже пищат... Надеть короткие штанишки, дырявую шляпу, в зад перо вставить и сыграть Гамлета?.. Ах, новое решение!? Это психушка... Развращение артистов. Вот у нас в театре работает режиссер Женовач: он понимает классику...
- А что делать с остальными бедными артистами?
- Я своим студентам говорю: раз уж, пришли к нам в Щепкинское, давайте учиться по традициям, которые здесь существуют. А когда вы вырастете, закончите училище, можете идти к любому режиссеру, одеваться, раздеваться, ходить на ушах... Все равно у вас останется школа - те семь HOI, без которых нельзя сыграть ни одно музыкальное произведение, даже если играешь на трех струнах балалайки.
У Островского есть высказывание, смысл которого заключается в том, что нет нации. Душа народа должна выражаться в его культуре. А мы стали говорить каким-то лагерным языком... Сейчас работаю с ребятами, которые каждые четыре года меняются, и вижу: куда-то стремительно уходит доброта, уходит та русская душа, о которой говорит весь мир, и никто не может понять, что происходит.
- Малый театр подарил великих артистов России и миру. А кто из молодых станет артистом, о котором Россия будет говорить с гордостью?
- Великим артистом, не будучи Человеком, стать невозможно. Великими были Пашенная, Гоголева, Бабочкин... Владимир Самойлов, которому сейчас за девяносто, первый раз не приехал на гастроли. Возраст уже подошел... Я знаю, что за свою жизнь этот человек никогда не сделал подлости. Мелкие проступки есть у каждого, но подлости он не делал. Он борец, потому что в тяжелые минуты театра он всегда поднимал руку за справедливость... Хорошими артистами будут многие молодые, но Человеками, увы, нет...
- Вы в кино любите сниматься?
- Я люблю сниматься в хорошем материале. Раньше я мог выбирать, были фильмы разных жанров - и мелодрамы, и комедии, и оперетты... Особо трагических ролей не было, но, что делать, мне были отведены иные роли. Я честно делал свою работу. Есть фильмы, которые точно останутся, есть те, которые никто и не вспомнит, например первый мой фильм «Бессонная ночь» 1959 года. Грибов, Меркурьев, Полевицкая, Нина Сазонова и Маргарита Володина начинали сниматься, Любезнов, Юрий Медведев, Тутышкин... Мощная школа! Последние работы уже другое. От всех своих киноработ я не отказываюсь, включая «Московскую сагу». Там была замечательная команда молодых актеров... Есть и, как мне казалось, проходные фильмы вроде «Света в окне», но и его помнят и любят...
- Но, как ни крути, ваша самая известная лента все-таки «Адъютант»...
- Наверное, так и будет. После Бабочкина тоже все помнят одного «Чапаева», а ведь у него были блестящие театральные спектакли... А выше театральных работ Бабочкина в «Дачниках» и «Браконьерах» я в жизни ничего не видел...
Екатерина ОМЕЦИНСКАЯ
«Московский комсомолец в Питере», 05.10.2005
Малый театр - величина постоянная. Театры вокруг делятся, объединяются, суетятся... А этот московский патриарх искусства верен себе. Отличные актеры, вечная классика на сцене, добрые традиции... Недавно гастроли Малого прошли в нашем городе, и упустить возможность разговора с «играющим» художественным руководителем театра Юрием Соломиным было просто нельзя.
- Юрий Мефодьевич, вы - театр, который получил грант, выступали на сцене БДТ, получившего грант... А как вы относитесь к тому, что произошла эта распределиловка?
- Я нормально отношусь, потому что за эту «распределиловку» мы год бились. Если бы три года назад не произошла «распределиловка» по музыкальным коллективам, мы бы сегодня не имели ни одного полноценного симфонического оркестра. Что же касается театральных коллективов, то была инициативная группа, куда и я входил, которая взялась доказать, что такая утечка может произойти и в театрах. Причем произойдет она из больших государственных репертуарных театров в антрепризу. А там сегодня, если ты имеешь лицо - тебя будут использовать. Не имеешь лица - тебя вообще не возьмут, а если оно уже больше не понадобится там, тебя просто выкинут в никуда... Мнение было учтено, а список даже расширен - в него вошли старейшие театральные вузы страны.
- Вы сами «ходили во власть». И как там себя чувствовал Юрий Соломин?
- Я чувствовал себя актером, которого знают. Если говорить честно, я открывал двери не «министерской ногой», а актерским лицом. Это первое. Второе, чем я горжусь, это то, что есть постановления министерства, которые действуют до сих пор, и театральные люди говорят мне спасибо за это.
- А справить юбилей ради тщеславия не хотите?
- Возраст мой, конечно, разафиширован, но юбилея устраивать не буду. Понял недавно, что это никому не нужно... И мне тоже. Пусть лучше мне роль дадут какую-нибудь сыграть - это для зрителя. А так мне надоело все время доказывать, что я что-то могу, что я еще вот он...
- Неужели вы еще что-то должны доказывать?
- Все артисты это доказывают. Такая профессия. Все время нужно держать марку.
- Вы согласны с тем, что времена режиссерского театра прошли, а наступили времена театра актерского?
- Эти времена никогда не начинались и никогда не кончались. «Вот режиссерский театр!» - пищали некоторые во времена Товстоногова и Эфроса. Просто эти режиссеры так любили артистов и делали чисто актерские спектакли. А нынче как понимают режиссерский театр? Давайте возьмем вот этого классика, испохабим его, чтобы мама родная не узнала, и начинается - мордуют... И обычно при этом говорится: «Я так люблю этого автора». Но если любишь так, что меняешь всех действующих лиц, умерщвляешь профессию артистов, это уже не театр вовсе... Такая режиссура убивает профессию актера, его самостоятельность. Почему так много вдруг оказалось режиссеров-»гениев»? Прямо куда ни плюнь - гении. Он везде и все не так. А мы - «театр с колоннами», как нас обзывают, никуда не годимся, по их мнению. Да пусть поработают с наше, сделают то, что мы сделали лет тридцать назад, а потом уже пищат... Надеть короткие штанишки, дырявую шляпу, в зад перо вставить и сыграть Гамлета?.. Ах, новое решение!? Это психушка... Развращение артистов. Вот у нас в театре работает режиссер Женовач: он понимает классику...
- А что делать с остальными бедными артистами?
- Я своим студентам говорю: раз уж, пришли к нам в Щепкинское, давайте учиться по традициям, которые здесь существуют. А когда вы вырастете, закончите училище, можете идти к любому режиссеру, одеваться, раздеваться, ходить на ушах... Все равно у вас останется школа - те семь HOI, без которых нельзя сыграть ни одно музыкальное произведение, даже если играешь на трех струнах балалайки.
У Островского есть высказывание, смысл которого заключается в том, что нет нации. Душа народа должна выражаться в его культуре. А мы стали говорить каким-то лагерным языком... Сейчас работаю с ребятами, которые каждые четыре года меняются, и вижу: куда-то стремительно уходит доброта, уходит та русская душа, о которой говорит весь мир, и никто не может понять, что происходит.
- Малый театр подарил великих артистов России и миру. А кто из молодых станет артистом, о котором Россия будет говорить с гордостью?
- Великим артистом, не будучи Человеком, стать невозможно. Великими были Пашенная, Гоголева, Бабочкин... Владимир Самойлов, которому сейчас за девяносто, первый раз не приехал на гастроли. Возраст уже подошел... Я знаю, что за свою жизнь этот человек никогда не сделал подлости. Мелкие проступки есть у каждого, но подлости он не делал. Он борец, потому что в тяжелые минуты театра он всегда поднимал руку за справедливость... Хорошими артистами будут многие молодые, но Человеками, увы, нет...
- Вы в кино любите сниматься?
- Я люблю сниматься в хорошем материале. Раньше я мог выбирать, были фильмы разных жанров - и мелодрамы, и комедии, и оперетты... Особо трагических ролей не было, но, что делать, мне были отведены иные роли. Я честно делал свою работу. Есть фильмы, которые точно останутся, есть те, которые никто и не вспомнит, например первый мой фильм «Бессонная ночь» 1959 года. Грибов, Меркурьев, Полевицкая, Нина Сазонова и Маргарита Володина начинали сниматься, Любезнов, Юрий Медведев, Тутышкин... Мощная школа! Последние работы уже другое. От всех своих киноработ я не отказываюсь, включая «Московскую сагу». Там была замечательная команда молодых актеров... Есть и, как мне казалось, проходные фильмы вроде «Света в окне», но и его помнят и любят...
- Но, как ни крути, ваша самая известная лента все-таки «Адъютант»...
- Наверное, так и будет. После Бабочкина тоже все помнят одного «Чапаева», а ведь у него были блестящие театральные спектакли... А выше театральных работ Бабочкина в «Дачниках» и «Браконьерах» я в жизни ничего не видел...
Екатерина ОМЕЦИНСКАЯ
«Московский комсомолец в Питере», 05.10.2005
08.10.2005
Подробнее
«Пресса о гастролях Малого театра» ЮРИЙ СОЛОМИН: «РАЗВЕДЧИКОМ МЕНЯ СДЕЛАЛ АНДРОПОВ»
«Пресса о гастролях Малого театра»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «РАЗВЕДЧИКОМ МЕНЯ СДЕЛАЛ АНДРОПОВ»
Рабочий график художественного руководителя театра народного артиста СССР Юрия Соломина очень напряженный, но в нем нашлось время для не совсем обычной встречи - с рабочими и сотрудниками ЛОМО. А вечером того же дня он стал кавалером ордена «Звезда созидания».
ЮРИЙ СОЛОМИН: «РАЗВЕДЧИКОМ МЕНЯ СДЕЛАЛ АНДРОПОВ»
Рабочий график художественного руководителя театра народного артиста СССР Юрия Соломина очень напряженный, но в нем нашлось время для не совсем обычной встречи - с рабочими и сотрудниками ЛОМО. А вечером того же дня он стал кавалером ордена «Звезда созидания».
«Пресса о гастролях Малого театра»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «РАЗВЕДЧИКОМ МЕНЯ СДЕЛАЛ АНДРОПОВ»
Знаменитый артист не считает свои роли в советских фильмах конъюнктурными
НА ПРОШЛОЙ неделе завершились гастроли в нашем городе московского Малого театра. Рабочий график художественного руководителя театра народного артиста СССР Юрия Соломина очень напряженный, но в нем нашлось время для не совсем обычной встречи - с рабочими и сотрудниками ЛОМО. «Забывать старых друзей большой грех», - объяснил Юрий Мефодьевич. А вечером того же дня он стал кавалером ордена «Звезда созидания».
«Пусть хоть жена знает, что я народный артист!»
- Юрий Мефодьевич, много ли значат для вас звания и награды?
- Я в связи с этим всегда вспоминаю Фаину Раневскую. Переезжая с квартиры на квартиру, она всякий раз спохватывалась: «Ой, у меня тут где-то был чемоданчик с похоронными принадлежностями!» В самом деле, не оставлять же заслуженные награды для подушечек, которые несут перед гробом! Пусть хоть жена, дети знают, что ты заслуженный, а то и народный!
- Когда по телевидению шел «Адъютант его превосходительства», вся прекрасная половина Советского Союза сходила с ума по капитану Кольцову...
- То-то я думаю, откуда у нас столько ненормальных пожилых женщин! (Смеется.) А если говорить серьезно, то многие поклонники и поклонницы преданы мне по сей день. Дожидаются после спектакля. Несмотря на все мои запреты, дарят цветы.
- Что за запреты?
- Я знаю, что люди покупают цветы на последние деньги. Я говорю: «С меня хватит и открытки! Букеты брать не буду!»
Мозги стали другими
- В фильме «Блокада» вы сыграли майора Звягинцева. После того как с архивных документов был снят гриф секретности, многие стали называть эту картину конъюнктурной...
- А разве люди в блокадном Ленинграде не умирали с голоду? Разве не была нашпигована металлом каждая пядь земли? Так ложь или правда то, что мы показали? Я сейчас не говорю о той исторической правде, которая касается руководителей Ленинграда да и всего Советского Союза того времени. Мы и теперь ее не знаем. До сих пор многие документы закрыты. А за остальное мне не стыдно. Как вы думаете, был бы конъюнктурщиком режиссер, который снял бы новую «Блокаду» с сегодняшних позиций? Давайте, переснимайте! В таком случае и «Чапаева» нужно переснять. И «Броненосец «Потемкин», и «Кубанских казаков»! Я недавно смотрел «Кубанских казаков» по телевизору, и, вы знаете, у меня не было отвращения. Было ощущение красивой сказки. Ну так и тогда они так же воспринимались.
За 30 лет многое изменилось как вокруг, так и внутри нас. Я и сам смотрю старые фильмы со своим участием и думаю: «Наверное, я бы здесь сделал по-другому и здесь...» Но не для того, чтобы что-то исправить с позиции сегодняшнего дня. А потому, что у меня за 30 лет мозги стали другими. Но я все равно никогда не плюю в колодец, который может пригодиться. И не пилю сук, на котором сижу.
Роли распределяло КГБ
- В сериале «ТАСС уполномочен заявить» вы сыграли разведчика...
- Хотите упрекнуть меня и за это? (Смеется.) От съемок в «ТАССе» я сначала отказался, потому что был занят в другой картине. А через год - снова звонок: «Юрий Мефодьевич, это опять мы, «ТАСС уполномочен...». - «Чего вы хотите? Кого-то озвучить? Или переозвучить? Я этим не занимаюсь». - «Нет-нет! Вы приезжайте на студию. Есть разговор». Я приехал. И мне сразу предложили подписать договор. Объяснили: «Картина была закрыта. Ее нужно переснимать. Поступила команда свыше...» И, как я понял, «командой свыше» была указана и моя фамилия. Отказываться было бесполезно. Я прочитал сценарий, и он мне понравился. К тому же разведчиков в нашем кино тогда было раз-два и обчелся: Кадочников, Банионис... «Команда свыше» была и на предмет разрешения показать какие-то технические детали и секреты, о чем раньше не могло быть и речи. Это тоже было интересно.
- Вы сказали: «команда свыше». Под этим подразумевается кинематографическое начальство или люди из аппарата Андропова?
- Команду дал Комитет государственной безопасности, который возглавлял в то время Юрий Владимирович Андропов.
На Зурабова надеяться нельзя
- Юрий Мефодьевич, вы в своей киножизни соглашаетесь на любые роли?
- Артисты соглашаются на любые роли или от безденежья, или от бесталанности, или от старости. Я, к счастью, отношусь к категории людей, имеющих право выбора. И не первый год отношусь. К сожалению, годы эти уже заканчиваются, потому что я человек пенсионного возраста. Что там дальше Зурабов придумает, я не знаю. Я же рассчитывать, а тем более надеяться на Зурабова не могу! Я должен рассчитывать только на себя. И при всем при этом совсем недавно я отказался от одного фильма. От довольно-таки большой суммы отказался. Почему? Плохая роль, плохой сценарий.
Тайна японского чуда
- В своих мемуарах вы рассказываете о встречах со многими знаменитостями. Какие их этих встреч самые важные?
- С Высоцким и Куросавой. Я считаю Высоцкого великим поэтом. По его песням потомки будут изучать историю Советского Союза. Высоцкий мог сто раз уехать за границу, эмигрировать, однако же он этого не сделал. У него была человеческая боль за землю, на которой родился. Что же касается наших с ним отношений... Мы не были закадычными друзьями. Но между нами существовали очень добрые отношения. Володя часто подвозил меня домой на своей заграничной машине, когда я еще был «безлошадным».
- А чем вас больше всего удивила Страна восходящего солнца, где вы работали с Акирой Куросавой?
- Почти 30 лет назад в Киото мы снимали фильм «Мелодии белой ночи». И нам для съемок понадобилось пианино. С трудом удалось его найти у каких-то частных лиц. Теперь, как известно, японцы, китайцы, корейцы на всех музыкальных конкурсах получают если не первые места, то вторые, третьи - обязательно. Почему? Да потому что музыку им преподают замечательные русские педагоги. Я знаю многих из них! Русская музыкальная культура дала качественный рост японской музыкальной культуре.
Удивительно? Еще пример. Малый театр первый раз на гастролях в Японии побывал в 1990-м. Там залы на полторы тысячи мест. Продюсеру было невыгодно нас приглашать. «Зачем вы это делаете?» - спросил я его. Он ответил: «У нас в стране сейчас принята программа воспитания образованного, культурного человека. Культура даст отдачу и на производствах». В прошлом году залы уже были набиты битком! «Видишь, что сделала культура с людьми за 10 лет!» - сказал мне продюсер.
Владимир ЖЕЛТОВ
«Смена», 04.10.2005
ЮРИЙ СОЛОМИН: «РАЗВЕДЧИКОМ МЕНЯ СДЕЛАЛ АНДРОПОВ»
Знаменитый артист не считает свои роли в советских фильмах конъюнктурными
НА ПРОШЛОЙ неделе завершились гастроли в нашем городе московского Малого театра. Рабочий график художественного руководителя театра народного артиста СССР Юрия Соломина очень напряженный, но в нем нашлось время для не совсем обычной встречи - с рабочими и сотрудниками ЛОМО. «Забывать старых друзей большой грех», - объяснил Юрий Мефодьевич. А вечером того же дня он стал кавалером ордена «Звезда созидания».
«Пусть хоть жена знает, что я народный артист!»
- Юрий Мефодьевич, много ли значат для вас звания и награды?
- Я в связи с этим всегда вспоминаю Фаину Раневскую. Переезжая с квартиры на квартиру, она всякий раз спохватывалась: «Ой, у меня тут где-то был чемоданчик с похоронными принадлежностями!» В самом деле, не оставлять же заслуженные награды для подушечек, которые несут перед гробом! Пусть хоть жена, дети знают, что ты заслуженный, а то и народный!
- Когда по телевидению шел «Адъютант его превосходительства», вся прекрасная половина Советского Союза сходила с ума по капитану Кольцову...
- То-то я думаю, откуда у нас столько ненормальных пожилых женщин! (Смеется.) А если говорить серьезно, то многие поклонники и поклонницы преданы мне по сей день. Дожидаются после спектакля. Несмотря на все мои запреты, дарят цветы.
- Что за запреты?
- Я знаю, что люди покупают цветы на последние деньги. Я говорю: «С меня хватит и открытки! Букеты брать не буду!»
Мозги стали другими
- В фильме «Блокада» вы сыграли майора Звягинцева. После того как с архивных документов был снят гриф секретности, многие стали называть эту картину конъюнктурной...
- А разве люди в блокадном Ленинграде не умирали с голоду? Разве не была нашпигована металлом каждая пядь земли? Так ложь или правда то, что мы показали? Я сейчас не говорю о той исторической правде, которая касается руководителей Ленинграда да и всего Советского Союза того времени. Мы и теперь ее не знаем. До сих пор многие документы закрыты. А за остальное мне не стыдно. Как вы думаете, был бы конъюнктурщиком режиссер, который снял бы новую «Блокаду» с сегодняшних позиций? Давайте, переснимайте! В таком случае и «Чапаева» нужно переснять. И «Броненосец «Потемкин», и «Кубанских казаков»! Я недавно смотрел «Кубанских казаков» по телевизору, и, вы знаете, у меня не было отвращения. Было ощущение красивой сказки. Ну так и тогда они так же воспринимались.
За 30 лет многое изменилось как вокруг, так и внутри нас. Я и сам смотрю старые фильмы со своим участием и думаю: «Наверное, я бы здесь сделал по-другому и здесь...» Но не для того, чтобы что-то исправить с позиции сегодняшнего дня. А потому, что у меня за 30 лет мозги стали другими. Но я все равно никогда не плюю в колодец, который может пригодиться. И не пилю сук, на котором сижу.
Роли распределяло КГБ
- В сериале «ТАСС уполномочен заявить» вы сыграли разведчика...
- Хотите упрекнуть меня и за это? (Смеется.) От съемок в «ТАССе» я сначала отказался, потому что был занят в другой картине. А через год - снова звонок: «Юрий Мефодьевич, это опять мы, «ТАСС уполномочен...». - «Чего вы хотите? Кого-то озвучить? Или переозвучить? Я этим не занимаюсь». - «Нет-нет! Вы приезжайте на студию. Есть разговор». Я приехал. И мне сразу предложили подписать договор. Объяснили: «Картина была закрыта. Ее нужно переснимать. Поступила команда свыше...» И, как я понял, «командой свыше» была указана и моя фамилия. Отказываться было бесполезно. Я прочитал сценарий, и он мне понравился. К тому же разведчиков в нашем кино тогда было раз-два и обчелся: Кадочников, Банионис... «Команда свыше» была и на предмет разрешения показать какие-то технические детали и секреты, о чем раньше не могло быть и речи. Это тоже было интересно.
- Вы сказали: «команда свыше». Под этим подразумевается кинематографическое начальство или люди из аппарата Андропова?
- Команду дал Комитет государственной безопасности, который возглавлял в то время Юрий Владимирович Андропов.
На Зурабова надеяться нельзя
- Юрий Мефодьевич, вы в своей киножизни соглашаетесь на любые роли?
- Артисты соглашаются на любые роли или от безденежья, или от бесталанности, или от старости. Я, к счастью, отношусь к категории людей, имеющих право выбора. И не первый год отношусь. К сожалению, годы эти уже заканчиваются, потому что я человек пенсионного возраста. Что там дальше Зурабов придумает, я не знаю. Я же рассчитывать, а тем более надеяться на Зурабова не могу! Я должен рассчитывать только на себя. И при всем при этом совсем недавно я отказался от одного фильма. От довольно-таки большой суммы отказался. Почему? Плохая роль, плохой сценарий.
Тайна японского чуда
- В своих мемуарах вы рассказываете о встречах со многими знаменитостями. Какие их этих встреч самые важные?
- С Высоцким и Куросавой. Я считаю Высоцкого великим поэтом. По его песням потомки будут изучать историю Советского Союза. Высоцкий мог сто раз уехать за границу, эмигрировать, однако же он этого не сделал. У него была человеческая боль за землю, на которой родился. Что же касается наших с ним отношений... Мы не были закадычными друзьями. Но между нами существовали очень добрые отношения. Володя часто подвозил меня домой на своей заграничной машине, когда я еще был «безлошадным».
- А чем вас больше всего удивила Страна восходящего солнца, где вы работали с Акирой Куросавой?
- Почти 30 лет назад в Киото мы снимали фильм «Мелодии белой ночи». И нам для съемок понадобилось пианино. С трудом удалось его найти у каких-то частных лиц. Теперь, как известно, японцы, китайцы, корейцы на всех музыкальных конкурсах получают если не первые места, то вторые, третьи - обязательно. Почему? Да потому что музыку им преподают замечательные русские педагоги. Я знаю многих из них! Русская музыкальная культура дала качественный рост японской музыкальной культуре.
Удивительно? Еще пример. Малый театр первый раз на гастролях в Японии побывал в 1990-м. Там залы на полторы тысячи мест. Продюсеру было невыгодно нас приглашать. «Зачем вы это делаете?» - спросил я его. Он ответил: «У нас в стране сейчас принята программа воспитания образованного, культурного человека. Культура даст отдачу и на производствах». В прошлом году залы уже были набиты битком! «Видишь, что сделала культура с людьми за 10 лет!» - сказал мне продюсер.
Владимир ЖЕЛТОВ
«Смена», 04.10.2005
26.09.2005
Подробнее
«Пресса о гастролях Малого театра» ГАСТРОЛИ МАЛОГО ТЕАТРА
«Пресса о гастролях Малого театра»
ГАСТРОЛИ МАЛОГО ТЕАТРА
Юрий Мефодиевич Соломин постулирует: «В нашем репертуаре русская классика превалирует. И актеры говорят на великолепном русском языке. Многие иностранцы приходят в Малый театр, чтобы научиться правильно говорить по-русски».
ГАСТРОЛИ МАЛОГО ТЕАТРА
Юрий Мефодиевич Соломин постулирует: «В нашем репертуаре русская классика превалирует. И актеры говорят на великолепном русском языке. Многие иностранцы приходят в Малый театр, чтобы научиться правильно говорить по-русски».
Гастроли Малого театра
Юрий Мефодиевич Соломин постулирует: «В нашем репертуаре русская классика превалирует. И актеры говорят на великолепном русском языке. Многие иностранцы приходят в Малый театр, чтобы научиться правильно говорить по-русски».
Малый театр славен не только правильной русской речью, но и правильно – и вкусно – изложенными хрестоматийными сюжетами. И вслед за Тургеневым, возвестившим о прекрасном и могучем русском языке, творцы Малого театра взывают: посмотрите, как хороши и свежи наши классики (наше наследие). Для чего в Петербург на гастроли привозят Грибоедова, Островского, Чехова. Для некой остроты к отечественному наследию добавлено наследие французское в лице Мольера.
Итак, Грибоедов – «Горе от ума». Для Малого театра это особая пьеса, а как иначе, если за последние сто лет ее поставили здесь в седьмой раз. На этот раз за интерпретацию взаимоотношений Чацкого и семейства Фамусовых взялся Сергей Женовач, режиссер, отнюдь не тяготеющий к исследованию глубин подсознания и метафизических высот или выстраиванию режиссерских концепций на сцене.
К слову сказать, нынешние гастроли Малого театра в Петербурге можно было бы назвать «смотром Женовача»: из пяти спектаклей три – его рук и ума дело. И все они отнюдь не напоминают музейные раритеты, с которых только что пыль смахивать метелкой, а совсем напротив – полны радости бытия.
Мир Женовача наполнен самыми разными приметами быта – ночным фарфоровым сосудом, выносимым старичком-слугой из комнаты вальяжного барина Фамусова, теплой печкой, у которой так сладко прикорнул Чацкий, сочными яблоками, которые без устали с хрустом раскусывают герои Островского. Третью постановку Женовача в Малом театре – мольеровского «Мнимого больного» еще никто не видел (на питерских гастролях театр покажет совсем свежую премьеру, и известно лишь, кто в главных ролях: Василий Бочкарев, Людмила Титова, Евгения Глушенко). Но, верно, и она будет полна милых бытовых подробностей и жизнелюбия – собственно, как ее и написал смертельно больной комедиограф.
В обеих комедиях, что в «Горе от ума» Грибоедова, что в «Правда – хорошо, а счастье – лучше» Островского, главные герои Женовача (и Чацкого и бедного правдолюбца Платона играет невзрачный и тихий Глеб Подгородский, однажды в антрепризе сыгравший тишайшего Алешу Карамазова, и этим все сказано) не столько воюют с темным царством, сколько погружаются в чужой им семейный «кроличий» мир, где главная забота – покушать, поспать и, по возможности, продолжить свой род. И антагонисты этих правдолюбцев вовсе не злодеи, а вполне симпатичные люди – и хлопотливый живчик Фамусов Юрия Соломина, любитель потискать служанок по углам, и купцы – охранители своей домостроевской правды.
О том же – в этом течении жизни русской не сегодня все заведено, не завтра кончится, и не нам этот порядок изменить – и другой спектакль по Островскому – «На всякого мудреца довольно простоты», на этот раз в постановке Владимира Бейлиса. И здесь актерское раздолье. Как «оттягиваются» – с размахом, с вальяжностью императорских артистов – Элина Быстрицкая, Виктор Коршунов, Ирина Муравьева, играющие не главных, но «рельефных» персонажей одной из лучших комедий Островского.
В противовес шумному московскому миру – тихая история дома сестер Прозоровых, о Москве только мечтающих.
Здесь, как и у Женовача, все чинно и благородно: красивый классический павильон с исторически достоверными интерьерами, старинные сундуки и затейливые ширмочки, а на заднем плане – радующая глаз березовая роща. И постановщик спектакля Юрий Соломин не самовыражается за счет Чехова, а ставит так, как доктор прописал – ясно и внятно.
Кредо нынешнего Малого театра определил Женовач: самое важное в современном театре – «увидеть в произведении свет и сделать спектакль светло и чисто. Не о том, как тяжко и трудно прожить жизнь... это мы и сами понимаем. А театр для того, наверно, и существует, чтобы показать, что за плохим последует хорошее, чтобы за хорошим принимать спокойно плохое. Театр – как стекло, через которое смотришь на мир. Если оно будет пыльное и грязное, то и мир будет пыльным и грязным».
Елена Боброва
21 – 30.09 – АБДТ им. Г.А. Товстоногова.
«Freetime»
Юрий Мефодиевич Соломин постулирует: «В нашем репертуаре русская классика превалирует. И актеры говорят на великолепном русском языке. Многие иностранцы приходят в Малый театр, чтобы научиться правильно говорить по-русски».
Малый театр славен не только правильной русской речью, но и правильно – и вкусно – изложенными хрестоматийными сюжетами. И вслед за Тургеневым, возвестившим о прекрасном и могучем русском языке, творцы Малого театра взывают: посмотрите, как хороши и свежи наши классики (наше наследие). Для чего в Петербург на гастроли привозят Грибоедова, Островского, Чехова. Для некой остроты к отечественному наследию добавлено наследие французское в лице Мольера.
Итак, Грибоедов – «Горе от ума». Для Малого театра это особая пьеса, а как иначе, если за последние сто лет ее поставили здесь в седьмой раз. На этот раз за интерпретацию взаимоотношений Чацкого и семейства Фамусовых взялся Сергей Женовач, режиссер, отнюдь не тяготеющий к исследованию глубин подсознания и метафизических высот или выстраиванию режиссерских концепций на сцене.
К слову сказать, нынешние гастроли Малого театра в Петербурге можно было бы назвать «смотром Женовача»: из пяти спектаклей три – его рук и ума дело. И все они отнюдь не напоминают музейные раритеты, с которых только что пыль смахивать метелкой, а совсем напротив – полны радости бытия.
Мир Женовача наполнен самыми разными приметами быта – ночным фарфоровым сосудом, выносимым старичком-слугой из комнаты вальяжного барина Фамусова, теплой печкой, у которой так сладко прикорнул Чацкий, сочными яблоками, которые без устали с хрустом раскусывают герои Островского. Третью постановку Женовача в Малом театре – мольеровского «Мнимого больного» еще никто не видел (на питерских гастролях театр покажет совсем свежую премьеру, и известно лишь, кто в главных ролях: Василий Бочкарев, Людмила Титова, Евгения Глушенко). Но, верно, и она будет полна милых бытовых подробностей и жизнелюбия – собственно, как ее и написал смертельно больной комедиограф.
В обеих комедиях, что в «Горе от ума» Грибоедова, что в «Правда – хорошо, а счастье – лучше» Островского, главные герои Женовача (и Чацкого и бедного правдолюбца Платона играет невзрачный и тихий Глеб Подгородский, однажды в антрепризе сыгравший тишайшего Алешу Карамазова, и этим все сказано) не столько воюют с темным царством, сколько погружаются в чужой им семейный «кроличий» мир, где главная забота – покушать, поспать и, по возможности, продолжить свой род. И антагонисты этих правдолюбцев вовсе не злодеи, а вполне симпатичные люди – и хлопотливый живчик Фамусов Юрия Соломина, любитель потискать служанок по углам, и купцы – охранители своей домостроевской правды.
О том же – в этом течении жизни русской не сегодня все заведено, не завтра кончится, и не нам этот порядок изменить – и другой спектакль по Островскому – «На всякого мудреца довольно простоты», на этот раз в постановке Владимира Бейлиса. И здесь актерское раздолье. Как «оттягиваются» – с размахом, с вальяжностью императорских артистов – Элина Быстрицкая, Виктор Коршунов, Ирина Муравьева, играющие не главных, но «рельефных» персонажей одной из лучших комедий Островского.
В противовес шумному московскому миру – тихая история дома сестер Прозоровых, о Москве только мечтающих.
Здесь, как и у Женовача, все чинно и благородно: красивый классический павильон с исторически достоверными интерьерами, старинные сундуки и затейливые ширмочки, а на заднем плане – радующая глаз березовая роща. И постановщик спектакля Юрий Соломин не самовыражается за счет Чехова, а ставит так, как доктор прописал – ясно и внятно.
Кредо нынешнего Малого театра определил Женовач: самое важное в современном театре – «увидеть в произведении свет и сделать спектакль светло и чисто. Не о том, как тяжко и трудно прожить жизнь... это мы и сами понимаем. А театр для того, наверно, и существует, чтобы показать, что за плохим последует хорошее, чтобы за хорошим принимать спокойно плохое. Театр – как стекло, через которое смотришь на мир. Если оно будет пыльное и грязное, то и мир будет пыльным и грязным».
Елена Боброва
21 – 30.09 – АБДТ им. Г.А. Товстоногова.
«Freetime»
23.09.2005
Подробнее
Завтра, 24 сентября
Завтра, 24 сентября в 16.05 слушайте программу Натальи Гариной «Свет рампы» на радиостанции «Подмосковье» (св - 846 КГц), посвященную открытию юбилейного сезона в Малом театре с участием Юрия Соломина, Эдуарда Марцевича, Людмилы Поляковой, Бориса Невзорова.
22.09.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» БОЛЬШОЙ ТАЛАНТ МАЛОГО ТЕАТРА
«Листая старые подшивки»
БОЛЬШОЙ ТАЛАНТ МАЛОГО ТЕАТРА
Вчера в Москве произошла маленькая сенсация. Впервые в России, подтвердили нам в Театральном музее им А.А.Бахрушина, столетний актер, бывший партнером самой Ермоловой, вышел на сцену...
БОЛЬШОЙ ТАЛАНТ МАЛОГО ТЕАТРА
Вчера в Москве произошла маленькая сенсация. Впервые в России, подтвердили нам в Театральном музее им А.А.Бахрушина, столетний актер, бывший партнером самой Ермоловой, вышел на сцену...
«Листая старые подшивки»
БОЛЬШОЙ ТАЛАНТ МАЛОГО ТЕАТРА
Вчера в Москве произошла маленькая сенсация. Впервые в России, подтвердили нам в Театральном музее им А.А.Бахрушина, столетний актер, бывший партнером самой Ермоловой, вышел на сцену.
В Малом театре отметили вековой юбилей народного артиста СССР, Героя Социалистического Труда, трижды лауреата Государственных премий Николая Анненкова (Кокина). Указом президента РФ артист награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени. На юбилейном вечере старейшина театрального цеха показал сцену из спектакля «Царь Борис».
В Малом театре Анненков служит с 1922 года, с тех пор, как поступил в Высшие театральные мастерские при театре. Самые первые роли выдвинули актера в разряд ведущих, и вот уже 77 лет он успешно проходит переаттестацию в каждом сезоне.
Анненков сыграл Молчалина в «Горе от ума» и Григория Отрепьева в «Борисе Годунове», Басова в «Дачниках» и городничего в «Ревизоре», Маттиаса Клаузена в «Перед заходом солнца» и Глостера в «Короле Лире» всего более ста ролей. Кинозрители сороковых помнят его по фильмам «Тимур и его команда», «Клятва Тимура», «Суд чести».
Более полувека связывают мастера с Театральным училищем им. М.С.Щепкина, в котором он прошел путь от преподавателя до художественного руководителя.
О старейшем актере своей труппы рассказывает художественный руководитель Малого театра народный артист СССР Юрий СОЛОМИН:
- Николая Александровича знаю с пятидесятых. Когда я появился в Малом театре, то был его партнером в постановках «Свои люди сочтемся», «Ревизор», «Униженные и оскорбленные».
Огромным успехом пользовался спектакль «Леший», в котором мы играли, когда Анненкову было уже за восемьдесят. Сейчас у нашего патриарха две роли Фирс в «Вишневом саде», которую он перенял у Ильинского, и Луб Клешнин в «Царе Борисе».
- Что прежде всего характерно для Анненкова-актера?
Необыкновенный голос — второго такого в России нет. Таким «звуковым аппаратом» обладал наш Александр Остужев, и удивительная вещь! — все, кто знал его, утверждают, что по манере говорить, по подаче «голосового материала» Анненков очень похож на него.
Мы, его коллеги, не делаем акцента на его столетии, просто стараемся оберегать от треволнений, как можем. В Малом театре творческая состоятельность не определяется рамками возраста. Вот сейчас в труппе активно работают трое актеров, которым за восемьдесят, а достигших 75-летия куда больше. Мне самому хотелось бы оказаться в разряде театральных долгожителей.
У Анненкова поистине уникальная судьба он был партнером знаменитых Садовских и Рыжовых, самой Марии Николаевны Ермоловой! .. Он участвовал в праздновании трех юбилеев Малого театра: 100-летия в 1924 году, 125-летия в 1949-м, 150-летия в 1974-м и 26 октября этого года, уверен, примет участие в нашем 175-летии.
- У вас есть объяснение этому феномену?
Наверное, эта крепость духа, которая не дает стареть, порождена особой атмосферой Малого. Я абсолютно уверен в том, что в этом здании витает дух тех великих людей, которые играли здесь на сцене или сидели в зрительном зале. Пусть вам не покажется мистикой, но иногда, когда я смотрю в пустой зрительный зал, ловлю себя на том, что ощущаю их присутствие. Пушкин, Гоголь, Грибоедов, Достоевский, Островский, Чехов, Тургенев, Чайковский, Мусоргский, Свиридов, Рихтер — они все бывали здесь, они сопереживали увиденному. И эта энергетика добромыслия, видимо, не исчезла, она охраняет нас.
Когда мне говорят, что Малый театр не современен, я не вступаю в споры. Говорю одно: зритель приходит, и большей поддержки нам не нужно. Это означает, что он видит в нашем театре храм. За этот постулат я боготворю Станиславского.
Что еще сказать? Только в одном выпуске Анненкова в Щепкинском училище значатся такие имена, как Олег Даль, Виталий Соломин, Михаил Кононов, Виктор Павлов, Вячеслав Барышев. На сегодня, я думаю, это единственный педагог, в совершенстве владеющий приемами системы Станиславского. Наш патриарх много лет пишет книгу, обуреваем творческими планами...
И не исключено, что на сто первом году жизни будет репетировать новую роль?
От него можно ожидать всего, он непредсказуем.
Нина КАТАЕВА
«Гудок», 22.09.1999
БОЛЬШОЙ ТАЛАНТ МАЛОГО ТЕАТРА
Вчера в Москве произошла маленькая сенсация. Впервые в России, подтвердили нам в Театральном музее им А.А.Бахрушина, столетний актер, бывший партнером самой Ермоловой, вышел на сцену.
В Малом театре отметили вековой юбилей народного артиста СССР, Героя Социалистического Труда, трижды лауреата Государственных премий Николая Анненкова (Кокина). Указом президента РФ артист награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени. На юбилейном вечере старейшина театрального цеха показал сцену из спектакля «Царь Борис».
В Малом театре Анненков служит с 1922 года, с тех пор, как поступил в Высшие театральные мастерские при театре. Самые первые роли выдвинули актера в разряд ведущих, и вот уже 77 лет он успешно проходит переаттестацию в каждом сезоне.
Анненков сыграл Молчалина в «Горе от ума» и Григория Отрепьева в «Борисе Годунове», Басова в «Дачниках» и городничего в «Ревизоре», Маттиаса Клаузена в «Перед заходом солнца» и Глостера в «Короле Лире» всего более ста ролей. Кинозрители сороковых помнят его по фильмам «Тимур и его команда», «Клятва Тимура», «Суд чести».
Более полувека связывают мастера с Театральным училищем им. М.С.Щепкина, в котором он прошел путь от преподавателя до художественного руководителя.
О старейшем актере своей труппы рассказывает художественный руководитель Малого театра народный артист СССР Юрий СОЛОМИН:
- Николая Александровича знаю с пятидесятых. Когда я появился в Малом театре, то был его партнером в постановках «Свои люди сочтемся», «Ревизор», «Униженные и оскорбленные».
Огромным успехом пользовался спектакль «Леший», в котором мы играли, когда Анненкову было уже за восемьдесят. Сейчас у нашего патриарха две роли Фирс в «Вишневом саде», которую он перенял у Ильинского, и Луб Клешнин в «Царе Борисе».
- Что прежде всего характерно для Анненкова-актера?
Необыкновенный голос — второго такого в России нет. Таким «звуковым аппаратом» обладал наш Александр Остужев, и удивительная вещь! — все, кто знал его, утверждают, что по манере говорить, по подаче «голосового материала» Анненков очень похож на него.
Мы, его коллеги, не делаем акцента на его столетии, просто стараемся оберегать от треволнений, как можем. В Малом театре творческая состоятельность не определяется рамками возраста. Вот сейчас в труппе активно работают трое актеров, которым за восемьдесят, а достигших 75-летия куда больше. Мне самому хотелось бы оказаться в разряде театральных долгожителей.
У Анненкова поистине уникальная судьба он был партнером знаменитых Садовских и Рыжовых, самой Марии Николаевны Ермоловой! .. Он участвовал в праздновании трех юбилеев Малого театра: 100-летия в 1924 году, 125-летия в 1949-м, 150-летия в 1974-м и 26 октября этого года, уверен, примет участие в нашем 175-летии.
- У вас есть объяснение этому феномену?
Наверное, эта крепость духа, которая не дает стареть, порождена особой атмосферой Малого. Я абсолютно уверен в том, что в этом здании витает дух тех великих людей, которые играли здесь на сцене или сидели в зрительном зале. Пусть вам не покажется мистикой, но иногда, когда я смотрю в пустой зрительный зал, ловлю себя на том, что ощущаю их присутствие. Пушкин, Гоголь, Грибоедов, Достоевский, Островский, Чехов, Тургенев, Чайковский, Мусоргский, Свиридов, Рихтер — они все бывали здесь, они сопереживали увиденному. И эта энергетика добромыслия, видимо, не исчезла, она охраняет нас.
Когда мне говорят, что Малый театр не современен, я не вступаю в споры. Говорю одно: зритель приходит, и большей поддержки нам не нужно. Это означает, что он видит в нашем театре храм. За этот постулат я боготворю Станиславского.
Что еще сказать? Только в одном выпуске Анненкова в Щепкинском училище значатся такие имена, как Олег Даль, Виталий Соломин, Михаил Кононов, Виктор Павлов, Вячеслав Барышев. На сегодня, я думаю, это единственный педагог, в совершенстве владеющий приемами системы Станиславского. Наш патриарх много лет пишет книгу, обуреваем творческими планами...
И не исключено, что на сто первом году жизни будет репетировать новую роль?
От него можно ожидать всего, он непредсказуем.
Нина КАТАЕВА
«Гудок», 22.09.1999
13.12.2005
«Листая старые подшивки» ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
«Листая старые подшивки»
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
08.12.2005
«Листая старые подшивки» ЗАГОВОР ЧУВСТВ
«Листая старые подшивки»
ЗАГОВОР ЧУВСТВ
Вот и последний спектакль «традиционалиста» Юрия Соломина «Коварство и любовь» поразил всех своим современным звучанием. Шиллер пришелся ко двору нашему политизированному времени с его вечными импичментами и парламентскими баталиями....
ЗАГОВОР ЧУВСТВ
Вот и последний спектакль «традиционалиста» Юрия Соломина «Коварство и любовь» поразил всех своим современным звучанием. Шиллер пришелся ко двору нашему политизированному времени с его вечными импичментами и парламентскими баталиями....
06.12.2005
НА СЦЕНУ МАЛОГО ТЕАТРА ВОЗВРАЩАЕТСЯ СПЕКТАКЛЬ «КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ»
НА СЦЕНУ МАЛОГО ТЕАТРА ВОЗВРАЩАЕТСЯ СПЕКТАКЛЬ «КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ»
8 декабря на сцену Государственного академического Малого театра возвращается спектакль «Коварство и любовь», поставленный Юрием Соломиным по одной из лучших пьес Ф.Шиллера. В роли Президента фон Вальтера выступит народный артист России Ярослав Барышев...
8 декабря на сцену Государственного академического Малого театра возвращается спектакль «Коварство и любовь», поставленный Юрием Соломиным по одной из лучших пьес Ф.Шиллера. В роли Президента фон Вальтера выступит народный артист России Ярослав Барышев...
28.11.2005
ХРАНИТЕЛИ. МАЛЫЙ ТЕАТР: МЕЖДУ ЛЕДОЙ И НЕГЛИНКОЙ
ХРАНИТЕЛИ. МАЛЫЙ ТЕАТР: МЕЖДУ ЛЕДОЙ И НЕГЛИНКОЙ
В гостях у «Российской газеты» побывали художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин и его заместитель по литературной части, профессор Борис Любимов.
В гостях у «Российской газеты» побывали художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин и его заместитель по литературной части, профессор Борис Любимов.
25.11.2005
ЛИЛИЯ ЮДИНА ПОЛУЧИЛА БЛАГОДАРНОСТЬ ПРЕЗИДЕНТА
ЛИЛИЯ ЮДИНА ПОЛУЧИЛА БЛАГОДАРНОСТЬ ПРЕЗИДЕНТА
От имени главы государства актрису поздравил художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин...
От имени главы государства актрису поздравил художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин...
08.11.2005
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»
О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком!
О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком!
25.10.2005
«Листая старые подшивки» О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Листая старые подшивки»
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра...
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра...
17.10.2005
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
11.10.2005
ЮРИЙ СОЛОМИН: В МАЛОМ ТЕАТРЕ НА СЦЕНЕ НЕ РАЗДЕВАЮТСЯ
Государственный академический Малый театр начал юбилейный, 250-й театральный сезон гастролями в северной столице...
11.10.2005
СОЛОМЕННЫЙ ЮБИЛЕЙ
СОЛОМЕННЫЙ ЮБИЛЕЙ
Недавно гастроли Малого прошли в нашем городе, и упустить возможность разговора с «играющим» художественным руководителем театра Юрием Соломиным было просто нельзя...
Недавно гастроли Малого прошли в нашем городе, и упустить возможность разговора с «играющим» художественным руководителем театра Юрием Соломиным было просто нельзя...
08.10.2005
«Пресса о гастролях Малого театра» ЮРИЙ СОЛОМИН: «РАЗВЕДЧИКОМ МЕНЯ СДЕЛАЛ АНДРОПОВ»
«Пресса о гастролях Малого театра»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «РАЗВЕДЧИКОМ МЕНЯ СДЕЛАЛ АНДРОПОВ»
Рабочий график художественного руководителя театра народного артиста СССР Юрия Соломина очень напряженный, но в нем нашлось время для не совсем обычной встречи - с рабочими и сотрудниками ЛОМО. А вечером того же дня он стал кавалером ордена «Звезда созидания».
ЮРИЙ СОЛОМИН: «РАЗВЕДЧИКОМ МЕНЯ СДЕЛАЛ АНДРОПОВ»
Рабочий график художественного руководителя театра народного артиста СССР Юрия Соломина очень напряженный, но в нем нашлось время для не совсем обычной встречи - с рабочими и сотрудниками ЛОМО. А вечером того же дня он стал кавалером ордена «Звезда созидания».
26.09.2005
«Пресса о гастролях Малого театра» ГАСТРОЛИ МАЛОГО ТЕАТРА
«Пресса о гастролях Малого театра»
ГАСТРОЛИ МАЛОГО ТЕАТРА
Юрий Мефодиевич Соломин постулирует: «В нашем репертуаре русская классика превалирует. И актеры говорят на великолепном русском языке. Многие иностранцы приходят в Малый театр, чтобы научиться правильно говорить по-русски».
ГАСТРОЛИ МАЛОГО ТЕАТРА
Юрий Мефодиевич Соломин постулирует: «В нашем репертуаре русская классика превалирует. И актеры говорят на великолепном русском языке. Многие иностранцы приходят в Малый театр, чтобы научиться правильно говорить по-русски».
23.09.2005
Завтра, 24 сентября
Завтра, 24 сентября в 16.05 слушайте программу Натальи Гариной «Свет рампы» на радиостанции «Подмосковье» (св - 846 КГц), посвященную открытию юбилейного сезона в Малом театре с участием Юрия Соломина, Эдуарда Марцевича, Людмилы Поляковой, Бориса Невзорова.
22.09.2005
«Листая старые подшивки» БОЛЬШОЙ ТАЛАНТ МАЛОГО ТЕАТРА
«Листая старые подшивки»
БОЛЬШОЙ ТАЛАНТ МАЛОГО ТЕАТРА
Вчера в Москве произошла маленькая сенсация. Впервые в России, подтвердили нам в Театральном музее им А.А.Бахрушина, столетний актер, бывший партнером самой Ермоловой, вышел на сцену...
БОЛЬШОЙ ТАЛАНТ МАЛОГО ТЕАТРА
Вчера в Москве произошла маленькая сенсация. Впервые в России, подтвердили нам в Театральном музее им А.А.Бахрушина, столетний актер, бывший партнером самой Ермоловой, вышел на сцену...
Художественный руководитель Малого театра — народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Виртуальная экскурсия
Партнёры
О театре
Попечительский совет
Руководство театра
Актёры
Режиссеры
Художники
Оркестр
Репертуарный отдел
Режиссёрский отдел
Пресс-служба
Музейно-информационный центр
Художественно-постановочная часть
Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина
Щепкинское училище
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнёры:
Информационная поддержа
