В актив Владимиру Драгунову следует записать прежде всего изрядную гражданскую смелость: посреди нашего жестокого века феминизма и харассмента режиссер позволил себе восславить исключительно мужское начало. Пьеса Гоголя «Игроки» не предусматривает женских ролей. Но, оказывается, можно воплотить шедевр и без чаровниц, хотя вовсе без них спектакль получился бы уж очень вызывающе однополярным.
Кто она, эта прекрасная (и одновременно ужасная) Незнакомка? Помолодевшая пушкинская Дама Пик? Восставшая из гроба Панночка (поскольку отчасти напоминает юную Варлей)? Или — в рифму «Варлей» — тетка Чарлея, переодевшегося Калягина, лихо отплясывающая с хромым, нет, уже не Козаковым, а молодым цветущим Игорем Петренко: своей «фирменной», ювелирно крапленой колоде центральный персонаж дал человеческое имя Аделаида Ивановна… Эта инфернальная красотка-мечта влечет его в головокружительном танце, чтобы в финале обернуться кошмаром несбывшихся грез.
Гоголевские «Игроки» на сцене Малого в постановке Владимира Драгунова — событие на фоне нынешнего кромешного засилья экспериментальной публицистики и дурной социальности. Актуальность ведь не в нарочитом обмакивании публики в окрошку совпадений прошлого и настоящего, а в созвучии вечности. Мгновенно вспоминается коротенький рассказ Шукшина о неискушенном читателе, открывшем для себя и спешащем поделиться озарением: кто изрекает в бессмертной поэме Гоголя самые пронзительные, святые слова о родине, о беззаветном служении отечеству, кто верховодит в бричке, лихо мчащей, как птица-тройка, неведомо куда? Пассажиры и извозчики — отпетые собакевичи и тяпкины-ляпкины, коробочки и плюшкины… В «Игроках» ух какие патриотические, до дрожи пробирающие слова произносят шулеры, жулики, прохиндеи, проходимцы — один другого пригожее и исчаднее. До прямых аллюзий в этой очень современной интерпретации доходит крайне редко, однако весьма хлестко и прицельно, пусть и хохмачески, когда переодевшийся чиновником-взяточником мошенник Замухрышкин (А.Дубровский) под сурдинку советует сообщникам: «Денег нет, но вы держитесь».

«Игроки» (принято считать) — неподходящая для постановки классика: не «Ревизор», не «Женитьба», где вольготно разгуляться тупым городничим, их расфуфыренным женам и манерным дочерям или засидевшимся невестам. Но, оказывается, есть куда более существенные и притягательные мотивы для оживления комедии двухвековой давности: констатация неподвижности страны и неизменности ее пороков. Эта магия обломовской дремы и напропалую спящей с открытыми глазами державы завораживает и захватывает почище кружения рулетки в казино.

Но что значат правильные мысли и смелые идеи без актерского ювелирного, с лихим куражом, огранивания? Об ансамбле исполнителей следует сказать особо. Вернувшийся в Щепкинский дом Игорь Петренко убедительно вылепливает раннего, недооформившегося, ищущего себя — будущего Чичикова, который пока неуверенно пробует, примеряет один из вариантов быстрого криминального обогащения. Если бы Гоголь не сочинил «Мертвые души», можно было бы гадать: что станется с начинающим авантюристом? Вполне прописанный впоследствии Павел Иванович изначально прочерчен, предвосхищен эскизом этого пугающе обаятельного характера.
Я — давний поклонник Глеба Подгородинского. В нынешней роли он себя превзошел: буквально каждая клеточка его тела участвует в каскаде превращений-метаморфоз. Наблюдая за ним и его сообщниками-партнерами (В.Зотов, М.Фоменко, н.а. В.Афанасьев, М.Филатов), видишь галерею двойников не только «Игрока» Достоевского, не только эру относительно недавних московских казино, но и приверженцев азарта иного свойства — матерых, офшорных, форбсовских. К чести участников фантасмагории (хороши и слуги: С.Сошников и А.Наумов), они не допускают откровенной переклички с пошлыми теперешними аналогами, а таят потенции в глубине, отсюда мгновенно возникающие между зрительным залом и сценой доверие и взаимопонимание: на подмостках (то есть на подиуме, в президиуме, на трибуне — над попранными лузерами) ни единого положительного персонажа, а внимают действиям и откровениям лощеных жуликов сплошь обманутые и горячо аплодирующие мерзавцам остальные (дольщики, вкладчики и т.д.).

В литературных дискуссиях о «Мертвых душах» недалекие критики высказывались в том смысле, что среди гоголевских образов не сыщешь позитивного. На что умные истолкователи возражали: такой есть, это сам автор, подметивший, запечатлевший тайное и очевидное. Кстати, Гоголь присутствует в декорации — не среди «Игроков», а на возвышении: его бюст помещен на книжный шкаф, откуда сатирик пристально наблюдает за своими порождениями и статичными — будто из музея мадам Тюссо — фигурами в глубине сцены (художник С.Бенедиктов). Зачем нужны восковые истуканы в энергичной, напряженной, нервными рывками двигающейся колготне? Куклы не только оттеняют и расширяют группу «активистов», но и наталкивают на мысль о повсеместности закулисных кукловодов, манипулирующих человеческими страстями.

Владимир Драгунов шел к аллегорическому фарсу сквозь стажировки на Бронной и в театре Спесивцева, сквозь исторические дебри Радзинского и акварели Чехова, перенимал опыт своего учителя — Сергея Яшина, а тот принял эстафету у великого Андрея Александровича Гончарова. Масштаб личности колосса в полной мере отражен недавно выпущенной под редакцией Натальи Старосельской книгой «Гончаров репетирует» — это расшифровка уникально сохранившихся стенограмм репетиций в Театре Маяковского. Церемония открытия мемориальной доски Мастеру (на доме, где он жил, на Бронной) собрала птенцов его гнезда — цвет режиссуры: Женовач, Каменькович, Карбаускас, Хейфец, Иоффе, Андреев… Отсутствовали (по уважительным причинам) разве что Трушкин и Богомолов.

Несомненна связь свежей постановки Яшина со студентами ГИТИСа военной прозы Виктора Астафьева и «Игроков» Драгунова, хотя материал при первом сопоставлении кажется разножанровым: пространство госпиталя, где умирают «проклятые и забытые» солдаты Великой Отечественной, несоизмеримо с границами комнаты, где мечут банк и закусывают икоркой наживающиеся на человеческих несчастьях прохиндеи. Но и в госпитале, где, казалось бы, не должно быть выгадывания на крови, происходит аналогичное — облапошивание, издевательство, вымогательство. Хочешь эвакуироваться в тыл? Снимай драгоценный крестик. Жаждешь отзывчивости? Полагайся на себя, а не на медперсонал. То, что Гоголь по лексической причине XIX века не мог высказать открыто и без многоточий, Астафьев рубит сплеча ненормативным матерком. Это не спекулятивные, прикольные ужимочки паинькой пишущего государственный диктант Шнура, а естественная по отношению к упырям-обиралам народная речь. А чего стоит монолог одного из раненых о первом убитом им немце! А эпизод переливания православной крови мусульманину! А диалог смершевца и не прячущегося за чужие спины смельчака — о забитом своим же советским офицером до смерти доходяге-новобранце!
Но вернемся в захватывающую тлетворную атмосферу схватки за бешеные деньги, за большой куш. Поверженный герой, брошенный коварной изменщицей Аделаидой Ивановной («госпожой Удачей»? — Н.Калинина), клянет себя, а заодно лживое общество, где норовят обмануть, но не быть при этом обманутыми (философия всегдашняя, не сиюминутная)… Но с чего красавчик впал в пессимизм? Разве такие, как он, смеют унывать? В его загашнике — заветная крапленая панацея. Что случилось-то? Вор у вора увел энную сумму? Вот уж не трагедия! Перед ним — непаханое поле деятельности! Скольких лохов-баранов — уже не раз обманутых государством, церковью, друзьями и близкими — можно еще остричь!

…Виртуально дарил толкователю гоголевских метафор Владимиру Драгунову счастливую майку, привезенную мною из Лас-Вегаса. На ней значится (перевожу с английского): «Играй, играй, играй, поешь, играй, играй, загляни в магазин, пошопингуй, играй, играй, играй…» Эту надпись надо слегка изменить: «Ставь, одержимо ставь новые спектакли, поешь — и снова ставь…»

Андрей Яхонтов, "Московский комсомолец", 6 декабря 2019 года

На сцене – номер люкс вполне респектабельного отеля где-то в провинции. Китч и некоторая отсталость от современных тенденций ощущаются в тяжелых дубовых панелях, солидных переплетах книг за стеклом старого массивного книжного шкафа, бархат и лак столов придают основательность всему происходящему, выдают прочный уклад жизни, и только бюстик самого Гоголя на верху шкафа подсказывает, что на зрелище стоит взирать немного отстраненно и объемно. В этом отеле – лучшему в неизвестном городе заезжему асу-игроку Ихареву отвели лучший номер. Именно здесь его и ждет оглушительнейшее фиаско.

Режиссер Владимир Драгунов переносит действие пьесы Николая Гоголя «Игроки» в современные реалии. Но не в столичные, а, скорее, уездные, губернские города, куда ха тек и новейшие веяния еще не все успели, а вот пускать пыль в глаза стилем «дорого-богато» умеют в совершенстве.

Местной элите – «звездам» шулерства брошен серьезный вызов – в город прибыл известнейший картежник и плут карточного стола Ихарев. Обыграть его – дело чести, предмет будущих приятнейших воспоминаний, и повод для законной гордости слаженной команды. Но проблема в том, что сойтись с ним в честном бою – невозможно. В открытом шулерстве он непобедим, причем сам же это и подтверждает, поражая их именной колодой – Аделаидой Ивановной. Ее режиссер также очеловечит – выпустив на сцену томную и таинственную даму, в изящном платье (Наталья Калинина). Принять другого обманщика в свои ряды нельзя – гордость не позволяет, рядом с ним одним местные звезды потеряют свой блеск, потускнеют и проиграют, поэтому к желанию обыграть чужака, примешивается желание слегка унизить столичную штучку, забредшую на территорию их успеха.

Для победы нужно изменить тактику, и местные мастера разыгрывают как по нотам хитрую историю с благородным отцом, непутевым сыном, ласками и сказками для отвлечения внимания.

Режиссер предоставил актерам все пространство пьесы для самовыражения, превратив практически все роли в маленькие актерские бенефисы. Ихарев – Игорь Петренко играет человека, одержимого одной, но всепоглощающей страстью – доказать свое превосходство над окружающими. Жизнь его иначе настолько пуста, что вся энергия и сила уходят на бесконечное совершенствование колоды и игры. Любое свободное пространство нужно заполнить собой, так как это единственный способ что-то как-то из себя представлять. Еще не успев войти, он разворачивается хищной стальной пружиной – есть ли в здешнем городе игроки? А дальше все идет по накатанной – азарт, гордыня, абсолютное довольство собой – и, как итог, проигрыш не только огромной суммы, но и сокрушительный удар по самолюбию.

Его противники – также ярки и колоритны. Швохнев (Василий Зотов) демонстрирует повадки и манеры истинного джентльмена, не очень, впрочем, понимая, что это такое на самом деле, псевдополковник Кругель (Михаил Фоменко) – образец солдафонства и военной «простоты». Разумеется, напускной и всячески подчеркиваемой. Псой Стахич Замухрышкин, в обаятельнейшем исполнении Алексея Дубровского, и вовсе представляет собой такое невообразимое существо, так отвлекает внимание Ихарева, что уж выманить деньги можно и безо всякой игры.

Но триумф лицедейства и эксцентрики – Утешительный Глеба Подгородинского – в образе продумано все – от грима до голоса, его персонаж ошеломляет напористостью, легкостью, гибкостью и почти мгновенным внедрением в ближайшие душевные друзья. Все это отыгрывается каскадом ужимок, голосовых модуляций, какой-то особой суетливо-уверенной пластикой мелкого беса, запутывающего, сбивающего, накрепко затягивающего путами.

В каждом из персонажей без труда угадываются герои бесконечных детективных сериалов сегодняшнего дня – спектакль мягко и исподволь склоняет к сравнению дня нынешнего и вчерашнего и не находит в них особых отличий. Желание обмануть ближнего, поймать там, где сосед отвлекся, придумать хитрую интригу ради своей цели, демонстрация собственного превосходства и унижение проигрыша, когда больше отыграться тебе совершенно нечем. В финале спектакля молчаливая Аделаида Ивановна, шелестя шелками, станцует со своим хозяином медленное танго с привкусом холодной ненависти. Все детали, из которых можно собрать с равным успехом гения зла, добра или пустоты, полной лишь самомнения и подлости идеально подходят. Мелкие времена, как известно, порождают мелкие цели. Ну, так ведь и свою изумительную пьесу Николай Васильевич Гоголь писал не о картежниках.

Юлия Кулагина,"Театрон", 11 октября 2019 года