Уважаемые зрители!

14 февраля на сцене ДКиТ МАИ пойдет спектакль «Правда – хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островского (вместо спектакля «Бедность не порок»).

20 февраля в 12:00 на сцене ДКиТ МАИ спектакль «Золушка» Е.Шварца ОТМЕНЯЕТСЯ.

Приносим извинения за возможные неудобства!

«Сердце не камень» в Государственном академическом Малом театре

Александр КОЛЕСНИКОВ, «Proscaenium. Вопросы театра», №3-4 2015

«Сердце не камень» Александра Островского вновь на сцене Малого театра, - пьесы здесь не было более пятидесяти лет. Сменилось несколько поколений артистов и зрителей. Сценическая традиция, если она и имелась, утрачена. Ни пересматривать нечего, ни опереться не на что - нет мифологем. Соответственно нет и штампов. Действия интерпретаторов направляются лишь загадками самой пьесы, которые не раз в ее сценической истории обнаруживали себя. Ощутимы они и сейчас - как творческие, исполнительские, так и в более общем плане, как взгляд на русскую духовную феноменологию.
Автор оставил в наследство много неопределенностей, расшифровка которых сама по себе драматургична.
Сердце не камень - к кому относится?
К героине, которая стоически, по-христиански терпела многие злоумышления и сжалилась над своими мучителями, отпустила всех с миром и прощением? К жестокосердному Потапу Каркунову, перед смертью осознавшему собственную жизнь, как сплошное надругательство над человечностью и запросившему прощения: «Поручаю душу мою богу...»? Или к Ерасту, который позволил втянуть себя в интригу против любимой женщины, а потом вышел из игры с раскаянием?
При этом «Сердце на камень» соткана из тем и фигур предшествующего творчества Островского, и мы видим их свободное обращение. Ераст, который выслушивает поучения больного на всю голову хозяина, - ну, чистый Егор Дмитриевич Глумов за конторкой, в разговоре с богатым дядюшкой. Он же, Ераст, прячет в смежной комнатке некстати оказавшуюся у него Ольгу, как тот же Глумов - Мамаеву при появлении внезапно нагрянувшего Голутвина
(Кстати, Василий Зотов - нынешний исполнитель роли Глумова в Малом театре).
Вера Филипповна старательно погружается в расчеты за своим столиком, подобно Купавиной; Константин, алчный племянник, съеденный мыслью о дядиных миллионах, что уплывают из рук, - одноприроден Мурзавецкому. Наконец, сам Каркунов, угрожающий пистолетом жене, как будто бы отсылает нас к Карандышеву: «Так не доставайся ж ты никому!». Есть тут свои волки и овцы, свои мудрецы и стряпчие, вся портретная галерея, которая отчасти провоцирует театр сыграть собирательную пьесу Островского.
Спор о завещании миллионного состояния купца Каркунова включен в интригу против прекрасной женщины - его жены Веры Филипповны. И то, что она прекрасна и чиста придает особый оттенок всей грязной истории. Возникает дополнительная, а по сути главная, оппозиция человеческого благородства и злого уродства. В более обобщенном виде это вполне спор Добра и Зла, только на пространстве более камерном, менее заметном и эпичном, чем на романных просторах Достоевского. Но сходный по своей сути. И фраза главного героя даже на лексическом уровне указывает причину его острой спешки: «Выкупать надо душу-то из аду кромешного».
Всевластный миллионщик Каркунов, человек с каменным сердцем еще вполне управляющий ситуаций и людьми вокруг себя - фабрикой и домочадцами, - почуял близость конца. Физического или морального - не важно. Но более всего в плане некой расплаты за неправедное прошлое. Чисто русское покаяние, застает героя внезапно и ранит глубоко, после чего он начинает обратный отсчет прожитой жизни. Все это вслед за Островским воспринято и воплощено артистом Василием Бочкаревым крупно и как бы безмотивно. Мы не знаем, почему вдруг душа его Потап Потапыча надорвалась и запросилась к очищению - видно, срок ей пришел. По русской литературной традиции - никаких внешних причин и быть не должно, чтобы человек стал готовиться к великому предстоянию. Внезапность, внешняя безмотивность и глубокая внутренняя причинность удивительно переданы артистом. И удивительно, каким не простым оказывается очистительный шаг героя. Спорадическое движение роли у Бочкарева и есть одновременно страдательный, пафосный, истерический, карикатурный до юродства путь к просветлению (поначалу - хоть какому-то). Провозгласить благочестие как цель и враз стать благочестивым не дано, это было бы слишком легко. Так он поначалу и мыслит, распределяя миллионные средства на молитвы за спасение собственной души. Эти мотивы, совсем недавно талантливо разработанные выдающимся артистом Малого театра на материале Достоевского (Фома Опискин в «Селе Степанчикове и его обитателях»), здесь сгущаются, достигая степени мощного актерского высказывания. Оно распределено и возрастает по всей роли, но сконцентрировано в финале. В наступающих сумерках, которые постепенно поглощают богатый дом Каркунова, Потап Потапыч быстро-быстро бормочет молитву, боясь не успеть дочитать до конца, пятится вглубь сценического пространства... Слова Священного Писания наползают одно на другое, почти неразличимые; фигура героя как будто бы уменьшается в росте, тонет в полумраке; в последней мольбе душа человека жаждет упредить уход бренного тела.
Внешние причины каркуновского внутреннего переворота рассыпаны по пьесе, но режиссер-постановщик Владимир Драгунов их собирает и концентрирует.
Спектакль свидетельствует (намекает) об исчерпанности определенного человеческого типа, о наступлении иного культурно-исторического, цивилизационного этапа в жизни России. На сцене уже не дремучий купеческий (домашний, лавочный) быт Самсон Силыча Большого, Дикого, Лютова, им подобных... Есть ощущение оконченное и распада традиционного уклада жизни, рождении (вторжении) новой культуры и новых людских отношений. В оформлении Марии Рыбасовой решительно изменен интерьер каркуновского дома. Мы попадаем в удивительное по своей элегантности жилище - с многоцветными стеклами-витражами, пластикой и фактурой, мотивами и линиями стиля модерн. Преодолена патриархальная тяжесть. Планировка широка и свободна, не стиснута обязательствами перед темным царствованием хозяина, начинавшего свое дело лет тридцать-сорок назад. Сегодня его сейф, как и прежде, полон, но оснащен тайной «тревожной кнопкой», при нажатии которой фабричные мгновенно примчатся и расправятся с грабителями. В доме имеется телефон (здесь спектакль даже обгоняет время). Разорившийся и опустившийся племянник хозяина - Константин Каркунов «прилюдно» и многократно принимает наркотики. Артист Глеб Подгородинский вполне современно, со знанием дела процедуру демонстрирует, высыпая порошок на тыльную сторону ладони, втягивая его носом, немедленно обнаруживая прилив бодрости и новых (идиотских) помышлений по дискредитации Веры Филипповны и захвата состояния, принадлежащего ей по закону. Поскольку эта деталь (формально - игра с предметом) настойчиво повторяется, то можно сказать, что во многом от нее возникает сама манера поведения персонажа. А именно: Каркунов-младший действует вроде бы целенаправленно, но в то же время как бы и в безобразном бреду, что сказывается в его пластике, непрестанной динамике, в захвате пространства - ближних и дальних планов сцены; в метаниях от стола к столу, от двери к двери, от партнера к партнеру... Редкий случай рождения в драме почти балетной партии, которую в Большом театре мы бы назвали гротескной. Неутомимость движений, эмоциональный «завод» талантливого Подгородинского увлекают, но, манипуляций с наркотическим порошком, «балетности», пожалуй, и многовато, чересчур для Островского.
Намеренный стилистический сдвиг пьесы - из указанного автором времени в более позднее, почти предчеховское, - рождает ряд режиссерских инициатив. Исчезла, например, ключница - старуха Огуревна, из вечных хранительниц (хранителей) русского дома - кто чай подаст, уложит, угомонит домочадцев, присмотрит за вещами и хозяевами. Подобные персонажи написаны, сохранены и поздним Островским. Но в спектакле Владимира Драгунова, видимо, померла Огуревна от долгого служения дому, который теперь управляется Человеком (так обозначено в программке). Неразговорчивый и решительный, он ловко владеет длинным бильярдным кием; без слов, кивком головы, согласно воле хозяина, устанавливает начало и конец пребывания посетителей, - физически надежный сотрудник, своего рода, тайная полиция Каркунова. Артист Станислав Сошников в минималистской манере сумел многое рассказать об укладе Дома и «фобиях» хозяина, более всего - о под ступившем к горлу страхе, который заставляет купца прятаться в дальних комнатах, поручив место своего обитания неусыпной охране Режиссерская находка лаконична, убедительна и к месту.
Молодые герои - Вера Филипповна - Лидия Милюзина и приказчик Ераст - Василий Зотов живут в новом культурном пространстве и его представляют. Одетые с иголочки и со вкусом они как бы подняты на подиум. Внешне - почти идеальны. Но главное - они другие, чем их окружение. (Переход от вековечной купеческой архаики к новейшей эстетике - 1900-х годов - демонстрируют костюмы Оксаны Ярмольник).
Строгая, замкнутая, неизменно серьезная, ни разу не улыбнувшаяся Вера Филипповна - Милюзина одной из моих коллег по профессии напомнила учительницу младших классов. Неплохое сравнение, если призвать на память русских женщин более позднего, чем у Островского, времени, почитавших долг учительства достойным и едва ли не единственно возможным в среде, где нравственные основы необходимо удерживать, в их поддержку проповедовать, а может быть, им учить. Так или иначе, но опасной ходульности в роли актриса избежала. Нет ничего назидательного в ее разговорах и общении с партнерами. Похоже, что с гнетом и грехами мужа и его среды она борется личной безупречностью и чистотой, собственным поведением, умом и женским достоинством. Ее сила в странном сочетании - смирения и неколебимости в поступках и жизненных правилах.
С какой радостью ее «ловят» муж, родственники и знакомые, ожидая, готовя ее падение, чтобы она стала вровень со всеми! Но она другая - актриса это передает. Ее инакость - еще и в красоте, подкрепленной нравственной силой, которая, однако, могла быть выражена сильнее, рельефнее проявиться в
сценическом поведении героини - диалогах, реакциях. Жаль, но почти исчезла глубокая религиозность Веры Филипповны, ее православная вера, у Островского - истовая и поэтическая. Режиссеру, а следовательно, исполнительнице, молодая супруга купца Каркунова видится в будущем чуть ли не горьковской Вассой Железновой. (Поэтому во второй половине спектакля у нее - неожиданно - очки на носу; хозяйственная сосредоточенность, уверенность, почти увлеченность в обращении с деловыми бумагами и деньгами). Что ж - возможно и такое... В решениях и прочтениях своих пьес «необъятный» русский гений - Островский многое допускает. Но хотелось бы большего разнообразия в роли, несколько монотонной; а еще - мягкости, женственности, трогательности, что не так уж и сложно для Лидии Милюзиной, одной из самых красивых и способных молодых актрис Малого театра.
Повторим, что исполнительская традиция пьесы и главной роли скудна, и почти не сохранилась даже в Малом театре, бережливом по отношению к своему прошлому, даром, что Веру Филипповну играли Федотова и Ермолова. Наш знаменитый критик и театровед Борис Владимирович Алперс, писал, что текст Островского многозначен настолько, что откроется лишь через сотворчество автора и режиссера. Спустя пятьдесят с лишним лет после последней постановки «Сердца не камень» в Малом театре (1954), мы снова приходим к тому, что перед нами не «пьеса жизни» в ее классическом понимании, а одна из русских нравственных утопий, авторская установка которой каждый раз должна входить в контакт с меняющимися историческими, духовными и культурными реалиями времени.
Ераст в спектакле - фигура примечательная, но смутная и словно бы не договоренная. Будучи лицом подчиненным, как и Вера Филипповна, в исполнении Василия Зотова он ни в коей мере не выглядит забитым и подавленным. Артист обозначает «дистанцию огромного размера» между ним и его прямыми предшественниками из театра Островского - приказными подхалюзинского толка. Весьма привлекательный, хорошо воспитанный молодой человек заметно отстранен от обитателей Дома, не скрывает своего превосходства над ними, - над глупым племянником Каркунова - в особенности. Страха перед жестоким
озорником-хозяином у него нет. И внезапное решение самодура не отдавать конторщику честно заработанные им деньги - не потрясает.
Его трудно заподозрить в черном коварстве Кажется, и сам он до поры этого в себе не подозревает... Вопрос зачем этому молчаливому, смелому молодому человеку интрига против женщины, которая не сделала ему ничего плохого? Нет ответа...
Что здесь? Легкомыслие? Временное помрачение? Мщение за отобранные деньги? Или пробывший в доме Каркунова немалое время он уже проникся цинизмом к людям, к «святой» хозяйке в том числе, которую не любит, а по привычке красавца - мужчины, (у Островского очарователя, «шармера» по амплуа) пробует соблазнить? Роль балансирует между двумя вариантами - вроде бы подлец, а вроде и раскаявшийся грешник. В спектакле чуть теплится вера в его обращение. Но чаще всего, он Веру Филипповну поучает.
Отказываясь от огромного наследства и признаваясь мужу в том, что не выполнит его требования - остаться вечной вдовой, она не называет имя избранника. Исходя из этого театр дает понять, что героиня если и выйдет замуж, то необязательно за Ераста, явившегося под занавес блестящим молодым человеком нашедшим отличное место с хорошим заработком. (Как новое искушение безгрешной Веры Филипповны). Выходит, что ее признание мужу, лишь опасный «тест», уготованный напоследок себе и ему, который вызовет последнюю вспышку ярости Каркунова. Театр явно склоняется к такому решению. Вот только интересно ли, увлекательно ли оно?
В спектакле, поставленном по пьесе где речь идет о «сердце», которое - «не камень» у обоих молодых героев нет ни любви, ни страсти, ни чувственного влечения. Любит, ревнует жаждет мести, едва не убивает жену, молит о прощении один лишь старый Каркунов - Василий Бочкарев.
Вера Филипповна печальна и строга, к финалу - деловита. Ераст выглядит элегантным, красивым «сухарем». От этого и спектакль «сух». Можно считать пьесу Островского и странной, и недоговоренной, и загадочной, но никак не малодейственной. Жизнь в ней делает самые неожиданные повороты, персонажи возносятся и падают, и не только нравственном смысле, айв жизненно-конкретном.
Острые сюжетные положения, завязка интриги - ловушки для молодой простодушной женщины, саморазоблачение злодеев играются бегло, в проброс, «обозначаются», как будто бы не заслужив особых сценических усилий Кульминации пропущены, все течет ровно и однообразно.
Из второстепенных персонажей одни (умный, ироничный, циничный Исай Халымов - Владимир Дубровский с женой Апполинарией - Ирина Жерякова) сыграны лучше Другие (неверная супруга младшего Каркунова Ольга - Наталья Калинина, Иннокентий странник - Георгий Вавилов) хуже. Ирина Жерякова спасается мастерским характерным портретированием своей бывалой и опытной, несмотря на молодой возраст героини. Но все перечисленные - лишь бытовые фигуры, не слишком связанные с основным действием.
Жаль молодых артистов: работали - работали, текст выучили, а зачем - не понятно. Актеры проговоривают ситуации, а не разыгрывают их, не претворяют в действие и переживание Режиссер как будто надеется, что старая пьеса вывезет «сама собой».
Сюжет излишне просто подходит к финалу Зрителю «доложены» итоги. Звучат проникновенные слова Островского, но у молодых исполнителей театр живого человека, света и добра не возникает. Нравственная утопия Островского, искавшего, как и Достоевский «абсолютно прекрасного человека» и находившего его на подмостках русского Театра, читается лишь благодаря замечательному Василию Бочкареву.
Спектакль укрепляет нас в мысли, что пьеса познана лишь на уровне текста, хотя известно что добросовестное считывание слов не гарантирует серьезного художественного результата и живого современного отклика.

Любите смотреть классику, разыгранную «по всем правилам»? Не пропустите премьеру спектакля Владимира Драгунова по поздней пьесе Островского «Сердце не камень».

В Малый театр ходят за традицией. Здесь ставят по тексту, играют по Станиславскому. Костюмы любят аутентичные, антураж — эффектнейший и подробный. В «Сердце» вся сцена затянута в бархат изумрудного оттенка, хорошо видны старинный сервант с секретом, кофейный столик и стулья с резными спинками. Богатый дом купца Потапа Потапыча Каркунова радует глаз, но не сердце. Хозяин — редкий самодур. Держит молодую жену взаперти и всерьез раздумывает, не оставить ли ее после своей смерти ни с чем.

Хитроватый, грубоватый и... харизматичный до мурашек. Фирменное актерское обаяние Василий Бочкарев переносит на своего героя — и потому «плохой» Каркунов выглядит самым искренним и самым живым персонажем. Озорничать начинает с первой сцены — вот он выбирает на гроб покров «к лицу». Вот предлагает раздать деньги церковнослужителям, чтобы те его «отмолили». А здесь увлеченно ест курицу, отчитывая племянника за нерадивость.

Само собой, выходя на сцену, «первач» труппы затмевает собой партнеров по сцене. Но тем значимее факт, что все задействованные в спектакле артисты играют «в голос». Не всем хватает внутренней свободы и куража, но неживыми их персонажей назвать никак нельзя. А пьеса к этому располагает, — в ней, увы, много нравоучительного пафоса и наивностей (пусть и завуалированных). Транжира-племянник, целомудренная жена, миллионные долги, хитрые интриги.

Вера Филипповна только в самом финале решится на непокорность — умирающий супруг в обмен на дарственную требует обещания никогда более не выходить замуж. Она отказывается. И Каркунов внезапно прозревает и чуть не плачет от умиления. Что хотел сказать таким финалом Островский, а вслед за ним режиссер Драгунов? Не в деньгах счастье? Доброта и честность в конечном итоге побеждают богатство и хамство? Честно признаться, неясно. Но верить хотелось бы, это да.

Наталья Витвицкая, «Ваш досуг», 29 декабря 2015

Сила личности Юрия Соломина в том, что он представитель великой театральной традиции по призванию и по судьбе. Как артист – последователь мастеров Малого театра. Как режиссер – продолжатель актерской режиссуры Бориса Бабочкина и Игоря Ильинского. Как педагог – преемник сценической педагогики Веры Пашенной. Как художественный руководитель – наследник Александра Сумбатова-Южина и Михаила Царева.

Иными словами, у него крепкая опора (великие предшественники) и, заметим, мощный «тыл» (любящая семья и верные ученики). Это обстоятельство придает весомую основательность всему, что он делает на сцене и за сценой, в учебных аудиториях Щепкинского училища и в своем служебном кабинете. А кабинет художественного руководителя Малого – дивной красоты. В центре – чудесная антикварная мебель, найденная в одном из театральных подвалов и бережно отреставрированная цеховыми умельцами. У окна – клетка со щебечущими птичками. На стенах – фотографии, картины и памятные документы (один из них – с личным автографом английской королевы).
Во всем чувствуется забота о представительстве – отнюдь не личном, но «титульном». Юрий Соломин мыслит себя (и соответствующим образом преподносит) главой первого и лучшего театра России. В его поведении нет и следа барственности князя Сумбатова или вальяжности орденоносца Царева. Но есть не терпящая возражений серьезность отношения к статусу Малого театра, носителя и хранителя основных ценностей русской культуры. Парадность облика смягчается врожденной интеллигентностью, а солидность – скрытым юмором, рассчитанным на встречную интеллигентность и понимание. За мягкой «обволакивающей» манерой общения чувствуется упрямое и целенаправленное упорство в утверждении устоев и законов вверенного ему театра.
Не единожды Юрий Мефодьевич рассказывал о том, как приехал из Читы в Москву и поступил в Щепкинское училище. Как Пашенная его при-ветила, Ильинский доверил ему Хлестакова в своей постановке, а Царев «подарил» роль Сирано де Бержерака. Но, боюсь, он знает о себе много больше, чем рассказывает, а понимает себя гораздо лучше, чем его критики и биографы. Закрытыми от посторонних остаются его человеческие сомнения и душевные скорби. А они у него, бесспорно, имелись.
Жизнь в любимом театре поначалу складывалась трудно. Первые сезоны был занят в народных сценах, играл роли «без ниточки»: Дворовый парень, Молодой солдат, Веселый сотрудник, 3-й корреспондент, 2-й конвойный. Какие-то Миши, Гриши и Феди следовали один за другим. Редко выпадало на долю что-то стоящее.
Наверное, это было нелегко: чувствовать в себе немалые силы, серьезные актерские возможности, а выходить на сцену в незначительных пьесах и мини-ролях. Он исполнял их ответственно и добросовестно, но вряд ли с большой творческой радостью. После девятилетнего прозябания назначение на роль Хлестакова показалось улыбкой театральной фортуны. Но между Хлестаковым в «Ревизоре» и Кисельниковым в «Пучине» протекли шесть лет простоя. Их надо было пережить день за днем, выдержать все и не утратить веры в себя. А затем последовали еще три года ожиданий – до введения на роль царя Федора Иоанновича. После блистательного Смоктуновского играть ее, наверное, тоже было совсем не просто.
Фильмы, в которых Соломин тогда снимался, в большинстве своем были малоинтересны и законно канули в лету вместе с сыгранными в них ролями. Однако два из них совершили долгожданный поворот в актерской судьбе: один принес любовь широкого зрителя, другой – признание мирового кинематографического сообщества. Об исполнении роли Павла Кольцова, главного героя сериала «Адъютант его превосходительства», принято говорить в превосходных степенях (приношу извинения за невольную игру слов). Но хочется обратить внимание на следующее: роли-то как таковой нет, ее сделал артист. Этому персонажу он подарил свое стопроцентно положительное обаяние, внутреннюю деликатность и особый актерский шарм. (Особенно хороши были «тихие» сцены – трогательные любовные дуэты с Таней Щукиной, искреннее и сердечное общение с подростком Юрой.) Сказался творческий навык превышения уровня слабых ролей. Проявился и другой ценный для киноактера дар – умение молчать на экране и быть при этом содержательным без ложной многозначительности. Последовало приглашение Акиры Куросавы сыграть Арсеньева в фильме «Дерсу Узала». Задача стояла сложнейшая: роль почти без слов, все строится на внутреннем диалоге человека с пейзажем, природой, мирозданием. Артист сыграл эту «диалогичность» роли с замечательной естественностью и простотой.
В игре Соломина вообще сильно чувствуется чеховское начало, родственное исполнительской культуре старого МХТ: развитое искусство подтекста, разработанность внутреннего действия, отчетливость психологической нюансировки. Он не любит резких красок и редко прибегает к острой характерности. Взрывные моменты жизни образа его мало волнуют – он знает, как легко их сыграть на «готовом» актерском темпераменте. В обрисовке роли избирает не контраст, но кантилену, не внешний драматизм, но внутренний. Ищет «перетекания» душевных состояний, их «переливов» из одного в другое, добивается полноты присутствия в роли. Внимание сосредоточивает на глубинном погружении в образ, на верности реакций и оценок.
Его драматические роли созданы на скрещении актерского психоло-гизма МХТ с мощной корневой основой актерства Малого театра. Лучшие из них, сыгранные объемно и строго, связаны с темой русской интеллигенции. Тригорин в «Чайке», с его горечью самооценок, Войницкий в «Лешем» и «Дяде Ване», с его сознанием напрасно прожитой жизни, – чеховские интеллигенты, образцово представленные со сцены. Федя Протасов в «Живом трупе», с его обостренной совестливостью, – рефлектирующий толстовский интеллигент. Николай Второй в спектакле «И Аз воздам», стоически принимающий судьбу, – интеллигент на царском троне. Михаил Яровой в «Любови Яровой», имеющий неуловимое сходство с полковником Турбиным и капитаном Незеласовым, – представитель воинской, служивой интеллигенции. Взятые в перспективе русской истории, они возвышаются до значения художественного типа. Отдельные человеческие судьбы в их связи с исторической судьбой России – это личная тема артиста Соломина, русского европейца по духу и складу характера.
В ролях комедийного репертуара артист демонстрирует комизм европейского класса и уровня. Язвительному сарказму и высокомерной насмешке предпочитает мягкую иронию и скрытый юмор. Водевильно-опереточные пустячки (трактирщик Эмиль в «Обыкновенном чуде», банкир Генрих в «Летучей мыши», актер Сен-Феликс в «Таинственном ящике») играет стильно, с исполнительской грацией и тонким чувством жанра. Изяществом сценической манеры и тончайшим мастерством исполнения отмечен его Фамусов в «Горе от ума», мудрец по жизни и лукавец по призванию. Мудро сыгран беспечный ловелас Доменико Сориано в «Филумене Мартурано», на склоне лет обнаруживший в себе способность любить и желание быть любимым.
К прогрессистским атакам на сценический реализм Соломин испытывает нешуточное презрение и в силу этого держится поодаль от театральной тусовки. Четко отделяя зерна правды от плевел лжи, не боится идти против эстетической моды и общепринятых стандартов общественного поведения. Любому публичному активизму предпочитает отстраненность и живет особой внутренней жизнью. Видимо, еще и поэтому его роли волнуют содержанием невысказанным, спрятанным на дне образа и связанным с лирическим «я» артиста. Поздние герои Соломина знают что-то самое главное о жизни, и это тайное знание особым светом освещает все, что они делают на сцене. Его нельзя «сыграть», оно должно «быть» в артисте. У Юрия Соломина оно есть. Не в подарок досталось и не дешево приобретено – за него заплачено содержательно прожитыми годами, глубокими волнениями и долгими размышлениями. Тем дороже и ценнее его искусство.

Нина Шалимова, «Proscaenium. Вопросы театра», №3-4 2015

Уважаемые зрители!

27 января (Сцена на Большой Ордынке) пойдет спектакль «Восемь любящих женщин» Р.Тома (вместо спектакля «Филумена Мартурано» Э.Де Филиппо).
Билеты действительны. Для возврата билетов, приобретенных электронным способом, в том случае если они не были заменены на билеты в бумажном виде, необходимо написать e-mail на refund@maly.ru, указав номера билетов или заказов, которые Вы хотите вернуть. Деньги за билеты будут возвращены на банковскую карту, которая была использована при оплате данных заказов.


Приносим извинения за возможные неудобства!

7 января исполняется 105 лет со дня рождения народного артиста России Сергея Александровича Маркушева (1911 - 1992).

Дорогая Ольга Леонидовна!

Примите от коллектива Дома актёра самые тёплые и искренние поздравления в День Вашего юбилея!

От всей души мы желаем Вам доброго здоровья, радости творчества, благополучия и удачи во всех Ваших начинаниях!
Будьте счастливы, здоровы и любимы!
Рады встрече с Вами в нашем Доме!

С уважением,
Директор ЦДА Золотовицкий И.Я.

02.01.16

2 января - юбилей народной артистки России Ольги Леонидовны Пашковой. От души поздравляем актрису и желаем ей крепкого здоровья, благополучия и новых ролей на родных подмостках!

Уважаемые зрители!

5 января (Сцена на Большой Ордынке) пойдет спектакль «Тайны мадридского двора» Э.Скриба и Е.Легуве (вместо спектакля «Горе от ума» А.С.Грибоедова).
Билеты действительны. Для возврата билетов, приобретенных электронным способом, в том случае если они не были заменены на билеты в бумажном виде, необходимо написать e-mail на refund@maly.ru, указав номера билетов или заказов, которые Вы хотите вернуть. Деньги за билеты будут возвращены на банковскую карту, которая была использована при оплате данных заказов.

Приносим извинения за возможные неудобства!

1 января исполняется 210 лет со дня рождения легендарного артиста Малого театра Василия Игнатьевича Живокини (1805 - 1874).

Дорогие наши зрители!

Малый театр сердечно поздравляет вас с Новым 2016 годом и светлым Рождеством!
В эти праздничные дни мы желаем вам, прежде всего, крепкого здоровья, исполнения желаний, процветания и благополучия. Пусть весь грядущий год будет полон приятных встреч и счастливых событий, а каждому вашему начинанию сопутствует неизменный успех!
До новых встреч в Малом театре!

С искренним уважением,

Художественный руководитель,
народный артист СССР,
лауреат Государственных премий РФ

Ю.М.Соломин

Генеральный директор

Т.А.Михайлова

Дорогая Наталья Леонидовна!

Примите от коллектива Дома актёра самые тёплые и искренние поздравления в День Вашего рождения!

От всей души желаем Вам доброго здоровья, радости творчества, хорошего настроения, благополучия и удачи!
Будьте счастливы, здоровы и любимы!
Двери нашего Дома всегда открыты для Вас!

С уважением,
Директор ЦДА Золотовицкий И.Я.

30.12.15

27 декабря в комедии А.Н.Островского «Свои люди – сочтёмся!» роль Самсона Силыча Большова исполнил заслуженный артист России Дмитрий Кознов. Поздравляем актёра и желаем ему новых творческих свершений на родных подмостках!

Выпуск программы от 21 декабря 2015 года

"Про другого деда сказать трудно, потому что мне было года два с половиной, когда его не стало, это было в 37-м году. Но я помнил всю жизнь, что как-то ночью я проснулся и увидел незнакомых людей, и деда, который уходил. Мне было 2,5 года, трудно в это поверить, но я впоследствии все мотал-мотал какие-то события, все соединял, думал, что увидел где-то в кино похожие события. Но бабушка мне сказала, что он сказал одну фразу: «Берегите Юрочку». Мне казалось, что я помню, как он в дверях стоит, помахал мне рукой и так сказал".

Михаил Козырев: Добрый вечер, уважаемые слушатели «Серебряного дождя». В эфире наш традиционный цикл «Отцы и дети», в эфире Фекла Толстая.

Фекла Толстая: И Михаил Козырев. Я напомню, что этот цикл посвящен встречам с людьми очень нами уважаемыми, людьми, обладающими для нас безоговорочным авторитетом, и мы расспрашиваем наших гостей об их детстве, об их родителях, об их взрослении, о том, какое было время, какая была страна, перекидываем также мостик и к следующему поколению, и из такой мозаики историй создается история нашей страны в том числе.

Михаил Козырев: С трепетом душевным представляем нашего сегодняшнего гостя, это художественный руководитель Государственного академического Малого театра России, Народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин. Добрый вечер, Юрий Мефодьевич.

Юрий Соломин: Добрый вечер. Мне очень приятно с вами разговаривать.

Фекла Толстая: А мы как-то очень волнуемся и переживаем, потому что руководитель Малого театра – это требует определенный уровень, который боимся…

Михаил Козырев: Который надо подтвердить. Чтобы не снизить планку.

Фекла Толстая: Чтобы в конце разговора вы также могли сказать, что вам было приятно с нами разговаривать. Юрий Мефодьевич, первый мой вопрос очень простой, но, с другой стороны, раз мы такую тему заявили, то, наверное, уместный. У вас такое красивое отчество.

Юрий Соломин: Мефодьевич.

Фекла Толстая: Очень красивое. И мне хочется расспросить о вашем отце, или может быть даже о вашем деде, который отца вашего назвал Мефодием. Я знаю, что ваш отец родился в начале ХХ века, насколько это было тогда редкое имя или обычное, и как оно пришло в вашу семью?

Юрий Соломин: Я не встречал больше Мефодиев в своей жизни. Дело в том, что у нас во дворе, в Чите, где я рос и вырос, жил еще один Мефодий, портной, который жил в нашем доме. Раньше Чита была такая, деревянная. Это был, в общем-то, купеческий город, пограничный город с Китаем. 400 километров всего. Вот этих двух Мефодиев я и знал. Но три дня назад мне позвонил мой бывший студент, теперь он актер театра, и сказал: «Поздравьте меня, Юрий Мефодьевич, у меня родился сын, которого я назвал Мефодий».

Михаил Козырев: В полку Мефодиев прибыло. Так что я думаю, что я его увижу со временем, это будет третий Мефодий в моей жизни.

Фекла Толстая: Это связано как-то с Кириллом и Мефодием, славянскими просветителями?

Юрий Соломин: Наверное. Знаете, я такие большие подробности очень уже не знаю, хотя помню очень многое. Но думаю, конечно, что это связано с Кириллом и Мефодием, с нашей грамматикой, с нашей азбукой русской. Дед, которого я не знал, потому что он ушел из жизни раньше моего рождения, был очень верующим человеком. Вообще он был очень непростым человеком. Он был морзист. То, что мы сейчас по телефону разговариваем, тогда ведь этого не было, как вы помните. Когда случились всякие события у нас в жизни…

Фекла Толстая: То есть он азбукой Морзе по телеграфу передавал. Я никогда не слышала слова «морзист».

Юрий Соломин: Это те телеграммы, которые раньше передавались, это был уровень довольно серьезный.

Михаил Козырев: Не так много специалистов было, как я подозреваю.

Юрий Соломин: Он был очень верующим. Очевидно, он был из семьи очень верующей, наверное, как-то образованной. А бабушка была, его жена, по линии отца, очень простой. Даже кто-то мне говорил из родственников, что она была из таких семейских, она была неграмотная, из таких старых. Она очень любила животных, вот это я помню хорошо, собак.

Михаил Козырев: Значит, это у вас по наследству.

Юрий Соломин: Это по наследству, потому что она, в общем, и умерла от собаки. Я боюсь за точность диагноза, который до меня дошел. Но ей какую-то операцию делали, она после операции умерла или во время операции. Очевидно, какая-то часть мне отошла. Дед был староста в одной из читинских церквей, когда убрали все церкви, все закрыли, все порубали, то там, я помню, церквей практически не осталось настоящих, осталась одна церковь декабристов, которую строили в 1820-х годах. И вот я ее помню, и она сейчас стоит, там что-то типа музея. Отец и сестра отца, тетя Катя, не были верующими. Отец в душе, конечно, был, но так – нет. И тогда, в то время с нами, это был 35-37 годы, нам, детям, я был старший, не говорили о происходящих событиях, которые были, хотя Забайкалье – это была такая страна удивительная, потому что она вошла в Советский Союз только в 22-м году. А с 18-го по 24-й год это была буферное государство, как его называют у нас. Забайкальская граница шла до Владивостока, потом была пауза, где было вот это Забайкалье, потом уже Улан-Уде, дальше была Восточная Сибирь. Вот это вот государство переходило туда-сюда.

Михаил Козырев: От белых офицеров к красным?

Юрий Соломин: И белые, и Колчаки, Деникины – все было там, все переходило. Потом красные были, белые были. Это была единственная граница ухода тогда белых через Китай, поэтому Чита был такой город.

Фекла Толстая: Киваю, потому что это путь моего деда в эмиграцию как раз через Читу, через Харбин.

Михаил Козырев: И моих школьных учителей, то есть их родителей, у которых потом они родились, мои учителя, в Харбине. И потом уже только в послевоенные годы на волне общей победы они вернулись, их дальше Урала не пустили. Я из Екатеринбурга. Это путь был хорошо известный.

Юрий Соломин: Да, он известен. Причем я там много фамилий помню, с кем отец дружил, с кем учились вместе. Даже во время войны туда приезжали очень многие театральные деятели, я узнал, что Любезнов Иван Александрович, он работал в Театре Сатиры, и он жил какое-то время в Чите уже после войны, уже после того, как я стал в театре работать. Я видел первый концерт Вертинского, когда он возвращался, он тоже возвращался этим путем.

Михаил Козырев: Потрясающе. Может, вы помните его концерт?

Юрий Соломин: Это был, наверное, 46-47-й годы, боюсь точнее сказать. У меня отец был музыкант и мать тоже. Они были известные люди в Чите, их знали. Отец в художественной самодеятельности очень много руководил, там и заслуженные артисты вышли из его коллектива. Он ездил по бурятским степям, отбирал народные таланты. Был фильм такой в Большом театре, он так и назывался «Народные таланты», он привозил туда рульгинских скрипачей, смешные очень были старики деревенские, которые играли на скрипке и левой и правой рукой. Я так хохотал, мне было очень смешно. Его знали многие в Чите. Сейчас, наверное, подзабыли, но раньше знали Мефодия Викторовича, он был очень общительный человек.

Михаил Козырев: Он обратил внимание на афишу, что Вертинский приезжает?

Юрий Соломин: Нет. Это было в Клубе железнодорожников. Это было в мае-июне. Я играл в футбол в переулочке, а мама позвала меня с собой. Короче насильно увели меня в этот Дом железнодорожников, где битком было набито народу. Кто такой Вертинский, я не знал.

Фекла Толстая: Родители ваши знали.

Юрий Соломин: Знали, конечно. А поскольку отец занимался художественной самодеятельностью, и все его знали, он в этом клубе работал, то это было легко. И даже помню, что к нему подошли и сказали, что у них заболел конферансье что ли, и помню, что я сидел в зале, и вышел мой отец и объявил что-то. Я не помню, что он объявил, но когда он появился на сцене, я стал ему аплодировать. Это был первый концерт Вертинского, вот это точно, это я помню. Потом подтверждалось это неоднократно. Я заслушался. Я ничего не понимал. История такая. Потом я был на одном из последних концертов Вертинского в театре Пушкина, здесь, в Москве. Все, потому он ушел из жизни. Вот так вот случилось. Я учился у замечательной артистки Пашенной Веры Николаевны. Я учился на 4 курсе и что-то я в училище набедокурил, я не помню, что, но где-то меня разбирали за что-то, грозились исключить. Шло собрание какое-то, меня позвали в зал, где собиралась кафедра, я вошел. Она так на меня посмотрела и говорит: «Сядь». Я сел. Спрашивает: «Что ты делаешь вечером?» Я говорю: «Не знаю». Она говорит: «Вот тебе два билета, забери Ольгу (Ольга – это моя жена, она училась вместе с нами), иди, сходи. Я пошел, не зная куда, в театр Пушкина. Оказалось, там концерт Вертинского был. Я сейчас вспоминаю, может быть, она, наверное, как-то связала, что я жил в Забайкалье. Сама она не смогла пойти по каким-то обстоятельствам, поэтому я пошел. Видите, как история повернулась, что я был на одном из последних концертов.

Фекла Толстая: Раз мы заговорили об Александре Николаевиче, вообще о музыке, о песнях, что слушали у вас в доме, что отец пел со своими воспитанниками, какой был репертуар?

Михаил Козырев: На каких инструментах играл, какие инструменты были дома?

Юрий Соломин: Они с мамой вместе поступали в Ленинградскую консерваторию. У нее был очень хороший голос, меццо-сопрано. Но у нее было какое-то осложнение в детстве, и она оглохла, поэтому она не могла работать. У нее были какие-то просветы иногда в жизни, но она уже петь не могла. Отец поступал по классу скрипки, но вообще он играл на всех струнных инструментах, и он стал хормейстерам в самодеятельности, мама была у него аккомпаниатором, а он ее покрывал. Все-таки быть глухим аккомпаниатором очень сложно. Зато когда он приходил и валился с ног после работы, он много работал, как и у нас тоже, он валился, а она отбирала материал для Дома пионеров, где они тоже работали. Вот она пела «У дороги чибис» и другие. А он похрапывал, сидел. Она говорит: «Ну, как, Мефодий?» «Хорошо, хорошо», – и опять спал, а она не слышала.

Михаил Козырев: А какая музыка еще в доме звучала?

Юрий Соломин: Каждый день, с утра до вечера, потому что она была такой принципиальный человек, и если уж надо было отобрать репертуар, то она с утра до вечера могла сидеть и отбирать. По Дому пионеров я ее помню, больше она нигде не работала, потому что не могла брать какие-то другие.

Михаил Козырев: Инструмент какой был?

Юрий Соломин: Инструментов было много. У нас было пианино и был рояль. В Доме народного творчества, где отец был начальником каким-то и даже, как до меня дошли слухи, сейчас отмечали 70-летие какие-то, и Забайкалье, что он был организатором Дома народного творчества в Читинской области. Он был занят с утра до вечера, и ей приходилось вкалывать за двоих. Зато потом он ее благодарил и покрывал. Я все песни репертуара знал, все песни, какие у нас звучали.

Михаил Козырев: Какие, например?

Юрий Соломин: Я уже назвал «У дороги чибис» – он у меня вот здесь был. «У дороги чибис, У дороги чибис, Он кричит, волнуется, чудак: «А скажите, чьи вы?» Хор пел: «А скажите, чьи вы?»

Фекла Толстая: «И зачем, зачем идете вы сюда?»

Юрий Соломин: Да, вот видите, вы тоже знаете.

Фекла Толстая: Я считала, что это песня моего детства.

Юрий Соломин: Значит, вы недалеко от меня. Это было после 45-го. Если точно, 47-48-й. Но эти песни живы и сегодня.

Фекла Толстая: Еще какие-то вспомните?

Юрий Соломин: «Как у Волги у реки». Пели такую песню. Я учился в пятой школе в Чите. Где-то пятый-шестой-седьмой класс, где уже физика была, химия. Я как-то к этим наукам не очень хорошо относился. Но химичка была у нас, Елизавета Ивановна Гувакова, за четверть меня вызывала один раз только к доске, по химии, и называла меня артистом. «Ну, артист, иди к доске». И я знал, что это касается меня. Почему, я это узнал через 30 лет у нее же. Когда Малый театр был на гастролях на Украине, в Одессе, это был 71-й год, это был пик моего большого успеха, вышел фильм «Адъютант его превосходительства». Он вышел в 70-м, а в 71-м мы были на гастролях. Все ребята все смеются, кто остались живы, мы, молодежь, ехали в вагончиках, а наши ветераны солидные, тот же Царев, Гоголева, Ильинский, они ехали в других вагонах. Но почему-то когда мы приехали в Одессу, я увидел, что все бегут к нашему вагону, и оркестр даже. И вспоминают: «Тебя с оркестром встречали». Но они не обиделись, они были люди добрые, умные. Вот так получилось. И вечером мне звонок в гостиницу. «Кто?» «Это Елизавета Ивановна, химик, помнишь?» Муж у нее был главный хирург Забайкальского военного госпиталя, округ большой был тогда. Его перевели в Одессу, он стал главным врачом санатория пограничников, как раз напротив нашей гостиницы. Потом я был дома у них. Я у нее спросил: «Елизавета Ивановна, почему вы меня называли артистом?» Она знала и маму мою, и отца. А она говорит: «А я знала, что ты будешь артистом». У меня вот здесь шрам 15 сантиметров, большой, у меня жировик вырос, ну, мальчишка, мне неважно было, я бегал, играл в футбол, но когда я закончил 10 классов и решил ехать, поступать в Москву, я даже не думал об этом. Она за неделю перед моим отъездом, взяла меня за руку и повела к мужу в госпиталь, он собрал целый консилиум, меня разложили на операционном столе. Собрались все врачи, какие могли, он же главный был, но командовала она. Она говорила: «Видите, вот здесь, вы делаете так, чтобы шрама не было видно, чтобы не было видно в кино, потому что он же поступать едет». Клянусь, я вам правду говорю.

Михаил Козырев: Потрясающе.

Юрий Соломин: И когда я ее спросил: «Неужели вы думали?» Она говорит: «Да, я была уверена, что ты будешь артистом». И вот теперь только когда очень холодно, он синеет у меня немножечко, чуть-чуть. А так не видит никто. Почему? С любовью, наверное.

Фекла Толстая: Учитель химии высмотрела в вас еще в мальчике будущую кинозвезду и вообще артиста. Вы хотели рассказать про вашу первую учительницу.

Юрий Соломин: Первая учительница Наталья Павловна Большакова. Это был 43-й год. Около вокзала была маленькая деревянная школа. Тогда было много деревянных домов. Он такой в лесу стоит, в сопках, очень красивый город. В котловане городе, а вокруг сопки. В мае, когда цветет багульник, все становилось розовым, это очень красиво. Так вот, в 43-м году я поступил в школу, время было, знаете, какое.

Фекла Толстая: А какое это было время в Чите?

Юрий Соломин: Очень хорошее время, я бы сказал, несмотря на то, что была война. Я недавно разговаривал с военными, такими солидными. Почему-то у нас редко забирали 45-летних мужиков на фронт на войну. Потом, когда уже снимался, задумался об этом. И отец мой тоже не служил, как-то их оставляли. Мне несколько человек сказали, что ты же помнишь, там же граница была рядом, 400 километров, а тогда Япония и Германия были союзниками. И там стояла Квантунская армия, очень большая. Вот тут я понял.

Фекла Толстая: То есть берегли этих людей на случай, если с востока…

Юрий Соломин: Совершенно верно. Особенно коренных, потому что никто лучше не знал эту природу, и потом у всех семьи же там оставались. Теперь я уже считаю, что это вдвойне увеличивалась сила мужская, плюс к тому, что это была граница. И говорили: «Вот там кто-то был совсем на территории, когда была война, а вы там, в Забайкалье жили». И когда я стал разбираться, читать, оказалось, что это нам было хорошо, ребятам, а всем остальным было не очень хорошо. Сажали картошку. Выживали.

Фекла Толстая: Как изменилась жизнь в Чите с началом войны? Стало ли намного более голодно? Появились ли эвакуированные?

Юрий Соломин: Я только что вспомнил о Любезнове, которого я спросил, и он ответил: «Да, я бывал». Но оказалось, что очень многие из театров группы из Петербурга, из Москвы, они какое-то время какое-то время, как Малый театр был в Челябинске во время войны, но в 43-м вернулся сюда. Так и остальные. Там никто не оседал, потому что, наверное, такая территория, тогда она не очень такая была красивая, но для жизни там надо было работать, выживать. Вот местные и выживали: картошка, капуста, морковка. Какие там яблоки? Когда в 43-м году уже помощь какая-то пошла, отец мог нам на Новогоднюю елку купить какие-то конфеты, проходил поезд «Москва-Владивосток», и он там в вагоне-ресторане кое-что забегал и покупал, привозил нам. А так никто не жаловался, я не помню. Там реки вокруг, и маленькие, и большие, и озер очень много. В лес зайдешь – голодным не будешь. Во всяком случае, нас спасало это, хотя лето там около двух месяцев.

Михаил Козырев: Еще вы вспоминали, что молоко было замороженным.

Юрий Соломин: Да, это я не забуду. Молоко замораживалось, из деревень привозили, железные кружки есть, вот в них замораживалось по 250 граммов, по пол-литра, и литр. Такие больше, красивые.

Фекла Толстая: Такие чушки?

Юрий Соломин: Они как мороженое, только сверху желтоватый такой нарост был. Это сливки. Когда разогревали на печке это все, мы стояли, ждали и ножом соскабливали. Это очень вкусно. И когда рыба шла, это очень спасало положение. Жена знает, она бывала там, мы рассказывали ей, он говорит: «Вы жили там как цари, красную икру ели». А там действительно много рыбы было, и красная икра довольно часто попадала на стол. Она на рынке просто продавалась. Люди ловили, жили этим. И вот такой вот клубочек, кто как выживал, и здоровые выросли.

Михаил Козырев: Если вернуться к первой учительнице…

Юрий Соломин: Это было около 7 ноября 43-го года. Печка топилась, было холодно уже. Я помню, катки тогда замораживали, мы уже на коньках катались к 7 ноября. И вот пришла учительница, она была такая доброжелательная, и сказала: «Ребятки, кто хочет выступать?» Естественно, все поднимали руки. Она человек пять отобрала, и меня в том числе. Через дорогу была школа, в которой после войны я учился, четырехэтажное кирпичное здание, там находился госпиталь. И вот она туда нас повела. Что я читал, или пел, или танцевал, я не помню. Но то, что я получил кусочек сахара, был такой, который надо было колоть, это я помню. За что, не знаю. Кто-то из раненых мне дали.

Фекла Толстая: Первый гонорар.

Юрий Соломин: Да, гонорар был мой первый.

Михаил Козырев: Вы его домой принесли и сказали родителям: «Вот я сегодня заработал»?

Юрий Соломин: Может и не сказал, что заработал, но во всяком случае чай в этот день мы пили с сахаром. Причем сто был, но скатерти тогда не было, но была клеенка. Клеенка не такая, как сейчас продают, а врачебная, белая или желтенькая. У нас знакомый провизор аптеки был дядя Леня, меня бабушка посылала к нему в аптеку, и он мне то чайник заварной даст, с таким длинным носиком, для больных которые, чтобы пили, то клеенку. Не продавалось же тогда ничего. Вот я помню, скатерть эта лежала и помню, что после того, как попили чай с сахаром, потом это место вылизывали с хлебом. Не было каких-то чашечек, а может, было все продано. Конечно, жили небогато, я так скажу.

Фекла Толстая: Жили в деревянном доме, топили печку. Это были ваши обязанности – печку топить?

Юрий Соломин: Нет, это бабушка топила, это ее обязанности. Все деньги у нее были в чулке.

Михаил Козырев: Все деньги семьи?

Юрий Соломин: То, что зарабатывала мама, что они зарабатывали с отцом. Может, когда-то она была бухгалтером, но она очень хорошо считала, быстренько раз-раз, пока все на бумаге, а она все в уме быстренько. По математике она многим во дворе помогала ребятишкам. К ней очередь стояла, с первого по четвертый класс, и она многим помогла решать.

Фекла Толстая: Калькулятор такой.

Юрий Соломин: В основном она этим занималась. Дрова, наверное, мы носили, то было так все естественно.

Фекла Толстая: Какие навыки у вас сохранились из детства читинского? Ловите ли вы рыбу?

Михаил Козырев: Ходите ли на медведя?

Фекла Толстая: Или вы хорошо любую печку растопите? Или вы дрова колоть умеете до сих пор? Какие остались навыки?

Юрий Соломин: Умею, конечно. А как же не уметь? Я сейчас на даче, хотя есть паровое отопление, газ есть, все, но у меня есть старенький домик, от Светловидова, был такой замечательный артист, и вот мы там жили и мы сохранили его, потому что когда мы зашли туда, там было так много книг светловидовских, портретов известных людей, и самое главное, там было очень много охотничьих патронов, потому что он был дикий охотник.

Фекла Толстая: А вы охотник?

Юрий Соломин: Я – нет.

Фекла Толстая: А я думала, все сибиряки – охотники. Ваш отец не охотился?

Юрий Соломин: Нет. Он собирал грибы. Бывало, утром уйдет, часов в семь, и к восьми часам… А там 20 минут идти. И приходил и приносил грибы. Уже мы могли обедать жареными грибами.

Фекла Толстая: У вас тоже грибной нюх хороший?

Юрий Соломин: Нет. Я как-то к этому не принюхался. Я не могу, я не вижу. Не получается у меня.

Фекла Толстая: У нас Миша любитель большой грибов.

Михаил Козырев: Я просто на Урале вырос, просто там грех жаловаться. Еще я обнаружил такую историю у вас в воспоминаниях, что один раз вы пели для остановившегося в Чите маршала Рокоссовского.

Юрий Соломин: Нет, не пели.

Михаил Козырев: Выступали.

Юрий Соломин: Это, наверное, был год 44-й, а, может быть, даже 45-й, потому что туда уже шла армия, на Дальний Восток.

Михаил Козырев: Передислоцировалась.

Юрий Соломин: И там большое здание в центре города, там был Дом офицеров. И там всегда проходили смотры художественной самодеятельности. И после выступления, хор наш, мы еще не разошлись, из зрительного зала через сцену шли военные, и был один высокий, лысоватый дядя, который что-то нам сказал, похлопал, и пошел дальше. А кто это, никто не знает из нас, сколько нам было, лет по 14, не больше, а тогда не печатались же так фотографии, но потом нам сказали, что это был Рокоссовский. Соединяя какие-то вещи, ясно было, что шла армия сюда, это был самый большой округ на Дальнем Востоке, Забайкальский округ. Так что было весело.

Михаил Козырев: «ТАСС уполномочен заявить», «Обыкновенное чудо», «Хождение по мукам», «Адъютант его превосходительства» – герой всех этих фильмов у нас в гостях.

Фекла Толстая: Мы расспрашиваем вас о читинском детстве: и про грибы, и про дрова, и про что-то еще. Хочется понять, есть ли такой сибирский характер, вообще понятие «сибиряк» Всегда как-то это выделяется. Видите ли вы сибиряков как особый народ?

Юрий Соломин: Вообще-то я говорю, что я не сибиряк, я забайкалец. Но мы близко к Сибири. Если вы помните историю, Яблоневый хребет, который отсекает от Байкала, отсекает Восточную Сибирь вместе с Иркутском и Улан-Уде, а дальше начинается Забайкалье, потом Даурская тайга, а там уже дальний Восток пошел. Там такая смесь людей, не поймешь, кто есть кто. Там много очень народов: и восточные, и сибирские, и дальневосточные. Представьте себе весь этот Север, эвенки, буряты, Монголия рядом, Китай. Там очень много намешано. И Сибирь. Думаю, что там народ добрее был. Сейчас не знаю. Но думаю, что не лучше стало. Народ привык жить в очень сложных условиях хотя бы потому, что холодно, хотя бы это.

Фекла Толстая: Холодно – это сколько, в вашем детстве?

Юрий Соломин: 35 мороза и 35, бывает, летом жары. Это район резко-континентальный, как в географии написано. Надо же приспособиться, не каждый же человек может приспособиться. А эти люди живут там сотню-две сотни лет. Они покрепче, наверное, и здоровьем. Я не помню, чтобы нас лечили. Да, нам всем в школе делали прививки, раздевались, мы шли, нам вкалывали, все, во время войны особенно, и после. Я не помню, чтобы кто-то лежал в больнице. Ну, почихаешь, посморкаешься. Тебе дадут горячего молока выпить, туда добавят медку немножко, может, еще какой-то всякой… Сладости природные – это и мед, и ягоды, варенье. И все эти корни женьшеня, и чего там только не было. И еще надо знать траву, какая она, для чего в чай. Вы знаете, жмых такой делается, большая прессованная трава. Вот я помню, мы в школьные годы жмых этот ели. Не знаю, коровам доставалось или нет, но детям доставалось. Пососешь его, погрызешь, в карман положишь, потом менялись. «У тебя какой? А у меня такой, давай махнемся». И продолжаем сосать дальше. Я его жмых, а он мой.

Михаил Козырев: Забайкальская жвачка, по сути.

Юрий Соломин: Жвачка – это другое. Жвачка появилась у нас задолго до той жвачки, которую мы теперь знаем. Это смола, которая собиралась с деревьев.

Фекла Толстая: Она же невкусная.

Михаил Козырев: На любителя.

Юрий Соломин: Ее же и варят, у нас на базаре продавали и в формочках и конфетками, подушечками. И мы их жевали, и зубы были хорошие. Я и сегодня не обижаюсь на те зубы, которые я выжевал, благодаря этой жвачке. И в школе, и в кармане всегда была. И никто не говорил: «Выплюньте».

Фекла Толстая: Это полезно?

Юрий Соломин: Это очень полезно. Это же натуральная смола ели, сосны.

Михаил Козырев: Это вкус елово-сосновый какой-то.

Юрий Соломин: Он не сладкий, но и не горький.

Михаил Козырев: Наверняка это в тысячу раз полезней, чем то, что сегодня называется жевательной резинкой. Там вообще одна химия.

Юрий Соломин: Может, поехать в Читу и организовать там эту жвачку и стать миллионером?

Михаил Козырев: Производство – вот где путь к успеху.

Юрий Соломин: Кстати, там это сейчас уже есть тоже. Ну, говорю, может, тогда минеральную воду. У нас вода «Кука» одна, а другая «Дарасун». Очень полезные воды. Я даже где-то вычитал, раньше, давно, что «Дарасун» лучше, чем «Боржоми». Я в это верю, потому что чистейшая, горная, уже газированная. Надо съездить, попробовать.

Михаил Козырев: Юрий Мефодьевич, расскажите про другого деда.

Юрий Соломин: Про другого деда сказать трудно, потому что мне было года два с половиной, когда его не стало, это было в 37-м году, но я помнил всю жизнь, что как-то ночью я проснулся и увидел незнакомых людей, и деда, который уходил. Мне было 2,5 года, трудно в это поверить, но я впоследствии все мотал-мотал какие-то события, все соединял, я думал, что увидел где-то в кино похожие события, но бабушка мне сказала, что он сказал одну фразу: «Берегите Юрочку». Мне казалось, что я помню, как он в дверях стоит, помахал мне рукой и так сказал. Я помню, что был в какой-то рубашке длинной, был какой-то праздник. Я долго мучился, думал, что я где-то увидел это, где-нибудь услышал что-то такое похожее. А потом в 85-м году я получил газету «Забайкальский рабочий», где печатались допросы и судьбы людей, которые были в 37-м году репрессированы, а у меня там работают друзья, коллеги, школьники, они в разных органах и не в органах, и врачи, и военные, и они прислали мне газету и там было написано о моем деде, Рябцеве, по маме. А они-то знали маму мою, она не брала фамилию Соломина, она была Рябцева. Оказалось, что его арестовали 30 декабря 37-го года.

Фекла Толстая: За что? Какую он должность занимал?

Юрий Соломин: За что тогда арестовывали? Я таких подробностей не помню, но он тоже по бухгалтерии что-то был, довольно в солидной организации. А где-то в 20-е годы, когда буферное государство было, он чуть ли не министром был в Улан-Уде.

Фекла Толстая: Вот за это, видимо, и арестовали.

Юрий Соломин: Наверное, да, потом он работал здесь, и его не стало довольно-таки быстро. Где-то числа 1-го или 2-го января он умер в камере после допроса.

Фекла Толстая: Или его расстреляли.

Юрий Соломин: Подробностей мы не знали.

Михаил Козырев: Он потом был реабилитирован?

Юрий Соломин: Да.

Фекла Толстая: Об этом говорили у вас дома?

Юрий Соломин: Нет, об этом я узнал только в 85-м году. Я догадывался, когда учился. У нас в Чите много было таких, но в семьях ничего не рассказывали. И мы с ребятами это не обсуждали, видимо, были так воспитаны, это было исключено. Мы так же пели все песни и так далее. А когда в 85-м все стало появляться, газета «Забайкальский рабочий» такая толстенная была, там печатались точно все допросы, кто допрашивал, кого, за что, почему. И тут я соединил свои детские воспоминания и понял, что праздник это был 30 декабря, значит, все, что я помнил, всю свою жизнь мальчишкой, это была правда.

Фекла Толстая: Как ваши родители отнеслись, и вы тоже были уже не мальчик, к смерти Сталина?

Юрий Соломин: Я даже не хочу говорить «честно», нечестно», все-таки мы воспитались же на нем. И воспитание было у нас хорошее. Я помню в школе в последние годы, военные и послевоенные, 44-45-й год, у нас мужская школа была, и на линейке рано утром, в 8 часов темно совсем, мы слушали передачу из Москвы. Представьте, 200-300 человек стоит, с 1-го по 10-й класс, и мы слушали «Говорит Москва», когда говорили, что оставлены такие-то города, а потом «Взят город Смоленск» или «Освободили Минск». Это был такой патриотизм. У десятиклассников слезы стояли. Ребята здоровые же уже, а слезы текли. Мы были поменьше.

Михаил Козырев: А День победы вы помните?

Юрий Соломин: Помню. Это забыть невозможно. Я пострадал в этот день. У нас ведь девять часов разница с Москвой. Это был май, хороший тепловатый май, когда начинает все цвести. Я качался на качелях в нашем дворе. Валька Маклакова была, девчонка.

Фекла Толстая: Как вы все имена помните, всех учителей, всех одноклассников. Потрясающе.

Юрий Соломин: Через что я прошел, я все помню. То, что сейчас происходит, ну, это возраст. И профессия, наверное. У нас во дворе было два дома, один с мезонином, а второй поменьше, там семей пять жило. И вот мы с ней качались на доске такой толстой, и веревка здесь и здесь, мы на этой доске, это вместо качелей. Мы с ней качались, кто выше крыши взлетит. Хорошо раскачались, но когда стали вбегать взрослые и кричать, обниматься, она соскочила, черт бы ее подрал, а я грохнулся, и сверху меня еще этой доской стукнуло. Я думаю, что я немножко сознание потерял. Я помню, что я лежал в палисаднике и видел, что все люди целуются, кричат: «Война закончилась, мир». Я представил, что я разведчик, и я ползу, я стал играть, но на меня никто не обращал внимания. В общем, я с шишкой хорошей пришел в себя. Ну, это забыть невозможно.

Фекла Толстая: Какой-то киношный рассказ. Представьте, что это может быть очень хорошая сцена в фильме. Взрослые кричат от радости, а дети качаются выше крыши, о детях забывают, они падают. Просто настоящая сцена.

Михаил Козырев: Абсолютно кинематографическая. Если вернуться к событиям 53-го года и к смерти Сталина, и к ХХ пленуму партии в 56-м году, когда стала известна оборотная сторона умершего правителя, как реагировали на это в вашей семье?

Юрий Соломин: Я так скажу, что семья, конечно, реагировала не так как мы, дети. Но никто не настаивал ни на чем. Все как-то было так.

Фекла Толстая: То есть вы спокойно реагировали, а для родителей это был удар?

Юрий Соломин: Особенно для бабушки, да. Мама была попроще. Отец, я считаю, тоже пострадал в те годы, Мефодий мой. Нет, он не был репрессирован, но он был из семьи репрессированного. А поскольку он имел большой контакт с людьми, вот тут собака была зарыта. Он, к сожалению, сломался в последние годы. А так, все ребята выросли, все у нас нормально.

Михаил Козырев: Я был поражен, узнав, что когда вы решили ехать в Москву, чтобы поступать, осуществить вашу мечту, поступить в Щепкинское училище, и трудиться потом в Малом театре, что отец поехал с вами. Можете рассказать про эту поездку?

Юрий Соломин: Он очень хотел со мной поехать. Мама-то сомневалась. Она хотела, чтобы я стал доктором, поскольку она болела часто. А я очень хорошо занозы доставал. Мы же все время с деревом, дрова там, то-се, и заноз было много, поэтому пациентов у меня было много. Ей хотелось, чтобы я был врачом, хирургом. А отец хотел, чтобы я поехал… У него был бесплатный железнодорожный билет, поскольку он работал в Клубе железнодорожников, и я поехал с ним, поскольку билет его был. Мы когда приехали в Москву, поездом, 7 суток, даже больше, жить нам было негде, и мы поехали к папиным знакомым в Монино, и они нас приютили, читинцы бывшие. Когда я поступил, еще полгода жил у них. Ездил с Ярославского вокзала, для меня он очень дорог до сих пор. Я проходил конкурс, надо было три тура пройти, как и сейчас, народу много, а потом еще и конкурс, и набирала Вера Николаевна Пашенная. А он ждал когда я тур пройду, причем это не один день, это неделю надо было, и мы с ним пойдем, поедим мороженого, и едем в Монино, там переспим и опять сюда, в Москву. Однажды, когда я прошел два тура, я прибежал в сквер Большого театра, где он сидел, я его не узнал, он был синего цвета. «Что случилось?» Он говорит: «У меня вытащили бумажник с деньгами и обратными билетами в Читу». В кармане было рубля два, может, или три и у него. Но радостно сказал: «Я встретил читинцев, они меня узнали, я все рассказал». Они тут же пошли в Министерство путей сообщения, через площадь, дозвонились до Читы, чуть ли не до министра дошли, туда позвонили, там подтвердили, что давался билет, и он радостный достает этот билет: «Вот, едем».

Михаил Козырев: Обратно?

Юрий Соломин: Обратно. А как же поступать-то? А что делать, денег-то нет. Побираться что ли?

Фекла Толстая: Вы семь суток обратно голодные ехали?

Юрий Соломин: Нет, он обратно поехал один. Я говорю: «А как же быть-то?» Я приеду, а в Чите все: «артист, артист». Приехал и не поступил. Он говорит: «Иди к Пашенной, и расскажи ей все. Если берет, то пусть берет, а если нет, то уедем обратно в Читу».

Михаил Козырев: Объясни, что жить в Москве не на что.

Юрий Соломин: Я вообще этим никогда не пользуюсь, но тут первый раз в жизни пошел рассказать. Я не знаю, что это было, но так случилось, когда я вошел, была кафедра, обсуждение после туров. Вера Николаевна там была. Секретарь, Адель Яковлевна была такая, она курила «Казбек» или «Беломорканал», она мне: «Тебе что?» я говорю: «Мне бы с Верой Николаевной поговорить». «По какому вопросу?» «По личному». Посадила меня, пошла, возвращается: «С вами Вера Николаевна будет говорить, подождите». Я сижу, жду. Выходит Вера Николаевна: «Что тебе, деточка?» Я подошел к ней и все рассказал, что не на что жить. И как отец научил: «Если вы меня берете, то берите, а если нет, я уеду обратно в Читу». Я не знаю, напугал я ее или нет, во всяком случае, она меня смотрела, я теперь тоже на многих так смотрю, когда ко мне подходят. Смотрела несколько секунд, мне казалось, вечность. А потом сказала: «Ну, оставайся». Я остался.

Михаил Козырев: А ты все: «Как обратно добирались, как обратно».

Фекла Толстая: А папа-то голодный поехал?

Юрий Соломин: Мы собрали все деньги, какие у меня были, копейки. Копейки были хорошие. И купили два таких пакета б

Спектакль Малого театра «Молодость Людовика XIV» адресован тем, кто в детстве зачитывался авантюрными романами Александра Дюма, а став постарше, влюбился в бесхитростную, но свежую, здоровую, ясную игру актеров Малого, умеющих и любящих играть «костюмную» комедию. Дворцовые интриги, любовные забавы придворных, тайны королевских особ и многочисленные quid pro quo увлекали зрителей в легендарном «Стакане воды», сравнительно недавнем «Плаще кардинала», в идущих до сих пор «Тайнах мадридского двора». Обратившись к комедийной безделушке Дюма-отца, постановщик спектакля Юрий Соломин пополнил традиционную для Малого репертуарную линию.

Сценический облик комедии вызывающе консервативен и намеренно архаичен. В нем много нарядной красоты, но нет привкуса «гламурной» красивости. И никакого переноса действия в недавнее советское прошлое или в наши дни. В основе костюмов Вячеслава Зайцева и декораций Александра Глазунова – исторически точные «версальские» мотивы эпохи. Расшитые золотом и серебром наряды, разноцветные парики и шляпы с перьями, отлично написанные задники («пейзажный» в первом действии и «гобеленовый» во втором), оливковые падуги и кулисы, густо увитые зеленью беседки – вся эта стародавняя театральная мишура радует глаз.

Простенький сюжет о том, как молодой король в один прекрасный день решил «не только царствовать, но и править», разыгран артистами, как по нотам. Однако играется он отнюдь не бездумно и не бессмысленно, с внимательным и уважительным отношением к жанру. В наслаждении игровой стихией, нарочито преувеличенном рисунке ролей, насмешливом поддразнивании партнеров сквозит особое театральное лукавство. «Старый добрый» и вполне условный реализм артистов старшего поколения соседствует с темпераментной и задорной игрой их младших коллег. Каждый получает свое актерское «соло», краткое или пространное, в зависимости от развертывания сценического сюжета.

Опытный Александр Ермаков корректно и сдержанно играет хитроумного кардинала Мазарини, в начале спектакля мечтающего породниться с королем, а в финале склоняющего голову перед королевской волей. Красавица Светлана Аманова в роли вдовствующей королевы Анны Австрийской обнаруживает новые и энергичные краски характерности. Симпатичен Сергей Еремеев – придворный обойщик Жан Поклен (и, между прочим, отец гениального Мольера), готовый засадить сына в Бастилию, лишь бы излечить его от увлечения театром, позорного для третьего сословия.

Из молодого состава особенно хорош Алексей Коновалов, играющий шутовскую роль Филиппа (герцога Анжуйского и брата короля) увлеченно, броско и забавно. Не исключено, что со временем он сможет занять амплуа комика-буфф, ныне пустующее. Стоит отметить и перспективную Валерию Князеву – честолюбивую Марию Манчини, племянницу кардинала. С какой простодушной горячностью она признается в том, что любила бы Людовика, будь он даже «простым графом или бароном»!

В центре густонаселенного спектакля, разумеется, сам Людовик – молодой, полный сил, честолюбивый, обуреваемый желанием править на благо Франции и в свое удовольствие. Будущего «короля-солнце» Михаил Мартьянов играет изящно, стильно и с изрядной долей иронии. Его не увлекают любовные страсти героя, внимание отдано постижению тайных пружин дипломатии. Он занят тем, что расплетает сети придворных интриг и развязывает завязанные хитроумными политиканами узлы, по ходу дела открывая для себя невеселую истину: «Какое печальное и мрачное дело – политика».

В политические дебри Людовика вводят знатоки дворцового закулисья – королевский камердинер Мольер, жаждущий за свои услуги получить «театральную привилегию», и служанка Жоржетта, готовая отдать все мыслимые привилегии на свете за возможность играть на сцене. Юного Мольера несколько суховато, но с большой точностью играет Дмитрий Марин (неглуп, востер, в меру угодлив и очень себе на уме). Роль проказницы Жоржетты с обаятельной живостью, временами «зашкаливающей» от переизбытка стараний, исполняет Дарья Мингазетдинова (настоящая субретка, любопытная, бойкая и сметливая).

Ключевые моменты спектакля связаны с «уроками управления», которые Комедиант дает Королю. С уверенностью прирожденного руководителя театра юный Мольер учит молодого Людовика быть подлинным режиссером политической жизни страны: не только правильно «распределять роли» между сподвижниками, но и твердо держать в своих руках нити их закулисной жизни. Финальная сцена спектакля – ужин Комедианта и Короля – играется как явная отсылка к булгаковской «Кабале святош», где сквозят те же идеи и темы, но, естественно, в другой аранжировке. Таким образом, ценность умной режиссуры (и в театральном деле, и в политических делах) не только декларируется в спектакле, но и смыкает «под занавес» обе сферы жизни – театр и политику.

Выступая в роли режиссера-постановщика, Юрий Соломин остается режиссером-педагогом и ставит перед актерами далеко не простые сценические задачи. Он ведет своих учеников не к погружению в атмосферу любовных страстей, а к совсем другим мыслям и темам. В сценически легком, но отнюдь не легковесном спектакле последовательно и настойчиво проводится мысль, что политика – это во многом игра «понарошку», а театр – это всерьез и навсегда. Сарказм высказывания смягчается скрытой иронией и немного грустным юмором. Юрий Соломин уверен, что театр лучше любой политики: актерами можно восхищаться, а политиков стоит пожалеть за то, что они тратят свою жизнь совсем не на то, на что ее стоит истратить. Его режиссерская идея прозрачна и проста: история в основе своей – это политический театр, которому есть смысл поучиться «законам жанра» у театра настоящего.

Не в этом ли кроется подлинная современность старинной комедии Александра Дюма? И не сквозит ли в подобном прочтении пьесы тайная мечта самого постановщика об обретении такого режиссера, который сможет, подобно заглавному герою его постановки, правильно распоряжаться жизнедеятельностью столь многосложного театрального организма, каким является Малый театр?

Нина Шалимова, «Вопросы театра», №3-4 2015

«Сердце не камень» А.Н.Островского, Малый театр, 10 января

Образцово-показательная мелодрама по пьесе Островского, разыгранная строго по сюжету и безо всяких «концепций». В центре событий — хорошая жена (нежная Лидия Милюзина) нехорошего купца-дельца-душегуба (еще одна блестяще сыгранная роль Василия Бочкарева). Она борется с соблазнами, но ее подстрекатели куда коварнее, чем можно предположить. Малый театр верен себе: отдельное удовольствие от его спектаклей — фантастически красивая сценография (на сцене — дом богача в «разрезе») и пышные костюмы.

Культура Москвы

Уважаемые зрители!

29 декабря (Сцена на Большой Ордынке) пойдет спектакль «Молодость Людовика XIV» А.Дюма-отца (вместо спектакля «Горе от ума» А.С.Грибоедова).
Билеты действительны. Для возврата билетов, приобретенных электронным способом, в том случае если они не были заменены на билеты в бумажном виде, необходимо написать e-mail на refund@maly.ru, указав номера билетов или заказов, которые Вы хотите вернуть. Деньги за билеты будут возвращены на банковскую карту, которая была использована при оплате данных заказов.

Приносим извинения за возможные неудобства!

26 декабря 2015 года

Фоторепортаж Ивана Новикова-Двинского

[GALLERY:180]

Фоторепортаж Сергея Апанасенко

[GALLERY:179]

27 декабря в комедии А.Н.Островского «Свои люди – сочтёмся!» роль Самсона Силыча Большова исполнит заслуженный артист России Дмитрий Кознов.