30.03.2007
Подробнее
НЕЗАМЕНИМЫЙ - ЕСТЬ! или ОЛИГАРХИ ПОД МИКРОСКОПОМ
Предлагаем вниманию читателей сайта статьи Ирины Алпатовой и Павла Руднева, в которых они среди прочего касаются и премьерного спектакля по пьесе А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»...
НЕЗАМЕНИМЫЙ - ЕСТЬ! или ОЛИГАРХИ ПОД МИКРОСКОПОМ
Предлагаем вниманию читателей сайта статьи Ирины Алпатовой и Павла Руднева, в которых они среди прочего касаются и премьерного спектакля по пьесе А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»
В то время, как наша «новая драма» основательно прописалась в крошечных новомодных театриках и на малых сценах, г-н Островский снова вышел в лидеры большого театрального процесса.
Практически одновременно столичная афиша пополнилась четырьмя новыми постановками Островского. Малый театр предложил вниманию публики забытую историческую хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» Сатирикон - «Бальзаминова» Театр на Малой Бронной – «Горячее сердце» а Табакерка - «Женитьбу Белугина» И в который уже раз подтвердились давно признанные факты. Во-первых, Островского совсем не обязательно насильственно превращать в «нашего современника» и насыщать его тексты заново написанными актуальными фрагментами. Он потому и слывет гением, что улавливает общие, глобальные и «долгоиграющие» тенденции российского бытия и менталитета. Во-вторых, его произведения способны заговорить на любом сценическом языке - от патриархально-традиционного до авангардного. И, в-третьих, при всех возможных режиссерских изощрениях в спектаклях по пьесам Островского на передовые позиции все равно выходит актер. Поэтому Островский столь любим театрами, что его всегда можно «вытащить» исполнительскими средствами.
Что интересно, в этот раз «перепиской» Островского никто из режиссеров не грешил. И если при этом два спектакля («Бальзаминов» и «Женитьба Белугина») интересны прежде всего в театральном контексте, то оставшиеся два сделаны как явный диалог между историей и современностью и потому вдвойне привлекательны. Эпизоды и приметы бесконечной «смены власти» почти всегда сопровождающиеся «русским бунтом» и всеобщей смутой, куда как актуальны и по сей день. Вот режиссер Владимир Драгунов в Малом театре и попытался в своем «Дмитрии Самозванце» сконцентрировать эти приметы, дать их в обобщенном виде, порой призывая актеров к прямым обращениям в зрительный зал. И надо сказать, известные опасения в старомодности данной пьесы для восприятия, тяжеловесности ее языка быстро рассеялись. Потому что актеры Борис Невзоров (Шуйский) и Глеб Подгородинский (Самозванец) отнюдь не демонстрировали мастерство классической декламации и, отчасти воплощаясь в личностей исторических, сами не забывали о вышеупомянутом живом диалоге разных эпох.
У Романа Самгина в «Горячем сердце» персоны не столь величественны, но куда ближе по своему социальному статусу к сегодняшним зрителям. Но все та же неизбывная русская тоска по лучшей жизни, ее жажда и недостижимость здесь прямо вышли на первый план, изрядно сместив жанровые ориентиры Островского. Если уж и получилась комедия, то совсем не легкомысленного свойства. Так смеяться начинают тогда, когда все слезы кончились. И, кстати, о языке - не текстовом, но сценическом. Если «Дмитрий Самозванец» - образец все-таки классического, традиционного стиля постановки и исполнения, то в «Горячем сердце» Островский становится соавтором режиссера-новатора. И отнюдь не сопротивляется иным ритмам, другой временной пульсации, претерпевшим изменения режиссерско-актерским приемам. «Дмитрий Самозванец» - спектакль по-хорошему «умный» позволяющий размышлять и делать выводы, «Горячее сердце» и впрямь достигает того человеческого органа, который значится в названии, а понимание происходящего идет на уровне эмоциональном.
А вот режиссеры Сергей Пускепалис («Женитьба Белугина») и Марина Брусникина («Бальзаминов»), наоборот, предпочли от всяческой социальности отойти подальше, да и как постановщики сознательно ушли в тень, предоставив наслаждаться солнечным светом одним лишь артистам. А почему нет? Ведь не всем зрителям присуще желание активно «заморачиваться» на спектакле, кто-то желает просто развлечься и отдохнуть. Главное, чтобы это развлечение не грешило пошлостью и выходило на достаточно качественный актерский уровень.
Но даже развлекать с помощью Островского, оказывается, можно совсем по-разному. Если у Брусникиной «ярмарочные» персонажи веселились в жанре броского русского балагана лубочной окрашенности, то Пускепалис вышивал свою сценическую картинку по более тонкой канве. Да и камерное пространство «Женитьбы Белугина» предполагало больше комедийно-психологических нюансов, эмоциональных оттенков. В «Бальзаминове» все молодые актеры Сатирикона сразу же дружно влились в общий хоровод. В Табакерке каждому дано было просолировать свою партию, из которых постепенно складывалась гармоничная мелодия спектакля.
Конечно, можно посетовать на недостаточное разнообразие московских репертуарных поисков. С другой стороны, незаменимость Островского говорит о том, что его «авторский театр» не закован в цепи определенного мировоззрения полуторавековой давности, но всегда открыт новому, живому и чаще всего умному диалогу.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 29.03.2007
ОЛИГАРХИ ПОД МИКРОСКОПОМ
Новообразованный театр «Практика» сформировал свой особый жанр. Спектакли «Пьеса про деньги» и «Небожители» образовали цикл, где зрителю предлагают привыкнуть к острополитическому театру, а заодно и разделить принципиально нехристианское представление о неизбежности возмездия.
Это спектакли-фаталисты, спектакли-пессимисты. С полным осознанием проигрыша, в котором пребывает теперь и будет пребывать страна поздно победившего капитализма.
Истории, рассказанные в «Пьесе про деньги» и «Небожителях», рассказаны с интонацией оторопи или отчаяния, и вместе с тем с победоносным осознанием неизбежности нравственного дефолта расслоенного, разломленного мира современной России.
Финансовые потери и потеря свободы, дефолты и расстройство дел, махинации и коллапсы 2000-х суть результат нравственных потерь, возмездие за нравственные упущения и допущения 1990-х.
«В «Небожителях» взята планка повыше, что, собственно, и следует из названия – высший слой олигархов и обслуживающего персонала: журналистов, любовниц, опричников»
В идеализированном мире гламура, в среде «небожителей» нащупан болевой порог, позволивший заговорить о конечности вечного кайфа и в каком-то смысле даже о новых формах покаяния. Все эти громкие слова остались бы трескучим сором, если бы не сказаны были на новый лад, языком современного театра, который привычно для нас таких серьезных тем избегает, не способный твердо ответить на вопрос: «В какой стране и в какой период мы живем?»
Страна менялась и ломалась. Горбачевская эпоха, ельцинская эпоха в ее начале и в ее безвременном конце, наступление путинской эпохи – все эти различные формации потребовали от гражданского общества перемен и ломки сознания, элементарного приспособленчества и стремительной мимикрии.
Мир российского гражданина, подвергшийся неоднократной ломке, требовал описания, по меньшей мере, а по большей – философского осмысления. Отчасти эти функции взяла на себя современная драматургия, от которой время как назло потребовало самых непрезентабельных для рядового зрителя качеств: документальности, натуралистичности, принципиальной невыдуманности.
Драматурги как безучастные хронисты стали описывать мир в его простейших «биологических» характеристиках, оставляя право на осмысление для более продвинутых поколений.
Поставленная в «Практике» пьеса Виктории Никифоровой «Скрытые расходы» формулирует и изучает российское общество конкретно 2006 года, как биолог изучает строение молекул, а ученый-марксист задумывается об общественной формации с точки зрения производственно-денежных отношений.
Жанр пьесы «Скрытые расходы» – пьесы про деньги – свидетельствует о наступлении эпохи неопозитивизма. Деньги, цифры, проценты, цены, покупки, кредиты, аренды, ипотеки, вложения, откаты, доходы, расходы. Все это – постоянные величины, которые действуют в пьесе, как какие-нибудь любовные страсти, чувство долга или добродетельность у Островского. Люди изменились вместе с тем, что ими движет, чем они руководствуются. Неподсчитанных, невыкупаемых и непродаваемых ценностей более не существует.
Театроведческая истина гласит, что идеальная пьеса начинает не с первой реплики, а уже со списка действующих лиц – так, скажем, у Островского и Гоголя в таком списке содержится наиболее точное описание костюма или способа произносить слова, что уже достаточно для создания театрального образа.
В пьесе Никифоровой все становится понятным уже на языке цифр. Возле каждого героя пьесы в списке действующих лиц мы видим точную цифру годового дохода – как самую важную характеристику персонажа, как то, что максимально точно определяет стиль жизни и принадлежность к общественным классам.
Подле ребенка стоит уже сумма «годового расхода» (сегодня дети «планируются», как и бюджет на них), а подле Иисуса Христа, который выходит с комическим монологом, обозначена фраза: «Доход не декларируется».
Никифорова рассказывает нам «нашего времени случай»: мошенничество с ипотекой. В нее завлечены все слои: средний класс, безумствующий в агонии мегамаркетовского потребления, топ-менеджеры строительных компаний, создающие дутые конторы-банкроты, за вознаграждение покрывающие мошенничество, проститутки с Украины, становящиеся суррогатными матерями.
«Практика» рисует наш мир как фальшивку, суррогат, объект мошенничества и беспечности. Тотально продаваемый и покупаемый мир, в сущности, не имеет стоимости, сущий бесценок – вот в этом проигравшие герои сходятся однозначно.
К счастью, физиологией путинской эпохи Никифорова не ограничивается. Финальный монолог Лизы можно назвать гражданским поступком драматурга, его самой болевой точкой.
Здесь звучит мысль, которая выводит нас из сонма неопозитивизма. Оно пробуждает чувство, которое когда-нибудь заставит общество, утопленное в факторах престижа, измениться.
Если мир состоит из денег, денежно-товарных отношений, если все оплачено и куплено, а что не куплено, можно купить, значит, оплатны и наши чувства, значит, тратятся и накапливаются не только средства на личных счетах, но накапливаются и тратятся душевные силы.
Банковский термин «скрытые расходы» употреблен здесь в отношении человеческой совести, которую по кусочкам отрезают в обмен на мнимое благополучие.
Платить, расплачиваться придется не только деньгами. Когда-нибудь забытая, урезанная, отхватанная, залапанная, она проснется и заболит – «разум когда-нибудь победит, что-то заставит взять себя в руки», как пел один современный рок-кумир.
В чувстве стыда, которое снова может овладеть интеллигенцией (пьеса Никифоровой этим стыдом переполнена), сохранился механизм саморегуляции. На биологическом уровне.
Организм человека точно так же, как какая-нибудь инфузория-туфелька, способен к самоочищению. И в этой мысли заложена самая правильная, самая точная философия современного неопозитивизма, который сегодня еле-еле пытается смениться более высокой формой существования. Биология путинской эпохи должна смениться анатомией новой, иной эпохи. Потому что ниже биологии двигаться уже нельзя.
В «Небожителях» взята планка повыше, что, собственно, и следует из названия – высший слой олигархов и обслуживающего персонала: журналистов, любовниц, опричников.
На самом деле, премьера театра «Практика», скромная в подаче и сама по себе негромкая, утверждает эстетические нормы этого театра, который, не левея и не краснея, становится сценой для политического высказывания. Здесь обсуждаются темы, которые никакой другой театр не трогает и трогать не желает, считая их в лучшем случае несмотрибельными, в худшем неприкасаемыми.
Газетная реальность, которой традиционный театр обычно чурается, прорастает в «Практике» со стремительной силой, а пресловутая «новая драма», которая, наконец, должна перестать прятаться по подвалам, обретает в лице такого политического театра силу кулака, широкие историософские смыслы, остро протестную форму.
Те, кто обвиняют пьесу Игоря Симонова в простодушии, на самом деле лукавят. Таких лихо скроенных современных историй привычный нам театр сегодня не предоставляет, равно как и современная пьеса в ее «новодрамовском» разрезе.
Из ясности формы не выводится элементарной понятности содержания (а выводится просто рука искусного писателя, а не «делателя пьес»), а сиюминутность впечатлений не отрицает попытки разобраться в духовном образе мира современного человека.
На фоне довлеющего театрального филистерства, комфортного и конформистского продукта, густо покрывшего как репертуарный, так и антрепризный театр, мы видим хоть до какой-нибудь степени серьезный, принципиально не клоунский, не потакающий зрителю текст.
Он не прост, не элементарен, он физиологичен как рентгеновский снимок. Все очень ясно и понятно – журналистское расследование мотивов преследования госструктурами крупного коммерсанта Цейтлина (прототипы напрашиваются сами собой).
Государство-шантажист завинчивает гайки в деле монополизации крупнейших бизнесов, манипулируя неоплаченными грехами коммерсантов из 1990-х годов.
Тут же крутится шакалящая гламурная пресса и любовные истории как идеальные двигатели скандалов. Игорь Симонов предъявляет нам картину мира, сжигающего сам себя, накаченного старыми грехами и счетами как коксом, мира, никого не жалеющего и прекрасно осведомленного о неизбежной расплате в финале.
Цель – хорошо пожить хоть сколько-нибудь времени.
На этом стиле театра «Практика», начатом в по-своему интересной постановке «Пьесы про деньги» Виктории Никифоровой (именно здесь была впервые поднята тема расплаты), следует остановиться подробно. «Практика» научилась собственному стилю постановок – такому, где бы главную роль играл текст как марка театра.
И Эдуард Бояков, постановщик «Пьесы про деньги», и Руслан Маликов, постановщик «Небожителей», высветляют эти буковки, преподносят их в особой актерской технике, которую проще описать медицинским термином «не навреди».
Обезжиренный, принципиально не театральный стиль поведения артиста на площадке, подбор «натуральных» лиц (даже опытный лицедей Андрей Смоляков как бы вдруг «забывает» свои игровые навыки, превращаясь почти что в зеркальное отражение самого себя в реальности), холодная сценография – павильон.
В «Небожителях» Игоря Симонова есть важнейшая тема. Государственная насильственная зачистка предпринимательской инициативы в 2000-е есть следствие нравственной разнузданности и всеобщей преступной повязанности в 1990-е. А появление нравственно равнодушного поколения, начавшего жить в свое удовольствие и ради него ничего не жалеющего, есть следствие горячечного социального возбуждения перестроечной и постперестроечной эпохи, а заодно и экстремальных лишений начала 1990-х годов.
Современный человек расслаблен, отпущен на волю, до одури накушался свободы. «Спрос на всякое человеческое говно», о котором говорят герои пьесы как о важнейшем атрибуте современности, стал результатом каких-то серьезных допущений в прошлом, безнаказанности, лицемерия.
Тема расплаты, безжалостного возмездия судьбы, исторического пессимизма и регресса стала очевидной темой театра «Практика» сегодня – здесь, отражая действительность, задумались о причинах нравственной катастрофы нашей эпохи, попытались сформулировать ее в весьма правдивых, нелестных и неутешающих категориях. Здесь говорят об истории как о фатуме, а о наших сегодняшних потерях как «скрытых расходах» за нашу распущенность в прошлом.
Режиссер «Небожителей» Руслан Маликов говорит о том, что пьеса Игоря Симонова есть разговор о возвращении в Россию «классового общества» в самой отвратительной его форме, фактически – о самом серьезном, самом радикальном расслоении общества, которое в будущем аукнется еще более кровавой нравственной катастрофой новой России.
Мир гламура, искусственно созданный внутри Садового кольца, жестоко контрастирует с миром провинциальной России, все более теряющейся в пышущей изобилием, богатством, красотой и здоровьем телереальности, но и все более соблазняемой этой заразой «спроса на всякое человеческое говно». Классовое общество – это самая реальная реальность настоящего момента. Это звучит в «Небожителях» обжигающим откровением.
Любопытным дополнением ко всему вышесказанному станет, как ни странно, скромнейший новый спектакль Малого театра «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», который, скорее всего, прошел бы незамеченным, если бы не тема.
При всей патриархальности, при всей наивности, старомодности такого театра и его методов, что-то есть в этом малотеатровском недвижимом стиле интересное, живое, потаенное – замороженное изящество, какая-то древняя сказка, которая оттаивает за счет особой актерской техники, которую увидеть больше негде уже, наверное.
Антигероя Шуйского, лукавством добивающегося смещения Самозванца с русского трона, играет Борис Невзоров (первая большая роль в Малом). У Шуйского Александр Островский прописывает такой сильный монолог, что у зрителя, честно говоря, рубашка к спине прилипает.
Со сцены бывшего императорского театра звучит актуальное и сильное социальное высказывание, поданное в стиле горячей площадной исповеди. Речь идет о том, что московские бояре после Смуты вывели на трон временщика – тушинского вора Гришку Самозванца.
Шуйский как наиболее совестливый из всех – решает пробиться к власти через публичное покаяние. Далее следует увесистый монолог перед лицом народа, где Шуйский винится за то, что корыстно привели к власти вора, фитюльку, убогонького, чтобы довести народ до бешенства. Что безобразно обманули людей и самих себя, ввергнув страну в еще больший хаос и разруху, да еще и в польскую свистопляску.
Поскольку Невзоров играет, разумеется, «ельцинский» тип власти – русака-беляка, полупьяного рубаху-парня, то его интонация и призывы становятся совершенно разрушительными для нашего спокойствия.
Три спектакля самого патриархального и самого радикального театра Москвы на самом деле заставляют приучиться к одной простой мысли, идущей вразрез с умонастроениями эпохи: сами привели – сами расплачиваемся. Сами допустили, сами страдаем.
Любишь кататься, люби и саночки возить.
Павел Руднев
«Взгляд», 21 марта 2007
Предлагаем вниманию читателей сайта статьи Ирины Алпатовой и Павла Руднева, в которых они среди прочего касаются и премьерного спектакля по пьесе А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»
В то время, как наша «новая драма» основательно прописалась в крошечных новомодных театриках и на малых сценах, г-н Островский снова вышел в лидеры большого театрального процесса.
Практически одновременно столичная афиша пополнилась четырьмя новыми постановками Островского. Малый театр предложил вниманию публики забытую историческую хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» Сатирикон - «Бальзаминова» Театр на Малой Бронной – «Горячее сердце» а Табакерка - «Женитьбу Белугина» И в который уже раз подтвердились давно признанные факты. Во-первых, Островского совсем не обязательно насильственно превращать в «нашего современника» и насыщать его тексты заново написанными актуальными фрагментами. Он потому и слывет гением, что улавливает общие, глобальные и «долгоиграющие» тенденции российского бытия и менталитета. Во-вторых, его произведения способны заговорить на любом сценическом языке - от патриархально-традиционного до авангардного. И, в-третьих, при всех возможных режиссерских изощрениях в спектаклях по пьесам Островского на передовые позиции все равно выходит актер. Поэтому Островский столь любим театрами, что его всегда можно «вытащить» исполнительскими средствами.
Что интересно, в этот раз «перепиской» Островского никто из режиссеров не грешил. И если при этом два спектакля («Бальзаминов» и «Женитьба Белугина») интересны прежде всего в театральном контексте, то оставшиеся два сделаны как явный диалог между историей и современностью и потому вдвойне привлекательны. Эпизоды и приметы бесконечной «смены власти» почти всегда сопровождающиеся «русским бунтом» и всеобщей смутой, куда как актуальны и по сей день. Вот режиссер Владимир Драгунов в Малом театре и попытался в своем «Дмитрии Самозванце» сконцентрировать эти приметы, дать их в обобщенном виде, порой призывая актеров к прямым обращениям в зрительный зал. И надо сказать, известные опасения в старомодности данной пьесы для восприятия, тяжеловесности ее языка быстро рассеялись. Потому что актеры Борис Невзоров (Шуйский) и Глеб Подгородинский (Самозванец) отнюдь не демонстрировали мастерство классической декламации и, отчасти воплощаясь в личностей исторических, сами не забывали о вышеупомянутом живом диалоге разных эпох.
У Романа Самгина в «Горячем сердце» персоны не столь величественны, но куда ближе по своему социальному статусу к сегодняшним зрителям. Но все та же неизбывная русская тоска по лучшей жизни, ее жажда и недостижимость здесь прямо вышли на первый план, изрядно сместив жанровые ориентиры Островского. Если уж и получилась комедия, то совсем не легкомысленного свойства. Так смеяться начинают тогда, когда все слезы кончились. И, кстати, о языке - не текстовом, но сценическом. Если «Дмитрий Самозванец» - образец все-таки классического, традиционного стиля постановки и исполнения, то в «Горячем сердце» Островский становится соавтором режиссера-новатора. И отнюдь не сопротивляется иным ритмам, другой временной пульсации, претерпевшим изменения режиссерско-актерским приемам. «Дмитрий Самозванец» - спектакль по-хорошему «умный» позволяющий размышлять и делать выводы, «Горячее сердце» и впрямь достигает того человеческого органа, который значится в названии, а понимание происходящего идет на уровне эмоциональном.
А вот режиссеры Сергей Пускепалис («Женитьба Белугина») и Марина Брусникина («Бальзаминов»), наоборот, предпочли от всяческой социальности отойти подальше, да и как постановщики сознательно ушли в тень, предоставив наслаждаться солнечным светом одним лишь артистам. А почему нет? Ведь не всем зрителям присуще желание активно «заморачиваться» на спектакле, кто-то желает просто развлечься и отдохнуть. Главное, чтобы это развлечение не грешило пошлостью и выходило на достаточно качественный актерский уровень.
Но даже развлекать с помощью Островского, оказывается, можно совсем по-разному. Если у Брусникиной «ярмарочные» персонажи веселились в жанре броского русского балагана лубочной окрашенности, то Пускепалис вышивал свою сценическую картинку по более тонкой канве. Да и камерное пространство «Женитьбы Белугина» предполагало больше комедийно-психологических нюансов, эмоциональных оттенков. В «Бальзаминове» все молодые актеры Сатирикона сразу же дружно влились в общий хоровод. В Табакерке каждому дано было просолировать свою партию, из которых постепенно складывалась гармоничная мелодия спектакля.
Конечно, можно посетовать на недостаточное разнообразие московских репертуарных поисков. С другой стороны, незаменимость Островского говорит о том, что его «авторский театр» не закован в цепи определенного мировоззрения полуторавековой давности, но всегда открыт новому, живому и чаще всего умному диалогу.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 29.03.2007
ОЛИГАРХИ ПОД МИКРОСКОПОМ
Новообразованный театр «Практика» сформировал свой особый жанр. Спектакли «Пьеса про деньги» и «Небожители» образовали цикл, где зрителю предлагают привыкнуть к острополитическому театру, а заодно и разделить принципиально нехристианское представление о неизбежности возмездия.
Это спектакли-фаталисты, спектакли-пессимисты. С полным осознанием проигрыша, в котором пребывает теперь и будет пребывать страна поздно победившего капитализма.
Истории, рассказанные в «Пьесе про деньги» и «Небожителях», рассказаны с интонацией оторопи или отчаяния, и вместе с тем с победоносным осознанием неизбежности нравственного дефолта расслоенного, разломленного мира современной России.
Финансовые потери и потеря свободы, дефолты и расстройство дел, махинации и коллапсы 2000-х суть результат нравственных потерь, возмездие за нравственные упущения и допущения 1990-х.
«В «Небожителях» взята планка повыше, что, собственно, и следует из названия – высший слой олигархов и обслуживающего персонала: журналистов, любовниц, опричников»
В идеализированном мире гламура, в среде «небожителей» нащупан болевой порог, позволивший заговорить о конечности вечного кайфа и в каком-то смысле даже о новых формах покаяния. Все эти громкие слова остались бы трескучим сором, если бы не сказаны были на новый лад, языком современного театра, который привычно для нас таких серьезных тем избегает, не способный твердо ответить на вопрос: «В какой стране и в какой период мы живем?»
Страна менялась и ломалась. Горбачевская эпоха, ельцинская эпоха в ее начале и в ее безвременном конце, наступление путинской эпохи – все эти различные формации потребовали от гражданского общества перемен и ломки сознания, элементарного приспособленчества и стремительной мимикрии.
Мир российского гражданина, подвергшийся неоднократной ломке, требовал описания, по меньшей мере, а по большей – философского осмысления. Отчасти эти функции взяла на себя современная драматургия, от которой время как назло потребовало самых непрезентабельных для рядового зрителя качеств: документальности, натуралистичности, принципиальной невыдуманности.
Драматурги как безучастные хронисты стали описывать мир в его простейших «биологических» характеристиках, оставляя право на осмысление для более продвинутых поколений.
Поставленная в «Практике» пьеса Виктории Никифоровой «Скрытые расходы» формулирует и изучает российское общество конкретно 2006 года, как биолог изучает строение молекул, а ученый-марксист задумывается об общественной формации с точки зрения производственно-денежных отношений.
Жанр пьесы «Скрытые расходы» – пьесы про деньги – свидетельствует о наступлении эпохи неопозитивизма. Деньги, цифры, проценты, цены, покупки, кредиты, аренды, ипотеки, вложения, откаты, доходы, расходы. Все это – постоянные величины, которые действуют в пьесе, как какие-нибудь любовные страсти, чувство долга или добродетельность у Островского. Люди изменились вместе с тем, что ими движет, чем они руководствуются. Неподсчитанных, невыкупаемых и непродаваемых ценностей более не существует.
Театроведческая истина гласит, что идеальная пьеса начинает не с первой реплики, а уже со списка действующих лиц – так, скажем, у Островского и Гоголя в таком списке содержится наиболее точное описание костюма или способа произносить слова, что уже достаточно для создания театрального образа.
В пьесе Никифоровой все становится понятным уже на языке цифр. Возле каждого героя пьесы в списке действующих лиц мы видим точную цифру годового дохода – как самую важную характеристику персонажа, как то, что максимально точно определяет стиль жизни и принадлежность к общественным классам.
Подле ребенка стоит уже сумма «годового расхода» (сегодня дети «планируются», как и бюджет на них), а подле Иисуса Христа, который выходит с комическим монологом, обозначена фраза: «Доход не декларируется».
Никифорова рассказывает нам «нашего времени случай»: мошенничество с ипотекой. В нее завлечены все слои: средний класс, безумствующий в агонии мегамаркетовского потребления, топ-менеджеры строительных компаний, создающие дутые конторы-банкроты, за вознаграждение покрывающие мошенничество, проститутки с Украины, становящиеся суррогатными матерями.
«Практика» рисует наш мир как фальшивку, суррогат, объект мошенничества и беспечности. Тотально продаваемый и покупаемый мир, в сущности, не имеет стоимости, сущий бесценок – вот в этом проигравшие герои сходятся однозначно.
К счастью, физиологией путинской эпохи Никифорова не ограничивается. Финальный монолог Лизы можно назвать гражданским поступком драматурга, его самой болевой точкой.
Здесь звучит мысль, которая выводит нас из сонма неопозитивизма. Оно пробуждает чувство, которое когда-нибудь заставит общество, утопленное в факторах престижа, измениться.
Если мир состоит из денег, денежно-товарных отношений, если все оплачено и куплено, а что не куплено, можно купить, значит, оплатны и наши чувства, значит, тратятся и накапливаются не только средства на личных счетах, но накапливаются и тратятся душевные силы.
Банковский термин «скрытые расходы» употреблен здесь в отношении человеческой совести, которую по кусочкам отрезают в обмен на мнимое благополучие.
Платить, расплачиваться придется не только деньгами. Когда-нибудь забытая, урезанная, отхватанная, залапанная, она проснется и заболит – «разум когда-нибудь победит, что-то заставит взять себя в руки», как пел один современный рок-кумир.
В чувстве стыда, которое снова может овладеть интеллигенцией (пьеса Никифоровой этим стыдом переполнена), сохранился механизм саморегуляции. На биологическом уровне.
Организм человека точно так же, как какая-нибудь инфузория-туфелька, способен к самоочищению. И в этой мысли заложена самая правильная, самая точная философия современного неопозитивизма, который сегодня еле-еле пытается смениться более высокой формой существования. Биология путинской эпохи должна смениться анатомией новой, иной эпохи. Потому что ниже биологии двигаться уже нельзя.
В «Небожителях» взята планка повыше, что, собственно, и следует из названия – высший слой олигархов и обслуживающего персонала: журналистов, любовниц, опричников.
На самом деле, премьера театра «Практика», скромная в подаче и сама по себе негромкая, утверждает эстетические нормы этого театра, который, не левея и не краснея, становится сценой для политического высказывания. Здесь обсуждаются темы, которые никакой другой театр не трогает и трогать не желает, считая их в лучшем случае несмотрибельными, в худшем неприкасаемыми.
Газетная реальность, которой традиционный театр обычно чурается, прорастает в «Практике» со стремительной силой, а пресловутая «новая драма», которая, наконец, должна перестать прятаться по подвалам, обретает в лице такого политического театра силу кулака, широкие историософские смыслы, остро протестную форму.
Те, кто обвиняют пьесу Игоря Симонова в простодушии, на самом деле лукавят. Таких лихо скроенных современных историй привычный нам театр сегодня не предоставляет, равно как и современная пьеса в ее «новодрамовском» разрезе.
Из ясности формы не выводится элементарной понятности содержания (а выводится просто рука искусного писателя, а не «делателя пьес»), а сиюминутность впечатлений не отрицает попытки разобраться в духовном образе мира современного человека.
На фоне довлеющего театрального филистерства, комфортного и конформистского продукта, густо покрывшего как репертуарный, так и антрепризный театр, мы видим хоть до какой-нибудь степени серьезный, принципиально не клоунский, не потакающий зрителю текст.
Он не прост, не элементарен, он физиологичен как рентгеновский снимок. Все очень ясно и понятно – журналистское расследование мотивов преследования госструктурами крупного коммерсанта Цейтлина (прототипы напрашиваются сами собой).
Государство-шантажист завинчивает гайки в деле монополизации крупнейших бизнесов, манипулируя неоплаченными грехами коммерсантов из 1990-х годов.
Тут же крутится шакалящая гламурная пресса и любовные истории как идеальные двигатели скандалов. Игорь Симонов предъявляет нам картину мира, сжигающего сам себя, накаченного старыми грехами и счетами как коксом, мира, никого не жалеющего и прекрасно осведомленного о неизбежной расплате в финале.
Цель – хорошо пожить хоть сколько-нибудь времени.
На этом стиле театра «Практика», начатом в по-своему интересной постановке «Пьесы про деньги» Виктории Никифоровой (именно здесь была впервые поднята тема расплаты), следует остановиться подробно. «Практика» научилась собственному стилю постановок – такому, где бы главную роль играл текст как марка театра.
И Эдуард Бояков, постановщик «Пьесы про деньги», и Руслан Маликов, постановщик «Небожителей», высветляют эти буковки, преподносят их в особой актерской технике, которую проще описать медицинским термином «не навреди».
Обезжиренный, принципиально не театральный стиль поведения артиста на площадке, подбор «натуральных» лиц (даже опытный лицедей Андрей Смоляков как бы вдруг «забывает» свои игровые навыки, превращаясь почти что в зеркальное отражение самого себя в реальности), холодная сценография – павильон.
В «Небожителях» Игоря Симонова есть важнейшая тема. Государственная насильственная зачистка предпринимательской инициативы в 2000-е есть следствие нравственной разнузданности и всеобщей преступной повязанности в 1990-е. А появление нравственно равнодушного поколения, начавшего жить в свое удовольствие и ради него ничего не жалеющего, есть следствие горячечного социального возбуждения перестроечной и постперестроечной эпохи, а заодно и экстремальных лишений начала 1990-х годов.
Современный человек расслаблен, отпущен на волю, до одури накушался свободы. «Спрос на всякое человеческое говно», о котором говорят герои пьесы как о важнейшем атрибуте современности, стал результатом каких-то серьезных допущений в прошлом, безнаказанности, лицемерия.
Тема расплаты, безжалостного возмездия судьбы, исторического пессимизма и регресса стала очевидной темой театра «Практика» сегодня – здесь, отражая действительность, задумались о причинах нравственной катастрофы нашей эпохи, попытались сформулировать ее в весьма правдивых, нелестных и неутешающих категориях. Здесь говорят об истории как о фатуме, а о наших сегодняшних потерях как «скрытых расходах» за нашу распущенность в прошлом.
Режиссер «Небожителей» Руслан Маликов говорит о том, что пьеса Игоря Симонова есть разговор о возвращении в Россию «классового общества» в самой отвратительной его форме, фактически – о самом серьезном, самом радикальном расслоении общества, которое в будущем аукнется еще более кровавой нравственной катастрофой новой России.
Мир гламура, искусственно созданный внутри Садового кольца, жестоко контрастирует с миром провинциальной России, все более теряющейся в пышущей изобилием, богатством, красотой и здоровьем телереальности, но и все более соблазняемой этой заразой «спроса на всякое человеческое говно». Классовое общество – это самая реальная реальность настоящего момента. Это звучит в «Небожителях» обжигающим откровением.
Любопытным дополнением ко всему вышесказанному станет, как ни странно, скромнейший новый спектакль Малого театра «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», который, скорее всего, прошел бы незамеченным, если бы не тема.
При всей патриархальности, при всей наивности, старомодности такого театра и его методов, что-то есть в этом малотеатровском недвижимом стиле интересное, живое, потаенное – замороженное изящество, какая-то древняя сказка, которая оттаивает за счет особой актерской техники, которую увидеть больше негде уже, наверное.
Антигероя Шуйского, лукавством добивающегося смещения Самозванца с русского трона, играет Борис Невзоров (первая большая роль в Малом). У Шуйского Александр Островский прописывает такой сильный монолог, что у зрителя, честно говоря, рубашка к спине прилипает.
Со сцены бывшего императорского театра звучит актуальное и сильное социальное высказывание, поданное в стиле горячей площадной исповеди. Речь идет о том, что московские бояре после Смуты вывели на трон временщика – тушинского вора Гришку Самозванца.
Шуйский как наиболее совестливый из всех – решает пробиться к власти через публичное покаяние. Далее следует увесистый монолог перед лицом народа, где Шуйский винится за то, что корыстно привели к власти вора, фитюльку, убогонького, чтобы довести народ до бешенства. Что безобразно обманули людей и самих себя, ввергнув страну в еще больший хаос и разруху, да еще и в польскую свистопляску.
Поскольку Невзоров играет, разумеется, «ельцинский» тип власти – русака-беляка, полупьяного рубаху-парня, то его интонация и призывы становятся совершенно разрушительными для нашего спокойствия.
Три спектакля самого патриархального и самого радикального театра Москвы на самом деле заставляют приучиться к одной простой мысли, идущей вразрез с умонастроениями эпохи: сами привели – сами расплачиваемся. Сами допустили, сами страдаем.
Любишь кататься, люби и саночки возить.
Павел Руднев
«Взгляд», 21 марта 2007
29.03.2007
Подробнее
СПРОСИТЕ ИСТОРИЮ
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» в Малом театре
СПРОСИТЕ ИСТОРИЮ
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» в Малом театре
В наши дни, когда только ленивый не берется за переделку классики, Малый театр, словно остров в океане, остается верен себе и не поддается сомнительным экспериментам.
Здесь, правда, к сожалению, иногда случается и скучно, и недостаточно талантливо, но зато не бывает стыдно. Вот и сейчас режиссер Владимир Драгунов он хоть и не возглавляет сомнительные рейтинговые списки коллег, но не первый раз достойно делает свое дело, — предложил собственную версию драматической хроники А. Н. Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», что почти век бережно хранилась в собрании сочинений драматурга, как говорят в таких случаях, до востребования.
Классика тем и замечательна, что с годами не ,теряет своей привлекательности, а лишь терпеливо дожидается, когда же снова понадобится современникам?
Речь идет не о насилии над ней, тем более, не о пресловутой попытке связать события четырех столетий давности со злобой дня. Но о способности увидеть и услышать в самом произведении мотивы, которые по разным причинам оставались в тени или до того пугали цензуру, что о них лучше было и не вспоминать вовсе. Не шли же у нас десятилетиями «Макбет», «Ричард 111» и даже «Гамлет»: кому нужны эти аллюзии или сомнения, когда мы твердо знали: «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне — остановка!..»
Режиссер В. Драгунов, конечно, произвел некоторые купюры — сегодня спектакль не может длиться 5 часов! Но он поставил пьесу А. Н. Островского, обратив свое внимание на моменты, которые оказались особенно созвучны нашему времени. Прежде всего режиссера заинтересовали проблемы выбора дальнейшего пути развития России, ее государственного обустройства в один из самых драматических периодов, вошедших в историю под названием «смутного времени»: окончилась династия Рюриковичей, на престол претендовали многие, но в конце концов впасть на триста лет перешла в руки к Романовым...
В пьесе Островского выбран конкретный эпизод: московский Кремль занял Григорий Отрепьев. Он выдает себя за законного наследника царевича Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного. С помощью поляков и некоторых предателей ему удается воспользоваться безвременьем и сесть на трон. Островский дает понять, что Дмитрий Самозванец не просто авантюрист. Да, он безусловно тщеславен, одержим манией престолонаследования, но при этом умеет держать удар, достаточно понаторел в придворных интригах и постоянно разыгрывает сложнейшие шахматные партии, путая планы не только своих врагов, но и союзников.
С одной стороны, поляки, Ватикан, Западная Европа в целом, стремящиеся прибрать к рукам Россию, с другой, — боярские династии, не желающие ничего менять в многовековом укладе державы. Главное достоинство новой работы Малого театра — в ее неторопливой обстоятельности, в серьезном, вдумчивом, заинтересованном отношении к истории, без истерик, шутовства, гаерничества, с уважением к каждому слову, поступку и даже взгляду, который иногда бывает выразительнее пространных монологов. Никто никуда не торопится, полагая, что лучше семь раз отмерить, прежде чем один отрезать, касается ли это вынесения смертного приговора или призывов к бунту.
Сценическое пространство практически избавлено от любых подробностей. Художник Лариса Ломакина с помощью деталей лишь обозначает место действия, ни на минуту не останавливая его. Благодаря частым переменам создается впечатление, будто мы смотрим фильм, а не спектакль. Костюмы точно воспроизводят эпоху, однако не превращают представление в сугубо этнографическое зрелище. Потому что режиссер и художник заняты, прежде всего, исследованием исторических событий, отстаивая собственный взгляд, опираясь на свидетельства современников и мнение ученых. Но что важно отметить особо — режиссеру удалось добиться такого ансамбля, когда не только исполнители больших и малых ролей, но и бессловесные участники народных сцен ведут себя как оркестранты, что с удовольствием подчиняются дирижерской палочке. (Жаль только, что некоторые из них не дают себе труда воспользоваться если не гримом, то хотя бы общим тоном.) Впрочем, дирижерской палочке с таким же энтузиазмом подчиняются и композитор Григорий Гоберник, и художник по свету Дамир Исмагилов. Все вместе они образуют заветное сообщество, лишний раз свидетельствующее о том, что искусство театра по природе своей дело коллективное. И что не менее существенно: обращаясь к прошлому, не стоит его насиловать. Куда Спектакль отмечен рядом актерских удач, что далеко не всегда определяется размерами роли. К ним, на мой взгляд, могут быть отнесены работы Алексея Фаддеева (Дмитрий Самозванец), Бориса Невзорова (Василий Шуйский), Владимира Богина (Басманов), Татьяны Лебедевой (Марфа), Натальи Верещенко (Марина Мнишек), Виктора Андрианова (Десятский), Юрия Ильина (Повар).
Плодотворнее в подобных случаях набраться терпения и попытаться допросить историю в надежде, что она, опираясь на свой опыт, сама объяснит современность, а может быть чуть-чуть намекнет и на будущее...
Борис ПОЮРОВСКИЙ
«Москвичка»,28.3.2007
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» в Малом театре
В наши дни, когда только ленивый не берется за переделку классики, Малый театр, словно остров в океане, остается верен себе и не поддается сомнительным экспериментам.
Здесь, правда, к сожалению, иногда случается и скучно, и недостаточно талантливо, но зато не бывает стыдно. Вот и сейчас режиссер Владимир Драгунов он хоть и не возглавляет сомнительные рейтинговые списки коллег, но не первый раз достойно делает свое дело, — предложил собственную версию драматической хроники А. Н. Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», что почти век бережно хранилась в собрании сочинений драматурга, как говорят в таких случаях, до востребования.
Классика тем и замечательна, что с годами не ,теряет своей привлекательности, а лишь терпеливо дожидается, когда же снова понадобится современникам?
Речь идет не о насилии над ней, тем более, не о пресловутой попытке связать события четырех столетий давности со злобой дня. Но о способности увидеть и услышать в самом произведении мотивы, которые по разным причинам оставались в тени или до того пугали цензуру, что о них лучше было и не вспоминать вовсе. Не шли же у нас десятилетиями «Макбет», «Ричард 111» и даже «Гамлет»: кому нужны эти аллюзии или сомнения, когда мы твердо знали: «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне — остановка!..»
Режиссер В. Драгунов, конечно, произвел некоторые купюры — сегодня спектакль не может длиться 5 часов! Но он поставил пьесу А. Н. Островского, обратив свое внимание на моменты, которые оказались особенно созвучны нашему времени. Прежде всего режиссера заинтересовали проблемы выбора дальнейшего пути развития России, ее государственного обустройства в один из самых драматических периодов, вошедших в историю под названием «смутного времени»: окончилась династия Рюриковичей, на престол претендовали многие, но в конце концов впасть на триста лет перешла в руки к Романовым...
В пьесе Островского выбран конкретный эпизод: московский Кремль занял Григорий Отрепьев. Он выдает себя за законного наследника царевича Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного. С помощью поляков и некоторых предателей ему удается воспользоваться безвременьем и сесть на трон. Островский дает понять, что Дмитрий Самозванец не просто авантюрист. Да, он безусловно тщеславен, одержим манией престолонаследования, но при этом умеет держать удар, достаточно понаторел в придворных интригах и постоянно разыгрывает сложнейшие шахматные партии, путая планы не только своих врагов, но и союзников.
С одной стороны, поляки, Ватикан, Западная Европа в целом, стремящиеся прибрать к рукам Россию, с другой, — боярские династии, не желающие ничего менять в многовековом укладе державы. Главное достоинство новой работы Малого театра — в ее неторопливой обстоятельности, в серьезном, вдумчивом, заинтересованном отношении к истории, без истерик, шутовства, гаерничества, с уважением к каждому слову, поступку и даже взгляду, который иногда бывает выразительнее пространных монологов. Никто никуда не торопится, полагая, что лучше семь раз отмерить, прежде чем один отрезать, касается ли это вынесения смертного приговора или призывов к бунту.
Сценическое пространство практически избавлено от любых подробностей. Художник Лариса Ломакина с помощью деталей лишь обозначает место действия, ни на минуту не останавливая его. Благодаря частым переменам создается впечатление, будто мы смотрим фильм, а не спектакль. Костюмы точно воспроизводят эпоху, однако не превращают представление в сугубо этнографическое зрелище. Потому что режиссер и художник заняты, прежде всего, исследованием исторических событий, отстаивая собственный взгляд, опираясь на свидетельства современников и мнение ученых. Но что важно отметить особо — режиссеру удалось добиться такого ансамбля, когда не только исполнители больших и малых ролей, но и бессловесные участники народных сцен ведут себя как оркестранты, что с удовольствием подчиняются дирижерской палочке. (Жаль только, что некоторые из них не дают себе труда воспользоваться если не гримом, то хотя бы общим тоном.) Впрочем, дирижерской палочке с таким же энтузиазмом подчиняются и композитор Григорий Гоберник, и художник по свету Дамир Исмагилов. Все вместе они образуют заветное сообщество, лишний раз свидетельствующее о том, что искусство театра по природе своей дело коллективное. И что не менее существенно: обращаясь к прошлому, не стоит его насиловать. Куда Спектакль отмечен рядом актерских удач, что далеко не всегда определяется размерами роли. К ним, на мой взгляд, могут быть отнесены работы Алексея Фаддеева (Дмитрий Самозванец), Бориса Невзорова (Василий Шуйский), Владимира Богина (Басманов), Татьяны Лебедевой (Марфа), Натальи Верещенко (Марина Мнишек), Виктора Андрианова (Десятский), Юрия Ильина (Повар).
Плодотворнее в подобных случаях набраться терпения и попытаться допросить историю в надежде, что она, опираясь на свой опыт, сама объяснит современность, а может быть чуть-чуть намекнет и на будущее...
Борис ПОЮРОВСКИЙ
«Москвичка»,28.3.2007
26.03.2007
Подробнее
«ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА»
Две новые постановки демонстрируют разные грани творчества Александра Островского – одного из лучших драматургов в истории русской литературы.
«ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА»
Две новые постановки демонстрируют разные грани творчества Александра Островского – одного из лучших драматургов в истории русской литературы.
У русских есть такая фраза: «Пушкин – это наше всё». Звучит красиво, но не совсем соответствует действительности. Если у вас есть хоть малейшее представление о здешнем театре, то вы знаете, что в XIX веке был ещё один писатель, которого с полным основанием можно назвать человеком, «сделавшим всё». Его имя Александр Островский.
За период с 1847 по 1886 гг. Островский написал более 50 пьес. Беглый взгляд на текущий репертуар московских театров свидетельствует о том, что в настоящее время в городе идёт порядка 45 постановок по его произведениям. Островский работал практически во всех существующих жанрах, включая мелодрамы, трагедии, комедии, исторические хроники и сказки. Никому, абсолютно никому не удалось запечатлеть русский характер лучше, чем это сделал Островский. Его пьесы будут актуальны до скончания веков.
За последнее время два театра представили на суд зрителей свои новые спектакли по Островскому. Это «Сатирикон», где Марина Брусникина выпустила «Бальзаминова», и Малый – Владимир Драгунов поставил редко идущую хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский».
Есть причина, по которой «Дмитрий Самозванец» почти никогда не ставится, и она со всей очевидностью проявилась в драгуновской постановке. В хронике нет той искры, что присуща большинству произведений Островского. Если бы кто-нибудь захотел поразмышлять на эту тему, он мог бы предположить, что трагедии и комедии ближе к самой сути русского характера, и именно в них Островский достиг наибольшего успеха. С другой стороны, более спокойный, информативный стиль исторического повествования не отражает той смеси смеха, слёз и эксцентричности, в которой проявляется национальная индивидуальность. По этой или по ряду других причин, «Дмитрий Самозванец» является бледным отражением безмерного таланта Островского.
Действие происходит в 1605 году в Москве, вскоре после смерти царя Бориса Годунова. Кремль вот-вот достанется поддерживаемому польской армией Дмитрию, который объявил себя сыном Ивана IV Грозного, считавшимся убитым в 9-летнем возрасте. Василий Шуйский, представитель русской знати, стремится заполучить власть во времена политической неразберихи. Он содействовал падению Годуновых, а сейчас ищет способы подорвать позиции Дмитрия.
В своей хронике Островский очень близко придерживается фактов, изложенных в исторических трудах. Шуйский (Борис Невзоров), сам мечтавший завладеть троном, в разное время заявлял и что Дмитрий был убит, и что на самом деле царевича подменили, а вместо него погиб другой мальчик. Рассказ Шуйского всегда зависел от его выгоды в тот или иной момент. После прибытия в Москву Дмитрий (Глеб Подгородинский) встречается со своей «матерью» Марфой (Татьяна Лебедева), которая к тому времени стала инокиней в монастыре. Она признаёт Дмитрия как своего законного сына. Пётр Басманов (Владимир Богин), являвшийся приближённым Бориса Годунова, переметнулся на сторону захватчика. Когда Шуйский попал в немилость, остальные бояре, близкие к трону, отказались защитить его, и Василия Ивановича спасло только прощение Дмитрия, заменившего смертную казнь ссылкой. Тем временем польские солдаты, наводнившие город, постоянно ввязывались в драки с русскими – подобные действия постепенно привели к тому, что подданные начали отворачиваться от своего нового царя.
Все эти события, равно как и женитьба Дмитрия на высокомерной польской аристократке Марине Мнишек (Елена Харитонова) и последующее падение, когда русские отвергли его, были собраны Островским в серию исторических драм, более или менее соответствующих хронологической последовательности. Образ Дмитрия в определённой степени проникнут авторской симпатией и сочувствием, что становится ещё очевиднее, когда видишь, какими нелицеприятными красками выписан характер интригана Шуйского. Это противопоставление сохранено и даже заостряется в драгуновской интерпретации.
Дмитрий в исполнении Глеба Подгородинског предстаёт думающим и тонко чувствующим человеком, которому на самом деле хотелось творить добро. То, что он прощает Шуйского, призвано продемонстрировать его гуманность, но этот поступок оборачивается против Самозванца, поскольку его самый могущественный враг по-прежнему в состоянии действовать. Его чувствительность также ставит на грань срыва ухаживания за Мариной Мнишек. В этой постановке Дмитрий искренно желает, чтобы невеста полюбила его, хотя сама Марина заинтересована в Самозванце только как в пропуске на трон.
Шуйский Бориса Невзорова умён и полон страстей. Он жаждет использовать свой шанс, поскольку знает, что награда за победу будет очень высока. Он интриган и оппортунист, хотя и не является законченным злодеем. В финале, после роковой развязки, Драгунов даёт нам возможность долгого, панорамного взгляда на Шуйского. Невзоров молча сидит на сцене; меньше всего в этот момент он похож на победителя.
Декорации Ларисы Ломакиной отражают дух средневековой истории. Виды Кремля, московских улиц, картины костромской ссылки нарисованы на огромных полотнищах, напоминающих обгоревшие листы пергамента.
…И если «Дмитрий Самозванец» не даёт нам представления обо всём величии таланта Островского, то, по крайней мере, демонстрирует огромное разнообразие творческого наследия драматурга.
Джон Фридман,
«The Moscow Times», 16 марта 2007 г.
Две новые постановки демонстрируют разные грани творчества Александра Островского – одного из лучших драматургов в истории русской литературы.
У русских есть такая фраза: «Пушкин – это наше всё». Звучит красиво, но не совсем соответствует действительности. Если у вас есть хоть малейшее представление о здешнем театре, то вы знаете, что в XIX веке был ещё один писатель, которого с полным основанием можно назвать человеком, «сделавшим всё». Его имя Александр Островский.
За период с 1847 по 1886 гг. Островский написал более 50 пьес. Беглый взгляд на текущий репертуар московских театров свидетельствует о том, что в настоящее время в городе идёт порядка 45 постановок по его произведениям. Островский работал практически во всех существующих жанрах, включая мелодрамы, трагедии, комедии, исторические хроники и сказки. Никому, абсолютно никому не удалось запечатлеть русский характер лучше, чем это сделал Островский. Его пьесы будут актуальны до скончания веков.
За последнее время два театра представили на суд зрителей свои новые спектакли по Островскому. Это «Сатирикон», где Марина Брусникина выпустила «Бальзаминова», и Малый – Владимир Драгунов поставил редко идущую хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский».
Есть причина, по которой «Дмитрий Самозванец» почти никогда не ставится, и она со всей очевидностью проявилась в драгуновской постановке. В хронике нет той искры, что присуща большинству произведений Островского. Если бы кто-нибудь захотел поразмышлять на эту тему, он мог бы предположить, что трагедии и комедии ближе к самой сути русского характера, и именно в них Островский достиг наибольшего успеха. С другой стороны, более спокойный, информативный стиль исторического повествования не отражает той смеси смеха, слёз и эксцентричности, в которой проявляется национальная индивидуальность. По этой или по ряду других причин, «Дмитрий Самозванец» является бледным отражением безмерного таланта Островского.
Действие происходит в 1605 году в Москве, вскоре после смерти царя Бориса Годунова. Кремль вот-вот достанется поддерживаемому польской армией Дмитрию, который объявил себя сыном Ивана IV Грозного, считавшимся убитым в 9-летнем возрасте. Василий Шуйский, представитель русской знати, стремится заполучить власть во времена политической неразберихи. Он содействовал падению Годуновых, а сейчас ищет способы подорвать позиции Дмитрия.
В своей хронике Островский очень близко придерживается фактов, изложенных в исторических трудах. Шуйский (Борис Невзоров), сам мечтавший завладеть троном, в разное время заявлял и что Дмитрий был убит, и что на самом деле царевича подменили, а вместо него погиб другой мальчик. Рассказ Шуйского всегда зависел от его выгоды в тот или иной момент. После прибытия в Москву Дмитрий (Глеб Подгородинский) встречается со своей «матерью» Марфой (Татьяна Лебедева), которая к тому времени стала инокиней в монастыре. Она признаёт Дмитрия как своего законного сына. Пётр Басманов (Владимир Богин), являвшийся приближённым Бориса Годунова, переметнулся на сторону захватчика. Когда Шуйский попал в немилость, остальные бояре, близкие к трону, отказались защитить его, и Василия Ивановича спасло только прощение Дмитрия, заменившего смертную казнь ссылкой. Тем временем польские солдаты, наводнившие город, постоянно ввязывались в драки с русскими – подобные действия постепенно привели к тому, что подданные начали отворачиваться от своего нового царя.
Все эти события, равно как и женитьба Дмитрия на высокомерной польской аристократке Марине Мнишек (Елена Харитонова) и последующее падение, когда русские отвергли его, были собраны Островским в серию исторических драм, более или менее соответствующих хронологической последовательности. Образ Дмитрия в определённой степени проникнут авторской симпатией и сочувствием, что становится ещё очевиднее, когда видишь, какими нелицеприятными красками выписан характер интригана Шуйского. Это противопоставление сохранено и даже заостряется в драгуновской интерпретации.
Дмитрий в исполнении Глеба Подгородинског предстаёт думающим и тонко чувствующим человеком, которому на самом деле хотелось творить добро. То, что он прощает Шуйского, призвано продемонстрировать его гуманность, но этот поступок оборачивается против Самозванца, поскольку его самый могущественный враг по-прежнему в состоянии действовать. Его чувствительность также ставит на грань срыва ухаживания за Мариной Мнишек. В этой постановке Дмитрий искренно желает, чтобы невеста полюбила его, хотя сама Марина заинтересована в Самозванце только как в пропуске на трон.
Шуйский Бориса Невзорова умён и полон страстей. Он жаждет использовать свой шанс, поскольку знает, что награда за победу будет очень высока. Он интриган и оппортунист, хотя и не является законченным злодеем. В финале, после роковой развязки, Драгунов даёт нам возможность долгого, панорамного взгляда на Шуйского. Невзоров молча сидит на сцене; меньше всего в этот момент он похож на победителя.
Декорации Ларисы Ломакиной отражают дух средневековой истории. Виды Кремля, московских улиц, картины костромской ссылки нарисованы на огромных полотнищах, напоминающих обгоревшие листы пергамента.
…И если «Дмитрий Самозванец» не даёт нам представления обо всём величии таланта Островского, то, по крайней мере, демонстрирует огромное разнообразие творческого наследия драматурга.
Джон Фридман,
«The Moscow Times», 16 марта 2007 г.
23.03.2007
Подробнее
ИСТОРИКИ О ДМИТРИИ САМОЗВАНЦЕ И ВАСИЛИИ ШУЙСКОМ
ИСТОРИКИ О ДМИТРИИ САМОЗВАНЦЕ И ВАСИЛИИ ШУЙСКОМ
«Думается, личность Лжедмитрия была хорошим шансом для страны: смелый и решительный, образованный в духе русской средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинить Россию Речи Посполитой. Но этой возможности тоже не дано было осуществиться. Беда Лжедмитрия в том, что он был авантюристом. В это понятие у нас обычно вкладывается только отрицательный смысл. А может, и зря? Ведь авантюрист—человек, который ставит перед собой цели, превышающие те средства, которыми он располагает для их достижения».
В.Б.Кобрин, «Смутное время — утраченные возможности»
«С умом естественным, легким, живым и быстрым, даром слова, знаниями школьника и грамотея соединяя редкую дерзость, силу души и воли, Самозванец был однако ж худым лицедеем на престоле, не только без основательных сведений в государственной Науке, но и без всякой сановитости благородной: сквозь великолепие державства проглядывал в Царе бродяга. Так судили о нем и Поляки беспристрастные».
Н.М.Карамзин, «История Государства Российского»
«В гнезде наиболее гонимого Борисом боярства с Романовыми во главе, по всей вероятности, и была высижена мысль о самозванце. Винили поляков, что они его подстроили; но он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве. Недаром Борис, как только услыхал о появлении Лжедимитрия, прямо сказал боярам, что это их дело».
В.О.Ключевский, «Курс русской истории»
«Кто бы ни был этот названный Димитрий и что бы ни вышло из него впоследствии, несомненно, что он для русского общества был человек, призывавший его к новой жизни, к новому пути. Он заговорил с русскими голосом свободы, настежь открыл границы прежде замкнутого государства и для въезжавших в него иностранцев и для выезжавших из него русских, объявил полную веротерпимость, предоставил свободу религиозной совести: все это должно было освоить русских с новыми понятиями, указывало им иную жизнь».
Н.И.Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей»
«Энергичный характер Димитрия (в историю он вошёл с приставкой Лже) напоминает преобразования Петра в политической сфере – Димитрий реорганизует органы власти, стремясь к их большему послушанию и снабжая западными этикетками. Так, например, сенат в России появился не при Петре I, а при Димитрии. Активное личное вмешательство во все дела государственного управления, стремление к просвещению, панибратство с людьми низшего сословия также роднят двух государей».
А.В.Шубин, «Гармония истории»
«Но если тот, кто царствовал в Москве под именем Димитрия, сына царя Иоанна, носил это имя незаконно, то является вопрос: в собственной ли голове родилась мысль о самозванстве или она внушена была ему другими? И во втором случае, сознательно ли он принял на себя роль самозванца или был убежден, что он истинный царевич?… В нем нельзя не видеть человека с блестящими способностями, пылкого, впечатлительного, легко увлекающегося… В поведении его нельзя не заметить убеждения в законности прав своих, ибо чем объяснить эту уверенность, доходившую до неосторожности, эту открытость и свободу в поведении? Когда поляки советовали ему принять строгие меры против подозрительных людей, то он отвечал им, что дал обет Богу не проливать христианской крови, что есть два средства удерживать подданных в повиновении: одно – быть мучителем, другое – расточать награды, не жалея ничего, и что он избрал последнее».
С.М.Соловьев, «История России с древнейших времен». Т. 8-й
«И на Бориса дошли до нас сильные жалобы за то, что он очень любил иностранцев, отчего распространилось пристрастие к иностранным обычаям. Легко понять, что гораздо более поводов к подобным жалобам должен был подать Лжедимитрий, человек молодой, с природою необыкновенно живою, страстною, деятельною, человек, сам побывавший на чужбине. Он ввел за обедом у себя музыку, пение, не молился перед обедом, не умывал рук в конце стола, ел телятину, что было не в обычае у русских людей того времени, не ходил в баню, не спал после обеда, а употреблял это время для осмотра своей казны, на посещение мастерских, причем уходил из дворца сам-друг, без всякой пышности».
С.М.Соловьев, «История России с древнейших времен». Т. 8-й
«Оставляя пока нерешенным вопрос о том: считал ли он себя настоящим Димитрием или был сознательным обманщиком, мы, однако, не должны слишком увлекаться блеском тех светлых черт, которые проглядывают не столько в его поступках, сколько в словах. В течение одиннадцати месяцев своего правления Димитрий более наговорил хорошего, чем исполнил, а если что и сделал, то не следует забывать, что властители вообще в начале своего царствования стараются делать добро и выказывать себя с хорошей стороны».
Н.И.Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей»
«Спустя четырнадцать лет после трагедии в Угличе, когда московский трон уже занимал мнимый Дмитрий, Василий Шуйский, в 1591 году возглавлявший следственную комиссию и, как никто, знавший истинные обстоятельства дела, в сердцах бросил: «Черт это, а не настоящий царевич; вы сами знаете, что настоящего царевича Борис Годунов приказал убить». И, вероятно, не так уж неправы те историки, которые считают, что следственное дело «об убиении царевича Дмитрия» не может иметь значение достоверного источника, поскольку производивший следствие князь Василий Иванович Шуйский, ставший впоследствии царем Василием IV, дважды отрекался от тех выводов, которые сделало следствие под его руководством, и дважды обличал самого себя в неправильном производстве этого следствия».
А.Ю.Низовский, «Самозванцы на Руси»
«Всеми уважаемый как первостепенный муж государственный и потомок Рюриков, Василий Шуйский был тогда идолом народа, прославив себя неустрашимою твердостию в обличении Самозванца: пытки и плаха дали ему, в глазах Россиян, блистательный венец Героя-мученика, и никто из Бояр не мог, в случае народного движения, иметь столько власти над умами, как сей Князь, равно честолюбивый, лукавый и смелый». Н.М.Карамзин, «История Государства Российского»
«Не царь, а народный суд всех сословий приговорил Василия к смерти. С терпением и мужеством Василий пошел на казнь и, не ожидая спасения, бестрепетно сказал народу: «Умираю за веру и правду!» Палач хотел с него снять кафтан и рубаху с воротом, унизанном жемчужинами. Князь, потомок Св. Владимира, с гордостью и достоинством воспротивился, говоря: «Я в ней отдам Богу душу». Н.И.Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей»
«Василий был суеверен, но не боялся лгать именем Бога и употреблять святыню для своих целей. Мелочной, скупой до скряжничества, завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи, он менее чем кто-нибудь способен был приобресть любовь подвластных, находясь в сане государя. Его стало только на составление заговора, до крайности грязного, но вместе с тем вовсе не искусного, заговора, который можно было разрушить при малейшей предосторожности с противной стороны. Знатность рода помогла ему овладеть престолом, главным образом оттого, что другие надеялись править его именем».
Н.И.Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей»
«После царя-самозванца на престол вступил кн. В.И.Шуйский, царь-заговорщик. Это был пожилой, 54-летний боярин небольшого роста, невзрачный, подслеповатый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный, донельзя изолгавшийся и изынтриганившийся, прошедший огонь и воду, видавший и плаху и не попробовавший ее только по милости самозванца, против которого он исподтишка действовал, большой охотник до наушников и сильно побаивавшийся колдунов. Свое царствование он открыл рядом грамот, распубликованных по всему государству, и в каждом из этих манифестов заключалось по меньшей мере по одной лжи». В.О.Ключевский, «Курс русской истории»
«На импровизированном Земском соборе (из случайно находившихся в Москве людей) царем был избран («выкликнут», как говорили презрительно тогда) князь Василий Иванович Шуйский. Трудно найти добрые слова для этого человека. Бесчестный интриган, всегда готовый солгать и подкрепить ложь клятвой на кресте, — таков был «лукавый царедворец» (Пушкин), вступивший в 1606 г. на престол. Но независимо от личных качеств царя Василия его царствование тоже могло стать началом хороших перемен в политическом строе Русского государства. Дело в тех обязательствах, которые он вынужден был дать при вступлении на престол».
В.Б.Кобрин, «Смутное время — утраченные возможности»
«Этот приземистый, измождённый, сгорбленный, подслеповатый старик, с большим ртом и реденькой бородкой, отличался алчностью, бессердечием, страстью к шпионству и наушничеству; он был невежествен, занимался волхвованием и ненавидел всё иноземное. Он проявлял мужество и крайнее упорство только в отстаивании своей короны, за которую уцепился с лихорадочностью скряги».
А.С.Трачевский, «Русская история»
«…Исток дворцовых переворотов и их чудесные примеры дарит нам Смутное время. Дворцовый переворот покончил с наследниками Бориса Годунова. Блестящая операция Василия Шуйского, стоившая жизни Димитрию, была ни чем иным, как дворцовым переворотом. Эти события 17 мая 1606 г. сопровождались движением народа, который удалось поднять заговорщикам… на защиту Димитрия, которому якобы угрожали поляки. Возникшее смятение способствовало сторонникам Шуйского в убийстве монарха. Сам Шуйский также пал в результате дворцового переворота 1610 г., отразив предварительно несколько заговорщицких попыток».
А.В.Шубин, «Гармония истории»
«Думается, личность Лжедмитрия была хорошим шансом для страны: смелый и решительный, образованный в духе русской средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинить Россию Речи Посполитой. Но этой возможности тоже не дано было осуществиться. Беда Лжедмитрия в том, что он был авантюристом. В это понятие у нас обычно вкладывается только отрицательный смысл. А может, и зря? Ведь авантюрист—человек, который ставит перед собой цели, превышающие те средства, которыми он располагает для их достижения».
В.Б.Кобрин, «Смутное время — утраченные возможности»
«С умом естественным, легким, живым и быстрым, даром слова, знаниями школьника и грамотея соединяя редкую дерзость, силу души и воли, Самозванец был однако ж худым лицедеем на престоле, не только без основательных сведений в государственной Науке, но и без всякой сановитости благородной: сквозь великолепие державства проглядывал в Царе бродяга. Так судили о нем и Поляки беспристрастные».
Н.М.Карамзин, «История Государства Российского»
«В гнезде наиболее гонимого Борисом боярства с Романовыми во главе, по всей вероятности, и была высижена мысль о самозванце. Винили поляков, что они его подстроили; но он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве. Недаром Борис, как только услыхал о появлении Лжедимитрия, прямо сказал боярам, что это их дело».
В.О.Ключевский, «Курс русской истории»
«Кто бы ни был этот названный Димитрий и что бы ни вышло из него впоследствии, несомненно, что он для русского общества был человек, призывавший его к новой жизни, к новому пути. Он заговорил с русскими голосом свободы, настежь открыл границы прежде замкнутого государства и для въезжавших в него иностранцев и для выезжавших из него русских, объявил полную веротерпимость, предоставил свободу религиозной совести: все это должно было освоить русских с новыми понятиями, указывало им иную жизнь».
Н.И.Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей»
«Энергичный характер Димитрия (в историю он вошёл с приставкой Лже) напоминает преобразования Петра в политической сфере – Димитрий реорганизует органы власти, стремясь к их большему послушанию и снабжая западными этикетками. Так, например, сенат в России появился не при Петре I, а при Димитрии. Активное личное вмешательство во все дела государственного управления, стремление к просвещению, панибратство с людьми низшего сословия также роднят двух государей».
А.В.Шубин, «Гармония истории»
«Но если тот, кто царствовал в Москве под именем Димитрия, сына царя Иоанна, носил это имя незаконно, то является вопрос: в собственной ли голове родилась мысль о самозванстве или она внушена была ему другими? И во втором случае, сознательно ли он принял на себя роль самозванца или был убежден, что он истинный царевич?… В нем нельзя не видеть человека с блестящими способностями, пылкого, впечатлительного, легко увлекающегося… В поведении его нельзя не заметить убеждения в законности прав своих, ибо чем объяснить эту уверенность, доходившую до неосторожности, эту открытость и свободу в поведении? Когда поляки советовали ему принять строгие меры против подозрительных людей, то он отвечал им, что дал обет Богу не проливать христианской крови, что есть два средства удерживать подданных в повиновении: одно – быть мучителем, другое – расточать награды, не жалея ничего, и что он избрал последнее».
С.М.Соловьев, «История России с древнейших времен». Т. 8-й
«И на Бориса дошли до нас сильные жалобы за то, что он очень любил иностранцев, отчего распространилось пристрастие к иностранным обычаям. Легко понять, что гораздо более поводов к подобным жалобам должен был подать Лжедимитрий, человек молодой, с природою необыкновенно живою, страстною, деятельною, человек, сам побывавший на чужбине. Он ввел за обедом у себя музыку, пение, не молился перед обедом, не умывал рук в конце стола, ел телятину, что было не в обычае у русских людей того времени, не ходил в баню, не спал после обеда, а употреблял это время для осмотра своей казны, на посещение мастерских, причем уходил из дворца сам-друг, без всякой пышности».
С.М.Соловьев, «История России с древнейших времен». Т. 8-й
«Оставляя пока нерешенным вопрос о том: считал ли он себя настоящим Димитрием или был сознательным обманщиком, мы, однако, не должны слишком увлекаться блеском тех светлых черт, которые проглядывают не столько в его поступках, сколько в словах. В течение одиннадцати месяцев своего правления Димитрий более наговорил хорошего, чем исполнил, а если что и сделал, то не следует забывать, что властители вообще в начале своего царствования стараются делать добро и выказывать себя с хорошей стороны».
Н.И.Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей»
«Спустя четырнадцать лет после трагедии в Угличе, когда московский трон уже занимал мнимый Дмитрий, Василий Шуйский, в 1591 году возглавлявший следственную комиссию и, как никто, знавший истинные обстоятельства дела, в сердцах бросил: «Черт это, а не настоящий царевич; вы сами знаете, что настоящего царевича Борис Годунов приказал убить». И, вероятно, не так уж неправы те историки, которые считают, что следственное дело «об убиении царевича Дмитрия» не может иметь значение достоверного источника, поскольку производивший следствие князь Василий Иванович Шуйский, ставший впоследствии царем Василием IV, дважды отрекался от тех выводов, которые сделало следствие под его руководством, и дважды обличал самого себя в неправильном производстве этого следствия».
А.Ю.Низовский, «Самозванцы на Руси»
«Всеми уважаемый как первостепенный муж государственный и потомок Рюриков, Василий Шуйский был тогда идолом народа, прославив себя неустрашимою твердостию в обличении Самозванца: пытки и плаха дали ему, в глазах Россиян, блистательный венец Героя-мученика, и никто из Бояр не мог, в случае народного движения, иметь столько власти над умами, как сей Князь, равно честолюбивый, лукавый и смелый». Н.М.Карамзин, «История Государства Российского»
«Не царь, а народный суд всех сословий приговорил Василия к смерти. С терпением и мужеством Василий пошел на казнь и, не ожидая спасения, бестрепетно сказал народу: «Умираю за веру и правду!» Палач хотел с него снять кафтан и рубаху с воротом, унизанном жемчужинами. Князь, потомок Св. Владимира, с гордостью и достоинством воспротивился, говоря: «Я в ней отдам Богу душу». Н.И.Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей»
«Василий был суеверен, но не боялся лгать именем Бога и употреблять святыню для своих целей. Мелочной, скупой до скряжничества, завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи, он менее чем кто-нибудь способен был приобресть любовь подвластных, находясь в сане государя. Его стало только на составление заговора, до крайности грязного, но вместе с тем вовсе не искусного, заговора, который можно было разрушить при малейшей предосторожности с противной стороны. Знатность рода помогла ему овладеть престолом, главным образом оттого, что другие надеялись править его именем».
Н.И.Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей»
«После царя-самозванца на престол вступил кн. В.И.Шуйский, царь-заговорщик. Это был пожилой, 54-летний боярин небольшого роста, невзрачный, подслеповатый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный, донельзя изолгавшийся и изынтриганившийся, прошедший огонь и воду, видавший и плаху и не попробовавший ее только по милости самозванца, против которого он исподтишка действовал, большой охотник до наушников и сильно побаивавшийся колдунов. Свое царствование он открыл рядом грамот, распубликованных по всему государству, и в каждом из этих манифестов заключалось по меньшей мере по одной лжи». В.О.Ключевский, «Курс русской истории»
«На импровизированном Земском соборе (из случайно находившихся в Москве людей) царем был избран («выкликнут», как говорили презрительно тогда) князь Василий Иванович Шуйский. Трудно найти добрые слова для этого человека. Бесчестный интриган, всегда готовый солгать и подкрепить ложь клятвой на кресте, — таков был «лукавый царедворец» (Пушкин), вступивший в 1606 г. на престол. Но независимо от личных качеств царя Василия его царствование тоже могло стать началом хороших перемен в политическом строе Русского государства. Дело в тех обязательствах, которые он вынужден был дать при вступлении на престол».
В.Б.Кобрин, «Смутное время — утраченные возможности»
«Этот приземистый, измождённый, сгорбленный, подслеповатый старик, с большим ртом и реденькой бородкой, отличался алчностью, бессердечием, страстью к шпионству и наушничеству; он был невежествен, занимался волхвованием и ненавидел всё иноземное. Он проявлял мужество и крайнее упорство только в отстаивании своей короны, за которую уцепился с лихорадочностью скряги».
А.С.Трачевский, «Русская история»
«…Исток дворцовых переворотов и их чудесные примеры дарит нам Смутное время. Дворцовый переворот покончил с наследниками Бориса Годунова. Блестящая операция Василия Шуйского, стоившая жизни Димитрию, была ни чем иным, как дворцовым переворотом. Эти события 17 мая 1606 г. сопровождались движением народа, который удалось поднять заговорщикам… на защиту Димитрия, которому якобы угрожали поляки. Возникшее смятение способствовало сторонникам Шуйского в убийстве монарха. Сам Шуйский также пал в результате дворцового переворота 1610 г., отразив предварительно несколько заговорщицких попыток».
А.В.Шубин, «Гармония истории»
21.03.2007
Подробнее
ИЗБРАННЫЕ КОММЕНТАРИИ К ТЕКСТУ ПЬЕСЫ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ»
ИЗБРАННЫЕ КОММЕНТАРИИ К ТЕКСТУ ПЬЕСЫ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ»
ОСИПОВ. Что? Не вернулся князь Василь Иваныч?
КАЛАЧНИК. Все там еще покуда, в Коломенском стану у государя.
По дороге в Москву Лжедмитрий остановился на несколько дней в селе Коломенском, где принимал делегации из столицы.
КАЛАЧНИК. Мы в Старицу сбираемся, боярин, в темнице патриарха навестить.
Патриарха Иова, приверженца Бориса Годунова, сторонники Лжедмитрия «с бесчестием вывели из собора во время самой службы и как простого монаха сослали в Старицкий монастырь» (Соловьев).
ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ. Он вор, не царь, И сходства очень мало.
Во времена Смуты слово «вор» имело значения «преступник», «обманщик».
ДМИТРИЙ ШУЙСКИЙ. Великого и славного потомства Василия Кирдяпы…
Василий Дмитриевич Кирдяпа (около 1350 — 1403) — старший сын Дмитрия Константиновича Суздальско-Нижегородского, князь Суздальский и Городецкий, родоначальник старшей ветви князей Шуйских.
ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ. И царь у нас веселый: сам молится, а музыка играй…
У С.М.Соловьева: «По обычаю, царь пошел по соборам, слушал молебны, но заметили новое, которое не понравилось: во время этих молебнов латыне-литва сидели на лошадях, трубили в трубы и били в бубны».
ДМИТРИЙ. Хотим начать войну с султаном турским.
У С.М.Соловьева: «В это время, несмотря на появление других могущественных интересов в Европе, еще не утратила своей силы и привлекательности мысль о необходимости всеобщего христианского ополчения против страшных турок; неудивительно, что поход против турок стал любимою мечтою пылкого, храброго Лжедимитрия, но он знал, что для осуществления этой мечты нужно было находиться в тесном союзе, в единении с католическими державами, с папою».
ДМИТРИЙ. Царским сыном я назвался не сам, твои бояре давно меня царевичем назвали.
Вот мнение В.Б.Кобрина: «Не готовили ли несчастного молодого человека с детства к роли наследника на престол, не воспитали ли его в убеждении, что он законный наследник московской короны?»
м ЦАРИЦА МАРФА. Кормилка держит Митю, а он кончается, а сука мамка…
По версии царицы, «мамка» царевича Дмитрия, Василиса Волохова, была подкуплена Борисом Годуновым и действовала заодно с убийцами. Кормилица же пыталась спасти царевича.
БАСМАНОВ. Пришла пора поцарствовать тебе, назло врагам твоим, на радость братьям и сродникам, опальным, заключенным.
После гибели царевича Дмитрия его мать, царица Мария была пострижена в монахини под именем Марфы и выслана в Выксинскую пустынь. Ее родственники были разосланы по тюрьмам и ссылкам.
ШУЙСКИЙ. Не был я смолоду обманщиком, зачем же под старость мне обманывать учиться!
По выражению В.О.Ключевского, Василий Шуйский «шагу не ступил, не солгав».
ШУЙСКИЙ. Что значит кровь! Отец был в палачах, и ты по нем.
Отец Петра Басманова, Федор Алексеевич, любимец Ивана Грозного и один из видных деятелей опричнины, был печально известен своей жестокостью.
ДМИТРИЙ. Что Ксения? Все плачет, все тоскует? не знаешь ли, чем слезы ей унять?
Царевне Ксении, дочери Бориса Годунова, сторонники Лжедмитрия сохранили жизнь, тогда как все прочие члены семьи Годуновых были убиты. Ксения отличалась редкой красотой, и Самозванец, по словам современников, сделал ее своей наложницей.
ГОЛИЦЫН. А нас в Москве решил царь поучить, как земляные стены брать да башни.
По Соловьеву, Лжедимитрий «сам учил ратных людей, в примерных приступах к земляным крепостям лез в толпе на валы».
ГОЛИЦЫН. Пусть грамоту напишет он боярству…
Василию Шуйскому при вступлении на престол действительно пришлось дать в Успенском соборе присягу в том, чтобы ему «не осудя истинным судом с боярами своими, смерти не предать, вотчин, дворов и животов у братьи его, у жен и детей не отнимать… Да и доводов ложных мне, великому государю, не слушать…» Эта грамота означала ограничение власти царя боярами.
МСТИСЛАВСКИЙ. Татищев, ты не очень завирайся!.. Басманову ты кланяйся, а то бы гулять тебе за Вологду иль Вятку…
У Н.М.Карамзина читаем: «Князь Василий Шуйский, видя блюдо телятины, в первый раз сказал Лжедимитрию, что не должно подчивать Россиян яствами, для них гнусными; а Татищев начал говорить столь невежливо и дерзко, что его вывели из дворца и хотели сослать на Вятку; но Басманов чрез две недели исходатайствовал ему прощение (себе на гибель, как увидим)». Впоследствии Басманов погиб от руки Татищева.
ДМИТРИЙ. Вот жалко, что сосватал ты русскую, а то нашли бы польку.
Боясь усиления древнего рода Шуйских, Борис Годунов запрещал Василию Шуйскому жениться, Самозванец же позволил, и Василий Иванович, которому было уже за пятьдесят, сосватал себе молодую княжну Марию Буйносову.
БАСМАНОВ. Ты Осипов?
ОСИПОВ. Раб Божий, Тимофей
У Соловьева читаем: «Явился еще обличитель – дьяк Тимофей Осипов: постившись и причастясь Св.Таин, Осипов пришел во дворец и перед всеми начал говорить Лжедимитрию: «Ты воистину Гришка Отрепьев, расстрига, а не цесарь непобедимый, не царев сын Димитрий, но греху раб и еретик». Осипова казнили, и народ остался покоен». По другой версии, Осипов во время переворота был зарезан Басмановым.
МАРИНА МНИШЕК. А мой жених рядиться очень любит, На дню пять раз переменяет платья.
В «Истории» Карамзина читаем: «Ввечеру играли во дворце Польские музыканты; сын Воеводы Сендомирского и Князь Вишневецкий танцевали; а Лжедимитрий забавлялся переодеванием, ежечасно являясь то Русским щеголем, то Венгерским Гусаром!»
МАРИНА МНИШЕК. Царица я убогой этой кельи…
Марина Мнишек в ожидании свадебных торжеств жила в кремлевском Вознесенском монастыре.
КАЛАЧНИК. Пойдешь ли ты венчаться под пятницу, под вешнего Николу?
У Соловьева: «Неизвестно, по каким причинам Лжедимитрий не хотел сообразоваться с уставом церковным и венчался 8 мая, на пятницу и на Николин день».
ПОВАР. Телячьих мяс я жарить не согласен!
У Карамзина: «Лжедимитрий… ел телятину, которая считалась у нас заповедным, грешным яством».
КАЛАЧНИК. Мы выпустим сидельцев бражных тюрем, Цепных воров с Варварского крестца.
У Соловьева: «Толпы народа, между прочим, и преступники, выпущенные из тюрем, вооруженные чем ни попало, хлынули на Красную площадь».
МАРИНА МНИШЕК. Я приказала маски приготовить.
Когда Лжедмитрия убили, его тело выставили на всеобщее обозрение, надев на мертвого «потешную маску, приготовленную Мариной для маскарада» (Л.Морозова, «Смута: ее герои, участники, жертвы»).
ДМИТРИЙ. Пойдем к народу, на Лобное!.. Я не боюсь, я прав, пускай рассудят меня с тобой!
Раненый Лжедмитрий действительно говорил заговорщикам: «Вы все знаете, что я царь ваш, сын Ивана Васильевича. Спросите обо мне мать мою или выведите на Лобное место и дайте объясниться».
ОСИПОВ. Что? Не вернулся князь Василь Иваныч?
КАЛАЧНИК. Все там еще покуда, в Коломенском стану у государя.
По дороге в Москву Лжедмитрий остановился на несколько дней в селе Коломенском, где принимал делегации из столицы.
КАЛАЧНИК. Мы в Старицу сбираемся, боярин, в темнице патриарха навестить.
Патриарха Иова, приверженца Бориса Годунова, сторонники Лжедмитрия «с бесчестием вывели из собора во время самой службы и как простого монаха сослали в Старицкий монастырь» (Соловьев).
ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ. Он вор, не царь, И сходства очень мало.
Во времена Смуты слово «вор» имело значения «преступник», «обманщик».
ДМИТРИЙ ШУЙСКИЙ. Великого и славного потомства Василия Кирдяпы…
Василий Дмитриевич Кирдяпа (около 1350 — 1403) — старший сын Дмитрия Константиновича Суздальско-Нижегородского, князь Суздальский и Городецкий, родоначальник старшей ветви князей Шуйских.
ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ. И царь у нас веселый: сам молится, а музыка играй…
У С.М.Соловьева: «По обычаю, царь пошел по соборам, слушал молебны, но заметили новое, которое не понравилось: во время этих молебнов латыне-литва сидели на лошадях, трубили в трубы и били в бубны».
ДМИТРИЙ. Хотим начать войну с султаном турским.
У С.М.Соловьева: «В это время, несмотря на появление других могущественных интересов в Европе, еще не утратила своей силы и привлекательности мысль о необходимости всеобщего христианского ополчения против страшных турок; неудивительно, что поход против турок стал любимою мечтою пылкого, храброго Лжедимитрия, но он знал, что для осуществления этой мечты нужно было находиться в тесном союзе, в единении с католическими державами, с папою».
ДМИТРИЙ. Царским сыном я назвался не сам, твои бояре давно меня царевичем назвали.
Вот мнение В.Б.Кобрина: «Не готовили ли несчастного молодого человека с детства к роли наследника на престол, не воспитали ли его в убеждении, что он законный наследник московской короны?»
м ЦАРИЦА МАРФА. Кормилка держит Митю, а он кончается, а сука мамка…
По версии царицы, «мамка» царевича Дмитрия, Василиса Волохова, была подкуплена Борисом Годуновым и действовала заодно с убийцами. Кормилица же пыталась спасти царевича.
БАСМАНОВ. Пришла пора поцарствовать тебе, назло врагам твоим, на радость братьям и сродникам, опальным, заключенным.
После гибели царевича Дмитрия его мать, царица Мария была пострижена в монахини под именем Марфы и выслана в Выксинскую пустынь. Ее родственники были разосланы по тюрьмам и ссылкам.
ШУЙСКИЙ. Не был я смолоду обманщиком, зачем же под старость мне обманывать учиться!
По выражению В.О.Ключевского, Василий Шуйский «шагу не ступил, не солгав».
ШУЙСКИЙ. Что значит кровь! Отец был в палачах, и ты по нем.
Отец Петра Басманова, Федор Алексеевич, любимец Ивана Грозного и один из видных деятелей опричнины, был печально известен своей жестокостью.
ДМИТРИЙ. Что Ксения? Все плачет, все тоскует? не знаешь ли, чем слезы ей унять?
Царевне Ксении, дочери Бориса Годунова, сторонники Лжедмитрия сохранили жизнь, тогда как все прочие члены семьи Годуновых были убиты. Ксения отличалась редкой красотой, и Самозванец, по словам современников, сделал ее своей наложницей.
ГОЛИЦЫН. А нас в Москве решил царь поучить, как земляные стены брать да башни.
По Соловьеву, Лжедимитрий «сам учил ратных людей, в примерных приступах к земляным крепостям лез в толпе на валы».
ГОЛИЦЫН. Пусть грамоту напишет он боярству…
Василию Шуйскому при вступлении на престол действительно пришлось дать в Успенском соборе присягу в том, чтобы ему «не осудя истинным судом с боярами своими, смерти не предать, вотчин, дворов и животов у братьи его, у жен и детей не отнимать… Да и доводов ложных мне, великому государю, не слушать…» Эта грамота означала ограничение власти царя боярами.
МСТИСЛАВСКИЙ. Татищев, ты не очень завирайся!.. Басманову ты кланяйся, а то бы гулять тебе за Вологду иль Вятку…
У Н.М.Карамзина читаем: «Князь Василий Шуйский, видя блюдо телятины, в первый раз сказал Лжедимитрию, что не должно подчивать Россиян яствами, для них гнусными; а Татищев начал говорить столь невежливо и дерзко, что его вывели из дворца и хотели сослать на Вятку; но Басманов чрез две недели исходатайствовал ему прощение (себе на гибель, как увидим)». Впоследствии Басманов погиб от руки Татищева.
ДМИТРИЙ. Вот жалко, что сосватал ты русскую, а то нашли бы польку.
Боясь усиления древнего рода Шуйских, Борис Годунов запрещал Василию Шуйскому жениться, Самозванец же позволил, и Василий Иванович, которому было уже за пятьдесят, сосватал себе молодую княжну Марию Буйносову.
БАСМАНОВ. Ты Осипов?
ОСИПОВ. Раб Божий, Тимофей
У Соловьева читаем: «Явился еще обличитель – дьяк Тимофей Осипов: постившись и причастясь Св.Таин, Осипов пришел во дворец и перед всеми начал говорить Лжедимитрию: «Ты воистину Гришка Отрепьев, расстрига, а не цесарь непобедимый, не царев сын Димитрий, но греху раб и еретик». Осипова казнили, и народ остался покоен». По другой версии, Осипов во время переворота был зарезан Басмановым.
МАРИНА МНИШЕК. А мой жених рядиться очень любит, На дню пять раз переменяет платья.
В «Истории» Карамзина читаем: «Ввечеру играли во дворце Польские музыканты; сын Воеводы Сендомирского и Князь Вишневецкий танцевали; а Лжедимитрий забавлялся переодеванием, ежечасно являясь то Русским щеголем, то Венгерским Гусаром!»
МАРИНА МНИШЕК. Царица я убогой этой кельи…
Марина Мнишек в ожидании свадебных торжеств жила в кремлевском Вознесенском монастыре.
КАЛАЧНИК. Пойдешь ли ты венчаться под пятницу, под вешнего Николу?
У Соловьева: «Неизвестно, по каким причинам Лжедимитрий не хотел сообразоваться с уставом церковным и венчался 8 мая, на пятницу и на Николин день».
ПОВАР. Телячьих мяс я жарить не согласен!
У Карамзина: «Лжедимитрий… ел телятину, которая считалась у нас заповедным, грешным яством».
КАЛАЧНИК. Мы выпустим сидельцев бражных тюрем, Цепных воров с Варварского крестца.
У Соловьева: «Толпы народа, между прочим, и преступники, выпущенные из тюрем, вооруженные чем ни попало, хлынули на Красную площадь».
МАРИНА МНИШЕК. Я приказала маски приготовить.
Когда Лжедмитрия убили, его тело выставили на всеобщее обозрение, надев на мертвого «потешную маску, приготовленную Мариной для маскарада» (Л.Морозова, «Смута: ее герои, участники, жертвы»).
ДМИТРИЙ. Пойдем к народу, на Лобное!.. Я не боюсь, я прав, пускай рассудят меня с тобой!
Раненый Лжедмитрий действительно говорил заговорщикам: «Вы все знаете, что я царь ваш, сын Ивана Васильевича. Спросите обо мне мать мою или выведите на Лобное место и дайте объясниться».
19.03.2007
Подробнее
«САМОЕ ОПАСНОЕ – ВНУТРЕННЕЕ САМОЗВАНСТВО»
Режиссер-постановщик Владимир Драгунов о замысле спектакля «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»
«САМОЕ ОПАСНОЕ – ВНУТРЕННЕЕ САМОЗВАНСТВО»
Режиссер-постановщик Владимир Драгунов о замысле спектакля «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»
Мне хотелось бы поразмышлять о таком явлении, как самозванство, которое повсеместно пустило свои корни. Думаю, это слово имеет более широкий смысл, чем тот, что мы обычно в него вкладываем.
С внешним самозванством, в данном случае, в лице Лжедмитрия, справиться возможно, и Россия на протяжении многих столетий успешно боролась с этим явлением. Но как победить внутреннее самозванство людей, занимающих достаточно высокое положение, но занятых только личным обогащением, и гораздо в меньшей степени – решением насущных проблем, коих всегда достаточно в нашем Отечестве? Необходим лидер, который сумеет создать систему власти, где всякая имитация деятельности якобы во благо страны будет просто невозможной. Возвращаясь к спектаклю, Шуйский представляется мне именно таким лидером, способным очень многое изменить к лучшему. Вопрос только в том, хватит ли у него сил.
Историческая репутация не всегда соответствует действительности. Люди могут ошибаться, иногда это происходит от неведения, а иногда и сознательно. О Василии Ивановиче Шуйском осталось много нелицеприятных отзывов, но он человек стойкий, мужественный. Об этом говорит и история, и наш спектакль. Не каждый сможет вести себя достойно под топором, а Шуйский, как известно, был приговорен к смерти, но не молил о пощаде и держался стойко. И после, когда он был свергнут с трона и выдан полякам, его поведение вызывало уважение у шляхты. Для меня Шуйский – прежде всего, строитель, он не несет, в отличие от Дмитрия, разрушающего начала. Это седой волк, который к финалу жизни решается на прыжок за флажки, чтобы обрести свободу, спасти страну, построить мощное государство, основанное на вере предков, традициях, самобытности народа.
А Дмитрия можно назвать романтиком. Он – человек, не видящий реальной жизни. Самозванец живет своими фантазиями и пытается увлечь ими окружение, что, конечно же, является абсурдным. Дмитрий — человек без корней, без определенной веры. У него ни в чем нет основательности. Он — игрушка в руках тех сил, которые поставили его на царство. Попытка вырваться из рук хозяев делает его еще более одиноким, лишенным даже призрачных надежд.
Я не ставлю спектакль о начале семнадцатого века, меня, прежде всего, интересует начало двадцать первого и те исторические аналогии, которые могут возникнуть в зрительном зале сегодня и вызвать живой отклик в душе каждого человека. Я считаю, это самое главное. Без таких ассоциаций с сегодняшним днем спектакль, на мой взгляд, не может жить.
Режиссер-постановщик Владимир Драгунов о замысле спектакля «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»
Мне хотелось бы поразмышлять о таком явлении, как самозванство, которое повсеместно пустило свои корни. Думаю, это слово имеет более широкий смысл, чем тот, что мы обычно в него вкладываем.
С внешним самозванством, в данном случае, в лице Лжедмитрия, справиться возможно, и Россия на протяжении многих столетий успешно боролась с этим явлением. Но как победить внутреннее самозванство людей, занимающих достаточно высокое положение, но занятых только личным обогащением, и гораздо в меньшей степени – решением насущных проблем, коих всегда достаточно в нашем Отечестве? Необходим лидер, который сумеет создать систему власти, где всякая имитация деятельности якобы во благо страны будет просто невозможной. Возвращаясь к спектаклю, Шуйский представляется мне именно таким лидером, способным очень многое изменить к лучшему. Вопрос только в том, хватит ли у него сил.
Историческая репутация не всегда соответствует действительности. Люди могут ошибаться, иногда это происходит от неведения, а иногда и сознательно. О Василии Ивановиче Шуйском осталось много нелицеприятных отзывов, но он человек стойкий, мужественный. Об этом говорит и история, и наш спектакль. Не каждый сможет вести себя достойно под топором, а Шуйский, как известно, был приговорен к смерти, но не молил о пощаде и держался стойко. И после, когда он был свергнут с трона и выдан полякам, его поведение вызывало уважение у шляхты. Для меня Шуйский – прежде всего, строитель, он не несет, в отличие от Дмитрия, разрушающего начала. Это седой волк, который к финалу жизни решается на прыжок за флажки, чтобы обрести свободу, спасти страну, построить мощное государство, основанное на вере предков, традициях, самобытности народа.
А Дмитрия можно назвать романтиком. Он – человек, не видящий реальной жизни. Самозванец живет своими фантазиями и пытается увлечь ими окружение, что, конечно же, является абсурдным. Дмитрий — человек без корней, без определенной веры. У него ни в чем нет основательности. Он — игрушка в руках тех сил, которые поставили его на царство. Попытка вырваться из рук хозяев делает его еще более одиноким, лишенным даже призрачных надежд.
Я не ставлю спектакль о начале семнадцатого века, меня, прежде всего, интересует начало двадцать первого и те исторические аналогии, которые могут возникнуть в зрительном зале сегодня и вызвать живой отклик в душе каждого человека. Я считаю, это самое главное. Без таких ассоциаций с сегодняшним днем спектакль, на мой взгляд, не может жить.
16.03.2007
Подробнее
ХРОНИКА СМУТНОГО ВРЕМЕНИ
ХРОНИКА СМУТНОГО ВРЕМЕНИ
1584.03.18 — Смерть Ивана IV (Грозного).
1584.03 — Царем становится Федор Иоаннович (1584 — 1598), сын Ивана IV. Его окружает своего рода опекунский совет (бояре Никита Романович Захарьин-Юрьев и Борис Годунов, князья Мстиславские, Иван Шуйский, Богдан Бельский).
1584.04 — Вдова Ивана Грозного Мария Нагая со своим малолетним сыном Дмитрием, младшим братом Федора и возможным наследником престола, удалены из Москвы в Углич.
1591.05.15 — Неожиданная смерть царевича Дмитрия в Угличе. Бориса Годунова обвиняют в том, что это он отдал приказ убить царевича.
1591.06 — Созыв Собора для расследования угличского дела. Следственной комиссией руководит князь Василий Шуйский. По выводам комиссии, царевич погиб в результате несчастного случая.
1594 — Официальное назначение Бориса Годунова правителем (каковым он уже фактически являлся).
1598.01.06 — Кончина Федора Иоанновича.
1598.01.17 — Избрание Бориса Годунова на царство. (1598 — 1605).
1603 — В Польше появляется Лжедмитрий I, выдающий себя за чудесно спасшегося сына Ивана Грозного. Борис Годунов издает грамоту о войне с самозванцем.
1604.10 — Лжедмитрий I во главе польских отрядов переходит границу русского государства.
1605.01 — Патриарх Иов и Василий Шуйский объявляют народу, что Лжедмитрий на самом деле — беглый монах Григорий Отрепьев.
1605.01.21 — Войска Лжедмитрия терпят поражение под Добрыничами.
1605 — Борис Годунов назначает боярина Петра Басманова командующим всеми войсками
1605.04.11 — Смерть Бориса Годунова. Престол занимает его сын Федор, несмотря на открытое недовольство бояр.
1605.04-05 — Восстания в юго-западных областях России. Сторонники Лжедмитрия I призывают к низложению Федора, который вскоре будет схвачен и убит боярами во главе с князем Василием Голицыным.
1605.05.07 — Петр Басманов объявляет войскам, что «истинный царь есть Дмитрий». Полки переходят на его сторону.
1605.06 — Предательство московских воевод позволяет Лжедмитрию I легко овладеть столицей. Патриарха Иова, не признавшего нового царя, ссылают в Старицкий монастырь.
1605.06.20 — Торжественный въезд Самозванца в столицу.
1605.06.23 — Князя Василия Шуйского судят на Соборе по обвинению в клевете на царя и приговаривают к смерти.
1605.06.25 — Василия Шуйского ведут на плаху, читают ему приговор, затем объявляют помилование.
1605.07.18 — Встреча Самозванца с царицей Марией Нагой, во иночестве Марфой, матерью царевича Дмитрия, в селе Тайнинском. Марфа признает в Лжедмитрии своего сына.
1605.11 — Обручение Лжедмитрия с Мариной Мнишек, дочерью польского магната Юрия Мнишека, сендомирского воеводы.
1606.01 — Преобразование Боярской думы в Сенат; поляку Яну Бучинскому поручено составить список его членов. Учреждение по польскому образцу новых должностей, например, великого маршала короны.
1606.05 — Приезд Марины Мнишек и ее свиты. Торжественное венчание ее с Лжедмитрием. Беседа польских послов с боярами, которых ставят в известность о тайных обещаниях, данных полякам Лжедмитрием: распространение унии на Московию, территориальные уступки и завещание русского престола Польше после смерти Лжедмитрия.
1606.05.17 — Бояре во главе с Василием Шуйским совершают дворцовый переворот, низлагают Лжедмитрия I и убивают его вместе с Басмановым. Затем бояре выходят к народу на Красную площадь и предлагают созвать Собор, а власть временно передать патриарху. Однако толпа требует нового царя, и тогда, под крики одобрения, бояре указывают на Василия Шуйского.
1606.06.01 — Воцарение Василия Шуйского (1606 — 1610), который обещает править совместно c Боярской думой и Земским собором и приносит присягу так, как это делают польские короли.
По материалам сайта WWW.HRONOS.KM.RU
1584.03.18 — Смерть Ивана IV (Грозного).
1584.03 — Царем становится Федор Иоаннович (1584 — 1598), сын Ивана IV. Его окружает своего рода опекунский совет (бояре Никита Романович Захарьин-Юрьев и Борис Годунов, князья Мстиславские, Иван Шуйский, Богдан Бельский).
1584.04 — Вдова Ивана Грозного Мария Нагая со своим малолетним сыном Дмитрием, младшим братом Федора и возможным наследником престола, удалены из Москвы в Углич.
1591.05.15 — Неожиданная смерть царевича Дмитрия в Угличе. Бориса Годунова обвиняют в том, что это он отдал приказ убить царевича.
1591.06 — Созыв Собора для расследования угличского дела. Следственной комиссией руководит князь Василий Шуйский. По выводам комиссии, царевич погиб в результате несчастного случая.
1594 — Официальное назначение Бориса Годунова правителем (каковым он уже фактически являлся).
1598.01.06 — Кончина Федора Иоанновича.
1598.01.17 — Избрание Бориса Годунова на царство. (1598 — 1605).
1603 — В Польше появляется Лжедмитрий I, выдающий себя за чудесно спасшегося сына Ивана Грозного. Борис Годунов издает грамоту о войне с самозванцем.
1604.10 — Лжедмитрий I во главе польских отрядов переходит границу русского государства.
1605.01 — Патриарх Иов и Василий Шуйский объявляют народу, что Лжедмитрий на самом деле — беглый монах Григорий Отрепьев.
1605.01.21 — Войска Лжедмитрия терпят поражение под Добрыничами.
1605 — Борис Годунов назначает боярина Петра Басманова командующим всеми войсками
1605.04.11 — Смерть Бориса Годунова. Престол занимает его сын Федор, несмотря на открытое недовольство бояр.
1605.04-05 — Восстания в юго-западных областях России. Сторонники Лжедмитрия I призывают к низложению Федора, который вскоре будет схвачен и убит боярами во главе с князем Василием Голицыным.
1605.05.07 — Петр Басманов объявляет войскам, что «истинный царь есть Дмитрий». Полки переходят на его сторону.
1605.06 — Предательство московских воевод позволяет Лжедмитрию I легко овладеть столицей. Патриарха Иова, не признавшего нового царя, ссылают в Старицкий монастырь.
1605.06.20 — Торжественный въезд Самозванца в столицу.
1605.06.23 — Князя Василия Шуйского судят на Соборе по обвинению в клевете на царя и приговаривают к смерти.
1605.06.25 — Василия Шуйского ведут на плаху, читают ему приговор, затем объявляют помилование.
1605.07.18 — Встреча Самозванца с царицей Марией Нагой, во иночестве Марфой, матерью царевича Дмитрия, в селе Тайнинском. Марфа признает в Лжедмитрии своего сына.
1605.11 — Обручение Лжедмитрия с Мариной Мнишек, дочерью польского магната Юрия Мнишека, сендомирского воеводы.
1606.01 — Преобразование Боярской думы в Сенат; поляку Яну Бучинскому поручено составить список его членов. Учреждение по польскому образцу новых должностей, например, великого маршала короны.
1606.05 — Приезд Марины Мнишек и ее свиты. Торжественное венчание ее с Лжедмитрием. Беседа польских послов с боярами, которых ставят в известность о тайных обещаниях, данных полякам Лжедмитрием: распространение унии на Московию, территориальные уступки и завещание русского престола Польше после смерти Лжедмитрия.
1606.05.17 — Бояре во главе с Василием Шуйским совершают дворцовый переворот, низлагают Лжедмитрия I и убивают его вместе с Басмановым. Затем бояре выходят к народу на Красную площадь и предлагают созвать Собор, а власть временно передать патриарху. Однако толпа требует нового царя, и тогда, под крики одобрения, бояре указывают на Василия Шуйского.
1606.06.01 — Воцарение Василия Шуйского (1606 — 1610), который обещает править совместно c Боярской думой и Земским собором и приносит присягу так, как это делают польские короли.
По материалам сайта WWW.HRONOS.KM.RU
Подробнее
КУШ ПОДАН
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Малый театр
КУШ ПОДАН
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Малый театр
Под кушем, разумеется, следует понимать российский престол, который уж столько веков подряд манил государей званых и самозваных, коренных и иноземных, достойных и не вполне. Бесконечная царственная история в Малом театре полнится под от года. Иван Грозный и Федор Иоаннович, царь Борис, император Петр с царевичем Алексеем и даже в перестроечные времена последний русский самодержец Николай II — все появлялись на этой сцене. Теперь вот настал черед «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского».
Эта пьеса Островского — из малоизвестных, даже в том театре, который Домом Островского привыкли именовать. В столице (да, вероятно, и не только) она не ставилась лет сто. С одной стороны, понятно — «драматическая хроника» длинна, тяжеловесна и местами очень высокопарна, хотя все эти приметы — законные спутницы жанра. С другой — ее сегодняшнее появление именно на этих подмостках вполне объяснимо. Островский и здесь остается хорошим психологом, пытающимся вывести всеобщие законы вечной российской смуты и человеческого к ней приспособления. Исторические нюансы, конечно, важны, но не они все определяют. Более того, кажется, что именно люди все эти акценты расставляют — по своему желанию и разумению.
Быть может, поэтому на сцене Малого на сей раз не стали выстраивать роскошных бытоподобных интерьеров. Наоборот, все очень скупо и создает обманчивый образ исторического далека. Художник Лариса Ломакина все эти соборы, колокольни, палаты словно бы нашла на страницах старинных рукописных книг, чудом уцелевших в многочисленных московских пожарах. Обгоревшие страницы, то и дело сменяя друг друга, зависают над сценой, обозначая место действия — и условное, и вполне определенное, где доминирует все же главное — русская площадь для народных бунтов и царственных откровений с непременным Лобным местом.
Режиссер Владимир Драгунов тоже не пренебрегал историческими обстоятельствами Смутного времени, он все же попытался сделать спектакль о вечно повторяющихся приметах «дворцовых переворотов» всех времен и эпох. Где народ, слышащий «звон» речей властителей, поначалу бунтует бессмысленно и беспощадно, а потом, как водится, безмолвствует. Где реальные и потенциальные государи и их свита льстят, подстрекают, лицемерно каются и изредка пытаются разобраться в самих себе. Где престол — вожделенная игрушка, с которой они порой не знают что делать, игрушка смертельно опасная.
Дмитрий Самозванец — Глеб Подгородинский и Василий Шуйский — Борис Невзоров в спектакле Драгунова не столько противостоят друг другу, сколько существуют параллельно, но в одной ситуации — жажде престола. Первому он уже достался: Самозванец – Подгородинский является «народу» на сцене и в зале в шапке Мономаха и с прочими атрибутами власти. Он молод и резв, отчасти хитер, но более простодушен, несмотря на «иезуитскую» подоплеку. Этакий «младореформатор», вторящий просвещенной Европе лишь потому, что платья там более удобны, обычаи свободнее и музыка не столь заунывна. Готовый в силу молодости лет все бросить к ногам обожаемой Марины Мнишек (Елена Харитонова), чьи властные аппетиты растут час от часу. Впрочем, этот Самозванец не чужд благородства и юношеского романтизма в желании «познать самого себя» разгадать загадки темного прошлого и понять собственное предназначение. Но в его виртуозной игре с мнимой матерью, царицей Марфой (Татьяна Лебедева), уже явно ощущается не только желание, но и умение идти к цели любым путем.
Шуйский – Невзоров по силе духа и опыту властных интриг — не чета юному Дмитрию. Несмотря на боярский сан, этот Василий Иванович — крепкий русский мужик, с обманчиво-демократичной простотой, но умеющий просчитывать все на сто ходов вперед. Впрочем, некая героизация следующего российского самодержца здесь все же случилась, хотя ни намека на оперную ходульность в игре Невзорова нет. Но все эти красиво оформленные световыми перепадами и торжественной музыкальной «атмосферой» (композитор Григорий Гоберник) его монологи в зал дело свое делают. И эта постановочная публичность внутренних монологов, быть может, и придает им оттенок декларативности — не в манере исполнения, но в форме подачи. Хотя Шуйский — Невзоров остается столь искренним и темпераментным, что зал, и без того весь спектакль благоговейно внимающий происходящему, тут же взрывается аплодисментами.
Публика Малого вообще по-хорошему удивляет своей самопроизвольной «отобранностью» и пониманием того, куда и на что идет. Своим вниманием и уважением к тому, что происходит на сцене. Это, если судить по контрасту со многими другими представлениями на иных сценах, Малый театр, несмотря на все перипетии времен и смену сценических стилей, упрямо сохраняет свою серьезную традиционность и ни в каких оправданиях не нуждается. Хотя вот этот полный контакт со своим зрителем таким оправданием может и послужить. Ну должен же кто-то в конце концов сохранять стабильность в нестабильном мире. Пусть это не всем по вкусу, но каждому — свое. К тому же в Малом актеры, особенно старшего поколения, уже непроизвольно сбиваются в ансамбль, где каждый и солирует (Борис Клюев — Голицын, Владимир Сафронов — Татищев, Владимир Богин — Басманов, Владимир Носик — Мстиславский, и другие), и общую мелодию тем самым только утверждает.
Финал же государевых амбиций Шуйского предрешен и историей, и Островским, и режиссером. Несмотря на видимость «доброго» и «мудрого» царя, артистом всячески обоснованную, он в этой ситуации — один из многих престолодержателей, век которых короток и бесславен. Режиссер выпускает Шуйского — Невзорова на пустую и оголившуюся сцену, лишь подсвеченную кровавыми отсветами, и словно бы готов вновь дать ему слово. Но Шуйский обреченно молчит в этой жутковатой пустоте. И это молчание куда красноречивее многих пламенных монологов.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 15.03.2007
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Малый театр
Под кушем, разумеется, следует понимать российский престол, который уж столько веков подряд манил государей званых и самозваных, коренных и иноземных, достойных и не вполне. Бесконечная царственная история в Малом театре полнится под от года. Иван Грозный и Федор Иоаннович, царь Борис, император Петр с царевичем Алексеем и даже в перестроечные времена последний русский самодержец Николай II — все появлялись на этой сцене. Теперь вот настал черед «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского».
Эта пьеса Островского — из малоизвестных, даже в том театре, который Домом Островского привыкли именовать. В столице (да, вероятно, и не только) она не ставилась лет сто. С одной стороны, понятно — «драматическая хроника» длинна, тяжеловесна и местами очень высокопарна, хотя все эти приметы — законные спутницы жанра. С другой — ее сегодняшнее появление именно на этих подмостках вполне объяснимо. Островский и здесь остается хорошим психологом, пытающимся вывести всеобщие законы вечной российской смуты и человеческого к ней приспособления. Исторические нюансы, конечно, важны, но не они все определяют. Более того, кажется, что именно люди все эти акценты расставляют — по своему желанию и разумению.
Быть может, поэтому на сцене Малого на сей раз не стали выстраивать роскошных бытоподобных интерьеров. Наоборот, все очень скупо и создает обманчивый образ исторического далека. Художник Лариса Ломакина все эти соборы, колокольни, палаты словно бы нашла на страницах старинных рукописных книг, чудом уцелевших в многочисленных московских пожарах. Обгоревшие страницы, то и дело сменяя друг друга, зависают над сценой, обозначая место действия — и условное, и вполне определенное, где доминирует все же главное — русская площадь для народных бунтов и царственных откровений с непременным Лобным местом.
Режиссер Владимир Драгунов тоже не пренебрегал историческими обстоятельствами Смутного времени, он все же попытался сделать спектакль о вечно повторяющихся приметах «дворцовых переворотов» всех времен и эпох. Где народ, слышащий «звон» речей властителей, поначалу бунтует бессмысленно и беспощадно, а потом, как водится, безмолвствует. Где реальные и потенциальные государи и их свита льстят, подстрекают, лицемерно каются и изредка пытаются разобраться в самих себе. Где престол — вожделенная игрушка, с которой они порой не знают что делать, игрушка смертельно опасная.
Дмитрий Самозванец — Глеб Подгородинский и Василий Шуйский — Борис Невзоров в спектакле Драгунова не столько противостоят друг другу, сколько существуют параллельно, но в одной ситуации — жажде престола. Первому он уже достался: Самозванец – Подгородинский является «народу» на сцене и в зале в шапке Мономаха и с прочими атрибутами власти. Он молод и резв, отчасти хитер, но более простодушен, несмотря на «иезуитскую» подоплеку. Этакий «младореформатор», вторящий просвещенной Европе лишь потому, что платья там более удобны, обычаи свободнее и музыка не столь заунывна. Готовый в силу молодости лет все бросить к ногам обожаемой Марины Мнишек (Елена Харитонова), чьи властные аппетиты растут час от часу. Впрочем, этот Самозванец не чужд благородства и юношеского романтизма в желании «познать самого себя» разгадать загадки темного прошлого и понять собственное предназначение. Но в его виртуозной игре с мнимой матерью, царицей Марфой (Татьяна Лебедева), уже явно ощущается не только желание, но и умение идти к цели любым путем.
Шуйский – Невзоров по силе духа и опыту властных интриг — не чета юному Дмитрию. Несмотря на боярский сан, этот Василий Иванович — крепкий русский мужик, с обманчиво-демократичной простотой, но умеющий просчитывать все на сто ходов вперед. Впрочем, некая героизация следующего российского самодержца здесь все же случилась, хотя ни намека на оперную ходульность в игре Невзорова нет. Но все эти красиво оформленные световыми перепадами и торжественной музыкальной «атмосферой» (композитор Григорий Гоберник) его монологи в зал дело свое делают. И эта постановочная публичность внутренних монологов, быть может, и придает им оттенок декларативности — не в манере исполнения, но в форме подачи. Хотя Шуйский — Невзоров остается столь искренним и темпераментным, что зал, и без того весь спектакль благоговейно внимающий происходящему, тут же взрывается аплодисментами.
Публика Малого вообще по-хорошему удивляет своей самопроизвольной «отобранностью» и пониманием того, куда и на что идет. Своим вниманием и уважением к тому, что происходит на сцене. Это, если судить по контрасту со многими другими представлениями на иных сценах, Малый театр, несмотря на все перипетии времен и смену сценических стилей, упрямо сохраняет свою серьезную традиционность и ни в каких оправданиях не нуждается. Хотя вот этот полный контакт со своим зрителем таким оправданием может и послужить. Ну должен же кто-то в конце концов сохранять стабильность в нестабильном мире. Пусть это не всем по вкусу, но каждому — свое. К тому же в Малом актеры, особенно старшего поколения, уже непроизвольно сбиваются в ансамбль, где каждый и солирует (Борис Клюев — Голицын, Владимир Сафронов — Татищев, Владимир Богин — Басманов, Владимир Носик — Мстиславский, и другие), и общую мелодию тем самым только утверждает.
Финал же государевых амбиций Шуйского предрешен и историей, и Островским, и режиссером. Несмотря на видимость «доброго» и «мудрого» царя, артистом всячески обоснованную, он в этой ситуации — один из многих престолодержателей, век которых короток и бесславен. Режиссер выпускает Шуйского — Невзорова на пустую и оголившуюся сцену, лишь подсвеченную кровавыми отсветами, и словно бы готов вновь дать ему слово. Но Шуйский обреченно молчит в этой жутковатой пустоте. И это молчание куда красноречивее многих пламенных монологов.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 15.03.2007
15.03.2007
Подробнее
САМОЗВАНЦЫ ВСЕЯ РУСИ
Малый театр окунулся в глубины истории, чтобы лучше понять день сегодняшний.
САМОЗВАНЦЫ ВСЕЯ РУСИ
Малый театр окунулся в глубины истории, чтобы лучше понять день сегодняшний.
Сегодня в театральной Москве практически невозможно найти коллектив, всерьез интересующийся историей государства российского. При том, что многие из них имеют статус государственных. Эта тема исключена из репертуарной политики театров, активно осваивающих развлекательные жанры. Исключение — Малый театр, где не боятся прослыть ретроградами, выводя историю на подмостки и делая ее живой.
Поэтому здесь не первый год идут «Царь Борис» и «Смерть Иоанна Грозного» Алексея Толстого, поэтому только что состоялась премьера малоизвестной пьесы Александра Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». По жанру эта масштабная постановка Владимира Драгунова — народная трагедия, хотя народ непосредственно в действии и не участвует. Но именно к нему, народу, постоянно апеллируют бояре, возводящие Лжедмитрия на трон и открывающие польской шляхте ворота в Кремль. И народ позволяет им осуществить коварные замыслы.
Как же такое могло произойти в православной стране, где царь считался помазанником Божьим? Где за веру и Отечество люди всегда готовы были сложить голову? Почему русский народ так доверчив? Эти вопросы и поныне волнуют многих из нас, ибо в ответе на них — ключ в разгадке дальнейших смутных времен в нашей стране, когда с молчаливого согласия народа к власти приходили всякого рода авантюристы, обрекающие его же на вымирание. Только в период с 1604-го по 1612 год на Руси появилось несколько самозванцев, выдававших себя за убиенного царевича Дмитрия, и каждый из них находил у народа определенную поддержку. А сколько таких самозванцев было в новейшей истории России...
Глеб Подгородинский играет Лжедмитрия человеком, полным молодого азарта, самолюбования, непомерного тщеславия и щенячьего восторга от происходящего. Кажется, невозможно не поддаться его всесокрушающему обаянию, не поверить, что такие светлые глаза не могут лгать. И только в некоторые мгновения, когда, например, он с подобострастием целует руку коварной Марине Мнишек (Елена Харитонова), вдруг начинаешь видеть, что это раб, рожденный угождать, что на самом деле ему никогда не стать настоящим царем.
Его противоположность — Василий Шуйский в исполнении Бориса Невзорова, недавно принятого в штат Малого театра. В начале спектакля он выглядит заурядным царедворцем, старающимся держаться в тени своих единомышленников. Но по мере нарастания событий голос его крепчает, спина выпрямляется, и уже не удивляешься, что именно в его лобастой голове рождается план захвата власти. Шуйский оказывается опытным заговорщиком и стратегом. Он и в тени-то до поры до времени находился потому, что хорошо изучил психологию своего народа. Знал, что тому надо дать хорошенько настрадаться от иноземцев, чтобы бунт назрел сам собой, и уж тогда ничто не сможет сдержать его гнев. «Или плаха, или золотая шапка Мономаха», — восклицает в спектакле будущий правитель России. Но продержаться на троне после низвержения Лжедмитрия ему суждено было всего четы ре года...
Автор: Любовь ЛЕБЕДИНА
Источник: Труд
Дата: 15.03.2007
Малый театр окунулся в глубины истории, чтобы лучше понять день сегодняшний.
Сегодня в театральной Москве практически невозможно найти коллектив, всерьез интересующийся историей государства российского. При том, что многие из них имеют статус государственных. Эта тема исключена из репертуарной политики театров, активно осваивающих развлекательные жанры. Исключение — Малый театр, где не боятся прослыть ретроградами, выводя историю на подмостки и делая ее живой.
Поэтому здесь не первый год идут «Царь Борис» и «Смерть Иоанна Грозного» Алексея Толстого, поэтому только что состоялась премьера малоизвестной пьесы Александра Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». По жанру эта масштабная постановка Владимира Драгунова — народная трагедия, хотя народ непосредственно в действии и не участвует. Но именно к нему, народу, постоянно апеллируют бояре, возводящие Лжедмитрия на трон и открывающие польской шляхте ворота в Кремль. И народ позволяет им осуществить коварные замыслы.
Как же такое могло произойти в православной стране, где царь считался помазанником Божьим? Где за веру и Отечество люди всегда готовы были сложить голову? Почему русский народ так доверчив? Эти вопросы и поныне волнуют многих из нас, ибо в ответе на них — ключ в разгадке дальнейших смутных времен в нашей стране, когда с молчаливого согласия народа к власти приходили всякого рода авантюристы, обрекающие его же на вымирание. Только в период с 1604-го по 1612 год на Руси появилось несколько самозванцев, выдававших себя за убиенного царевича Дмитрия, и каждый из них находил у народа определенную поддержку. А сколько таких самозванцев было в новейшей истории России...
Глеб Подгородинский играет Лжедмитрия человеком, полным молодого азарта, самолюбования, непомерного тщеславия и щенячьего восторга от происходящего. Кажется, невозможно не поддаться его всесокрушающему обаянию, не поверить, что такие светлые глаза не могут лгать. И только в некоторые мгновения, когда, например, он с подобострастием целует руку коварной Марине Мнишек (Елена Харитонова), вдруг начинаешь видеть, что это раб, рожденный угождать, что на самом деле ему никогда не стать настоящим царем.
Его противоположность — Василий Шуйский в исполнении Бориса Невзорова, недавно принятого в штат Малого театра. В начале спектакля он выглядит заурядным царедворцем, старающимся держаться в тени своих единомышленников. Но по мере нарастания событий голос его крепчает, спина выпрямляется, и уже не удивляешься, что именно в его лобастой голове рождается план захвата власти. Шуйский оказывается опытным заговорщиком и стратегом. Он и в тени-то до поры до времени находился потому, что хорошо изучил психологию своего народа. Знал, что тому надо дать хорошенько настрадаться от иноземцев, чтобы бунт назрел сам собой, и уж тогда ничто не сможет сдержать его гнев. «Или плаха, или золотая шапка Мономаха», — восклицает в спектакле будущий правитель России. Но продержаться на троне после низвержения Лжедмитрия ему суждено было всего четы ре года...
Автор: Любовь ЛЕБЕДИНА
Источник: Труд
Дата: 15.03.2007
14.03.2007
12.03.2007
Подробнее
ШАПКИ ДОЛОЙ
ШАПКИ ДОЛОЙ
Малый театр обратился к хроникам Александра Островского
Малый театр обратился к хроникам Александра Островского
ШАПКИ ДОЛОЙ
Малый театр обратился к хроникам Александра Островского
Уверена, многие зрители не без опаски шли на премьеру драматической хроники Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»: опять эти обязательные в историческом спектакле боярские шапки да поклоны, кафтаны и накладные бороды. Словом, живые картины, ряженые. А тут еще белый, как бы «былинный» стих. Режиссер спектакля Владимир Драгунов, кажется, предугадал эти тревожные предчувствия и постарался как мог преодолеть сложившийся «декоративный» канон. Ставку сделал на подчеркнутый аскетизм, суховатую графичность. События Смутного времени 1605-1606 годов, нашествие иноземцев, противостояние Самозванца и Шуйского, ожесточенная борьба за власть разных боярских партий — все это разворачивается на пустом планшете сцены при неярком, колеблющемся пламени свечи на фоне монохромных подъемных занавесов, напоминающих обгоревшие рисунки-чертежи соборов, кремлевских палат (художник Лариса Ломакина). Да и в костюмах историзм весьма условен. Не говоря уж о том, что роскошным клееным бородам, равно как парикам и всяческим толщинкам, дали здесь заслуженную отставку. Режиссер увлечен иным. И зрителя пытается увлечь то исследованием изощренных тогдашних политтехнологий, то вполне идеологическим диспутом. О чем? О прошлом и будущем страны, о «западничестве» и «славянофильстве». Получается? Иногда да. И тогда зал, удивляясь актуальности происходящего, живо реагирует на реплики, будто взятые из вчерашней газеты. Речь идет о самозванстве — очень типичном российском явлении, а еще о вине бояр перед народом, о вывозе чужестранцами русской казны за рубеж. В общем, пальцев не хватит загибать. Но главным становится, конечно, размышление о сути российской государственности, о печальной цикличности в ее развитии, когда падение в хаос неизбежно сменяется появлением нового тирана, и так до бесконечности. Пушкинская в сущности мысль.
Любопытно, скажете вы, но как это сценически выражено? Не в форме же настоящего диспута? Конечно нет. В лучшие моменты появляются очертания пусть не выдающегося, но серьезного драматического спектакля, искреннего в своем желании дойти до основанья, до корней того, что с нами происходит уж которое столетие. Другое дело, что без плакатности и шаблона здесь тоже не обошлось. Но винить в этом хочется не только режиссера, но и пьесу, не самую, прямо скажем, удачную у классика. (Недаром же ее не тревожили в театре больше ста лет.) Актерам приходится героически преодолевать схематизм характеров и ситуаций. Кто-то прокалывается на первой же фразе и тогда начинает привычно хвататься за штампы: ломать в руках по-холопски шапку, рвать на груди рубашку или, как Марина Мнишек (Елена Харитонова), изображать великосветскую спесь. А кому-то удается-таки сойти с голосовых и прочих «котурн». Особенно это относится к Глебу Подгородинскому. В его Самозванца хочется вглядываться, так он точен, современен в интонациях, каждом жесте. Обаятелен, незауряден и, что самое интересное в трактовке актера, явно желает добра России. А вот Борису Невзорову (Василий Шуйский), видимо, еще не все понятно в роли. И поэтому тянет представить своего государственника просто кряжистым, эпическим «надежей-государем»... Словом, поразительная вещь, но сыграть какую-нибудь шекспировскую хронику нам порой много проще, нежели свою, родимую. Может, нужно чуть больше отстранения?
Елена Сизенко
«Итоги», 12 марта 2007
Малый театр обратился к хроникам Александра Островского
Уверена, многие зрители не без опаски шли на премьеру драматической хроники Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»: опять эти обязательные в историческом спектакле боярские шапки да поклоны, кафтаны и накладные бороды. Словом, живые картины, ряженые. А тут еще белый, как бы «былинный» стих. Режиссер спектакля Владимир Драгунов, кажется, предугадал эти тревожные предчувствия и постарался как мог преодолеть сложившийся «декоративный» канон. Ставку сделал на подчеркнутый аскетизм, суховатую графичность. События Смутного времени 1605-1606 годов, нашествие иноземцев, противостояние Самозванца и Шуйского, ожесточенная борьба за власть разных боярских партий — все это разворачивается на пустом планшете сцены при неярком, колеблющемся пламени свечи на фоне монохромных подъемных занавесов, напоминающих обгоревшие рисунки-чертежи соборов, кремлевских палат (художник Лариса Ломакина). Да и в костюмах историзм весьма условен. Не говоря уж о том, что роскошным клееным бородам, равно как парикам и всяческим толщинкам, дали здесь заслуженную отставку. Режиссер увлечен иным. И зрителя пытается увлечь то исследованием изощренных тогдашних политтехнологий, то вполне идеологическим диспутом. О чем? О прошлом и будущем страны, о «западничестве» и «славянофильстве». Получается? Иногда да. И тогда зал, удивляясь актуальности происходящего, живо реагирует на реплики, будто взятые из вчерашней газеты. Речь идет о самозванстве — очень типичном российском явлении, а еще о вине бояр перед народом, о вывозе чужестранцами русской казны за рубеж. В общем, пальцев не хватит загибать. Но главным становится, конечно, размышление о сути российской государственности, о печальной цикличности в ее развитии, когда падение в хаос неизбежно сменяется появлением нового тирана, и так до бесконечности. Пушкинская в сущности мысль.
Любопытно, скажете вы, но как это сценически выражено? Не в форме же настоящего диспута? Конечно нет. В лучшие моменты появляются очертания пусть не выдающегося, но серьезного драматического спектакля, искреннего в своем желании дойти до основанья, до корней того, что с нами происходит уж которое столетие. Другое дело, что без плакатности и шаблона здесь тоже не обошлось. Но винить в этом хочется не только режиссера, но и пьесу, не самую, прямо скажем, удачную у классика. (Недаром же ее не тревожили в театре больше ста лет.) Актерам приходится героически преодолевать схематизм характеров и ситуаций. Кто-то прокалывается на первой же фразе и тогда начинает привычно хвататься за штампы: ломать в руках по-холопски шапку, рвать на груди рубашку или, как Марина Мнишек (Елена Харитонова), изображать великосветскую спесь. А кому-то удается-таки сойти с голосовых и прочих «котурн». Особенно это относится к Глебу Подгородинскому. В его Самозванца хочется вглядываться, так он точен, современен в интонациях, каждом жесте. Обаятелен, незауряден и, что самое интересное в трактовке актера, явно желает добра России. А вот Борису Невзорову (Василий Шуйский), видимо, еще не все понятно в роли. И поэтому тянет представить своего государственника просто кряжистым, эпическим «надежей-государем»... Словом, поразительная вещь, но сыграть какую-нибудь шекспировскую хронику нам порой много проще, нежели свою, родимую. Может, нужно чуть больше отстранения?
Елена Сизенко
«Итоги», 12 марта 2007
10.03.2007
Подробнее
Премьера драматической хроники А.Н.Островского «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ». Актёры, занятые в спектакле 13 марта,
Премьера драматической хроники А.Н.Островского «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ».
Актёры, занятые в спектакле 13 марта,
Актёры, занятые в спектакле 13 марта,
Премьера драматической хроники А.Н.Островского «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ».
Актёры, занятые в спектакле 13 марта, основная сцена, «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»: Т.Н.Лебедева, Н.Н.Верещенко, А.Е.Фаддеев, Б.Г.Невзоров, В.В.Петров, В.А.Сафронов, В.Г.Богин, С.Л.Тезов, С.А.Вещев, А.Р.Хомятов, С.А.Кагаков, В.А.Дубровский, В.В.Дахненко, А.К.Вахтеров, C. И.Видинеев, П.Д.Складчиков, В.А.Андрианов, Ю.Б.Ильин, Г.Н.Скряпкин, Е.В.Арановский, П.С.Жихарев, П.В.Абрамов
Актёры, занятые в спектакле 13 марта, основная сцена, «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»: Т.Н.Лебедева, Н.Н.Верещенко, А.Е.Фаддеев, Б.Г.Невзоров, В.В.Петров, В.А.Сафронов, В.Г.Богин, С.Л.Тезов, С.А.Вещев, А.Р.Хомятов, С.А.Кагаков, В.А.Дубровский, В.В.Дахненко, А.К.Вахтеров, C. И.Видинеев, П.Д.Складчиков, В.А.Андрианов, Ю.Б.Ильин, Г.Н.Скряпкин, Е.В.Арановский, П.С.Жихарев, П.В.Абрамов
07.03.2007
Подробнее
В МАЛОМ ТЕАТРЕ НАСТУПИЛО СМУТНОЕ ВРЕМЯ
Малый театр показал премьеру спектакля по полузабытой исторической хронике Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Самозванец показался Роману Должанскому лучом света в темном царстве.
В МАЛОМ ТЕАТРЕ НАСТУПИЛО СМУТНОЕ ВРЕМЯ
Малый театр показал премьеру спектакля по полузабытой исторической хронике Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Самозванец показался РОМАНУ Ъ-ДОЛЖАНСКОМУ лучом света в темном царстве.
Хронику Александра Николаевича Островского на сцене Малого театра не ставили сто лет, да и на других сценах не то чтобы затаскали до неприличия. Это тот самый случай, когда не воскликнуть «Куда ж все смотрели!» хочется, а переспросить театр: может, есть какая причина, что не рвался народ к этой пьесе? Может, не все, что из-под пера гения вышло, стоит тревожить? Правда, сам Александр Николаевич свое сочинение оценил высоко, но была у него такая простительная слабость: каждую новую пьесу объявлять едва ли не лучшей своей.
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» своего рода сиквел «Бориса Годунова», по структуре напоминающий трагедию Пушкина. Хроника начинается после смерти Годунова и описывает недолгое царствование царя Дмитрия, вошедшего в историю с приставкой «лже»: завоевание Москвы, интриги бояр, приезд поляков и Марины Мнишек, осуждение Василия Шуйского, его возвращение и избрание на царство после гибели самозванца.
Не лучшую, мягко говоря, пьесу Островского в Малом поставил Владимир Драгунов. Режиссура его, по правде говоря, не стоит бумаги, на которой может быть описана: эти выходят справа, те выходят слева, в тревожные моменты включается тревожная музыка, эмоции передаются голосовыми модуляциями, актеры обряжены в приблизительно исторические костюмы. Кажется, художник Лариса Ломакина пыталась задать своим оформлением спектаклю некую степень отстранения – это система подъемных концертных занавесов, имитирующих полуобгоревшие рисунки с видами Москвы. Но на сцене согласья нет, и играют актеры так, как играли бы они, должно быть, на пустой сцене или среди тонн натуральных декораций. В общем, перед нами типичная лжеакадемическая продукция, отмеченная признаками глухоты и разлада театра с жизнью.
Есть, впрочем, одно любопытное обстоятельство. Оно касается контраста между протагонистом, Дмитрием Самозванцем, и Василием Шуйским. Известно, что Дмитрий у Островского поначалу предстал едва ли не положительным героем – реформатором, довольно-таки милосердным человеком, пытавшимся сделать доставшееся ему государство более рациональным и современным. Потом, правда, автор образ царя подправил. Но и в нынешней редакции Малого театра Дмитрий выглядит гораздо более привлекательным персонажем, нежели полукарикатурные бояре-интриганы, которые сначала ему присягнули, а потом убили. Можно сказать, что польский ставленник в нынешнем спектакле иллюстрирует довольно популярную историческую теорию, состоящую в том, что царствование Дмитрия стало упущенным Россией шансом пойти по европейскому пути развития.
Не думаю, что таков был замысел режиссера. Судя по его высказываниям, помещенным в программке, симпатии постановщика на стороне Шуйского, да и странно бы, наверное, на патриотических подмостках ожидать такую ересь, как сочувствие к иноземцу. Конфликт главных героев заключен не столько в поступках, сколько в манере исполнения и сценических рисунках. Борис Невзоров под руководством Владимира Драгунова делает все, чтобы вызвать единение зрителя с Василием Шуйским, личностью, по свидетельству историков, во всех смыслах малопривлекательной. Кряжистый, основательный Шуйский силен своей былинной мощью. Господин Невзоров громогласен, нетороплив, он пафосно и проникновенно страдает на авансцене, мало меняется от сцены к сцене, даже после плахи, на которую его уложили, прежде чем зачитать указ о помиловании, а в финале многозначительно бродит по сцене, видимо, изображая тягостные думы о судьбе государства.
Глебу Подгородинскому, играющему Дмитрия, таких театральных безобразий не поручено. Актер он весьма одаренный – очень подвижный, техничный, самостоятельный, современный. И роль свою делает не по законам картонного балагана, а с нервом и живым глазом. Так что и персонаж его становится симпатичен: он и нраву вроде нековарного, и выглядит по-человечески, и государству хочет хорошего.
Кстати, о российских нравах. Поскольку вашего обозревателя в Малый театр никогда не приглашают (видимо, критику мою считают несправедливой, таковой же сочтут и написанное выше), я обычно покупаю на премьеры в Дом Островского билетик. Так получилось, что на «Самозванца...» я опаздывал, вбежал в театр буквально с третьим звонком, сразу к окошечку кассы, и кассирша предлагает оставшийся одиночный билет. Называет цену – тысяча рублей. Недешево, но делать нечего, рецензию писать надо, так что сунул в окошко купюру, схватил билет и побежал на свое место. Потом, уже поздно вечером, взялся рассматривать от нечего делать билет: ба-а, да на нем цены вообще нет, а внизу видны следы надпечатки «бесплатно», неаккуратно отрезанной ножницами. А продали мне его, подчеркиваю, в кассе театра – национального достояния. Эх, батюшка-самозванец, где ты...
Роман ДОЛЖАНСКИЙ
КоммерсантЪ
06.03.2007
Малый театр показал премьеру спектакля по полузабытой исторической хронике Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Самозванец показался РОМАНУ Ъ-ДОЛЖАНСКОМУ лучом света в темном царстве.
Хронику Александра Николаевича Островского на сцене Малого театра не ставили сто лет, да и на других сценах не то чтобы затаскали до неприличия. Это тот самый случай, когда не воскликнуть «Куда ж все смотрели!» хочется, а переспросить театр: может, есть какая причина, что не рвался народ к этой пьесе? Может, не все, что из-под пера гения вышло, стоит тревожить? Правда, сам Александр Николаевич свое сочинение оценил высоко, но была у него такая простительная слабость: каждую новую пьесу объявлять едва ли не лучшей своей.
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» своего рода сиквел «Бориса Годунова», по структуре напоминающий трагедию Пушкина. Хроника начинается после смерти Годунова и описывает недолгое царствование царя Дмитрия, вошедшего в историю с приставкой «лже»: завоевание Москвы, интриги бояр, приезд поляков и Марины Мнишек, осуждение Василия Шуйского, его возвращение и избрание на царство после гибели самозванца.
Не лучшую, мягко говоря, пьесу Островского в Малом поставил Владимир Драгунов. Режиссура его, по правде говоря, не стоит бумаги, на которой может быть описана: эти выходят справа, те выходят слева, в тревожные моменты включается тревожная музыка, эмоции передаются голосовыми модуляциями, актеры обряжены в приблизительно исторические костюмы. Кажется, художник Лариса Ломакина пыталась задать своим оформлением спектаклю некую степень отстранения – это система подъемных концертных занавесов, имитирующих полуобгоревшие рисунки с видами Москвы. Но на сцене согласья нет, и играют актеры так, как играли бы они, должно быть, на пустой сцене или среди тонн натуральных декораций. В общем, перед нами типичная лжеакадемическая продукция, отмеченная признаками глухоты и разлада театра с жизнью.
Есть, впрочем, одно любопытное обстоятельство. Оно касается контраста между протагонистом, Дмитрием Самозванцем, и Василием Шуйским. Известно, что Дмитрий у Островского поначалу предстал едва ли не положительным героем – реформатором, довольно-таки милосердным человеком, пытавшимся сделать доставшееся ему государство более рациональным и современным. Потом, правда, автор образ царя подправил. Но и в нынешней редакции Малого театра Дмитрий выглядит гораздо более привлекательным персонажем, нежели полукарикатурные бояре-интриганы, которые сначала ему присягнули, а потом убили. Можно сказать, что польский ставленник в нынешнем спектакле иллюстрирует довольно популярную историческую теорию, состоящую в том, что царствование Дмитрия стало упущенным Россией шансом пойти по европейскому пути развития.
Не думаю, что таков был замысел режиссера. Судя по его высказываниям, помещенным в программке, симпатии постановщика на стороне Шуйского, да и странно бы, наверное, на патриотических подмостках ожидать такую ересь, как сочувствие к иноземцу. Конфликт главных героев заключен не столько в поступках, сколько в манере исполнения и сценических рисунках. Борис Невзоров под руководством Владимира Драгунова делает все, чтобы вызвать единение зрителя с Василием Шуйским, личностью, по свидетельству историков, во всех смыслах малопривлекательной. Кряжистый, основательный Шуйский силен своей былинной мощью. Господин Невзоров громогласен, нетороплив, он пафосно и проникновенно страдает на авансцене, мало меняется от сцены к сцене, даже после плахи, на которую его уложили, прежде чем зачитать указ о помиловании, а в финале многозначительно бродит по сцене, видимо, изображая тягостные думы о судьбе государства.
Глебу Подгородинскому, играющему Дмитрия, таких театральных безобразий не поручено. Актер он весьма одаренный – очень подвижный, техничный, самостоятельный, современный. И роль свою делает не по законам картонного балагана, а с нервом и живым глазом. Так что и персонаж его становится симпатичен: он и нраву вроде нековарного, и выглядит по-человечески, и государству хочет хорошего.
Кстати, о российских нравах. Поскольку вашего обозревателя в Малый театр никогда не приглашают (видимо, критику мою считают несправедливой, таковой же сочтут и написанное выше), я обычно покупаю на премьеры в Дом Островского билетик. Так получилось, что на «Самозванца...» я опаздывал, вбежал в театр буквально с третьим звонком, сразу к окошечку кассы, и кассирша предлагает оставшийся одиночный билет. Называет цену – тысяча рублей. Недешево, но делать нечего, рецензию писать надо, так что сунул в окошко купюру, схватил билет и побежал на свое место. Потом, уже поздно вечером, взялся рассматривать от нечего делать билет: ба-а, да на нем цены вообще нет, а внизу видны следы надпечатки «бесплатно», неаккуратно отрезанной ножницами. А продали мне его, подчеркиваю, в кассе театра – национального достояния. Эх, батюшка-самозванец, где ты...
Роман ДОЛЖАНСКИЙ
КоммерсантЪ
06.03.2007
06.03.2007
Подробнее
СМУТНАЯ ПЬЕСА
В Малом театре показали еще одного царя
СМУТНАЯ ПЬЕСА
В Малом театре показали еще одного царя
На сцене Малого театра состоялась премьера драматической хроники Александра Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Спектакль продолжает «историко-бытовую» репертуарную линию театра, в афише которого стоят пьесы «Царь Иоанн Грозный», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис», «Царь Петр и Алексей».
Закончив в 1866 году хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», еще не остыв от работы, Александр Островский писал Некрасову: «Хорошо или дурно я написал, я не знаю, но, во всяком случае, это составит эпоху в моей жизни, с которой начнется новая деятельность; все доселе мною написанное были только попытки, а это, повторяю опять, дурно или хорошо написанное, – произведение решительное». Относительно достоинств хроники Островский сомневался зря: тщательно выписанный широкий исторический фон (недаром драматург столько времени потратил на изучение летописей), прекрасную роль Самозванца, – все это написано явно «хорошо». Относительно места этой пьесы в своем драматическом наследии Островский решительно ошибался: редко ставящаяся пьеса отнюдь не вошла в его «золотой канон».
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» редко появляется на сцене, и история ее постановок небогата удачами. Похоже, что и в этот раз, выбирая пьесу, театр руководствовался не столько ее достоинствами, сколько потребностями репертуара. Малый театр – один из немногих сегодняшних театров, применительно к которым можно говорить о «строительстве» репертуара, о выверенной на века репертуарной линии. Малый настаивает на своей верности автору. Во времена, когда за «верностью букве» следили райкомы, настойчивость руководства старейшего театра Москвы вызывала недоумение. Сейчас, чем больше вокруг свободы и даже легкомыслия в обращении с классическим текстом, тем больше уважения вызывает Малый театр, продолжающий блюсти авторское право. В каком-то смысле он дает нашей беспорядочной жизни ощущение неизменности (хотя бы в одном отдельно взятом месте). В Англии встречаются магазины, сохраняющие ассортимент XVIII века (натуральную ваксу для сапог и фиксатуары для усов). Малый театр сохраняет в неизменности не только принципы, но и прихоти.
150 лет назад Островский страдал от скаредности дирекции, которая решительно не желала тратиться на историческую пьесу, предпочитая использовать декорации «из подбора». Сегодняшние декорации и костюмы «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского» наверняка созданы художником Ларисой Ломакиной именно для этой постановки, но кажутся взятыми напрокат. На сцене деревянный помост и развешенные полотнища с архитектурными чертежами (как бы чуть опаленными по краям). Играть в этом антураже можно что угодно, но художественной энергии и смысла из него извлечь не удается.
Шаблонны мизансцены режиссера Владимира Драгунова; знакомы интонации актеров, правильные, но взятые как бы из общего драматического подбора. Наконец, не очень точен сам выбор исполнителей. Трудно поверить, что Василий Шуйский, каким его играет Борис Невзоров, способен на планомерную интригу – слишком благороден, распахнут и горяч. Еще труднее поверить в безоглядную страсть Дмитрия Самозванца – Глеба Подгородинского к Марине Мнишек – Елене Харитоновой, которая больше подходит ему в тетушки, чем в невесты (обыкновение Малого театра давать роли невест заслуженным актрисам временами мешает).
Но не замутненный решениями постановщика и талантами актеров, текст Островского, что называется, «цепляет» публику. Трагические перипетии родной истории, характеры времен Смуты, столкновения России и Запада – все это находит отклик в удивительно восприимчивом зрительном зале.
Не став художественным событием, новая постановка органически вписалась в репертуарную линию. И, ей-богу, когда театр строится как цельность, качество отдельного кирпича-спектакля не столь важно, как его вписанность в целое. Когда-то, 150 лет назад рецензенты острили, что московским гимназистам можно учить историю по афише Малого театра. Сейчас просветительский пафос не кажется предметом шуток, а цель «научить родной истории» представляется вполне достойной.
Ольга Егошина
«Новые известия», 06.03.2007
В Малом театре показали еще одного царя
На сцене Малого театра состоялась премьера драматической хроники Александра Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Спектакль продолжает «историко-бытовую» репертуарную линию театра, в афише которого стоят пьесы «Царь Иоанн Грозный», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис», «Царь Петр и Алексей».
Закончив в 1866 году хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», еще не остыв от работы, Александр Островский писал Некрасову: «Хорошо или дурно я написал, я не знаю, но, во всяком случае, это составит эпоху в моей жизни, с которой начнется новая деятельность; все доселе мною написанное были только попытки, а это, повторяю опять, дурно или хорошо написанное, – произведение решительное». Относительно достоинств хроники Островский сомневался зря: тщательно выписанный широкий исторический фон (недаром драматург столько времени потратил на изучение летописей), прекрасную роль Самозванца, – все это написано явно «хорошо». Относительно места этой пьесы в своем драматическом наследии Островский решительно ошибался: редко ставящаяся пьеса отнюдь не вошла в его «золотой канон».
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» редко появляется на сцене, и история ее постановок небогата удачами. Похоже, что и в этот раз, выбирая пьесу, театр руководствовался не столько ее достоинствами, сколько потребностями репертуара. Малый театр – один из немногих сегодняшних театров, применительно к которым можно говорить о «строительстве» репертуара, о выверенной на века репертуарной линии. Малый настаивает на своей верности автору. Во времена, когда за «верностью букве» следили райкомы, настойчивость руководства старейшего театра Москвы вызывала недоумение. Сейчас, чем больше вокруг свободы и даже легкомыслия в обращении с классическим текстом, тем больше уважения вызывает Малый театр, продолжающий блюсти авторское право. В каком-то смысле он дает нашей беспорядочной жизни ощущение неизменности (хотя бы в одном отдельно взятом месте). В Англии встречаются магазины, сохраняющие ассортимент XVIII века (натуральную ваксу для сапог и фиксатуары для усов). Малый театр сохраняет в неизменности не только принципы, но и прихоти.
150 лет назад Островский страдал от скаредности дирекции, которая решительно не желала тратиться на историческую пьесу, предпочитая использовать декорации «из подбора». Сегодняшние декорации и костюмы «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского» наверняка созданы художником Ларисой Ломакиной именно для этой постановки, но кажутся взятыми напрокат. На сцене деревянный помост и развешенные полотнища с архитектурными чертежами (как бы чуть опаленными по краям). Играть в этом антураже можно что угодно, но художественной энергии и смысла из него извлечь не удается.
Шаблонны мизансцены режиссера Владимира Драгунова; знакомы интонации актеров, правильные, но взятые как бы из общего драматического подбора. Наконец, не очень точен сам выбор исполнителей. Трудно поверить, что Василий Шуйский, каким его играет Борис Невзоров, способен на планомерную интригу – слишком благороден, распахнут и горяч. Еще труднее поверить в безоглядную страсть Дмитрия Самозванца – Глеба Подгородинского к Марине Мнишек – Елене Харитоновой, которая больше подходит ему в тетушки, чем в невесты (обыкновение Малого театра давать роли невест заслуженным актрисам временами мешает).
Но не замутненный решениями постановщика и талантами актеров, текст Островского, что называется, «цепляет» публику. Трагические перипетии родной истории, характеры времен Смуты, столкновения России и Запада – все это находит отклик в удивительно восприимчивом зрительном зале.
Не став художественным событием, новая постановка органически вписалась в репертуарную линию. И, ей-богу, когда театр строится как цельность, качество отдельного кирпича-спектакля не столь важно, как его вписанность в целое. Когда-то, 150 лет назад рецензенты острили, что московским гимназистам можно учить историю по афише Малого театра. Сейчас просветительский пафос не кажется предметом шуток, а цель «научить родной истории» представляется вполне достойной.
Ольга Егошина
«Новые известия», 06.03.2007
05.03.2007
Подробнее
ПРЕМЬЕРА ДРАМАТИЧЕСКОЙ ХРОНИКИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ». ФОТОГАЛЕРЕЯ
ПРЕМЬЕРА ДРАМАТИЧЕСКОЙ ХРОНИКИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ».
ФОТОГАЛЕРЕЯ
ФОТОГАЛЕРЕЯ
4 марта. Премьера драматической хроники А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Фотогалерея.
04.03.2007
Подробнее
«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» - ВЗГЛЯД ИЗ ЗРИТЕЛЬНОГО ЗАЛА
Признаюсь, шёл на него, не ожидая ничего, кроме хорошо, в традициях театра, поставленной исторической драмы, каковой, собственно, она и значится у автора.
«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» - ВЗГЛЯД ИЗ ЗРИТЕЛЬНОГО ЗАЛА
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» - спектакль для Малого Театра необычный. И непривычный, пожалуй, тоже.
Признаюсь, шёл на него, не ожидая ничего, кроме хорошо, в традициях театра, поставленной исторической драмы, каковой, собственно, она и значится у автора. Этакой оперы, где смысл за древностию лет уже и не важен, а важно, как такой-то, имярек, актёр, в нынешней постановке сыграет, скажем, Шуйского, а такая-то, имярек, актриса, царицу Марфу, в сравнении с классическим образцами.
Хотя, и были знамения!
Так, промелькнули где-то намёки на необычайно..., как бы это помягче выразиться, лаконические декорации.
Или, скажем, заранее опубликованный на сайте Малого, непривычный для боярских пьес кастинг (простите великодушно, имел в виду распределение ролей).
Да, и режиссёр, Драгунов, признаться, уже был замечен в вольнодумстве, когда в спектакль «Последняя жертва» ввёл, совершенно не предусмотренный Александром Николаевичем, персонаж – фотографа. Персонаж отнюдь не эпизодический, а так, что весь вечер на сцене, весьма зрителю симпатичный, хотя и бессловесный, а главное, никак спектаклю не лишний! И даже наоборот.
Открылся занавес….
Данному спектаклю, впрочем, занавес был бы и лишним, но приём этот, игры без занавеса, некогда новый и что-то значащий, за частым употреблением и там где нужно, а чаще, там, где не нужно, был затёрт до тривиальности.
Декорации оказались и впрямь весьма лаконичными. Они лишь намёкали на место действия, но никак не представляли его. То же, признаться, можно отнести и к костюмам. Отношения между персонажами пьесы показались разорванными, и актёры обращали свои реплики скорее к нам, зрителям, нежели друг к другу. Особенно ярко это проявилось в сцене Самозванца с Мариной Мнишек, где Дмитрий свой страстный монолог к возлюбленной весьма энергично прокричал в зал, кажется, так ни разу на неё и не взглянув.
Но спектакль смотрелся с большим интересом, по окончании аплодировали долго и искренно.
А мне, лично, вспомнилось былое….
На заре шестидесятых прошлого века, когда был разоблачён культ личности, когда в воздухе запахло оттепелью, а у интеллигенции (позднее их назовут шестидесятниками) возродились надежды на справедливую жизнь, «по правде», в рамках социалистической идеи. И это время породило молодого Олега Ефремова, который со своими учениками-единомышленниками, выходцами школы-студии МХАТ, открыл театр-студию Современник, где они начали с новой для тех времён драмы «Вечно живые».
Надобно заметить, что к той поре театр пребывал в состоянии перманентной стагнации, когда стараниями культработников, а точнее, культнадсмотрщиков от партии из драматургии и театра были изгнаны конфликты и острые, волнующие зрителя темы, а оставлен лишь один конфликт – борьба лучшего с хорошим. Да, и не могло быть, по мысли этих самых надсмотрщиков, никаких иных конфликтов в, столь мудро управляемом партией, обществе.
Старший Попов назвал это театральным безОбразием, хотя, справедливости ради, надо отметить, что словцо это было вкинуто некогда Немировичем-Данченко, но уж очень впору подошло, именно, в это время.
Ефремов, не изменяя сути учения Станиславского, привнёс тогда в театр острую гражданственность, не известную ему (театру) доселе. Гражданственность, которой, кстати, в своё время чурались из эстетических соображений и сами отцы-основатели МХАТа. Ефремов на практике доказал, что гражданственность, горячий отклик на подспудно кипящие в обществе мысли и настроения, совсем не обесценивают эстетической сути театрального искусства, а только умножают её.
(О чём, впрочем, задолго до него, на другом, более раннем отрезке развития Русского театра, говорили и Гоголь и Островский, но партийными стараниями эти мысли были тщательно выполоты из сознания деятелей театра.)
Прошло ещё немного лет (немного по историческим меркам) и шестидесятники обнаружили, что оттепель так весной и не завершилась. Партия выдумала новые мифы и, как и прежде, старательно стала выкорчёвывать не согласных с ними. Методы, правда, были уже не столь людоедские, как в сталинские годы, но чувствительные. Несогласных не убивали, не ссылали, а просто лишали работы.
Современник потихоньку отходит от своей гражданственности, ради элементарного выживания, и всё более упирает на внутренний мир своих героев, на пути его совершенствования. (Очень, кстати, замечательная цель!)
И появляется новый властитель дум уже нового поколения – Юрий Любимов. Как и некогда Ефремов, Любимов вместе с костяком своей труппы единомышленников вышел из той же альма-матер, школы-студии МХАТ. Вышел на волне откровенно политического театра. За основу, первоначально, был выбран немецкий драматург-коммунист (не придерёшься) Брехт, с его «новой» системой актёрской игры – методом отстранения (или остранения, как его ещё тогда называли).
Вообще-то, если покопаться в театральном наследии Мейерхольда (кажется, что всяких новаций он напридумывал на тысячу лет вперёд), то можно найти у него метод отчуждения, который он внедрял, наряду со своей биомеханикой. Ещё Игорь Ильинский, старательно следуя указаниям Мастера, пытался в «Великодушном рогоносце, одновременно, и играть Брюно, и выражать к этому герою своё отношение. Получалось не очень, и Мейерхольд оставил свои попытки.
Брехт этот гордиев узел развязал с изяществом Александра Македонского, то есть, попросту, его актёр на время выходил из роли и пел соответствующий зонг, в котором выражал своё (точнее режиссёра и драматурга Брехта) отношение к своей роли, а затем вновь впрыгивал в роль.
Как это ни странно, но многие из нас, любителей и почитателей Малого Театра совсем ещё недавно были свидетелями такой вот филигранной игры методом отчуждения, игры замечательного, увы, ныне покойного, актёра Николая Верещенко. Причём, «метод», это так…, придумки теоретиков от театра, а Верещенко играл также естественно, как, скажем, поёт соловей, или скворец. Такой вот у него был своеобычный, редкий актёрский голос. Особенно это было заметно в роли Гватинары в «Тайнах мадридского двора». Так и ощущалось, что на сцене двое, Гватинара и чуть сзади него сам Верещенко, с доброй ироничной улыбкой смотрит на своего героя и ждёт, а чего ещё интересненького он выкинет?
Любимов, оттолкнувшись от Брехта, создал свой, политический, но не потерявший художественности, театр. Особенно развернулся этот театр на одному ему присущей драматургической основе – на поэтическом монтаже.
Когда я смотрел «Дмитрия Самозванца», вдруг, не сразу, а со второго действия, так и пахнуло на меня теми далёкими временами, когда театр был и, по-хорошему, гражданственным, и, по-хорошему, политическим.
Способствовали этому, и лаконичная сценография, не отвлекающая от основной мысли, и эта разорванность связей, ибо герои пьесы общались не друг с другом, сами-то о себе они уже всё-всё знали, а с нами, современниками. Они на своём примере что-то очень важное хотели нам передать, а, может быть, и упредить.
Здесь были те самые и политический и гражданственный театр, давно уже нами забытые, но оттого не потерявшие своего значения. Но, художественно сплавленные с традицией Малого Театра.
Оттого и политика и гражданская позиция не били в лоб зрителя, а без надрывности и лозунгов говорили ему – посмотрите, подумайте, узнаёте?
Любители политических аллюзий и исторических параллелей (всего нынешнего политического спектра, от крайне правых до, крайне левых) найдут здесь для себя историческое подтверждение своих мыслей.
Я же, к их числу не принадлежащий, с удовольствием отмечу, что пьеса Александра Николаевича Островского оказалась, будто бы, написанной прямо по мерке данного режиссёрского прочтения. (С буквалистской точностью требовалось бы сказать наоборот, мол, режиссёрское прочтение…, и так далее, однако….) Она показалась абсолютно современной. Не замечалось даже то, что написана белым стихом, так естественен был для нас, нынешних в этой постановке язык автора.
Вот, крепкий задним умом, мужиковатый Василий Шуйский, недавно ещё присягавший на верность Самозванцу, вдруг, как бы прозревает и призывает бояр говорить народу правду. И сам её говорит и кается.
Правильные слова говорит! Однако правда эта, ныне очень выгодная для его цели, уж очень смахивает на его недавнюю ложь. Нет, он не лжёт, он действительно говорит правду, но придёт время, и он будет с такой же слезой в голосе откровенно врать народу.
Самозванец убит, иноземное войско его рассеяно, а Василию Шуйскому уже на пустынной сцене открывается путь к престолу и к шапке Мономаха. Как и положено царю, путь этот выложен кумачовой дорожкой. Шуйский поднимается наверх и вдруг, словно очутившись на раскалённых угольях, сбегает с кумача и, усевшись на голый пол, не радостно задумывается.
Будто где-то там, глубоко внутри, его задний ум с ухмылкой нашёптывет ему:
«Ты куда, Вася?
Не по Сеньке шапка-то!»
Где-то это недавно было.
Ба, да и ныне можно обнаружить!
Человек в Черном
3 марта 2007 года
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» - спектакль для Малого Театра необычный. И непривычный, пожалуй, тоже.
Признаюсь, шёл на него, не ожидая ничего, кроме хорошо, в традициях театра, поставленной исторической драмы, каковой, собственно, она и значится у автора. Этакой оперы, где смысл за древностию лет уже и не важен, а важно, как такой-то, имярек, актёр, в нынешней постановке сыграет, скажем, Шуйского, а такая-то, имярек, актриса, царицу Марфу, в сравнении с классическим образцами.
Хотя, и были знамения!
Так, промелькнули где-то намёки на необычайно..., как бы это помягче выразиться, лаконические декорации.
Или, скажем, заранее опубликованный на сайте Малого, непривычный для боярских пьес кастинг (простите великодушно, имел в виду распределение ролей).
Да, и режиссёр, Драгунов, признаться, уже был замечен в вольнодумстве, когда в спектакль «Последняя жертва» ввёл, совершенно не предусмотренный Александром Николаевичем, персонаж – фотографа. Персонаж отнюдь не эпизодический, а так, что весь вечер на сцене, весьма зрителю симпатичный, хотя и бессловесный, а главное, никак спектаклю не лишний! И даже наоборот.
Открылся занавес….
Данному спектаклю, впрочем, занавес был бы и лишним, но приём этот, игры без занавеса, некогда новый и что-то значащий, за частым употреблением и там где нужно, а чаще, там, где не нужно, был затёрт до тривиальности.
Декорации оказались и впрямь весьма лаконичными. Они лишь намёкали на место действия, но никак не представляли его. То же, признаться, можно отнести и к костюмам. Отношения между персонажами пьесы показались разорванными, и актёры обращали свои реплики скорее к нам, зрителям, нежели друг к другу. Особенно ярко это проявилось в сцене Самозванца с Мариной Мнишек, где Дмитрий свой страстный монолог к возлюбленной весьма энергично прокричал в зал, кажется, так ни разу на неё и не взглянув.
Но спектакль смотрелся с большим интересом, по окончании аплодировали долго и искренно.
А мне, лично, вспомнилось былое….
На заре шестидесятых прошлого века, когда был разоблачён культ личности, когда в воздухе запахло оттепелью, а у интеллигенции (позднее их назовут шестидесятниками) возродились надежды на справедливую жизнь, «по правде», в рамках социалистической идеи. И это время породило молодого Олега Ефремова, который со своими учениками-единомышленниками, выходцами школы-студии МХАТ, открыл театр-студию Современник, где они начали с новой для тех времён драмы «Вечно живые».
Надобно заметить, что к той поре театр пребывал в состоянии перманентной стагнации, когда стараниями культработников, а точнее, культнадсмотрщиков от партии из драматургии и театра были изгнаны конфликты и острые, волнующие зрителя темы, а оставлен лишь один конфликт – борьба лучшего с хорошим. Да, и не могло быть, по мысли этих самых надсмотрщиков, никаких иных конфликтов в, столь мудро управляемом партией, обществе.
Старший Попов назвал это театральным безОбразием, хотя, справедливости ради, надо отметить, что словцо это было вкинуто некогда Немировичем-Данченко, но уж очень впору подошло, именно, в это время.
Ефремов, не изменяя сути учения Станиславского, привнёс тогда в театр острую гражданственность, не известную ему (театру) доселе. Гражданственность, которой, кстати, в своё время чурались из эстетических соображений и сами отцы-основатели МХАТа. Ефремов на практике доказал, что гражданственность, горячий отклик на подспудно кипящие в обществе мысли и настроения, совсем не обесценивают эстетической сути театрального искусства, а только умножают её.
(О чём, впрочем, задолго до него, на другом, более раннем отрезке развития Русского театра, говорили и Гоголь и Островский, но партийными стараниями эти мысли были тщательно выполоты из сознания деятелей театра.)
Прошло ещё немного лет (немного по историческим меркам) и шестидесятники обнаружили, что оттепель так весной и не завершилась. Партия выдумала новые мифы и, как и прежде, старательно стала выкорчёвывать не согласных с ними. Методы, правда, были уже не столь людоедские, как в сталинские годы, но чувствительные. Несогласных не убивали, не ссылали, а просто лишали работы.
Современник потихоньку отходит от своей гражданственности, ради элементарного выживания, и всё более упирает на внутренний мир своих героев, на пути его совершенствования. (Очень, кстати, замечательная цель!)
И появляется новый властитель дум уже нового поколения – Юрий Любимов. Как и некогда Ефремов, Любимов вместе с костяком своей труппы единомышленников вышел из той же альма-матер, школы-студии МХАТ. Вышел на волне откровенно политического театра. За основу, первоначально, был выбран немецкий драматург-коммунист (не придерёшься) Брехт, с его «новой» системой актёрской игры – методом отстранения (или остранения, как его ещё тогда называли).
Вообще-то, если покопаться в театральном наследии Мейерхольда (кажется, что всяких новаций он напридумывал на тысячу лет вперёд), то можно найти у него метод отчуждения, который он внедрял, наряду со своей биомеханикой. Ещё Игорь Ильинский, старательно следуя указаниям Мастера, пытался в «Великодушном рогоносце, одновременно, и играть Брюно, и выражать к этому герою своё отношение. Получалось не очень, и Мейерхольд оставил свои попытки.
Брехт этот гордиев узел развязал с изяществом Александра Македонского, то есть, попросту, его актёр на время выходил из роли и пел соответствующий зонг, в котором выражал своё (точнее режиссёра и драматурга Брехта) отношение к своей роли, а затем вновь впрыгивал в роль.
Как это ни странно, но многие из нас, любителей и почитателей Малого Театра совсем ещё недавно были свидетелями такой вот филигранной игры методом отчуждения, игры замечательного, увы, ныне покойного, актёра Николая Верещенко. Причём, «метод», это так…, придумки теоретиков от театра, а Верещенко играл также естественно, как, скажем, поёт соловей, или скворец. Такой вот у него был своеобычный, редкий актёрский голос. Особенно это было заметно в роли Гватинары в «Тайнах мадридского двора». Так и ощущалось, что на сцене двое, Гватинара и чуть сзади него сам Верещенко, с доброй ироничной улыбкой смотрит на своего героя и ждёт, а чего ещё интересненького он выкинет?
Любимов, оттолкнувшись от Брехта, создал свой, политический, но не потерявший художественности, театр. Особенно развернулся этот театр на одному ему присущей драматургической основе – на поэтическом монтаже.
Когда я смотрел «Дмитрия Самозванца», вдруг, не сразу, а со второго действия, так и пахнуло на меня теми далёкими временами, когда театр был и, по-хорошему, гражданственным, и, по-хорошему, политическим.
Способствовали этому, и лаконичная сценография, не отвлекающая от основной мысли, и эта разорванность связей, ибо герои пьесы общались не друг с другом, сами-то о себе они уже всё-всё знали, а с нами, современниками. Они на своём примере что-то очень важное хотели нам передать, а, может быть, и упредить.
Здесь были те самые и политический и гражданственный театр, давно уже нами забытые, но оттого не потерявшие своего значения. Но, художественно сплавленные с традицией Малого Театра.
Оттого и политика и гражданская позиция не били в лоб зрителя, а без надрывности и лозунгов говорили ему – посмотрите, подумайте, узнаёте?
Любители политических аллюзий и исторических параллелей (всего нынешнего политического спектра, от крайне правых до, крайне левых) найдут здесь для себя историческое подтверждение своих мыслей.
Я же, к их числу не принадлежащий, с удовольствием отмечу, что пьеса Александра Николаевича Островского оказалась, будто бы, написанной прямо по мерке данного режиссёрского прочтения. (С буквалистской точностью требовалось бы сказать наоборот, мол, режиссёрское прочтение…, и так далее, однако….) Она показалась абсолютно современной. Не замечалось даже то, что написана белым стихом, так естественен был для нас, нынешних в этой постановке язык автора.
Вот, крепкий задним умом, мужиковатый Василий Шуйский, недавно ещё присягавший на верность Самозванцу, вдруг, как бы прозревает и призывает бояр говорить народу правду. И сам её говорит и кается.
Правильные слова говорит! Однако правда эта, ныне очень выгодная для его цели, уж очень смахивает на его недавнюю ложь. Нет, он не лжёт, он действительно говорит правду, но придёт время, и он будет с такой же слезой в голосе откровенно врать народу.
Самозванец убит, иноземное войско его рассеяно, а Василию Шуйскому уже на пустынной сцене открывается путь к престолу и к шапке Мономаха. Как и положено царю, путь этот выложен кумачовой дорожкой. Шуйский поднимается наверх и вдруг, словно очутившись на раскалённых угольях, сбегает с кумача и, усевшись на голый пол, не радостно задумывается.
Будто где-то там, глубоко внутри, его задний ум с ухмылкой нашёптывет ему:
«Ты куда, Вася?
Не по Сеньке шапка-то!»
Где-то это недавно было.
Ба, да и ныне можно обнаружить!
Человек в Черном
3 марта 2007 года
03.03.2007
Подробнее
4 марта 2007 года — премьера драматической хроники А.Н.Островского «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ». Актёры, занятые в спектакле 4 марта
4 марта 2007 года — премьера драматической хроники А.Н.Островского «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ».
Актёры, занятые в спектакле 4 марта
Актёры, занятые в спектакле 4 марта
4 марта 2007 года премьера драматической хроники А.Н.Островского «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ».
Актёры занятые в спектакле 4 марта, основная сцена, «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»: Т.Н.Лебедева, Е.Г.Харитонова, Г.В.Подгородинский, Б.Г.Невзоров, Б.В.Клюев, В.А.Сафронов, В.Г.Богин, В.Б.Носик, С.А.Вещев, А.Р.Хомятов, С.А.Кагаков, В.А.Дубровский, Ю.Б.Ильин, А.К.Вахтеров, C. И.Видинеев, П.Д.Складчиков, В.А.Андрианов, В.В.Дахненко, Г.Н.Скряпкин, Е.В.Арановский, П.С.Жихарев, П.В.Абрамов
Актёры занятые в спектакле 4 марта, основная сцена, «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»: Т.Н.Лебедева, Е.Г.Харитонова, Г.В.Подгородинский, Б.Г.Невзоров, Б.В.Клюев, В.А.Сафронов, В.Г.Богин, В.Б.Носик, С.А.Вещев, А.Р.Хомятов, С.А.Кагаков, В.А.Дубровский, Ю.Б.Ильин, А.К.Вахтеров, C. И.Видинеев, П.Д.Складчиков, В.А.Андрианов, В.В.Дахненко, Г.Н.Скряпкин, Е.В.Арановский, П.С.Жихарев, П.В.Абрамов
22.02.2007
Подробнее
«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» А.Н.ОСТРОВСКОГО НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
П.М.Садовский в роли Дмитрия Самозванца.
По книгам «П.М.Садовский» (С.Н.Дурылина) и «Семья Садовских» (статья С.Г.Кара-Мурзы).
По книгам «П.М.Садовский» (С.Н.Дурылина) и «Семья Садовских» (статья С.Г.Кара-Мурзы).
«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» А.Н.ОСТРОВСКОГО НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
П.М.Садовский в роли Дмитрия Самозванца.
По книгам «П.М.Садовский» (С.Н.Дурылина) и «Семья Садовских» (статья С.Г.Кара-Мурзы).
После гибели А. П. Ленского (1908) —иначе нельзя назвать внезапную смерть этого гениального художника, затравленного чиновными заправилами казенного театра, — во главе Малого театра стал А. И. Южин.
В своей речи к труппе Южин говорил: «Нам придется теперь годами завоевывать пошатнувшуюся популярность нашего театра, еще недавно переживавшего и еще иб пережившего вполне свои долгие черные дни и тяжелый гнет». Призывая труппу старейшего русского театра к усиленной работе, Южин, актер и драматург, говорил: «Наш театр — русский театр. Русский писатель, как русский актер, — хозяева этого театра. Русская жизнь — главный, если не единственный предмет его художественного воспроизведения в ее прошлом, в ее настоящем, даже в ее будущем, потому что нет пределов творчеству гения, и бессмертие Пушкиных, Гоголей и Шекспиров — именно в том, что, рисуя свое настоящее, они берут из него именно то, что не умрет и в будущем, говорят и мыслят о нем так, как будут говорить и мыслить лучшие люди «веков грядущих».
Свою задачу как заведующего репертуаром Южин видел в том, «чтобы из числа спектаклей на долю русских писателей выпадало по крайней мере в два, если не в три раза больше, чем иностранных...» Широкий показ на сцене современной русской драматургии, отражающей действительность, Южин признавал одной из важнейших задач театра: «Мы не можем быть даже специально театром трагедий, театром драм или театром комедий. Все формы драматической литературы должны находить воплощение на нашей сцене. Такова традиция нашего театра». В своей речи Южин усиленно проводил мысль, что Малый театр был и должен быть театром актера и драматурга: «Отец и мать пьесы (точнее бы сказать — спектакля. — С. Д.) — автор и труппа, а режиссеры всех наименований и степеней — всегда только повивальные бабки или акушерки. Задача режиссера как художника — создать на сцене все окружающее человека, а значит, и отражающееся на его душе. Создавать же самого человека на сцене во всей его духовной сущности — это и право и обязанность актера... Раз мы отводим актеру такую высокую роль и признаем за ним право на свободное творчество... мы и требуем от актера творческого дар а. Только способностью к творчеству, только даром творчества и обуславливаются за актером права на творчество... Театр обязан дать актерам, его составляющим, полную возможность... разработать свое врожденное дарование, дать актеру над чем работать. Как бы ни гениален был инженер, он ничего не добьется, если ему не дадут строить, певцу — петь, писателю — писать, значит, актеру — играть. Это азбучная истина, но основательно забытая практикой многих театров».
Свое обещание дать актеру «над чем работать» Южин исполнил в первый же сезон: в Малом театра прошли двенадцать премьер, в число которых вошли пьесы различных жанров.
П. М. Садовскому пришлось выступать в шести русских пьесах этого обширного репертуара, в том числе в двух пьесах Островского.
Его хроника «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» была первой новой постановкой в сезоне; по ней публика и критика намеревались судить об обновлении Малого театра. Театр по-новому готовился к постановке хроники Островского. Роль Самозванца Садовский получил еще в конце минувшего сезона и употребил все лето на ее подготовку. Кроме отдельных репетиций массовых сцен, на подготовку спектакля были отведены 32 репетиции — число, до того не бывалое в Малом театре. В спектакле заняты были лучшие силы театра во главе с М. Н. Ермоловой (инокиня Марфа), Василия Шуйского играл О. А. Правдин, прославившийся созданием образа этого лукавого царедворца в трагедии Пушкина, в драме А. К. Толстого и в хронике Островского.
П. М. Садовский проявил большое художественное чутье в построении трудного! образа Самозванца: он не идеализировал личность Самозванца как трагического героя, которым играет судьба, как это делали некоторые актеры, но он и не вывел образ Самозванца из пределов хроники Островского с целью перепланировать и переосмыслить его по схемам историков «Смутного времени». У Островского Самозванец бодр духом, смел, находчив, даже великодушен (поступок с Шуйским). Садовский не отнял от Самозванца этих качеств: отнять их — значило бы упростить образ, созданный драматургом. Но эти качества в истолковании Садовского отнюдь не идеализируют облик Самозванца. Они только свидетельствуют о его несомненной одаренности, о смелой силе его характера; не имей он их, как бы он мог завладеть московским престолом? Как реальную черту исторического характера Самозванца Садовский выдвигал не только его дерзкую отвагу, но и его предприимчивый, недюжинный ум. В труднейшей сцене с мнимой своей матерью, с инокиней Марфой (которую с великой простотой и глубиной воплощала Ермолова), он привлекал ее на свою сторону не романтической «игрой» в любящего сына, а умной логикой своего рассуждения и поведения.
Но этот ум расчетливого политического авантюриста находит себе постоянного противника в бурном темпераменте Самозванца, в его молодой удали, которая,
прорываясь наружу, часто разрушает все обдуманные кланы, все верно задуманные дипломатические ходы ума. Здесь, в этом противоречии ума-рассудка, воспитанного в школе крамольных бояр («бояре давно царевичем назвали») и коварных иезуитов, с удалью, с лихим молодечеством русской натуры заключается причина гибели Самозванца. Это было умно, тонко и верно подмечено Садовским.
Выразительный и ясный стих Островского звучал прекрасно. Речь Самозванца была чуть-чуть тронута польским выговором — это было важной чертой его характеристики, это подчеркивало его отчужденность от русских и близость к польским панам, откровенным! врагам России (Мнишек и другие). Было ясно, что настоящая-то, с детства привычная речь Самозванца — польская, а не русская.
И это становилось особенно очевидным в конце хроники. С подлинным, ничем не прикрытым отчаянием звучали у Садовского слова Самозванца, окруженного заговорщиками-боярами:
Не вор! Не вор! О, wszyscy djabli! Знали
И прежде вы... Зачем же я на троне?
Зачем меня вы прежде не убили,
Пока я был ничтожен, как и вы?
Перед лицом смерти Лжедмитрий разоблачает себя и бояр в едином преступлении — в самозванстве.
Этот чисто исторический финал «хроники» Садовский передавал с большой правдой и простотой.
Спектакль «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» имел большой успех, и удача исполнения двух центральных ролей была одной из главных причин этого успеха.
С.Г. Кара-Мурза
В сезоне 1909/10 гг. П. М. Садовский играл Мерича в «Бедной невесте» и Самозванца в «Дмитрии Самозванце и Василии Шуйском». Первый образ он раскрыл с глубокой иронией. Артист придал своему Меричу черты доморощенного Дон Жуана, самовлюбленного и уверенного в своем мужском обаянии искателя любовных приключений. С явно напускной меланхолией ведет он сцену объяснения с Машенькой, и уездный Нарцис, старающийся накинуть на себя плащ демонического любовника, встает перед зрителями с убедительной жизненностью.
И внешне и внутренно блестящ, гармонически блестящ, — нельзя подобрать другого определения, — был П. М. Садовский в роли Самозванца в хронике Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Исступленная жажда жизни, ее красоты, поэзия авантюризма, неукротимая страсть к женщине и смелость отчаяния, — все это, слитое воедино, нашло прекрасного выразителя и истолкователя в лице Прова Михайловича. «Самозванцы у Пушкина и у Островского даны по-разному, — говорит Пров Михайлович («Советское искусство», 17 августа 1935 г.). — Это предпосылка и для различной трактовки этой романтической роли. У Пушкина Отрепьев — романтик-индивидуалист, в котором уже явно проступают черты позднейшего байронического авантюризма. У Островского этот романтический персонаж подан значительно более упрощенно. Отрепьев Островского — это неизвестная личность, безыменный проходимец, который воспитан людьми, намеревавшимися использовать его в хитрой политической игре в качестве претендента на престол. Объективно Отрепьев Островского — личность трагическая, отставшая от одних, к другим не приставшая». Однако, разграничивая характеры Дмитрия у Островского и Отрепьева у Пушкина, артист в своей сценической практике много позаимствовал от пушкинского Самозванца и дал некий психологический синтез. На его Дмитрии, как это действительно подчеркнуто у Островского, лежит тень трагической обреченности, словно он прозревает свой печальный конец. В нем недостаточно веры в себя и в свою правоту, тяжелые сомнения посещают его, тяжелые тревожат его думы. Есть какая-то неодолимая, ноющая боль в его душе, непроходящее беспокойство. Но в то же время он юн и юношески дерзок, заразительно жизнерадостен. Глаза его то и дело загораются огнем молодой удали и радости. Он легкомыслен, хотя и умеет владеть собою Мысли и чувства его светлы. Он хочет, чтобы все кругом было светло: он прямодушен, а потому не склонен к подозрительности. Речь Самозванца в исполнении П. М. Садовского, слегка окрашенная польским акцентом, стремительна и пряча. Весь колорит роли прекрасно выдержан артистом: отличный, характерный грим, гибкость в движениях, свободные и несколько развязные, почти лихие жесты, искреннее чувство в голосе, тонко схваченный польский акцент. П. М. Садовский вкладывал много страсти в монологи Дмитрия; она постепенно, но заметно возрастала, усиливалась и крепла и в конце речи разрешалась в пароксизме горячего искреннего порыва. Особенно убедительно и страстно прозвучал с глубоким отчаянием произнесенный монолог Самозванца:
Не вор! Не вор! О, wszyscy djabli! Знали
И прежде вы.. Зачем же я на троне?
Зачем меня вы прежде не убили,
Пока я был ничтожен, как и вы?
П.М.Садовский в роли Дмитрия Самозванца.
По книгам «П.М.Садовский» (С.Н.Дурылина) и «Семья Садовских» (статья С.Г.Кара-Мурзы).
После гибели А. П. Ленского (1908) —иначе нельзя назвать внезапную смерть этого гениального художника, затравленного чиновными заправилами казенного театра, — во главе Малого театра стал А. И. Южин.
В своей речи к труппе Южин говорил: «Нам придется теперь годами завоевывать пошатнувшуюся популярность нашего театра, еще недавно переживавшего и еще иб пережившего вполне свои долгие черные дни и тяжелый гнет». Призывая труппу старейшего русского театра к усиленной работе, Южин, актер и драматург, говорил: «Наш театр — русский театр. Русский писатель, как русский актер, — хозяева этого театра. Русская жизнь — главный, если не единственный предмет его художественного воспроизведения в ее прошлом, в ее настоящем, даже в ее будущем, потому что нет пределов творчеству гения, и бессмертие Пушкиных, Гоголей и Шекспиров — именно в том, что, рисуя свое настоящее, они берут из него именно то, что не умрет и в будущем, говорят и мыслят о нем так, как будут говорить и мыслить лучшие люди «веков грядущих».
Свою задачу как заведующего репертуаром Южин видел в том, «чтобы из числа спектаклей на долю русских писателей выпадало по крайней мере в два, если не в три раза больше, чем иностранных...» Широкий показ на сцене современной русской драматургии, отражающей действительность, Южин признавал одной из важнейших задач театра: «Мы не можем быть даже специально театром трагедий, театром драм или театром комедий. Все формы драматической литературы должны находить воплощение на нашей сцене. Такова традиция нашего театра». В своей речи Южин усиленно проводил мысль, что Малый театр был и должен быть театром актера и драматурга: «Отец и мать пьесы (точнее бы сказать — спектакля. — С. Д.) — автор и труппа, а режиссеры всех наименований и степеней — всегда только повивальные бабки или акушерки. Задача режиссера как художника — создать на сцене все окружающее человека, а значит, и отражающееся на его душе. Создавать же самого человека на сцене во всей его духовной сущности — это и право и обязанность актера... Раз мы отводим актеру такую высокую роль и признаем за ним право на свободное творчество... мы и требуем от актера творческого дар а. Только способностью к творчеству, только даром творчества и обуславливаются за актером права на творчество... Театр обязан дать актерам, его составляющим, полную возможность... разработать свое врожденное дарование, дать актеру над чем работать. Как бы ни гениален был инженер, он ничего не добьется, если ему не дадут строить, певцу — петь, писателю — писать, значит, актеру — играть. Это азбучная истина, но основательно забытая практикой многих театров».
Свое обещание дать актеру «над чем работать» Южин исполнил в первый же сезон: в Малом театра прошли двенадцать премьер, в число которых вошли пьесы различных жанров.
П. М. Садовскому пришлось выступать в шести русских пьесах этого обширного репертуара, в том числе в двух пьесах Островского.
Его хроника «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» была первой новой постановкой в сезоне; по ней публика и критика намеревались судить об обновлении Малого театра. Театр по-новому готовился к постановке хроники Островского. Роль Самозванца Садовский получил еще в конце минувшего сезона и употребил все лето на ее подготовку. Кроме отдельных репетиций массовых сцен, на подготовку спектакля были отведены 32 репетиции — число, до того не бывалое в Малом театре. В спектакле заняты были лучшие силы театра во главе с М. Н. Ермоловой (инокиня Марфа), Василия Шуйского играл О. А. Правдин, прославившийся созданием образа этого лукавого царедворца в трагедии Пушкина, в драме А. К. Толстого и в хронике Островского.
П. М. Садовский проявил большое художественное чутье в построении трудного! образа Самозванца: он не идеализировал личность Самозванца как трагического героя, которым играет судьба, как это делали некоторые актеры, но он и не вывел образ Самозванца из пределов хроники Островского с целью перепланировать и переосмыслить его по схемам историков «Смутного времени». У Островского Самозванец бодр духом, смел, находчив, даже великодушен (поступок с Шуйским). Садовский не отнял от Самозванца этих качеств: отнять их — значило бы упростить образ, созданный драматургом. Но эти качества в истолковании Садовского отнюдь не идеализируют облик Самозванца. Они только свидетельствуют о его несомненной одаренности, о смелой силе его характера; не имей он их, как бы он мог завладеть московским престолом? Как реальную черту исторического характера Самозванца Садовский выдвигал не только его дерзкую отвагу, но и его предприимчивый, недюжинный ум. В труднейшей сцене с мнимой своей матерью, с инокиней Марфой (которую с великой простотой и глубиной воплощала Ермолова), он привлекал ее на свою сторону не романтической «игрой» в любящего сына, а умной логикой своего рассуждения и поведения.
Но этот ум расчетливого политического авантюриста находит себе постоянного противника в бурном темпераменте Самозванца, в его молодой удали, которая,
прорываясь наружу, часто разрушает все обдуманные кланы, все верно задуманные дипломатические ходы ума. Здесь, в этом противоречии ума-рассудка, воспитанного в школе крамольных бояр («бояре давно царевичем назвали») и коварных иезуитов, с удалью, с лихим молодечеством русской натуры заключается причина гибели Самозванца. Это было умно, тонко и верно подмечено Садовским.
Выразительный и ясный стих Островского звучал прекрасно. Речь Самозванца была чуть-чуть тронута польским выговором — это было важной чертой его характеристики, это подчеркивало его отчужденность от русских и близость к польским панам, откровенным! врагам России (Мнишек и другие). Было ясно, что настоящая-то, с детства привычная речь Самозванца — польская, а не русская.
И это становилось особенно очевидным в конце хроники. С подлинным, ничем не прикрытым отчаянием звучали у Садовского слова Самозванца, окруженного заговорщиками-боярами:
Не вор! Не вор! О, wszyscy djabli! Знали
И прежде вы... Зачем же я на троне?
Зачем меня вы прежде не убили,
Пока я был ничтожен, как и вы?
Перед лицом смерти Лжедмитрий разоблачает себя и бояр в едином преступлении — в самозванстве.
Этот чисто исторический финал «хроники» Садовский передавал с большой правдой и простотой.
Спектакль «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» имел большой успех, и удача исполнения двух центральных ролей была одной из главных причин этого успеха.
С.Г. Кара-Мурза
В сезоне 1909/10 гг. П. М. Садовский играл Мерича в «Бедной невесте» и Самозванца в «Дмитрии Самозванце и Василии Шуйском». Первый образ он раскрыл с глубокой иронией. Артист придал своему Меричу черты доморощенного Дон Жуана, самовлюбленного и уверенного в своем мужском обаянии искателя любовных приключений. С явно напускной меланхолией ведет он сцену объяснения с Машенькой, и уездный Нарцис, старающийся накинуть на себя плащ демонического любовника, встает перед зрителями с убедительной жизненностью.
И внешне и внутренно блестящ, гармонически блестящ, — нельзя подобрать другого определения, — был П. М. Садовский в роли Самозванца в хронике Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Исступленная жажда жизни, ее красоты, поэзия авантюризма, неукротимая страсть к женщине и смелость отчаяния, — все это, слитое воедино, нашло прекрасного выразителя и истолкователя в лице Прова Михайловича. «Самозванцы у Пушкина и у Островского даны по-разному, — говорит Пров Михайлович («Советское искусство», 17 августа 1935 г.). — Это предпосылка и для различной трактовки этой романтической роли. У Пушкина Отрепьев — романтик-индивидуалист, в котором уже явно проступают черты позднейшего байронического авантюризма. У Островского этот романтический персонаж подан значительно более упрощенно. Отрепьев Островского — это неизвестная личность, безыменный проходимец, который воспитан людьми, намеревавшимися использовать его в хитрой политической игре в качестве претендента на престол. Объективно Отрепьев Островского — личность трагическая, отставшая от одних, к другим не приставшая». Однако, разграничивая характеры Дмитрия у Островского и Отрепьева у Пушкина, артист в своей сценической практике много позаимствовал от пушкинского Самозванца и дал некий психологический синтез. На его Дмитрии, как это действительно подчеркнуто у Островского, лежит тень трагической обреченности, словно он прозревает свой печальный конец. В нем недостаточно веры в себя и в свою правоту, тяжелые сомнения посещают его, тяжелые тревожат его думы. Есть какая-то неодолимая, ноющая боль в его душе, непроходящее беспокойство. Но в то же время он юн и юношески дерзок, заразительно жизнерадостен. Глаза его то и дело загораются огнем молодой удали и радости. Он легкомыслен, хотя и умеет владеть собою Мысли и чувства его светлы. Он хочет, чтобы все кругом было светло: он прямодушен, а потому не склонен к подозрительности. Речь Самозванца в исполнении П. М. Садовского, слегка окрашенная польским акцентом, стремительна и пряча. Весь колорит роли прекрасно выдержан артистом: отличный, характерный грим, гибкость в движениях, свободные и несколько развязные, почти лихие жесты, искреннее чувство в голосе, тонко схваченный польский акцент. П. М. Садовский вкладывал много страсти в монологи Дмитрия; она постепенно, но заметно возрастала, усиливалась и крепла и в конце речи разрешалась в пароксизме горячего искреннего порыва. Особенно убедительно и страстно прозвучал с глубоким отчаянием произнесенный монолог Самозванца:
Не вор! Не вор! О, wszyscy djabli! Знали
И прежде вы.. Зачем же я на троне?
Зачем меня вы прежде не убили,
Пока я был ничтожен, как и вы?
20.02.2007
Подробнее
«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» А.Н.ОСТРОВСКОГО НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
М.Н. Ермолова в роли царицы Марфы.
По книге С.Н.Дурылина «Мария Николаевна Ермолова»
По книге С.Н.Дурылина «Мария Николаевна Ермолова»
«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» А.Н.ОСТРОВСКОГО НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
М.Н. Ермолова в роли царицы Марфы.
По книге С.Н.Дурылина «Мария Николаевна Ермолова»
31 марта 1909 г. А. И. Южин был назначен управляющим труппой Малого театра.
26 апреля в Малом театре начался подготовленный Южиным цикл спектаклей по случаю открытия памятника Н. В. Гоголю. М. Н. Ермолова приняла участие в спектакле «Ревизор» в крошечной роли жены Коробкина — это был знак ее любви к Малому театру и к великому драматургу.
Перед открытием сезона 1909/10 г. А. И. Южин произнес речь на тему о ближайших задачах Малого театра: «...придется теперь годами завоевывать пошатнувшуюся популярность нашего театра, еще недавно перевивавшего и еще не пережившего вполне свои долгие черные дни и тяжелый гнет». Призывая труппу старейшего русского театра к усиленной работе, Южин, актер и драматург, говорил: «Наш театр — русский театр. Русский писатель, как русский актер,— хозяева этого театра. Русская жизнь — главный, если не единственный предмет его художественного воспроизведения в ее прошлом, в ее настоящем, даже в ее будущем, потому что нет пределов творчеству гения, и бессмертие Пушкиных, Гоголей и Шекспиров — именно в том, что, рисуя свое настоящее, они берут из него именно то, что не умрет и в будущем, говорят и мыслят о нем так, как будут говорить и мыслить лучшие люди «веков грядущих».
Свою задачу Южин, как управляющий труппой, видел в том, «чтобы из числа спектаклей, отведенных на долю русских писателей, выпадало по крайней мере в два, если не в три раза больше, чем иностранных...» Широкий показ на сцене современной русской драматургии, отражающей действительность, Южин признавал одной из важнейших задач театра: «Мы не можем быть даже специально театром трагедий, театром драм или театром комедий. Все формы драматической литературы должны находить воплощение на нашей сцене. Такова традиция нашего театра». Южин проводил мысль, что Малый театр был и должен быть театром актера и драматурга: «Отец и мать пьесы (точнее бы сказать—спектакля.— С. Д.)—автор и труппа, а режиссеры всех наименований и степеней — всегда только повивальные бабки или акушеры... Задача режиссера как художника — создать на сцене все окружающее человека, а значит, и отражающееся на его душе. Создавать же самого человека на сцене во всей его духовной сущности — это и право и обязанность актера... Раз мы отводим актеру такую высокую роль и признаем за ним право на свободное творчество... мы и требуем от актера творческого дара. Только способностью к творчеству, только даром творчества и обусловливаются за актером права на творчество... Театр обязан дать актерам, его составляющим, полную возможность... разработать свое врожденное дарование, дать актеру над чем работать. Как бы ни гениален был инженер, он ничего не добьется, если ему не дадут строить, певцу — петь, писателю — писать, значит, актеру — играть. Это азбучная истина, но основательно забытая практикой многих театров» (А. И. Южин-Сумбатов. Ближайшие задачи имп. Московского Малого театра. «Ежегодник...», 1909, кн. IV, стр. 57, 63, 65, 70. 72, 73.). Свое обещание дать актеру «над чем работать» Южин исполнил в первый же сезон 1909/10 г.: в Малом театре прошли 12 премьер. Это количество было чрезмерным, да и в репертуар наряду с полноценными произведениями вошли пьесы невысокой художественной ценности.
Ермолова участвовала в двух лучших спектаклях сезона. Сезон в Малом театре открылся хроникой Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Южину непременно хотелось, чтобы Ермолова играла в спектакле, которым открывался не только новый сезон, но- и, как хотелось верить многим, новый период в жизни Малого театра. Ермолова выступила в роли царицы Марфы, которая участвует всего в одной сцене. Вся роль заключается в 17 репликах и 85 стихах. Но образ, созданный Ермоловой, своим трагическим величием возвышался над всеми действующими лицами хроники. Трагическая судьба вдовы Грозного стала центром спектакля. В небольшой сцене Ермолова показала сложный и многогранный образ: испуганную старуху инокиню; царицу, не потерявшую своей царственности под мантией монахини; вдову Грозного, гневно отвечающую на Угрозы Басманова:
Пугать меня, жену царя Ивана,—
Того Ивана, перед кем вы прежде,
Как листья на осине, трепетали!
и прежде и больше всего несчастную мать, тоскующую по Убитом сыне. Нельзя забыть того гордого движения посохом, каким Марфа — Ермолова властно останавливала Самозванца (П. М. Садовский), бросавшегося с криком «Родимая!» в ее объятия: «Постой-ка!» Отстранив его от себя, она внимательно» вглядывалась в его лицо, ища сходства с сыном. Тут была одна из пауз, доступных только ей, великой артистке. На мгновение в ее лице вспыхивала искра надежды, что этот победитель Бориса — ее чудом спасенный сын, и вот-вот эта искра готова обжечь радостью ее лицо: она еще раз глубоким взглядом всматривается в лицо Самозванца и с горечью, с тоской отворачивается от него со словами: «Ничего-то ты не похож». Слова эти, столь опасные для нее, находящейся в полной власти Самозванца, звучат такой трезвой, строгой правдой, что Самозванец вынужден принять эту правду: «Зачем тебе наружность?» Он знает, что у него нет сил заставить эту мать отказаться от правды.
Все это занимало каких-нибудь две секунды, и произносила в это время Ермолова всего четыре слова, но ее молчание действовало сильнее монологов в сотни слов.
В дальнейших репликах Марфы звучала тоска одиночества, неутолимая жажда материнства, живущая в душе этой несчастной женщины. Трагедию целой жизни вкладывала Ермолова в маленькую сцену.
М.Н. Ермолова в роли царицы Марфы.
По книге С.Н.Дурылина «Мария Николаевна Ермолова»
31 марта 1909 г. А. И. Южин был назначен управляющим труппой Малого театра.
26 апреля в Малом театре начался подготовленный Южиным цикл спектаклей по случаю открытия памятника Н. В. Гоголю. М. Н. Ермолова приняла участие в спектакле «Ревизор» в крошечной роли жены Коробкина — это был знак ее любви к Малому театру и к великому драматургу.
Перед открытием сезона 1909/10 г. А. И. Южин произнес речь на тему о ближайших задачах Малого театра: «...придется теперь годами завоевывать пошатнувшуюся популярность нашего театра, еще недавно перевивавшего и еще не пережившего вполне свои долгие черные дни и тяжелый гнет». Призывая труппу старейшего русского театра к усиленной работе, Южин, актер и драматург, говорил: «Наш театр — русский театр. Русский писатель, как русский актер,— хозяева этого театра. Русская жизнь — главный, если не единственный предмет его художественного воспроизведения в ее прошлом, в ее настоящем, даже в ее будущем, потому что нет пределов творчеству гения, и бессмертие Пушкиных, Гоголей и Шекспиров — именно в том, что, рисуя свое настоящее, они берут из него именно то, что не умрет и в будущем, говорят и мыслят о нем так, как будут говорить и мыслить лучшие люди «веков грядущих».
Свою задачу Южин, как управляющий труппой, видел в том, «чтобы из числа спектаклей, отведенных на долю русских писателей, выпадало по крайней мере в два, если не в три раза больше, чем иностранных...» Широкий показ на сцене современной русской драматургии, отражающей действительность, Южин признавал одной из важнейших задач театра: «Мы не можем быть даже специально театром трагедий, театром драм или театром комедий. Все формы драматической литературы должны находить воплощение на нашей сцене. Такова традиция нашего театра». Южин проводил мысль, что Малый театр был и должен быть театром актера и драматурга: «Отец и мать пьесы (точнее бы сказать—спектакля.— С. Д.)—автор и труппа, а режиссеры всех наименований и степеней — всегда только повивальные бабки или акушеры... Задача режиссера как художника — создать на сцене все окружающее человека, а значит, и отражающееся на его душе. Создавать же самого человека на сцене во всей его духовной сущности — это и право и обязанность актера... Раз мы отводим актеру такую высокую роль и признаем за ним право на свободное творчество... мы и требуем от актера творческого дара. Только способностью к творчеству, только даром творчества и обусловливаются за актером права на творчество... Театр обязан дать актерам, его составляющим, полную возможность... разработать свое врожденное дарование, дать актеру над чем работать. Как бы ни гениален был инженер, он ничего не добьется, если ему не дадут строить, певцу — петь, писателю — писать, значит, актеру — играть. Это азбучная истина, но основательно забытая практикой многих театров» (А. И. Южин-Сумбатов. Ближайшие задачи имп. Московского Малого театра. «Ежегодник...», 1909, кн. IV, стр. 57, 63, 65, 70. 72, 73.). Свое обещание дать актеру «над чем работать» Южин исполнил в первый же сезон 1909/10 г.: в Малом театре прошли 12 премьер. Это количество было чрезмерным, да и в репертуар наряду с полноценными произведениями вошли пьесы невысокой художественной ценности.
Ермолова участвовала в двух лучших спектаклях сезона. Сезон в Малом театре открылся хроникой Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Южину непременно хотелось, чтобы Ермолова играла в спектакле, которым открывался не только новый сезон, но- и, как хотелось верить многим, новый период в жизни Малого театра. Ермолова выступила в роли царицы Марфы, которая участвует всего в одной сцене. Вся роль заключается в 17 репликах и 85 стихах. Но образ, созданный Ермоловой, своим трагическим величием возвышался над всеми действующими лицами хроники. Трагическая судьба вдовы Грозного стала центром спектакля. В небольшой сцене Ермолова показала сложный и многогранный образ: испуганную старуху инокиню; царицу, не потерявшую своей царственности под мантией монахини; вдову Грозного, гневно отвечающую на Угрозы Басманова:
Пугать меня, жену царя Ивана,—
Того Ивана, перед кем вы прежде,
Как листья на осине, трепетали!
и прежде и больше всего несчастную мать, тоскующую по Убитом сыне. Нельзя забыть того гордого движения посохом, каким Марфа — Ермолова властно останавливала Самозванца (П. М. Садовский), бросавшегося с криком «Родимая!» в ее объятия: «Постой-ка!» Отстранив его от себя, она внимательно» вглядывалась в его лицо, ища сходства с сыном. Тут была одна из пауз, доступных только ей, великой артистке. На мгновение в ее лице вспыхивала искра надежды, что этот победитель Бориса — ее чудом спасенный сын, и вот-вот эта искра готова обжечь радостью ее лицо: она еще раз глубоким взглядом всматривается в лицо Самозванца и с горечью, с тоской отворачивается от него со словами: «Ничего-то ты не похож». Слова эти, столь опасные для нее, находящейся в полной власти Самозванца, звучат такой трезвой, строгой правдой, что Самозванец вынужден принять эту правду: «Зачем тебе наружность?» Он знает, что у него нет сил заставить эту мать отказаться от правды.
Все это занимало каких-нибудь две секунды, и произносила в это время Ермолова всего четыре слова, но ее молчание действовало сильнее монологов в сотни слов.
В дальнейших репликах Марфы звучала тоска одиночества, неутолимая жажда материнства, живущая в душе этой несчастной женщины. Трагедию целой жизни вкладывала Ермолова в маленькую сцену.
17.02.2007
Подробнее
«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» А.Н.ОСТРОВСКОГО НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» А.Н.ОСТРОВСКОГО НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
А.А.Остужев в роли Дмитрия Самозванца.
По книге Ю.Айхенвальда «Александр Остужев».
Александр Иванович Южин, назначенный управляющим труппой и главным режиссером, отнюдь не был уверен в успехе. «Приехал 4 августа, — писал он в дневнике. — Произнес речь 9-го. От моей речи впечатление, кажется, глубокое: поняли, что спасение и театра, и труппы в напряженной работе. Отношение ко мне, кажется, искреннее и доверчивое». Оба раза «кажется» подчеркнуто.
Прежде чем принимать театр, Южин добился от Теляковского обещаний, что ему не будут мешать в выборе репертуара, что он сможет приглашать артистов, которых сочтет нужными, и что вообще чиновники из конторы будут меньше вмешиваться в дела, чем это было раньше. Как и первый сезон Ленского, первый сезон Южина начался удачно.
31 августа 1909 года была поставлена историческая хроника Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Александру Остужеву дали ответственную роль. Он играл в этом спектакле Дмитрия Самозванца. Театр ясно заявил, что останется верен своим традициям. За несколько дней до премьеры Южин записал в дневнике, что на репетиции были «лучше ожиданий» и Остужев «и все вообще».
Александр Остужев в роли Дмитрия был чрезвычайно эффектен.
«В сцене Самозванца и царицы Марфы,— вспоминает А. Глумов, — меня поражало стремительное появление Остужева в шатре при кликах народа: он, как ястреб, влетал на сцену и замирал на месте, увидев царицу. Затем с пылким возгласом «Родимая!» так же вихрево бросался к ней и падал на колени. Когда я попал однажды за сцену, то понял, что молниеносная стремительность четырех — пяти шагов на подмостках была подготовлена за кулисами громадным разбегом: Остужев из самой глубины обширной сцены проносился, как ветер, стрелою
летел по свободному пространству и врывался в шатер... Я ахнул, увидя это...»
Продолжение этой сцены описывает С. Н. Дурылин: «Нельзя забыть того гордого движения посохом, каким Марфа — Ермолова властно останавливала Самозванца, бросавшегося с криком «Родимая!» в ее объятья: «Постой-ка!» Отстранив его от себя, она внимательно вглядывалась в его лицо, ища сходства с сыном. Тут была одна из пауз, доступных только ей, великой артистке...»
«Вихревое» появление Самозванца — Остужева создавало контраст, усиливало напряженность и эффект этой паузы.
«На мгновенье в лице царицы Марфы вспыхнула искра надежды...— продолжает С. Н. Дурылин,— и вот эта искра готова обжечь радостью ее лицо. Она еще раз глубоким взглядом вглядывается в лицо Самозванца и с горечью, с тоской отворачивается от него со словами: «Ничего-то ты не похож». Слова эти, столь опасные для нее, находящейся в полной власти Самозванца, звучат такой трезвой, строгой правдой, что Самозванец вынужден принять эту правду: «Зачем тебе наружность?»
Ловкий, сильный, красивый в движениях Дмитрий — Остужев, в плаще, опушенном мехом, в перехваченном кушаком вышитом кафтане и шапочке с белым пером, казался с первого взгляда любимцем фортуны. Однако на самом деле он не был уверен в себе и своей удаче в противоположность Самозванцу Прова Садовского, игравшего тоже эту роль. Остужев «переживал всю тоску чужака, попавшего не на свое место». Игра его ясно передавала «ощущение холода и неприютности» под сводами царского дворца. Кроме этого, «Московские ведомости» отмечали еще в игре Остужева «длинные, верно и правдиво выдержанные паузы среди разговора».
Разработанность замысла и тщательность отделки роли принесли Остужеву успех, как и Правдину — Шуйскому, Ермоловой — царице Марфе, Гзовской — Марине Мнишек.
А.А.Остужев в роли Дмитрия Самозванца.
По книге Ю.Айхенвальда «Александр Остужев».
Александр Иванович Южин, назначенный управляющим труппой и главным режиссером, отнюдь не был уверен в успехе. «Приехал 4 августа, — писал он в дневнике. — Произнес речь 9-го. От моей речи впечатление, кажется, глубокое: поняли, что спасение и театра, и труппы в напряженной работе. Отношение ко мне, кажется, искреннее и доверчивое». Оба раза «кажется» подчеркнуто.
Прежде чем принимать театр, Южин добился от Теляковского обещаний, что ему не будут мешать в выборе репертуара, что он сможет приглашать артистов, которых сочтет нужными, и что вообще чиновники из конторы будут меньше вмешиваться в дела, чем это было раньше. Как и первый сезон Ленского, первый сезон Южина начался удачно.
31 августа 1909 года была поставлена историческая хроника Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Александру Остужеву дали ответственную роль. Он играл в этом спектакле Дмитрия Самозванца. Театр ясно заявил, что останется верен своим традициям. За несколько дней до премьеры Южин записал в дневнике, что на репетиции были «лучше ожиданий» и Остужев «и все вообще».
Александр Остужев в роли Дмитрия был чрезвычайно эффектен.
«В сцене Самозванца и царицы Марфы,— вспоминает А. Глумов, — меня поражало стремительное появление Остужева в шатре при кликах народа: он, как ястреб, влетал на сцену и замирал на месте, увидев царицу. Затем с пылким возгласом «Родимая!» так же вихрево бросался к ней и падал на колени. Когда я попал однажды за сцену, то понял, что молниеносная стремительность четырех — пяти шагов на подмостках была подготовлена за кулисами громадным разбегом: Остужев из самой глубины обширной сцены проносился, как ветер, стрелою
летел по свободному пространству и врывался в шатер... Я ахнул, увидя это...»
Продолжение этой сцены описывает С. Н. Дурылин: «Нельзя забыть того гордого движения посохом, каким Марфа — Ермолова властно останавливала Самозванца, бросавшегося с криком «Родимая!» в ее объятья: «Постой-ка!» Отстранив его от себя, она внимательно вглядывалась в его лицо, ища сходства с сыном. Тут была одна из пауз, доступных только ей, великой артистке...»
«Вихревое» появление Самозванца — Остужева создавало контраст, усиливало напряженность и эффект этой паузы.
«На мгновенье в лице царицы Марфы вспыхнула искра надежды...— продолжает С. Н. Дурылин,— и вот эта искра готова обжечь радостью ее лицо. Она еще раз глубоким взглядом вглядывается в лицо Самозванца и с горечью, с тоской отворачивается от него со словами: «Ничего-то ты не похож». Слова эти, столь опасные для нее, находящейся в полной власти Самозванца, звучат такой трезвой, строгой правдой, что Самозванец вынужден принять эту правду: «Зачем тебе наружность?»
Ловкий, сильный, красивый в движениях Дмитрий — Остужев, в плаще, опушенном мехом, в перехваченном кушаком вышитом кафтане и шапочке с белым пером, казался с первого взгляда любимцем фортуны. Однако на самом деле он не был уверен в себе и своей удаче в противоположность Самозванцу Прова Садовского, игравшего тоже эту роль. Остужев «переживал всю тоску чужака, попавшего не на свое место». Игра его ясно передавала «ощущение холода и неприютности» под сводами царского дворца. Кроме этого, «Московские ведомости» отмечали еще в игре Остужева «длинные, верно и правдиво выдержанные паузы среди разговора».
Разработанность замысла и тщательность отделки роли принесли Остужеву успех, как и Правдину — Шуйскому, Ермоловой — царице Марфе, Гзовской — Марине Мнишек.
30.03.2007
НЕЗАМЕНИМЫЙ - ЕСТЬ! или ОЛИГАРХИ ПОД МИКРОСКОПОМ
Предлагаем вниманию читателей сайта статьи Ирины Алпатовой и Павла Руднева, в которых они среди прочего касаются и премьерного спектакля по пьесе А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»...
26.03.2007
«ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА»
Две новые постановки демонстрируют разные грани творчества Александра Островского – одного из лучших драматургов в истории русской литературы.
19.03.2007
«САМОЕ ОПАСНОЕ – ВНУТРЕННЕЕ САМОЗВАНСТВО»
Режиссер-постановщик Владимир Драгунов о замысле спектакля «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»
10.03.2007
Премьера драматической хроники А.Н.Островского «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ». Актёры, занятые в спектакле 13 марта,
Премьера драматической хроники А.Н.Островского «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ».
Актёры, занятые в спектакле 13 марта,
Актёры, занятые в спектакле 13 марта,
07.03.2007
В МАЛОМ ТЕАТРЕ НАСТУПИЛО СМУТНОЕ ВРЕМЯ
Малый театр показал премьеру спектакля по полузабытой исторической хронике Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Самозванец показался Роману Должанскому лучом света в темном царстве.
05.03.2007
ПРЕМЬЕРА ДРАМАТИЧЕСКОЙ ХРОНИКИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ». ФОТОГАЛЕРЕЯ
ПРЕМЬЕРА ДРАМАТИЧЕСКОЙ ХРОНИКИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ».
ФОТОГАЛЕРЕЯ
ФОТОГАЛЕРЕЯ
04.03.2007
«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» - ВЗГЛЯД ИЗ ЗРИТЕЛЬНОГО ЗАЛА
Признаюсь, шёл на него, не ожидая ничего, кроме хорошо, в традициях театра, поставленной исторической драмы, каковой, собственно, она и значится у автора.
03.03.2007
4 марта 2007 года — премьера драматической хроники А.Н.Островского «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ». Актёры, занятые в спектакле 4 марта
4 марта 2007 года — премьера драматической хроники А.Н.Островского «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ».
Актёры, занятые в спектакле 4 марта
Актёры, занятые в спектакле 4 марта
22.02.2007
«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» А.Н.ОСТРОВСКОГО НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
П.М.Садовский в роли Дмитрия Самозванца.
По книгам «П.М.Садовский» (С.Н.Дурылина) и «Семья Садовских» (статья С.Г.Кара-Мурзы).
По книгам «П.М.Садовский» (С.Н.Дурылина) и «Семья Садовских» (статья С.Г.Кара-Мурзы).
20.02.2007
«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ» А.Н.ОСТРОВСКОГО НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
М.Н. Ермолова в роли царицы Марфы.
По книге С.Н.Дурылина «Мария Николаевна Ермолова»
По книге С.Н.Дурылина «Мария Николаевна Ермолова»
Художественный руководитель Малого театра — народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Виртуальная экскурсия
Партнёры
О театре
Попечительский совет
Руководство театра
Актёры
Режиссеры
Художники
Оркестр
Репертуарный отдел
Режиссёрский отдел
Пресс-служба
Музейно-информационный центр
Художественно-постановочная часть
Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина
Щепкинское училище
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2024 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнёры:
Информационная поддержа
